Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
KAPITÁN A RAINBIRD КЭП И РЭЙНБЕРД
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
KAPITÁN A RAINBIRDКЭП И РЭЙНБЕРД1Dvadsiateho štvrtého marca, v deň narodenín Charlie McGeeovej, sedel kapitán Hollister za písacím stolom plný hlbokého a ťažko definovateľného nepokoja. Príčina nepokoja sa však dala definovať ľahko. O necelú hodinu mal prísť John Rainbird a čakanie naňho až príliš pripomínalo čakanie na diabla. V niečom. Lebo diabla zvládneš, ak dodržíš dohodu, ktorú si s ním uzavrel, no v charaktere Johna Rainbirda kapitán vždy cítil čosi, čo bolo od základu nezvládnuteľné. Keď sa to tak vezme, nebol ničím viac než najatým zabijakom, a takí sa vždy – skôr či neskôr – zničia sami. Kapitán cítil, že keď sa Rainbird na niečo dá, chce mať pri tom dramatický efekt. Koľko toho napríklad vie o operácii McGee? Iste nie viac, než má, ale strašilo mu to v hlave. Kapitán znovu uvažoval o tom, že by bolo možno rozumné zariadiť, aby sa veľkému Indiánovi – keď sa skončí záležitosť s McGeeovcami – stala nehoda. Ak sa vyjadríme pamätnými slovami kapitánovho otca, Rainbird bol taký istý blázon ako chlap, čo jedol myšacince a hovoril im kaviár. Двадцать четвертого марта, в день рождения Чарли Макги, Кэп Холлистер сидел за своим рабочим столом, чувствуя, как в нем нарастает непонятное беспокойство. Впрочем, причина для беспокойства была вполне понятна: через час придет Джон Рэйнберд, а это все равно что увидеть самого дьявола. Еще неизвестно, что хуже. Правда, дьявол никогда не нарушает договоров, если верить его рекламе, а Рэйнберд совершенно неуправляем, Кэп давно подозревал это. После соответствующего инструктажа Джон Рэйнберд превращался в рядового убийцу, а убийцы рано или поздно обращают оружие против себя. Смерть Рэйнберда — это, конечно, будет нечто из ряда вон. Интересно, что он знает об операции против Макги? Разумеется, только то, что ему сообщили… и тем не менее какой то червь точил Кэпа. Не в первый раз он подумал: а не устроить ли громиле индейцу автомобильную катастрофу по завершении операции? Выражаясь незабываемым языком отца Кэпа, Рэйнберд из тех психов, которые, если надо, объявят крысиный помет черной икрой. Vzdychol si. Do okien udieral studený dážď hnaný silným vetrom. Jeho miestnosť, v lete taká jasná a príjemná, bola teraz plná menlivých šedých tieňov. Nepôsobili naňho priateľsky, ako tu tak sedel so spismi McGeeovcov v knižničnom vozíku po ľavej ruke. Zima mu pridala na veku. Už nebol tým bezstarostným mužom, čo prišiel na bicykli pred hlavný vchod jedného októbrového dňa, toho dňa, keď MecGeeovci zasa raz unikli a nechali za sebou len besniaci požiar. Vrásky na tvári, ktoré sa vtedy dali sotva postrehnúť, boli teraz hlbokými brázdami. Pokorovalo ho, že musel začať nosiť bifokálne okuliare – okuliare starcov, ako ich v duchu volal – a to, že sa im podvolil, vyvolávalo v ňom prvých šesť týždňov, čo ich nosil, pocit odporu. Boli to síce maličkosti, no naznačovali, že všetko bolo bláznivé a šialené. Nadával na to iba v duchu, lebo celý jeho výcvik a výchova ho učili nenadávať na nepríjemnosti, čo sa naňho valili. Он вздохнул. Ветер швырял в стекла холодные капли дождя. По кабинету, такому светлому и уютному летом, разгуливали зловещие тени. И без того тошно — глаза мозолит «Дело Макги», лежащее по левую руку, на библиотечной тележке. Зима состарила его; он уже не тот бодрячок, что подъехал на велосипеде к своей штаб квартире тем памятным октябрьским днем, когда Макги в очередной раз улизнули, оставив за собой пожарище. На его лице, еще недавно почти гладком, залегли глубокие борозды. Он докатился до того, что стал носить бифокальные очки — «совсем как старик», и первые полтора месяца у него кружилась голова, пока он к ним не привык. Это были мелочи, внешняя, так сказать, символика, лишь подтверждавшая, что все пошло кувырком. Он растравлял, изводил себя из за этих пустяков, хотя воспитание и профессиональная подготовка приучили его не изводиться даже по серьезному поводу, когда объяснение лежало на поверхности. Akoby mu to prekliate dievča privolalo osobné nešťastie, tejto zimy mu zomreli na rakovinu dve jediné ženy, ktoré mal po smrti svojej matky rád — tri dni po Vianociach manželka Georgia a len o niečo neskôr, pred mesiacom, jeho osobná sekretárka Rachel. Эта девчонка, черт бы ее подрал, словно наводила на него порчу: за зиму умерли от рака обе женщины, к которым он был по настоящему привязан после смерти матери, — его жена Джорджия, через три дня после рождества, и его секретарша Рэйчел, всего месяц назад. Vedel, samozrejme, že Georgia je smrteľne chorá. Amputácia prsníka štrnásť mesiacov pred smrťou spomalila, no nezastavila progresívnu chorobu. Rachelina smrť bola kruté prekvapenie. Tesne pred koncom s ňou žartoval (aké neospravedlniteľné sa nám to spätne javí), že sa potrebuje vykŕmiť, a Rachel to hneď obrátila na žart proti nemu. Увы, он знал, что дни Джорджии сочтены; операция на груди, сделанная за четырнадцать месяцев до смерти, лишь приостановила развитие болезни. А вот смерть Рэйчел явилась жестоким сюрпризом. Когда уже все шло к концу, ему припомнилось (задним числом всегда видны наши непростительные промахи), сколько он отпустил шуточек по поводу ее худобы и как она их парировала. Všetko, čo mu teraz ostalo, bola Firma – a ani tá mu nemala ostať dlho. Kapitán sám sa dal napadnúť rafinovanou formou rakoviny. Ako ju pomenovať? Rakovina sebadôvery? Asi tak. A medzi vyššími kádrami bola táto forma choroby takmer vždy smrteľná. Nixon, Lance, Helms… to všetko boli obete rakoviny dôverčivosti. Все, что у него теперь осталось, это Контора — надолго ли? Скрытый недуг, своего рода раковая болезнь, поразил самого Кэпа. Как его назвать? Рак самоуверенности? Что то в этом роде. Когда подобная болезнь заражала высокопоставленных чиновников, исход обычно бывал фатальным. Никсон, Ланс, Хэлмс… все жертвы рака, поразившего их самоуверенность. Otvoril spisy a vytiahol posledný prírastok – šesť listov, ktoré Andy poslal pred necelými dvoma týždňami. Odkladal ich bez toho, že by ich čítal. V podstate to bol vlastne jeden a ten istý list, a jeho obsah vedel takmer naspamäť. Pod nimi boli lesklé fotografie, niektoré urobil Charles Payson, niektoré iní agenti na tashmorskej strane jazera. Bola tu fotografia, na ktorej Andy kráčal po hlavnej ulici v Bradforde. Fotografia Andyho, ako nakupuje v obchode so zmiešaným tovarom a platí za nákup. Fotografia Andyho a Charlie, ako stoja vedľa prístrešku na čln pri dome, v pozadí willys Irva Mandersa, zasypaný hŕbou snehu. Na jednej fotografii sa Charlie šmýka po tvrdom ligotavom snehu dolu svahom na stlačenej lepenkovej škatuli, vlasy jej vejú spod priveľkej pletenej čiapky. Na tejto fotografii stojí otec za ňou, na rukách palčiaky, ruky vbok, zakláňa hlavu a z celého hrdla sa smeje. Kapitán hľadieval na túto fotografiu často, dlho a s rozvahou, a prekvapovalo ho, že niekedy, keď ju kládol nabok, sa mu triasli ruky. Tak veľmi ich chcel mať. Он раскрыл «Дело Макги» и достал оттуда свежий материал — шесть писем, которые Энди отправил две недели назад. Он пролистал их не читая. В сущности, везде одно и то же, он знал их почти наизусть. Под письмами лежали стопкой глянцевые фотографии, сделанные Чарльзом Пейсоном и другими агентами в окрестностях Ташмора. Вот Энди идет по главной улице Брэдфорда. Вот он расплачивается в магазине. Энди с Чарли у лодочного сарая, а на заднем плане — снежный гроб мэндерсовского «виллиса». Вот Чарли съезжает на картонке с отполированной до блеска горы, из под вязаной шапочки, которая ей великовата, выбиваются волосы, а ее отец, руки в боки, хохочет наверху, закинув голову. Кэп частенько смотрел на эту фотографию долгим оценивающим взглядом, а когда откладывал, вдруг с удивлением замечал, что рука у него дрожит. Скорей бы заполучить их. Vstal a šiel na chvíľu k oknu. Rick McKeon dnes nekosil trávu. Jelše sa zmenili na holé kostry, rybník medzi dvoma domami na holý priestor pripomínajúci bridlicu. Tejto skorej jari mala Firma na stole desiatky dôležitých položiek, naozajstná, bohatá švédska tabuľa, no pre kapitána z nich existovala iba jediná, a to záležitosť Andyho McGeea a jeho dcéry Charleny. Он встал и подошел к окну. Что то сегодня не видать Рича Маккеона с его газонокосилкой. Ольха стояла, как голый скелет. Зеркало пруда напоминало гигантскую отполированную доску, соединившую два строения. Дел у Конторы, и весьма важных, в эти дни хватало — так сказать, разнообразное меню, можно было бы устроить хороший шведский стол, но Кэпа интересовало только одно — Энди Макги и его дочь Чарлин. Fiasko u Mandersovcov narobilo veľa zlej krvi. Firma to prežila a on takisto, no vyvolalo to mocný spodný prúd kritiky, ktorý sa mohol čoskoro pre valiť na povrch. Spodný prúd kritiky sa sústreďoval na spôsob, ako sa zaobchádzalo s McGeeovcami odo dňa, keď bola zabitá Victoria McGeeová a oni sa zmocnili dcéry – hoci len nakrátko. Vraj ako je možné, že vysokoškolský asistent, ktorý nikdy nebol v armáde, vedel vziať svoju dcéru dvom vycvičeným agentom Firmy, a pritom spôsobiť, že jeden ostal pomätený a druhý v kóme celých šesť mesiacov. Tento druhý už nikdy nebol schopný robiť niečo poriadne. Keď niekto povedal blízko neho spi, zložil sa a ostal tak najmenej štyri hodiny alebo aj celý deň. Istým spôsobom to bolo smiešne. Провал на ферме Мэндерсов чувствительно ударил по престижу Конторы. Сама Контора устояла, и он, Кэп, тоже, однако лавина недовольства пришла в движение и грозила вот вот обрушиться на их головы. В эпицентре оказался вопрос о просчетах в планировании «операции Макги» с момента устранения матери и похищения — пусть кратковременного — дочки. Сколько на них свалилось шишек из за того, что какой то преподаватель колледжа, даже в армии то не служивший, увел дочь из под носа у двух профессионалов, причем один остался на всю жизнь помешанным, а второй полгода пролежал в коме. Проку от него уже никакого: достаточно ему услышать «спи!», как он валится трупом и может продрыхнуть часа четыре, а то и весь день. Глупо до смешного. Inak sa najmä kritizovalo to, že McGeeovci dokázali byť tak dlho vždy o krok pred nimi. V takomto svetle vyzerala Firma zle. Všetci tu vyzerali ako idioti. Досталось им и за то, что все это время Макги считал на один ход дальше. На его фоне Контора выглядела бледно. Все они выглядели дураками. No najviac sa kritizoval samotný incident na Mandersovej farme, lebo existencia celej agentúry len-len že nevyšla na všeobecnú známosť. Kapitán vedel, že sa všeličo pošuškáva. Pošuškáva sa, robia sa poznámky, možno vyhlásenia o supertajných vypočúvaniach v Kongrese. Nechceme, aby tu trčal do nekonečna ako Hoover. Záležitosť s Kubou celkom zlyhala, lebo nemyslel na iné, len na tie sprosté materiály McGeeovcov. Но больше всего взгрели за ферму Мэндерсов, из за которой от них могло мокрого места не остаться. Кэп знал, что сразу поползли слухи. Были слухи и докладные, а может быть, даже показания свидетелей в какой нибудь сверхсекретной комиссии конгресса. Тоже выискался второй Гувер. Как будто не было печального опыта с Кубой… ну да где ему помнить, закопался в досье этих Макги. Len nedávno mu zomrela žena, veď viete. Smola. Ťažko to nesie. Celý prípad McGeeovcov nie je nič iné, len zoznam kopancov. Možno, že mladší človek by… У него, между прочим, недавно жена умерла. Бедняга. Это его подкосило. В истории с Макги он, конечно, дал маху — сплошная цепь ошибок. Надо думать, человек помоложе… Lenže nik z nich nechápal, čomu vlastne čelia. Mysleli, že chápu, no nechápali. Neprestajne sa stretával s tým, že popierajú jednoduchý fakt, že dievčatko je pyrokinetička – podpaľačka. Doslova desiatky správ naznačovali, že požiar na Mandersovej farme vznikol z rozliateho benzínu, že vznikol, keď sa žene rozbila petrolejka, či akýmsi sprostým samovznietením a bohviekoľko ďalších nezmyslov sa ešte povravelo. Niektoré z týchto správ rozširovali ľudia, čo boli priamo pri tom. Нет, они не понимают, с чем имеют дело. Даже не догадываются. Раз за разом он убеждался: все отрицают простейший факт, что девчонка владеет даром пирокинеза — сжигает взглядом. Что ни докладная о причине пожара на ферме Мэндерсов, то какая нибудь ахинея: утечка бензина, женщина разбила керосиновую лампу, самовозгорание горючей смеси… И ведь так писали даже очевидцы. Kapitán stál pri okne a zrazu si zvrátene želal, aby tu bol Wanless. Wanless chápal. S Wanlessom by sa dalo porozprávať o tomto… o tejto nebezpečnej slepote. До чего дошло — Кэп пожалел, что рядом нет Уэнлесса. Тот все понимал. Он бы рассказал Уэнлессу про эту… преступную слепоту. Vrátil sa k písaciemu stolu. Nemalo zmysel klamať samého seba. Proces rozkladu sa už začal, nebolo možné ho zastaviť. Naozaj sa podobal rakovine. Môžeš ho spomaliť, keď využiješ tých, čo sú ti zaviazaní (a na to, aby sa udržal v sedle ešte túto zimu, musel kapitán vyplytvať protislužby nahromadené za desať rokov), a tak budeš môcť načas pribrzdiť chorobu. No skôr či neskôr aj tak odídeš. Cítil, že má čas odo dnes tak do júla, ak bude hrať podľa pravidiel, alebo možno do novembra, ak sa rozhodne energicky postaviť na odpor a vytrvá v ňom. Môže to však v každom prípade znamenať, že sa agentúra položí na lopatky, a to nechcel. Nechcel zničiť niečo, čomu venoval polovicu života. Ale spraví to, ak bude musieť odísť: rozhodol sa, že to dovedie do konca. Он вернулся за рабочий стол. Только не играй сам с собой в прятки — если под тебя начнут копать, пиши пропало. Это тот же рак. Можно оттянуть конец, сунув им в нос свои былые заслуги, и Кэп сунул — все, что накопилось за десять лет, — чтобы только удержаться в седле в эту трудную зиму; можно добиться короткой ремиссии. Но рано или поздно тебе крышка. Есди сидеть и не рыпаться, рассуждал Кэп, продержишься на этом месте до июля; если же хорошо окопаться и дать бой, то, глядишь, и до ноября. Правда, в результате таких боев Контора может затрещать по всем швам, а ему бы не хотелось этого. Не разрушать же то, на что ты ухлопал полжизни. Надо будет — разрушишь… Он был настроен идти до конца. Najdôležitejší faktor, ktorý mu umožňoval udržať kontrolu nad všetkým, bola rýchlosť, s akou opäť vypátrali McGeeovcov. Kapitán rád upozorňoval, čo ho to stálo, lebo práve tým pomáhal udržať vlastné pozície, no v skutočnosti ho to stálo len strojový čas počítača. Он удержался у власти главным образом потому, что они быстро напали на след Макги. Кэп поспешил присвоить себе все лавры, укрепляя тем самым свои позиции, в действительности же операцию провернул компьютер. Zaoberali sa týmito záležitosťami dosť dlho na to, aby mali čas preorať mcgeeovské polia do šírky aj do hĺbky. Počítač zaradom vylučoval viac než dvesto príbuzných a až štyristo priateľov okolo rodokmeňov McGeeovcov a Tomlinsonovcov. Tieto vzťahy napríklad siahali až k Vickinej najlepšej priateľke z prvej triedy, dievčaťu menom Kathy Smithová, ktorá bola teraz vydatá za Franka Worthyho v Cabrale, štát Kalifornia, a ktorá si na Vicky Tomlinsonovú iste nespomenula vyše dvadsať rokov. Они достаточно долго занимались этой семейкой, чтобы распахать поле вдоль и поперек. В компьютер были заложены данные более чем на двухсот родственников и четырехсот друзей, чьи корни так или иначе переплелись с корнями генеалогического древа Макги — Томлинсон. Связи прослеживались вплоть до таких персонажей, как ближайшая подружка Вики в первом классе начальной школы, девочка по имени Кэти Смит, ныне миссис Фрэнк Уорси, проживающая в Кабрале, штат Калифорния, и, скорее всего, давно забывшая, кто такая Вики Томлинсон. Do počítača vložili údaje o všetkých naposledy videných a počítač im pohotovo vychrlil zoznam pravdepodobností. Prvým na zozname bolo meno Andyho nebohého starého otca, ktorý vlastnil dom v Tashmore Ponde vo Vermonte. Teraz bol jeho vlastníkom Andy. McGeeovci tu trávievali prázdniny a chalupa bola v rozumnej, dostupnej vzdialenosti od Mandersovej farmy aj po vedľajších cestách. Ak sa Andy a Charlie vybrali na nejaké známe miesto, bolo to podľa počítača práve toto miesto. В компьютер заложили информацию о последнем местопребывании семьи Макги, и тот, переварив ее, отрыгнул возможные варианты. Первым в списке стоял покойный дед Энди, житель Вермонта, чей дом на берегу Ташморского озера принадлежал теперь внуку. Семья Макги бывала там летом, к тому же лесными дорогами от фермы Мэндерсов до того места не так уж далеко. Компьютер полагал, что если Энди с Чарли предпочтут «знакомый пейзаж», им окажется Ташмор. Neuplynul ani týždeň odvtedy, ako prišli ku Grantherovi, a kapitán už vedel, že sú tam. Chalupu obkolesil voľný kordón agentov. Pre prípad, že McGeeovci budú chodievať na nákup do Bradfordu, urobili sa prípravy a prenajal sa tam obchod Galantérne drobnosti & novinky. Не прошло и недели, а Кэп уже знал, что они во владениях Грэнтера. Дом был взят под наблюдение. С учетом вероятного появления Макги в Брэдфорде — понадобятся же им мало мальски необходимые вещи — была приобретена лавка «Галантерейные новинки». Nič viac, len pasívny dohľad. Všetky fotografie sa robili teleobjektívom v maximálnej tajnosti. Kapitán nemal v úmysle riskovať ďalší besniaci požiar. А пока наблюдение, ничего больше. Все снимки — телеобъективом из идеальных укрытий. С Кэпа хватило одного пожара. Andyho mohli pokojne dostať počas hociktorého z jeho výletov cez jazero. Mohli ich oboch zastreliť, a to tak hravo, ako hravo odfotografovali Charlie, keď sa šmýkala na lepenkovej škatuli. No kapitán ju chcel živú a teraz dospel k názoru, že by mohli potrebovať aj jej otca, ak sa stane, že ju nedokážu zvládnuť. Чего проще без шума взять Энди во время перехода через озеро. А пристрелить их обоих не сложней, чем сфотографировать Чарли съезжающей с ледяной горки. Но Кэп имел виды на девчонку, а без отца, решил он, им ее не приручить. Hneď ako ich vypátrali, bolo objektívne najdôležitejšie zabezpečiť, aby ich nič neznepokojilo. Kapitán vedel aj bez počítača, že čím väčšmi sa bude Andy báť, tým väčšmi bude narastať možnosť, že začne hľadať pomoc zvonka. Pred Mandersovou aférou sa informácie, ktoré prenikli do tlače, dali poprieť alebo ich mohli nechať nepovšimnuté. Neskôr sa zasahovanie tlače zmenilo na celkom inú hru. Kapitán mával ťažké sny už len pri pomyslení na to, čo by sa mohlo stať, keby newyorské Times o tom priniesli čo len zmienku. Но вот беглецы обнаружены, главная забота теперь — чтобы у Макги не развязался язык. Кэп и без компьютера понимал, что страх в конце концов вынудит Энди искать помощи. До происшествия на ферме Мэндерсов утечку информации можно было приостановить или даже проигнорировать. Если же сейчас вмешается пресса, тут завертятся совсем другие колесики. Кэпа бросало в жар от одной мысли, какую бомбу изготовила бы из этой начинки «Нью Йорк тайме». V krátkom období zmätkov po požiari mohol Andy s listami vystúpiť. Ale McGeeovci mali očividne zmätky sami so sebou, ich jedinečná šanca odoslať listy alebo zatelefonovať sa minula, no dosť možné, že by z nej aj tak nič nebolo. V tých dňoch boli lesy plné pochábľov a novinári boli rovnako cynickí ako každý iný. Radšej sa vrhali na pôvabné zjavy. Viac ich zaujímalo, čo robí Margaux a Bo a Suzanne a Cheryl. Bolo to bezpečnejšie. Пожар поверг Контору в замешательство, тут то Энди и мог беспрепятственно отослать свои письма. Но, очевидно, Макги сами пребывали в замешательстве. И упустили верный шанс дать о себе знать письменно или устно, по телефону… кстати, еще неизвестно, был ли бы им от этого прок. Мозги сейчас у всех с вывихом, а газетчики — эти гребут под себя. Им подавай красивую упаковку. Что нибудь из жизни Марго или Бу, Сюзанны или Шерил. Тут верняк. Teraz boli tí dvaja na chalupe odrezaní od sveta. Kapitán mal celú zimu na to, aby rozmýšľal a vyberal z možností. Dokonca aj na manželkinom pohrebe rozmýšľal o týchto možnostiach. Postupne sa rozhodol pre plán akcie, a teraz bol pripravený spustiť ho. Payson, ich človek v Bradforde, oznámil, že ľad z Tashmore Pondu čo nevidieť zmizne. A Andy McGee konečne odoslal listy. Asi teraz netrpezlivo čaká na odpovede – a azda začína mať podozrenie, že sa listy k adresátom nedostali. Možno sa chystajú odísť a kapitán bol spokojný, že ich mal práve tam, kde boli. А теперь они в западне. Всю зиму Кэп перебирал варианты. Он занимался этим даже на похоронах жены. И под конец выработал план действий, который сейчас предстояло осуществить. Их человек в Брэдфорде, Пейсон, сообщал, что вот вот вскроется лед на Ташморском озере. Вдобавок Макги отправил письма и ждет ответа со дня на день — если уже не заподозрил, что его письма не дошли до адресатов. Того и гляди, снимутся с места, а это не входило в планы Кэпа. K fotografiám bola pripojená hrubá, strojom písaná správa – vyše tristostranová – v modrom obale s nápisom PRÍSNE TAJNÉ. Jedenásť lekárov a psychológov pod vedením doktora Patricka Hockstettera, klinického psychológa a psychoterapeuta, zostavilo kombinovanú výhľadovú správu. Doktor Hockstetter bol podľa kapitánovho názoru jeden z desiatich či dvanástich najbystrejších mozgov, ktoré mala Firma k dispozícii. Daňových poplatníkov stála správa pre kapitána osemstotisíc dolárov. Keď v nej teraz listoval, bol prekvapený, koľko z nej by bol mohol napísať sám Wanless, ten starý zvestovateľ konca sveta. Под стопкой фотографий, в голубой папке с грифом «совершенно секретно», лежал доклад — больше трехсот машинописных страниц. Одиннадцать специалистов под руководством доктора Патрика Хокстеттера, практикующего психолога и психотерапевта, подготовили совместное заключение и обрисовали перспективы. Хокстеттера Кэп ставил в первую десятку наиболее светлых голов из тех, что находились в распоряжении Конторы. За восемьсот тысяч долларов, в которые доклад обошелся налогоплательщикам, он обязан иметь светлую голову. Листая доклад, Кэп думал о том, что бы сказал по этому поводу Уэнлесс, незабвенный певец конца света. Jeho tušenie, že budú potrebovať Andyho živého, sa tu potvrdzovala. Postulátom Hockstetterovej pracovnej skupiny založeným na logickej úvahe, bola idea, že všetky schopnosti, ktoré ich zaujímajú, budú použité dobrovoľne a že ich nositeľ bude chcieť použiť. Kľúčovým slovom pritom je slovo chcieť. В докладе Кэп нашел подтверждение своим интуитивным догадкам: Энди надо взять живым. В основе всех выкладок команды Хокстеттера лежала мысль, что скрытые возможности человека не могут проявиться без его желания… ключевым словом тут была воля. Ak išlo o schopnosti dievčaťa, z ktorých pyrokinéza bola len základnou, jestvovala možnosť, že sa vymknú spod kontroly vôle dievčaťa, ale táto štúdia, ktorá zhrnula všetky dostupné informácie, uvádzala, že len dievča samo rozhoduje, či záležitosti rozhýbať alebo nie – tak, ako to spravilo na Mandersovej farme, keď zistilo, že sa agenti Firmy pokúšajú zabiť jej otca. Девочка могла потерять контроль над своими возможностями (очевидно, они не сводятся к одному пирокинезу), не совладать с собственной волей, но лишь она сама, подчеркивалось в фундаментальном исследовании, решала, пустить ли ей в ход заветное оружие, — как это произошло на ферме Мэндерсов, когда она увидела, что агенты Конторы хотят убить ее отца. Rýchlo prelistoval rekapituláciu pôvodného pokusu s preparátom L 6. Všetky grafy a počítačové výpisy tu zjednodušene hovorili to isté: vôľa je rozhodujúca. Он бегло просмотрел отчеты об эксперименте с «лот шесть». Все записи и выкладки компьютера говорили об одном: первотолчком является воля. Vychádzajúc z toho, že základom všetkého je vôľa, Hockstetter a jeho kolegovia preskúmali ohromujúci zoznam narkotík a až potom rozhodli a vybrali thorazin pre Andyho a nové narkotikum nazvané orasin pre dievča. Sedemdesiat strán odborného žargónu v správe vysvetľovalo skutočnosť, že narkotiká vyvolávajú intenzívne snové pocity vznášania sa. Pre oboch bude veľkým výkonom rozoznať kakao od obyčajného mlieka, a nie to ešte zapaľovať oheň alebo presviedčať ľudí, že sú nevidomí či čosi podobné. Исходя из этого, Хокстеттер и его коллеги перерыли все мыслимые транквилизаторы, прежде чем остановиться на торазине для Энди и новом препарате, оразине, для девочки. Тот, кто мог продраться сквозь семьдесят страниц словесных джунглей, оказывался перед простым выводом: транквилизаторы погрузят подопытных в сомнамбулическое блаженное состояние. Лишенные воли, они не смогут сделать выбор между молоком и горячим шоколадом, не говоря уже о том, чтобы устраивать пожары или внушать людям, что они ослепли. Andyho McGeeho chceli udržiavať pod vplyvom drog nepretržite. Nemali oňho skutočný záujem. Rovnako správa ako aj kapitánove vlastné tušenia naznačovali, že je to vyčerpaný, bezperspektívny prípad. Naozaj ich zaujímalo dievča. Dajte mi šesť mesiacov, rozmýšľal kapitán, a bude nám to stačiť. Iba toľko, aby sme zmapovali terén vnútri tej úžasnej malej hlavy. Ani užší výbor Snemovne či Senátu by nebol schopný odolať tvrdeniu, že určité psychické schopnosti bude možné navodzovať chemicky, či predstave, aký dosah na súťaž v zbrojení by mohlo mať to, ak by dievčatko bolo len polovicou toho, čo o ňom predpokladal Wanless. Энди Макги можно было постоянно держать на наркотиках. Толку от него все равно никакого, так, пустышка, отработанный пар — об этом говорили и доклад, и интуиция Кэпа. Их интересовала девчонка. Дайте мне шесть месяцев, думал Кэп, и я управлюсь. Я вам в точности изображу, что творится в этой удивительной головке. А там уж ни палата представителей, ни подкомиссии сената не устоят перед соблазном химического воздействия на психику, открывающего для военных невиданные перспективы, даже если эта девчонка способна выдать половину того, что подозревал в ней Уэнлесс. A boli tu ďalšie možnosti. Nedostali sa do správy v modrom obale, lebo boli príliš explozívne dokonca aj pod záhlavím PRÍSNE TAJNÉ. Hockstetter, ktorý bol tým zápalistejší, čím získaval spolu s výborom expertov jasnejší a určitejší obraz, kapitánovi asi pred týždňom spomenul jednu z týchto možností. Но открывались и другие горизонты. О них умалчивала голубая папка, ибо есть тайны, слишком взрывоопасные даже для грифа «совершенно секретно». Всего неделю назад Хокстеттер, у которого все больше захватывало дух от панорамы, возникшей перед ним и его учеными коллегами, намекнул об том вскользь. „Pokiaľ ide o faktor Z,“ vravel Hockstetter, „uvažovali ste nad dôsledkami, ak sa ukáže, že to decko nie je len hračka prírody, ale pravý mutant?“ — Фактор зет… — сказал он Кэпу. — Вы не задумывались над тем, как все может повернуться, если выяснится, что девочка небесплодна? Kapitán o tom uvažoval, aj keď Hockstetterovi neodpovedal. Súviselo to so zaujímavou otázkou eugeniky, potenciálne veľmi explozívnou otázkou eugeniky s doznievajúcimi vedľajšími pojmami nacizmus a rasa nadľudí, všetko to, proti čomu Američania bojovali v druhej svetovej vojne, aby tomu raz a navždy urobili koniec. No jedna vec je ponoriť sa do studnice filozofie a vystrekovať odtiaľ gejzír jedovatých slín na tých, čo si osobujú právo božských zásahov, a niečo celkom iné je pripravovať laboratórne dôkazy o tom, že potomkovia rodičov, ktorí raz dostali L 6, môžu byť ľudské fakle, môžu sa vznášať v priestore, môžu prenášať myšlienky, city a bohvie čo ešte. Ideály nič nestoja a každý sa ich môže držať tak dlho, kým sa nezjavia pevné argumenty, čo ich vyvrátia. A ak sa zjavia, čo potom? Ľudské chovné farmy? Šialené, predstavil si kapitán, rovnako šialené, ako šialene to znie. Mohol by to byť kľúč ku všetkému. K svetovému mieru alebo k nadvláde nad svetom, a keď sa zbavíš krivých zrkadiel rétoriky a bombastickosti, nie je to v skutočnosti jedno a to isté? Кэп задумывался, хотя и не сказал об этом Хокстеттеру. Тут возникал интересный, чреватый любыми неожиданностями вопрос, связанный с евгеникой… с евгеникой, а попутно с нацизмом и теорией высших рас — короче, с тем, против чего американцы воевали во вторую мировую войну. Но одно дело пробурить философскую скважину, из которой фонтанирует всякая муть («вы хотите узурпировать божественную власть!»), и другое — представить лабораторные доказательства, что потомство участников эксперимента «лот шесть» может стать живыми факелами, левитаторами, телепатами и еще бог знает кем. Чего стоят идеалы, когда появляются вполне земные контрдоводы! Допустим, таковые нашлись, что тогда? Фермы по разведению новых видов? На первый взгляд — безумие, но Кэп не считал это столь уж невероятным. Тут ключ ко всему. И к всеобщему миру и к мировому господству — а в чем, собственно, разница, если убрать кривые зеркала риторики и высоких слов? Bol to nevybuchnutý granát. Možnosti zahrnovali aj budúce desaťročia. Kapitán vedel, že sám môže dúfať v šesť mesiacov, a to by mohlo stačiť, aby pripravil postup – aby urobil prieskum krajiny, v ktorej treba vyjazdiť cesty a postaviť železnice. To malo byť dedičstvo, ktoré zanechá vlasti a svetu. Ak sa s tým mal porovnávať život akéhosi vysokoškolského asistenta na úteku a jeho nevydarenej dcéry, bolo to len zrnko prachu. Тут тебе червей не на одну рыбалку. Перспектива на десятки лет. Кэп понимал — в его распоряжении не более шести месяцев; не так уж мало, чтобы заложить основы: сделать топографическую съемку местности, прежде чем ее избороздят шоссейные и железные дороги. Это будет его подарок отечеству и всему миру. В сравнении с этим жизнь какого то беглого преподавателя колледжа и его оборвашки дочери — все равно что пыль на ветру. Dievča by nemohli testovať ani pozorovať, keby bolo nepretržite pod vplyvom drog, lebo výsledky by nemali nijakú platnosť. No jej otec mal plniť len funkciu bezvýznamnej zálohy v hre. Chceli ho testovať len príležitostne, nejaký zvrat prípadne mohol nastať. Разумеется, нельзя постоянно держать девчонку на транквилизаторах, если они ждут от тестов серьезного результата, — что ж, имея заложником отца, они смогут оказать на нее давление. Ну а захотят устроить проверочку ему, сработает обратный принцип. Všetko to bol jednoduchý systém pák. A ako zistil Archimedes, dosť dlhá páka môže pohnúť svetom. Простейшая система рычагов. Как говорил Архимед, дайте мне рычаг, и я переверну мир. Zabzučal intercom. Загудел селектор. „Je tu John Rainbird,“ oznámilo nové dievča. Naučený neosobný tón úradníčky z recepcie tentoraz nevládal utajiť strach. — Джон Рэйнберд в приемной, — доложила новая секретарша. В ее обычно бесстрастном казенном голосе мелькнули высокие нотки, выдававшие испуг. Keď ide oňho, ani ti to nevyčítam, dušička, pomyslel si kapitán. Тут я тебя понимаю, малышка, подумал Кэп. „Pošlite ho, prosím, dnu.“ — Пригласите его, пожалуйста. 2Ten istý Rainbird ako voľakedy.. Vošiel nečujne, oblečený do ošúchanej hnedej koženej bundy a vyblednutej károvanej košele. Na nohách vyšedivené úzke džínsy a staré, zodraté čižmy. Zdalo sa, že obrovskou hlavou ometá strop. Krvou podliaty kráter prázdnej očnej jamky vyvolal v kapitánovi zimomriavky. Рэйнберд не меняется.Он не спеша вошел. Потертая кожаная куртка, выцветшая клетчатая рубашка. Ободранные рыжие башмаки выглядывают из под линялых узких джинсов. Огромная голова подпирает потолок. И эта развороченная пустая глазница, заставившая Кэпа внутренне содрогнуться. „Kapitán,“ začal a sadol si, „bol som pridlho v púšti.“ — Кэп, — сказал он, опускаясь на стул, — что то я засиделся в пустыне. „Počul som o vašom dome vo Flagstaffe,“ odpovedal kapitán. „A o vašej zbierke topánok.“ — Дом в Флэгстаффе, — сказал Кэп. — Слышал, как же. И о вашей коллекции обуви тоже. John Rainbird naňho bez žmurknutia civel jediným okom. Джон Рэйнберд не мигая буравил его здоровым глазом. „Ako je možné, že som vás nevidel nikdy v ničom inom, len v týchto starých škrbáloch?“ spýtal sa kapitán. — А вы все ходите в своих старых дерьмодавах, — добавил Кэп. Rainbird sa usmial, no nepovedal nič. Kapitána naplnil známy nepokoj a opäť sa spýtal sám seba, koľko Rainbird vie a prečo sa ho to tak nepríjemne dotýka. Рэйнберд скривил губы в улыбке, продолжая молчать. Вновь беспокойство овладело Кэпом, и он еще раз спросил себя, насколько Рэйнберд посвящен в планы и почему вопрос этот не дает ему покоя. „Mám pre vás prácu,“ povedal. — У меня есть работа для вас, — сказал он. „Dobre. Je to tá, na ktorú čakám?“ — Отлично. Та, что я хочу? Kapitán naňho prekvapene pozrel, chvíľu uvažoval, a potom odvetil: „Myslím, že áno.“ Кэп озадаченно взглянул на него, подумал, затем сказал: — Думаю, да. „Tak mi o tom porozprávajte, kapitán.“ — Что от меня потребуется? Kapitán načrtol plán, ako dostať Andyho a Charlie McGeeovcov do Longmontu. Netrvalo mu to dlho. Кэп рассказал в общих чертах, каким образом Энди и Чарли попадут в Лонгмонт. Он был краток. „Viete narábať s touto zbraňou?“ spýtal sa, keď dokončil. — Не промахнетесь? — спросил он, закончив. „Viem narábať so všetkými zbraňami. A váš plán je dobrý. Podarí sa.“ — Я никогда не промахиваюсь. Да и план хорош. Все будет в порядке. „Pekné od vás, že sa o ňom vyjadrujete s uznaním,“ dodal kapitán. Pokúšal sa o miernu iróniu, no vyznelo to len urážlivo. Čert ber toho chlapa. — Мне очень лестно слышать ваше одобрение, — сказал Кэп. Предполагалась легкая ирония, а на поверку вылезло раздражение. Черт бы его побрал со всеми потрохами. „Budem strieľať,“ povedal Rainbird. „To je moja jediná podmienka.“ — Я спущу курок, — сказал Рэйнберд. — Но при одном условии. Kapitán vstal, pevne oprel ruky o stôl, ktorý bol zaprataný jednotlivými spismi prípadu McGee a naklonil sa smerom k Rainbirdovi. Кэп встал, навалившись на стол, который был завален бумагами из «дела Макги», и весь подался к Рэйнберду. „Nie,“ odvetil. „Vy mi nebudete dávať podmienky.“ — Нет, — сказал он. — Здесь условия ставлю я. „Tentoraz budem,“ prehovoril Rainbird. „No vy ich budete môcť celkom ľahko akceptovať, ako sa mi vidí.“ — Один раз сделаете исключение, — возразил Рэйнберд. — Я думаю, вам это не составит труда. „Nie,“ zopakoval kapitán. Srdce mu zrazu bilo v hrudi ako kladivo, aj keď si nebol istý, či od strachu alebo od zlosti. — Повторяю: нет. — Сердце заколотилось в груди у Кэпа, и он не мог понять, от страха или от бешенства. „Zle ste ma pochopili. Stojím na čele tejto agentúry. Som váš nadriadený. Verím, že ste strávili v armáde dosť času na to, aby ste pochopili pojem vyšší dôstojník.“ — Вам объяснить? Во главе агентства и всех служб стою я. А вы находитесь в моем подчинении. Кажется, армия должна была приучить вас к понятию «старший по званию». „Áno,“ odpovedal Rainbird s úsmevom. „Jednému alebo dvom takým som vykrútil krk. Raz to bolo na priamy rozkaz Firmy. Na váš rozkaz, kapitán.“ — Да, — улыбнулся Рэйнберд. — Я даже кой кому из них свернул шею. Один раз, кстати, по приказу Конторы. По вашему приказу, Кэп. „To má byť vyhrážka?“ skríkol kapitán. Čiastočne si uvedomoval, že reaguje zveličené, no nevedel si pomôcť. — Это что, угроза? — выкрикнул Кэп. Он чувствовал, надо взять себя в руки, но ничего не мог с собой поделать. „Čert aby vás vzal, to má byť vyhrážka? Ak áno, tak ste asi potratili zdravý rozum. Ak budem chcieť, aby ste túto budovu neopustili, stačí stlačiť gombík. Je tu tridsať ďalších chlapov, ktorí môžu z tej pušky strieľať…“ — Угроза, дьявол вас раздери? Я вижу, вы совсем рехнулись! Мне достаточно нажать кнопку, и вы не выйдете из этого здания! А спустить курок охотники найдутся… „Ale nik z nej nevystrelí s takou istotou ako tento jednooký červenokožec,“ dokončil vetu Rainbird. Jeho príjemný tón sa nezmenil. — Но чтобы попасть, вам нужен вот этот уродливый циклоп с его метким глазом, — вставил Рэйнберд, не повышая тона. „Teraz myslíte, že ich už máte, kapitán, ale to sú len preludy. Niektorí bohovia možno nechcú, aby ste ich dostali. Možno nechcú, aby ste ich posadili do vašich mučiarní. Spomeňte si, že ste ich už mali.“ — Вы думаете, Кэп, они у вас в кулаке, но кулак пустой. Кто то там наверху не дает вам овладеть добычей. Не дает посадить их в дьявольскую шкатулку. Вы и раньше думали, что они у вас в кулаке. — Ukázal na spisy nahromadené na knižničnom vozíku, a potom na modrý obal. Он показал на гору материалов, что высилась на тележке, а потом на голубую папку. „Čítal som všetky materiály. A čítal som správu, ktorú vám vypracoval doktor Hockstetter.“ — Я все это прочел. И доклад Хокстеттера тоже. „Čerta starého ste čítali!“ zvolal kapitán, no na Rainbirdovej tvári videl, že je to pravda. Čítal. Akosi sa k tomu dostal. Kto mu to len dal? Zúril. Kto? — Черта с два! — вырвалось у Кэпа, но он видел по лицу Рэйнберда, что тот говорит правду. Прочел. Исхитрился. Но кто дал ему материалы? Кэп был вне себя. Кто? „Ale áno,“ poznamenal Rainbird. „Ak niečo chcem, dostanem to. Ľudia mi to dajú. Myslím… asi to bude kvôli mojej príjemnej tvári.“ — Представьте, — сказал Рэйнберд. — Все само плывет ко мне в руки. Отдают не задумываясь. Лицо у меня, наверно, такое… располагающее. — Roztiahol pery v širokom úsmeve a zrazu sa zmenil na desivého dravca. Zagúľal zdravým okom. Он еще больше осклабился, и его улыбка вдруг стала хищной. Здоровый зрачок бегал в своей орбите. „Čo mi to tu chcete nahovoriť?“ spytoval sa kapitán. Zišiel by sa mu pohár vody. — К чему вы это? — спросил Кэп. Он был бы не прочь выпить стакан воды. „Len to, že som bol dlho v Arizone, prechádzal som sa a privoniaval k vetru, keď vial, a medzi nami, kapitán, zapáchal štipľavo, ako výpary slaného močiara. Mal som čas, a tak som veľa čítal a veľa rozmýšľal. A prišiel som na to, že som jediný človek na celom šírom svete, ktorý môže tých dvoch s istotou priviesť sem. A možno som jediný človek na celom šírom svete, ktorý dokáže pohnúť s tou malou, keď tu už bude. Vaša obsiahla správa, váš thorazin a orasin – to všetko je možno málo. Drogy nie sú všetko. Je to nebezpečnejšie, ako si predstavujete.“ — К тому, что я много гулял в Аризоне и принюхивался, что за ветер подул в вашу сторону… неприятный ветер, Кэп, — из, солончаков. У меня было время почитать и поразмыслить. Вот я и мыслю себе, что, кроме меня, больше некому доставить сюда эту парочку. И, кроме меня, некому больше обработать девочку, когда она окажется здесь. Тут ни торазин, ни оразин, ни это ваше пухлое досье не помогут. Дело тоньше, чем вам представляется. Keď teraz počúval Rainbirda, bolo to, akoby počúval Wanlessovho ducha, a kapitána sa zmocnil taký strach a taká zúrivosť, že nevládal hovoriť. Кто это говорил — Рэйнберд? Призрак Уэнлесса? Кэпа обуял такой страх и бешенство, что он лишился дара речи. „Urobím to,“ pokračoval priateľsky Rainbird. — Я все сделаю, — звучал мягкий голос. „Privediem ich sem a vy s nimi porobíte všetky testy.“ — Я доставлю их сюда, а вы проведете свои тесты. Bol ako otec, ktorý dieťaťu dovoľuje hrať sa s novou hračkou. Так отец дает разрешение ребенку поиграть с новой игрушкой. „S podmienkou, že keď s tou malou skončíte, dáte mi ju k dispozícii.“ — Одно условие: вы отдаете мне девочку после всех экспериментов. „Ste šialený,“ zašepkal kapitán. — Вы сумасшедший, — прошептал Кэп. „Tak isto ako vy,“ odvetil Rainbird a zasmial sa. — Само собой, — улыбнулся Рэйнберд. „Aj vy ste. Ste úplný cvok. Sedíte tu a namýšľate si, že ovládnete silu, ktorá presahuje vaše možnosti chápania. Silu, ktorá patrí len samotným bohom a tomuto jedinému dievčatku.“ — Как и вы. Опасный сумасшедший. Сидите и мечтаете подчинить себе силу, которая выше человеческого разумения. Силу, которая принадлежит одним богам… да еще этой девочке. „A čo mi bráni zlikvidovať vás tu na mieste? Tu a teraz?“ — Я могу стереть вас с лица земли. Прямо сейчас. Думаете, меня что нибудь остановит? „Moje slovo,“ odpovedal Rainbird, „že ak zmiznem, preženie sa touto krajinou v priebehu mesiaca taká vlna odporu a rozhorčenia, že aféra Watergate bude v porovnaní s ňou vyzerať ako nevinné šlohnutie cukríka v obchode. Moje slovo, že ak zmiznem, Firma prestane existovať do šiestich týždňov a do šiestich mesiacov budete stáť pred súdom obvinený zo zločinov, ktoré sú dosť vážne na to, aby ste strávili za mrežami zvyšok života.“ — Остановит, — сказал Рэйнберд. — Если я исчезну, через месяц по всей стране прокатится такая волна гадливости и негодования, что Уотергейт покажется невинной шалостью. Остановит. Если я исчезну, через полтора месяца Контору прикроют, а через полгода вам инкриминируют в суде такие преступления, что вы угодите за решетку до конца своих дней. — Opäť sa zasmial a ukázal pri tom rad zubov, podobných náhrobným kameňom. Он опять улыбнулся, обнажая кривые редкие зубы. „Nepochybujte o mne, kapitán. Moje dni na tejto rozmokvanej vinici boli dlhé a víno z nej bude naozaj kyslé.“ — Я знаю, что говорю. Кэп. Я ведь давно ковыряюсь на этой грязной, вонючей делянке, так что урожай будет тот еще, можете не сомневаться. Kapitán sa chcel zasmiať, vyšlo z toho však len priškrtené zachrčanie. Кэп попробовал рассмеяться. Смех застрял у него где то в горле. „Približne desať rokov som si odkladal bokom zásoby krmu a orieškov,“ hovoril jasne Rainbird, „ako zviera, ktoré vie, že príde zima a treba sa na ňu pripraviť. Mám toho pestrú zmes, kapitán – fotografie, pásky, xeroxové kópie dokumentov, ktoré by mohli rozprúdiť krv nášmu dobrému priateľovi Johnovi Q., no verejnosti, naopak, by stuhla v žilách.“ — Больше десяти лет я таскал в свое дупло орешки и всякую всячину, — безмятежно продолжал Рэйнберд, — как любой зверек, переживший хоть один раз голодную зиму. У меня, Кэп, такой винегрет из снимков, магнитофонных записей, ксерокопий документов, что у нашей старой подружки миссис Общественности глаза на лоб полезут. „To sú samé nezmysly,“ povedal kapitán, no vedel, že Rainbird nehovorí do vetra, a cítil, akoby mu neznáma studená ruka zovrela hruď. — Это невозможно, — выдавил из себя Кэп, уже понимая, что тут не блеф, уже чувствуя, как холодная незримая рука давит ему на грудь. „Ó, ubezpečujem vás, že nie,“ odpovedal Rainbird. — Очень даже возможно, — успокоил его Рэйнберд. „Posledné tri roky som nepretržite získaval priebežné, orientačné informácie, pretože som sa počas posledných troch rokov mohol napojiť na váš počítač, kedy som chcel. Samozrejme, musel som získať prístup do systému, a o to je to drahšie, ale mohol som to zaplatiť. Moja odmena stála za to a po ďalších investíciách sa znásobila. Stojím pred vami, kapitán – vlastne sedím, čo je pravdivejšie, ale menej poetické – ako triumfujúci príklad amerického voľného podnikania.“ — Последние три года ко мне бесперебойно текут данные вашей ЭВМ, я в любой момент могу влезть в ее память. В режиме с разделением времени, разумеется, что стоит денег, и немалых, но мне это по карману. Приличный заработок, удачно помещенный капитал. Кэп, перед вами — вернее, сбоку от вас, хотя так будет менее поэтично, — живой пример американского свободного предпринимательства в действии. „Nie,“ ozval sa kapitán. — Нет, — выдавил из себя Кэп. „Áno,“ odporoval mu Rainbird. — Да, — сказал Рэйнберд. „Som John Rainbird, no zároveň som Americký úrad pre geologické prieskumy. Overte si to, ak chcete. Môj počítačový kód je AXON. Choďte si overiť kódy do systému na vašom hlavnom termináli. Zavolajte si výťah. Počkám.“ — Вы знаете меня как Джона Рэйнберда, но Управление по переосвоению земных недр — это тоже я. Можете проверить. Мой личный код AXON. Проверьте на основном терминале. Лифт рядом, туда обратно. Я подожду. Rainbird si prehodil nohu cez nohu, pravá nohavica sa mu vyhrnula a odkryla vydratý švík čižmy a dieru. Vyzeral ako človek, ktorý môže čakať veky, ak bude treba. Рэйнберд положил ногу на ногу, правая брючина задралась, и выглянул лопнувший шов на ботинке. Этот человек, если надо, будет ждать вечность. Кэп лихорадочно соображал. Kapitánovi sa mihlo v hlave: „Prístup do systému azda áno. To vás ešte nenapojí na…“ — Работали в режиме с разделением времени… ну, допустим. Но влезть в память… „Choďte za doktorom Noftziegerom,“ povedal Rainbird priateľsky. — Поговорите с доктором Нофтцигером. — Рэйнберд был сама предупредительность. „Spýtajte sa ho, koľko existuje spôsobov napojenia na počítač, keď máte prístup do systému na základe prideľovania času. Pred dvoma rokmi sa napojil na počítač Spojených štátov mimoriadne bystrý dvanásťročný mládenček. A len tak mimochodom, poznám aj váš prístupový kód, kapitán. Toho roku je to BROW. Vlani to bolo RASP.“ — Спросите у него, сколько существует способов потоптаться в памяти, если у тебя есть к машине доступ. Два года назад двенадцатилетний пострел, неплохо, видимо, соображавший, влез в память ЭВМ вычислительного центра американского конгресса. Кстати, я знаю ваш шифр доступа, Кэп. В этом году BROW. В прошлом был RASP. По моему, тот более подходящий. Kapitán sa posadil a zahľadel sa na Rainbirda. Myšlienky sa mu odrazu rozbehli tromi smermi. V prvom rade to bol úžas nad tým, že ešte nikdy nepočul Rainbirda toľko hovoriť. Druhá časť mysle sa vzpierala uveriť, že tento maniak vie všetko o záležitostiach Firmy. Treťou časťou mysle si pripomenul čínsku kliatbu, kliatbu, ktorá vyzerala naoko nevinne, kým si o jej zmysle nezačal dôkladne uvažovať. Bodaj by ti život plynul zaujímavo. Posledný pol druha roka mu život plynul mimoriadne zaujímavo. Cítil, že ak sa mu prihodí ešte niečo zaujímavé, môže skončiť ako úplný šialenec. Кэп таращился на Рэйнберда. Его мозг напоминал трехъярусный цирк. Первый ярус размышлял о том, что Джон Рэйнберд никогда не бывал таким разговорчивым. Второй ярус пытался примириться с мыслью, что этот маньяк посвящен во все тайны Конторы. Третий ярус раздумывал над китайским проклятьем, на редкость невинным, пока не дашь себе труда в него вдуматься. Чтоб вы жили в эпоху перемен. Последние полтора года составили такую эпоху. Он чувствовал, еще одна перемена лишит его остатков разума. A vtom si opäť pomyslel na Wanlessa – s oneskoreným zábleskom hrôzy. Takmer cítil, akoby sa menil na Wanlessa. Zo všetkých strán obklopený démonmi, bezmocný, aby proti nim bojoval alebo aspoň získal pomoc. Вдруг он снова вспомнил Уэнлесса — и ужас придавил его. Ему почудилось, будто он превра… да, превращается в Уэнлесса. Демоны, повсюду демоны, а он бессилен отогнать их, даже позвать на помощь. „Čo chcete, Rainbird?“ — Чего вы хотите, Рэйнберд? „Už som vám to povedal, kapitán. Nechcem nič, len vaše slovo, že tou puškou sa neskončí, ale začne vzťah medzi mnou a tým dievčaťom, Charlenou McGeeovou. Chcem…“ Rainbirdovo oko stemnelo, zamyslené, zachmúrené, zahľadené do seba, „chcem ju spoznať intímne.“ — Я уже сказал, Кэп. Ничего, кроме вашего слова, что мое знакомство с Чарлин Макги не кончится выстрелом, а только с него начнется. Я хочу… — Его здоровый глаз потемнел, подернулся поволокой, взгляд стал отрешенным. — Я хочу познать ее. Kapitán sa naňho zhrozene pozrel. Rainbird teraz porozumel a pohŕdavo pokrútil hlavou. У Кэпа отвисла челюсть.Внезапно сообразив, Рэйнберд презрительно покачал головой. „Nie tak intímne. Nie v biblickom zmysle. Ale chcem ju spoznať. Ona a ja budeme priatelia, kapitán. Ak má naozaj takú moc, ako všetko naznačuje, budeme veľkí priatelia.“ — Не в этом смысле. Не в библейском. Но я узнаю ее ближе. Мы станем с ней друзьями, Кэп. Если она и вправду такая могущественная, мы станем с ней большими друзьями. Kapitán vydal pobavený zvuk: nebol to smiech, skôr prenikavý chichot. Кэп издал какой то странный звук: смехом это трудно было назвать, скорее взвизгом. Pohŕdavý výraz z Rainbirdovej tváre nezmizol. Лицо Рэйнберда продолжало изображать презрение. „Samozrejme, že si myslíte, že to nie je možné. Pozeráte mi na tvár a vidíte netvora. Pozeráte mi na ruky a vidíte, že sú poškvrnené krvou, ktorú som prelial na váš príkaz. Ale hovorím vám, kapitán, bude to tak. Dievča nemá priateľa už celé dva roky. Má otca, a to je všetko. Vy sa pozeráte na ňu tak, ako sa pozeráte na mňa. To je vaša obrovská chyba. Pozeráte sa a vidíte netvora. Pokiaľ ide o dievča, vidíte užitočného netvora. Azda aj preto, že ste beloch. Belosi vidia netvorov všade. Beloch sa pozrie na vlastného vtáka a vidí netvora.“ — Ну да, вы считаете это невозможным. Еще бы — монстр. И руки в крови, пролитой по вашему приказу. И все же так будет, Кэп. У девочки два года не было друзей. Только отец. Для вас она, Кэп, все одно что я. В этом ваша главная ошибка. Для вас она тоже монстр. Правда, полезный. Наверно, это потому, что вы белый. Белому везде мерещатся монстры. Ему даже собственный отросток кажется монстром. — Rainbird sa znova rozosmial. Рэйнберд рассмеялся. Kapitán sa konečne začal upokojovať a rozmýšľať logicky. Понемногу Кэп начал приходить в себя, к нему вернулась способность рассуждать здраво. „Prečo by som mal na to pristať, ak aj je pravda všetko, čo hovoríte? Vaše dni sú zrátané a my obaja to vieme. Dvadsať rokov poľujete na vlastnú smrť. Všetko ostatné vám je vedľajšie, je to len hobby. Čoskoro ju dostihnete. A vtedy to skončí pre nás všetkých. Prečo by som vám mal spraviť tú radosť a dať vám, čo chcete?“ — Зачем мне идти вам навстречу, даже если правда все, что вы сказали? Вам ведь недолго осталось жить, и мы оба это знаем. Двадцать лет вы охотитесь за своей смертью. Остальное не в счет, в порядке хобби. И вы на нее вот вот напоретесь. А это развяжет нам руки. Так зачем, спрашивается, давать вам желанную игрушку? „Azda je to tak, ako hovoríte. Azda poľujem na vlastnú smrť – kvetnatejšia fráza, než by som od vás čakal, kapitán. Možno by ste mali pocítiť- strach z boha častejšie.“ — Возможно, вы правы. Возможно, я охочусь за своей смертью… признаться, не ждал от вас, Кэп, такого цветистого оборота. Пожалуй, вас недостаточно воспитывали в страхе божием. „Vy nezodpovedáte mojej predstave boha,“ dodal kapitán. — Ну уж вы то, во всяком случае, не бог, — заметил Кэп. Рэйнберд усмехнулся. „Väčšmi predstave kresťanského diabla. Iste. No poviem vám toto – keby som naozaj poľoval na vlastnú smrť, verím, že by som ju bol dostihol už dávno. Azda som ju stopoval, len tak, zo športu. No netúžim robiť nepríjemnosti ani vám, kapitán, ani Firme, ani spravodajskej službe USA. Nie som idealista. Chcem len to dievčatko. A vy už pochopte, že ma potrebujete. Pochopte už, že som schopný uskutočniť to, čo nedokážu všetky narkotiká všetkých spolupracovníkov doktora Hockstettera.“ — Ну да, дьявол, я понимаю. Вот что я вам скажу: если бы я всерьез охотился за своей смертью, я бы ее давно нашел. Может, я играл с ней, как кот с мышью? Только я не собираюсь угробить вас, Кэп, или Контору, или американскую контрразведку. Слава богу, не вчера родился. Просто мне нужна это девочка. А вам наверняка понадоблюсь я. Мне может оказаться по силам то, перед чем спасуют все наркотики Хокстеттера. „A na revanš?“ — А дальше что? „Keď sa skončí tá vec s McGeeovcami, prestane existovať Americký úrad pre geologické prieskumy. Váš vedúci výpočtového strediska môže zmeniť celé kódovanie. A vy, kapitán, odletíte so mnou bežnou pravidelnou linkou do Arizony. Strávime príjemný večer pri dobrej večeri v mojej obľúbenej reštaurácii vo Flagstaffe a potom sa vrátime ku mne domov a za domom, v púšti, si spravíme vlastný táborák a upečieme si tam množstvo papierov a pások a filmov. Ukážem vám aj svoju zbierku topánok, ak budete chcieť.“ — Когда мы закроем «дело Макги», Управление по переосвоению земных недр прекратит свое существование. Ваш Нофтцигер сможет сменить все шифры в машине. А мы с вами, Кэп, слетаем в Аризону. Пообедаем в Флэгстаффе, в моем любимом ресторане, потом пешком пройдемся ко мне и за домом, в пустыне, запалим костер, на котором поджарим шашлычок из разных бумаг, фотографий и магнитофонных пленок. Если захотите, я даже покажу вам свою коллекцию обуви. Kapitán nad tým uvažoval. Rainbird pokojne sedel a vyčkával. Кэп думал. Рэйнберд не торопил его с ответом. Nakoniec kapitán povedal: „Hockstetter a jeho spolupracovníci predpokladajú, že potrvá asi dva roky, kým zistia o dievčati všetko. Bude to závisieť od toho, ako hlboko siahajú jej zábrany.“ Наконец Кэп сказал:— Хокстеттер и его коллеги считают, что может уйти года два на то, чтобы девчонка сломалась. Все будет зависеть от того, насколько силен в ней защитный императив. „A vám ostávajú štyri, najviac šesť mesiacov.“ — А вам больше четырех шести месяцев не продержаться. Kapitán pokrčil plecami. Кэп неопределенно повел плечами. Rainbird mu ukázal dlhý nos – groteskné gesto rozprávkových postáv. Указательным пальцем Рэйнберд свернул нос на сторону, скособочился и стал похож на страшилу из сказки. „Myslím, že by šlo udržať vás v sedle dlhšie, kapitán. Medzi nami, kapitán, vieme, kde sú pochované stovky tiel. Obrazne aj doslovne. A ja pochybujem, že to potrvá roky. Nakoniec dostaneme obaja, čo chceme. Čo poviete?“ — Ничего, Кэп, постараемся, чтобы вы подольше продержались в седле. Мы с вами повязаны, много чего нам довелось вместе похоронить — и в переносном смысле и в прямом. А насчет двух лет он загнул. Мы свое возьмем, и вы и я. Kapitán rozmýšľal. Cítil sa starý, unavený a porazený. Кэп обдумывал. Он чувствовал себя старым и усталым, а главное — беспомощным. „Dobre teda,“ ozval sa, „súhlasím s vašou ponukou.“ — Похоже, вы своего добились, — сказал он. „Fajn,“ odvetil Rainbird čulo. — Отлично, — мгновенно отреагировал Рэйнберд. „Najlepšie bude, ak budem u tej malej upratovať. Budem niekým, kto nezapadá do schémy. To bude pre ňu veľmi dôležité. A samozrejme, nikdy sa nesmie dozvedieť, že som ten, čo strieľal. Bolo by nebezpečné, keby sa to dozvedela, naozaj. Veľmi nebezpečné.“ — Что если я буду приходить к ней как уборщик? Человек, далекий от вашей братии. Это для нее важно. И, конечно же, она никогда не узнает, что стрелял я. Стоит ли рисковать? Так рисковать? „Načo to?“ spýtal sa kapitán. „Načo sa púšťate do takýchto ďalekosiahlych nezmyslov?“ — К чему все это? — спросил Кэп после долгой паузы. — К чему эти безумные ходы? „Vyzerá to ako nezmysly?“ vyzvedal sa Rainbird bezstarostne. Vstal a vzal z kapitánovho písacieho stola jeden obrázok. Bola to fotografia smejúcej sa Charlie, ako sa šmýka na zloženom kartóne po stvrdnutom snehu. — Безумные? — невозмутимо переспросил Рэйнберд. Он встал, чтобы взять одну из фотографий со стола у Кэпа. Это была та фотография, где смеющаяся Чарли съезжала на картонке с ледяной горы. „Všetci v našej branži si odkladáme bokom zásoby krmu a orieškov, kapitán. Robil to Hoover. Robili to aj riaditelia CIA, keď účtovali. Robíte to aj vy, ináč by ste sa v tejto chvíli mohli odobrať do dôchodku. Keď som začal, Charlene McGeeová ešte nebola na svete, a to som zahládzal len vlastné hlúposti.“ — Все мы, Кэп, запасаем на зиму орехи и всякую, всячину, работа такая. Гувер это делал. И все шефы ЦРУ. Да и вы тоже, не то сидели бы уже на пенсии. Я начал обеспечивать прикрытие своим тылам задолго до рождения Чарлин Макги. „Ale prečo tá malá?“ — Но зачем вам девчонка? Rainbird dlho neodpovedal. Pozorne, skoro nežne si prezeral fotografiu. Dotýkal sa jej. Рэйнберд долго не отвечал. Он смотрел на фотографию внимательно, почти любовно. Он погладил ее. „Je krásna,“ povedal. — Она очень красивая, — сказал он. „A veľmi mladá. A má v sebe ten váš faktor Z. Moc, ktorú majú len bohovia. Budeme si blízki, ona a ja.“ — И совсем юная. Но в ней заложен этот ваш фактор зет. Дар богов. Мы с ней сойдемся. — Jediné oko nadobudlo zasnený výraz. жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|