Тамара Токомбаева
жүктеу/скачать 0.88 Mb. Pdf көрінісі
|
| Т.Токомбаева Аалы Токомбаев
разношёрстный Пленум Союза писателей. «Романюк, встаньте!» – кричал ему с трибуны молодой литературный недоносок, не создавший ещё ни одной мало-мальски ценной строки… Многие наши писатели после говорили, пряча глаза, что, мол, не хотели подписываться под коллективными пасквилями… да вот… вызывали… заставляли… показывали документы… мы поверили… Мне тоже «показывали документы». На одной из очередных «разборок» в ЦК КП. Аалы Токомбаевича в который раз «вызвали на ковёр», и в этот раз он взял с собой меня. Вела эту «разборку» тогдашняя заведующая отделом пропаганды – существо партийное, бесполое и беспощадное, настоящее «орудие власти». Она пригласила на эту «разборку» потеющих от страха манасоведов из Академии наук: те должны были доказать Поэту, который в своё время отстоял «Манас» от забвения, что он – противник эпоса (нащупав самую тонкую струну народной души, пресса, исчерпав все инсинуации, начала варьировать эту нелепую версию: Токомбаев против «Манаса». Отправной точкой громадного залпа обвинений стала найденная в архиве критическая статья молодого Токомбаева о недостатках и достоинствах конкретной театральной постановки спектакля «Академические вечера», написанного по мотивам эпоса К.Тыныстановым). На столе перед партийной дамой лежала объёмистая стопка машинописных страниц и пожелтевших газетных вырезок. Потрясая этой стопкой, она начала свою речь по-кыргызски, смерив меня негодующим взглядом: как это я посмела явиться без вызова! Аалы Токомбаевич попросил: «Давайте говорить по-русски, – мы всё понимаем, и не только моей келин, но и Вам будет сподручнее…» (дама не была кыргызкой, но все чиновники того времени старались говорить только на кыргызском языке, порой и не зная его по-настоящему). Просьба осталась безо всякого внимания. Чувствуя, что Аалы Токомбаевич «закипает», я погладила его руку, шепнув: «Мен кыргызча джакшы тюшюнум, Ата, я все понимаю!» – рука эта, уже начавшая таять, слегка вздрагивала: сказывалась нервотрёпка последних месяцев. Не хочется даже повторять всего этого заранее отрепетированного спектакля. Манасоведы, потея всё сильнее, уныло говорили заученные фразы, пряча глаза; все попытки Аалы Токомбаевича вставить хотя бы слово, партийная дама пресекала гневными тирадами, заканчивая каждую: «Вот здесь все документы!». Я несколько раз просила её зачитать хотя бы один – она и ухом не повела, тогда я встала и взяла их сама у неё из-под носа (мы все сидели за длинной «приставкой», она – за огромным письменным столом). Там были две-три вырезки из газет полувековой давности (критические литературные заметки) и многостраничный труд известного «флюгерного» кыргызского критика, по возрасту годящегося патриарху в дети, по крохам извлекшего из публикаций молодого начинающего поэта Токомбаева его «антинародную подоплёку»… Статья тонула в собственном словоблудии, с трудом связующем концы и начала… Мне «было бы смешно, когда бы не было так грустно»… Все мои гневные слова отлетели, как от стенки горох, от этой твердолобой каменной бабы. Ложь, усердно маскирующаяся под правду, прекрасно знает, что она есть на самом деле, – и в этом её неуязвимость. Только время – вечное и потому неторопливое – всё ставит на свои места. Человеческая жизнь слишком коротка для этого неспешного справедливого суда… Первый переводчик русской классики на кыргызский язык, А.Токомбаев на заре своей трудной жизни с увлечением переводил лермонтовское: «Погиб Поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой», еще не зная, что это общая единственная судьба настоящих поэтов всех времен и народов, непременная Голгофа тех, кто не живёт стадно, не откатывается вместе с толпой то в одну, то в другую сторону под хлопанье кнута, а идёт своей дорогой, выбранной однажды и навсегда... 85 Т.Токомбаева Аалы Токомбаев Уже в больницу к умирающему от скоротечного рака аксакалу кыргызской поэзии приходили молодые ревностные партийные «шестёрки» с требованием его публичного отречения от «сверхинтернационалистических» убеждений… «Национальный нигилист» – наречённый так в газетных пасквилях, яркий и самобытный поэт, какого ещё не скоро родит кыргыз-ская земля, истинный хранитель кыргызского языка – души народа, остался верен себе и своим словам – он не отрёкся. Мне до сих пор кажется, что во время операции ему передозировали анестезию: почти двое суток после операции могучий старый Беркут боролся, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение сна, – сердце, лёгкие работали с шумом пленённой птицы, пытающейся расправить тяжёлые крылья, – но глаза его так и не открылись… «Как будто шутя с облаками, обрызганный кровью зари, он падал на острые камни, а думал ещё, что парит…». Похоронить Поэта по его завещанию – в родном Иссык-Куле – не позволили партийные боссы. Они тоже пришли на поминки, первыми из всей толпы, текущей в Дом Поэта сорок дней и ночей. Многие из писателей, вовлечённые в позорную травлю, не посмели прийти. Святая простота, наш кыргызский соловей Рамис Рыскулов воскликнул вслух за столом: «Да как же мы теперь будем в глаза друг другу смотреть?! Как будем жить дальше?!…». Но партийная машина тогда ещё не знала сбоя. Разливая на поминках чай, как того требовал обычай, я позволила себе посмотреть в глаза этим людям – не по обычаю, – вложив в свой взгляд всё, что я думала о них. Но я увидела ничего не выражающие лица роботов, уверенных в своей безошибочности. Иногда, вспоминая тот период, я ловлю себя на ощущении, что всё это было не со мной, не с моими близкими, друзьями и знакомыми, а словно смотрели мы все какой-то сумбурный фильм очень глупого, бездарного или просто сумасшедшего режиссёра… Толпа есть толпа. Откуда у правящих ею столько ненависти к тому, кто выбивается из неё, кто умеет с состраданием думать о других?.. И тогда я снова обращаюсь к стихам Аалы Токомбаева, и он, словно предвидел мои вопросы, отвечает мне, разъясняя со своей неизменной добротой, что такое привычный сценарий человеческой жизни: …С чего начать? Начни с печали. Ещё не ведом никому, Почти седой – ты весь в начале: Исток, пробившийся сквозь тьму. Пока иные в кавалерах Резвились, не жалея слов, Ты грёб угрюмо на галерах Своих забот, своих трудов. И вот явился людям мастер, Скупой на слово, полон страсти. И стали слабы и смешны, Как безделушки без цены, Те, кто вчера купался в славе… Они ль негодовать не вправе? Они остались не у дел. Ты разве их свергать хотел? О нет! Ты полон снисхожденья… Но кто ж виновен в их паденье?..». 86 |