Немецкая колонизация России: общие проблемы

Немецкая колонизация России: общие проблемы

__________________________________________________________________

В. Кригер

(Гейдельберг. Германия)
Значение и роль юбилейных дат в истории
поволжских немцев
1. Торжественное отмечание годовщин, особенно «круглых» дат появления первых переселенцев на новой родине, играет огромную роль в формировании и укреплении идентичности народов и наций переселенческого типа. До настоящего времени отсутствуют свидетельства того, что немцы, проживавшие в Поволжье, отмечали 50- или 100-летний юбилей переселения в Россию. Эти даты практически не упоминаются в историографии,¹ в отличии от печатных трудов, посвященных истории колонистов более позднего времени, поселенных в Закавказье и в причерноморских степях в начале 19. века.² Однако в исторической памяти поволжских поселенцев сохранились другие события этого периода, такие как посещение в 1837 г. колоний наследником престола, будущим императором Александром II., и освящение памятника Екатерине II. в селении Ектериненштадт в 1852 г. Такого рода события выливались в массовую манифестацию верноподданнических чувств и лояльности российскому императорскому дому. Особенно впечатляющими были торжества, посвященные открытию пямятника царице, на которые собралось более 16 000 колонистов, что для того времени явилось незаурядным событием.³

2. Приближающаяся 150-летняя годовщина появления немецких крестьян на берегах Волги пришлась на период политической и национальной мобилизации практически всех народов Российской империи. Нарождающаяся национальная элита планировала отметить эту памятную дату целым рядом мероприятий, с целью не только демонстрации лояльности и государственного патриотизма, но и в неменьшей степени для усиления процессов внутриэтнической консолидации и укрепления самосознания более 550 000 поволжских нем-цев, компактно проживавших в регионе.⁴ И хотя разразившаяся война сорвала проведение юбилейных торжеств, была все же проделана значительная подготовительная работа, оставившая заметный след в исторической памяти и национальной историографии.⁵

3. После захвата власти большевиками в конце 1917 г. в стране произошли кардинальные перемены во всех областях общественно-политической жизни. Символы старой эпохи были заменены на новую советскую атрибутику. Место манифеста императрицы Екатерины II «О дозволении всем иностранцам, въезжающим в Россию, селиться в разных губерниях» от 1763 г. занял декрет Народных Комиссаров РСФСР «О создании области немцев Поволжья» от 1918 г., подписанный Владимиром Лениным, легший в основу легитимации автономии. С большой пропагандистской шумихой отмечались «круглые даты», т.е. 5ти, 10ти и пр. летие образования республики,⁶ в то время как 175-летие манифеста и основания первых поселе-ний на волжских берегах нашло отражение только в эмигрантской прессе.⁷ Новая историчес-кая точка отчета полностью перекрыла колонистское прошлое, характеризуемое отныне практически только с негативной стороны (за исключением утверждения об участии немецких поселенцев в восстании Пугачева), в отличии от значительного пласта русской дореволюционной культуры и истории, реабилитированных во второй половине 1930-х годов.⁸

4. Период после 1941 г. был отмечен со стороны властей активным неприятием какого бы то ни было упоминания о существовании поволжских немцев и их республики. Не помогали и аппеляции активистов движения за автономию к авторитету основателя советского государства. В ответ на настойчивые просьбы потерпевших в ЦК КПСС было признано «нецелесообразным... отмечать и 200-летие со дня приезда немцев в Россию».⁹ Одним из множества примеров, подтверждающий такой подход, служит опубликованная местным издательством в 1963 г. книга о городах Саратовской области, в которой автор умудрился ни словом ни упомянуть о появлении в этих краях немецких ремесленников и крестьян, основавших такие города как Маркс (Екатериненштадт) или Красноармейск (Бальцер).¹⁰ Незаживаемая травма депортации, запрет на историческую память и на позитивную национальную идентичность вкупе с продолжающейся дискриминацией создали благоприятную почву для эмигрантских установок.

5. Перестроечный этап был ознаменован новыми надеждами на решение наболевшего национального вопроса. Сторонники восстановления автономии активно использовали и 70-летие ленинского декрета, и 225-летие появление выходцев из германских государств на Волге.¹¹ Массовое антинемецкое и антиавтономисткое движение на территории бывшей АССР НП и обструкционистская позиция российской исполнительной и законодательной власти спровоцировали в 1990-е гг. обвальный выезд потомков колонистов екатериненских времен на историческую родину. Приближающейся 250-летний юбилей на фоне практически полной культурной и языковой ассимиляции немногочисленного, дисперсно проживающего немецкого населения современного Поволжья, можно считать реквиемом, лебединой песней по практически исчезнувшему самобытному народу с уникальной культурой, который сто лет назад еще уверенно смотрел в будущее.

Н.В. Венгер

(Днепропетровск. Украина)
Немецкая колонизация и российский национализм: динамика взаимных рефлексий (1760–1917)
Терминология: явления в их взаимодействии. В контексте данной презентации мы рассматриваем колонизацию (к) как пространственно-временную ситуацию, которая не была ограничена временем заселения, а включала последующее развитие отдельных колонизационных потоков, в том числе немецкоязычных колоний Российской империи. Целостность периода и проблемы обеспечивается общностью исторических судеб колонистов. В целом покровительственная политика относительно к. сохранялась до тех пор, пока не набрал достаточной силы и влияния российский национализм – явление, которое, проявилось в России с начала 30-х гг. XIX ст. и эволюционировало от мировоззрения отдельных лиц к идеологии / идеологиям, а в дальнейшем оказывало всё большее влияние на практическую политику. Квинтэссенцией российского национализма(-мов) являлась идея о русской (российской) нации, которая нашла отражение во всех идеологических направлениях и политических движениях того времени и определялась ими по-разному. Отношение национализма к немецкой к. обуславливалось: 1) этапом модернизационного перехода, содержанием предлагаемого проекта единой нации и степенью/возможностью участия немецкого населения в нём; 2)степенью личного влияния составителей проекта и их приближенности к практической политике; 3) консолидированностью отдельных немецкоязычных групп и их политической активностью. Немецкое население являлось объектом мониторинга со стороны националистического дискурса как этническая группа, обладающая сравнительно высоким культурно-экономическим потенциалом, затрагивающая, прежде всего, экономические интересы наиболее влиятельной части титульной нации. Националистическая рефлексия немецкой колонизации развивалась в соответствии с общей эволюцией националистического дискурса и прошло стадии: мониторинг–мониторинг+критика – мониторинг+критика+унификация – мониторинг+критика+ограничение прав. Апогеем/синтезом данного развития стал период Первой мировой войны.

Прото-национализм, ранний национализм и немецкая колонизация. Построенная на системе неравномерной легитимности колонизационная политика провоцировала зачатки негативных настроений относительно к. и переселенцев, включая немцев и меннонитов, являлась источником последующих социальных противоречий. Проблема становилась темой закрытых дискуссий и провоцировала протестные настроения образованных и порой причастных к колонизации представителей российского общества, вызывая к жизни первые антиколонизационные взгляды на этапе, предшествующем национализму. Голоса носителей данных настроений (Карл Габлиц), преимущественно чиновников и возможно дворянства, оставались скрытыми за позитивными отзывами о результатах к. Другим источником протонационалистических настроений также становились сами поселенцы, а именно объективно формируемый ими в российском обществе «презентационный образ группы» (официальный и непосредственный/прямой). Официальная версия образа сформирована властями на этапе к. и носила позитивный характер. Непосредственный образ – рефлексия, вызванная прямыми контактами местного населения с представителями немецкоязычных колоний. Так как данный опыт был в том числе и конфликтным, содержание образа носило ситуативно-индивидуальный характер.

Несмотря на присутствие двух противоположных тенденций в отношении к немецкому населению, официальный образ долгое время оставался доминирующим. До конца первой трети – середины ХІХ ст. национальная политика Российского государства характеризовалась преимущественно толерантностью и прагматизмом по отношению к нерусским народам и национальным окраинам. Первые проявления российского национализма, связанные с польским восстанием 1830–1831 гг., не предусматривали каких-либо мероприятий относительно колонистов, которые оценивались правительством как группы, не представлявшие угрозу внутренней стабильности государства ( указ 1837). Однако уже в 1838 г., обнародован закон, свидетельствующий об изменениях внутренней стратегии государства по отношению к иностранным поселенцам.

Реформы унификации и явление колонистофобии – новой формы презентации немецкоязычных общин. Новый курс в отношении нерусских народов, расширяя этническое поле государственного регулирования и углубляя его, предусматривал меры частичной языковой унификации и последовательной административной интеграции национальных окраин и их населения. Одновременно польский вопрос, который предшествовал немецкому, поставил перед российским обществом проблему социальной справедливости в распределении прав между титульным и иноэтничным населением империи, которая более чем какая-либо другая повлияла на развитие всего российского националистического дискурса.

С тезисом о «неравномерной легитимности» выступали радикально настроенные представители раннего национализма Ю. Ф. Самарин (1819–1876), И.С.Аксаков (1823–1886), М. Н. Катков (1818–1887) – первые идеологи «немецкого вопроса» в России. Начиная с критики остзейских колоний, они экстраполировали её на всё немецкоязычное население России, убеждая общественность в том, что немецкое население империи завоёвывает политическое влияние, формируя из немцев «политическую национальность». Идеологемы, применяемые на этапе Ликвидационного законодательства, были сформированы уже в 40-60-х гг. XIX ст.

Дискуссии, которые разворачивались в системе российского националистического дискурса вокруг статуса немецкого населения Остзейских губерний и колонистов, повлияли как на содержание реформ унификации (1871, 1874)) и их политическое обоснование. Вместе с тем, реформы свидетельствовали о заинтересованности правительства в дальнейших экономических успехах колоний. Экономические успехи немецкого населения становились всё более заметными для российского общества явлением, словно подтверждая лозунги националистов о «неусыпном труде германизации», возбуждая воображение сторонников национализма и вызывая опасение их потенциальных конкурентов. Вместе с тем, на начальном этапе модернизационных преобразований экономические успехи обеспечивали колониям поддержку государства. Ощущая свою слабость и силу «противника», национализм не стремился к наступательным действиям, ограничиваясь тактикой наблюдения и критики.

Несмотря на то, что период реформирования закончился для (бывших) колонистов в целом благоприятно, произошли изменения в системе взаимоотношений колонистов не столько с властями, сколько с российским обществом. Власти впервые использовали элементы «антиколонистской пропаганды», провоцируя тем самым элементы «антиколонистского сознания» (колонистофобии – негативная версия официальной презентации, прежде всего, немецких общин).

Немецкий вопрос и официальный/государственный национализм. Трудности модернизационного перехода привели к постепенному сближению национализма и практической политики (правление Александра ІІІ, Николая ІІ, премьерства С.Ю. Витте, П. А. Столыпина). Тот факт, что немецкое население империи успешно проявило себя в различных направлениях предпринимательской деятельности (включая аграрный и промышленный сектор), существенно расширяло целевые группы воздействия идеологии российского национализма и создавало комплексную социальную базу потенциального конфликта. По мере вступления в процессы модернизации противоречия становились столь сильными, что идеология российского национализма приобретала не консолидирующий, а конфронтационный характер, национальная политика всё определённее превращалась в совокупность мер, разрабатываемых для мониторинга отдельных представителей нетитульной нации, чем в политику, направленную на нациетворчество – позитивную работу формирования общих целей для всего населения.

«Антиколонистское сознание» сохраняло своё значение и стало питательной почвой для «немецкого вопроса» (социального явления и националистической концепции). Генезис «немецкого вопроса» сопровождался растущим противостоянием между набиравшим силу и влияние немецким компонентом в аграрном секторе и промышленности, с одной стороны, и интересами российских помещиков и предпринимателей. Вместе с тем, власти осознавали, что немецкоязычные бывшие колонистские группы, обладали значительной культурной стойкостью. В связи с этим сегмент национальной политики, направленный на мониторинг данных групп поселений, не был столь радикальным и последовательным, носил спонтанный и фрагментарный характер. Мероприятия правительства носили преимущественно административно-правовой характер и имели мало общего с политикой русификации и ассимиляции. Вероятно, власти ожидали такую версию этнического самосознания , которая сочеталась бы с лояльностью к империи и династии. Немцы и меннониты были одной из последних этнических групп, которая попала в русло новой политики. На завершающем этапе унификационной политики проблемы национальной идентичности поднимались в связи с решением вероисповедальных и образовательных проблем. Александр III и его контрреформы свидетельствовали о более консервативной политике (языковая политика, новые требования к организации образования, переименование названий поселений), которая тем не менее, объективно отражала новые модернизационные требования.

Внутриэтнические проблемы государства были вынесены на публичное обсуждение на этапе раннего парламентаризма, во времена премьерства Столыпина. Теперь они затрагивают сферу собственности, земельной собственности, самоуправления. Представления Столыпина о благе связаны с идеей о единой нации, которую он определял как русскую нацию. Будучи поклонником Германии как цивилизованной страны и признавая пользу использования немецкой рациональности (например, в колониях России) с другой, политик всё глубже убеждался в необходимости кардинального решения проблемы русского крестьянина, ликвидации последствий диспропорциональности условий развития сельского населения отдельных этнических групп, которые, как он полагал, были обусловлены прежней надконкурентной ситуацией развития нерусских групп. В связи с этим Столыпин позволил остановить (на практике ограничить) скупку помещичьих земель немцами-колонистами в Сибири, инициировал закон, ограничиющий возможности немецкой колонизации западных губерний. И если его предшественники отстаивали необходимость унификации, то Столыпин продвинулся дальше, требуя урезать права представителей нетитульных этносов в пользу этнических русских. Создавая прецедент «урезания прав», премьер лигитимизировал возможность новых конфликтов, которые проявят себя в 1914–1917 гг. Столыпин заблокировал формирование политической нации – единственно возможной модели нациестроительства в условиях империи. Курс на преимущественную поддержку титульной этнической группы и урезания прав других просвещённых и консолидированных групп, будучи, возможно, объективно необходимым, тем не менее, создавал условия для их обособления, формирования их устойчивой самоидентификации и дифференциации.

Деятельность Столыпина подготовила российское общество к Антинемецкому законодательству (урезанию прав). Кампания приняла официально-государственный характер и вскоре превратилась во внутреннюю экономическую войну против немецкоязычного населения России. Национализм выводил за пределы легитимности наиболее сильные, способные совершить прорыв навстречу прогрессу этнические и социальные группы. В результате государство, как единое целое неделимое сообщество, расплачивалось своим отставанием за амбициозные лозунги и действия националистически настроенных политиков.

И.В. Черказьянова

(Санкт-Петербург. Россия)
Д.В. Цветаев и Г.Г. Писаревский

(к вопросу о формировании взглядов на иностранную колонизацию в России)

Изучение рукописного фонда Российской государственной библиотеки позволило в значительной мере реконструировать биографию Григория Григорьевича Писаревского, автора классического труда «Из истории иностранной колонизации в России XVIII в.», и проследить истоки его научных взглядов, сформировавшихся в значительной мере под влиянием своего учителя, профессора Дмитрия Владимировича Цветаева (1852–1920). Появление книги в 1909 г. некоторые авторы механически соотнесли со столыпинской реформой и сделали выводы о появлении книги под влиянием социально-экономических изменений в стране. Такой упрощенный и одномерный взгляд не выдерживает критики при знакомстве с творческим путем Писаревского.

Особый интерес к истории книги и биографии ее автора связан с тем, что это была первая развернутая научная работа, посвященная иностранной колонизации, 250-летие которой будет отмечаться в 2013 г.

Реконструкция научной биографии Писаревского велась с большим трудом на протяжении нескольких лет. Это было обусловлено рядом причин. Исходные данные об исследователе были чрезвычайно кратки и неверны, поэтому приходилось буквально по крупицам собирать сведения о нем по самым разнообразным опубликованным источникам. После того, как вырисовалась общая линия жизни ученого, появились новые осложнения. Писаревский жил, работал, проводил исследования во многих городах (Пошехонье, Ярославль, Варшава, Москва, Казань, Петербург, Ростов-на-Дону, Смоленск, Баку), что и предопределяло пути дальнейших поисков в архивах.

Работа с личными документами Писаревского в Москве позволила выявить историю подготовки книги «Из истории иностранной колонизации» и роль профессора Варшавского университета Цветаева в формировании научных интересов его студента Григория Писаревского, а в дальнейшем друга и коллеги. Об этом позволяет судить обширная переписка Писаревского со своим учителем на протяжении нескольких лет. Документы до настоящего времени не введены в научный оборот. Они позволяют реконструировать также жизнь историко-филологического факультета Варшавского университета в конце XIX в. в целом.

Д.В. Цветаев – историк и филолог, профессор Варшавского университета, директор Московского коммерческого училища (1909), управляющий Архивом Министерства юстиции (c 1911), один из организаторов и почетный член Московского археологического института, младший брат Федора и Ивана Владимировича Цветаевых. Научные интересы Цветаева по русской истории концентрировались главным образом на «немецком» вопросе в России. Он исследовал жизнь и деятельность представителей протестантского и католического вероисповеданий, отношения русских к этим людям, к западноевропейской культуре и образованности. Писаревский слушал лекции Цветаева, под его руководством готовился к магистерскому экзамену, который сдал в 1896 г. в Варшаве (раньше считалось, что Писаревский был магистром Московского университета), а затем и к защите магистерской диссертации (защита прошла в Казанском университете).

Дальнейшее становление Писаревского как историка шло под мощным влиянием московской исторической школы, лидером которой был В.О. Ключевский. Среди историков, с которыми он сблизился в московский период жизни, были С.А. Белокуров, В.П. Вульфиус, М.П. Довнар-Запольский, А.А. Кизеветтер, П.А. Шафранов. Давние товарищеские отношения связывали Писаревского с профессором Московского университета М.К. Любавским.

В годы Первой мировой войны Писаревский опубликовал несколько новых работ о российских немцах, в том числе книги «Внутренний распорядок в колониях Поволжья при Екатерине II», «Хозяйство и формы землевладения в колониях Поволжья в XVIII и первой четверти XIX века», «Переселение прусских меннонитов в Россию».

Работы Писаревского по истории иностранной колонизации четко вписываются в историографический контекст своего времени. Последняя четверть XIX – начало ХХ века являют такой научный феномен в отечественной историографии как взрыв в исследовании проблем колонизации российских территорий.

Выявление особенностей взаимоотношений Писаревского с Цветаевым позволяет глубже взглянуть на формирование российской историографии на рубеже XIX–ХХ вв., связанной с изучением истории немцев в России.

Т.С. Иларионова

(Москва. Россия))
Немцы на государственной службе России:

национальные особенности профессионального выбора
Национальные особенности проявляются не только в языке, обычаях и традициях, но и в экономическом поведении, в выборе жизненных стратегий, в профессиональных предпочтениях. Об особенностях социального у немцев писали многие исследователи. В частности, Фридрих фон Хайек отметил следующее: «Структура английской нации основана на разграничении богатых и бедных, прусской – на разграничении руководящих и подчиненных»¹².

Карьера у немцев была общественно поощряемой, представлялась мерилом личного успеха, каждая из сфер была организована таким образом, чтобы человек со ступени на ступень шел наверх. По немецкому образцу строилась и российская общественная жизнь: служба государю (придворная, статская или военная – от чина к чину, от звания к званию, от награды к награде), экономическая (от одной гильдии купцов к другой), духовная (от приходского священника к патриарху), научная (от ассистента к академику) и т.д. Как параллельный мир в германских княжествах укреплялись бизнесы отдельных представителей «третьего сословия», чьи имена затем стали символом национальной экономики (Сименс, Крупп, Маннесманн и т.д.). В России эта практика практически не укоренилась: дореволюционные «олигархи» в сословном обществе все равно оставались на вторых ролях. Служба – вот что открывало путь к общественному признанию и достойной жизни.

Немцы в России не только делали карьеру, они становились потомственными чиновниками. Многие виды государственной службы были «приватизированы» семьями, в том числе и дипломатическая служба, на которой находилось немало потомственных дипломатов. Карьеру делали земляки, помогая друг другу. Преференции были у тех, кто являлся выходцем из Прибалтики – со времен Анны Иоановны.

На многих службах в России в XVIII и XIX веках царями при проведении кадровой политики предпочтение отдавалось немцам вне зависимости от их подданства. Язык и вера не являлись препятствием для карьеры. Более того, немецкий язык был пропуском в тогдашнюю российскую элиту.

Карьеру делали люди с хорошим образованием, и симпатии, важные для служебного продвижения по карьерной лестнице, друг к другу испытывали однокурсники, однокашники. Успешной была карьера у тех, кто входил в масонские ложи.

Распространенной практикой у высших чиновников из немцев было готовить себе замену – чтобы собственный курс и собственные интересы сохранялись при преемнике.

Карьеру делали талантливые люди - те, кто имел склонность к бюрократической работе, кто хорошо адаптировался к условиям административной иерархии. У немцев – государственных служащих современники отмечали такие качества, как инициативность, стремление работать, старательность, исполнительность – все то, что делает человека идеальным служакой. Немцы в России делали карьеру в соответствии с российскими условиями, т.е. стремились к чинам, к наградам, немцы умели служить.

Многим из них было присуще умение мнение начальства принимать за собственное мнение, дружить с теми, с кем можно было дружить, сторониться попавших в немилость. Они женились по расчету – с прицелом на свою карьеру. Большим стимулом было стремление к материальному благополучию, возможности благодаря службе улучшить финансовое положение семьи.

В то же время для части карьер многое значил случай. Россия открывала путь для «безродных» - для тех, кто мог рассчитывать только на собственные силы – в отсутствие знатного имени и состояния. И этому есть множество исторических примеров.

«Назначение Гирса министром иностранных дел с неудовольствием было встречено в кругах сановной бюрократии. Отсутствие знатного имени и крупного состояния, невыразительная внешность и скромное, даже робкое поведение, нерусское происхождение и лютеранское вероисповедание ставилось ему в упрек великосветским общество Петербурга.

…Гибкий характер Гирса, следовавшего девизу «не слыть, но быть», позволил ему не только сохранить свой пост, но и осмотрительной тактикой добиваться результатов. Это драгоценное, по его определению, качество Гирса – осторожность – Александр III весьма ценил и говорил, что это человек, «который никогда не зарвется» ¹³.

В докладе эти общие тезисы будут рассмотрены на примере губернаторов и министров из числа немцев.

А.А. Кучеренко.

(Херсон. Украина)