Четырнадцать
Майки сидел на краю дивана, стараясь не нервничать. Уставился на ковер, потом на черные полицейские ботинки без каблуков. Скрестил пальцы и попробовал подумать о чем-нибудь другом, унестись воображением подальше.
Но женщина-коп занимала все мысли. Что, если она полезет в шкафы, начнет рыскать? Это вообще законно? Тогда все, что он наспех запихнул туда сегодня утром, вывалится ей прямо под ноги — грязные шмотки, немытая посуда, бутылки и пепельницы и пустые пакетики из-под чипсов. С тех пор как Карин перестала заниматься хозяйством, все понемногу вышло из-под контроля. Что, если эта тетка поднимется наверх и обнаружит мать, мучающуюся от сильнейшего за весь год похмелья? Копы везде находят за что зацепиться, верно? Они как ищейки.
— Что ж, — проговорила женщина, — жаль, что Карин не хочет к нам спуститься.
— Да. Она плохо себя чувствует.
Майки поднял голову и встретился с ней взглядом. Почувствовал, что краснеет, и понял, что она заметила. Она посмотрела на часы:
— Когда же ваша мама придет? Может, позвонишь ей еще раз?
Надо было лучше подумать, прежде чем врать, что мать в магазин выскочила. Наворотить какую-нибудь историю о больном родственнике, который далеко живет. В Ирландии, например, — вообще беспроигрышный вариант. Целый день в дороге.
— Может, если она и на этот раз не ответит, оставишь сообщение и попросишь ее перезвонить?
Он уже успел возненавидеть голосовую почту на телефоне матери. За последние дни он общался с ней тысячу раз, и каждый раз голос на том конце был безразличным и звучал так, будто ему абсолютно все равно. А когда вчера вечером мать все-таки появилась, он все ей высказал — как его бесит, когда он остается за главного и не имеет даже понятия, куда она запропастилась и все ли с ней в порядке. Мать заплакала. Начала извиняться. Короче, ничего нового.
— Эй, мам, это я. Тут пришла женщина из полиции по делу Карин, хочет поговорить с нами, забыла? Мы сидим и ждем тебя, может, поторопишься? — Он повесил трубку и выдавил из себя улыбку: — Можете со мной поговорить. Если она не вернется до вашего ухода. А я потом ей все передам.
Женщина кивнула:
— Я бы кое-что хотела обсудить и с тобой, Майки, но надеялась все-таки увидеть маму... и Карин тоже. Хочу объяснить вам всем, почему посчитала нужным привлечь социальную службу.
— Вы до смерти Холли напугали, когда явились на прошлой неделе.
— Да, она открыла дверь и, кажется, очень расстроилась. Извини. Но у нас была договоренность, и твоя мать знала. Она разве тебя не предупреждала?
Нет, черт возьми, ни слова не сказала — и он поверить не мог, что она скрыла от него такое. Может, поэтому и сорвалась тогда? Кого угодно испугает коп, настучавший в соцслужбу.
— Я работаю с Карин уже достаточно давно, Майки, и, как ты, наверное, знаешь, она часто отказывается со мной разговаривать. К полиции она относится подозрительно и не разрешает передать ее контакты другим службам, к примеру психологу или в кризисный центр для жертв изнасилования. — Услышав это слово, Майки вздрогнул. Как он его ненавидел. — За те недели, что мы с ней общались, я пришла к выводу, что, возможно, в вашей семье существуют более глубокие проблемы и именно они мешают ей преодолеть кризис.
— Какие такие проблемы?
— Сложный вопрос, Майки, но позволь привести пример. Я заметила, что ваша мама днем часто спит — значит, Карин много времени проводит одна. Также она заботится о младшей сестре и чувствует себя ответственной за выполнение различных домашних обязанностей — готовка, уборка, — а ведь ей сейчас это совершенно ни к чему.
— Она всегда этим занималась. Ей нравится.
— Возможно, но именно сейчас она в безвыходном положении. Вот я и подключила социальную службу, чтобы ее работники помогли мне составить более корректное представление о вашей семье.
— Вот вы сами сейчас сказали, что Карин относится к вам подозрительно, и сами сделали хуже. Думаете, если начать шпионить за нашей семьей, она проникнется к вам доверием?
— Этой мой долг — сообщать обо всем, что внушает беспокойство, Майки, а если честно, в вашей семье меня многое беспокоит.
— Например, то, что матери захотелось вздремнуть посреди дня?
— Не только. Холли, например.
— Холли? А с ней-то что не так? У нее все в порядке.
— Она часто прогуливает школу, Майки, а когда я позвонила ее учительнице, та сказала, что если Холли и приходит, то обычно опаздывает, да и после школы ее тоже забирают с опозданием. И вот уже несколько недель, как она ходит на занятия без учебников и физкультурной формы.
— Вы сюда пришли, чтобы общаться с Карин. Какая вам разница, забыла Холли физкультурную форму или нет?
— Да, я здесь ради Карин, но обязана рассмотреть ее ситуацию в контексте всего случившегося. Восьмилетняя девочка, прогуливающая уроки, — повод для тревоги, Майки.
Другими словами, ей нравится разнюхивать, вот что она имела в виду. Ну почему Карин не может держать эту бабу на коротком поводке, быть с ней любезной, уболтать, отвлечь от всего остального?
— Холли сегодня в школе?
Ну вот, начался допрос. Он попытался сосредоточиться.
— Да, я сам ее отвел.
— Прекрасно. Обычно ты ее водишь?
— Раньше водила Карин, теперь мы с мамой по очереди.
Может, если он пообещает отводить Холли в школу вовремя каждый день, соцслужбы перестанут следовать за ними по пятам? Ему было невыносимо присутствие этой женщины здесь, как бельмо на глазу. Если бы ему удалось переманить ее на свою сторону, убедить, что у него все прекрасно получается, может, она бы ушла и забрала с собой своих любопытных прихвостней?
— Значит, мама попозже пойдет забирать Холли из школы, да?
— Да. — Он сделал глубокий вдох. — Может, хотите чаю?
Она улыбнулась:
— Было бы здорово, спасибо. С молоком и без сахара, если можно.
Какое счастье, ведь сахара-то у них в помине нет. Он пошел на кухню, поставил чайник и встряхнул пакет с молоком — его как раз было на донышке. Он понюхал. Не совсем свежее, но и не прокисло еще. Сойдет.
Пока вода закипала, он наблюдал за ней. Она разглядывала открытки и журналы, которые Карин прислали подружки, занавески и телевизор, просмотрела диски — нет ли порнографии?
Чай заварился как надо — нужного цвета, и молоко не свернулось противными комочками, как бывает. Он принес чашку в гостиную и поставил на столик, потом сел напротив.
— Спасибо, — сказала она, глотнула и улыбнулась. — Очень вкусно.
Он кивнул и подумал, стоит ли рассказать ей о том, что учится на повара, но потом решил промолчать. Чем меньше информации, тем лучше. Только неприятностей на свою голову наживет.
Минуту они сидели в тишине; она пила чай. Молчание как-то затянулось. Может, он должен что-то сделать или сказать? Предложить ей печенье к чаю? Снова начала подступать паника. Что, если она попросит печенье? «А можно что-нибудь к чаю, Майки?» Это будет вроде как проверка. Мол, у всех детей должно быть дома что-нибудь вкусненькое. И если печенья нет, она что-нибудь непременно заподозрит и начнет рыскать по кухне. А в холодильнике у них упаковка просроченных сосисок — и всё. Ни хлеба, ни молока, ни консервов, в морозилке — один лед. Да, стоит ей проверить их запасы — и конец.
Сердце снова забилось, как барабан. Сидит тут в очках, вежливо тянет чай... при взгляде на нее он вспомнил, почему так ненавидел школу.
— Знаете, — заговорил он, — Холли у нас очень способная. И если пропустит пару уроков, ничего страшного, ведь она самая умная в классе. Все время читает, рисует и много гуляет.
— В способностях Холли я не сомневаюсь, но ребенок должен ходить в школу каждый день. Ты в курсе, сколько у нее прогулов в этом семестре?
Она уже говорила с учительницей, значит, хочет его подловить. Он покачал головой и стал ждать, что она скажет.
— Средняя посещаемость менее шестидесяти процентов. То есть она присутствовала четыре дня из десяти.
— Я знаю, что значит шестьдесят процентов.
— Ну да, конечно, прости. — Она поставила чашку на стол. — В последние два раза, когда у нас с Карин была назначена встреча, мне просто никто не открыл.
Когда на прошлой неделе я пришла вместе с людьми из соцслужбы, у них была договоренность с твоей матерью. Дверь открыла Холли и сказала, что не знает, где мать. Нас это, понятное дело, обеспокоило.
Он откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди. Все это было очень похоже на одну из головоломок, что так любила Холли: никогда не знаешь, какой ответ правильный, какой нет.
— Может, мама решила прогуляться?
Вполне нормальное объяснение, но женщина-полицейский лишь нахмурилась в ответ.
— У Холли живот заболел, — добавил он. — Я теперь вспоминаю, поэтому она тогда не ходила в школу. А мама, наверное, пошла в аптеку за лекарством. Карин была дома, поэтому Холли не оставалась одна ни на минуту. Она небось сказала, что не знает, где мама, потому что так интереснее. Холли у нас обожает придумывать всякое. Признак смышлености.
— А ты где был в тот день, Майки, если позволишь спросить?
Он вспомнил Элли и купание в реке, вызов в ее глазах, когда она сказала, что ему слабо прыгнуть в воду. И ее прозрачную рубашку, кружевной лифчик.
— На работе.
То, что у него есть работа, наверняка сыграет в его пользу.
Она сделала еще глоток чаю и снова посмотрела на часы:
— О’кей, похоже, мама ваша не собирается возвращаться, так что давай перенесем встречу. Но перед уходом, Майки, хочу спросить твоего совета. Насчет Карин и того, что с ней происходит. Как думаешь, как бы я могла ее поддержать? Какая помощь ей сейчас нужна больше всего, чего ей не хватает?
Что ему было на это ответить? Восстановления справедливости? Мести за содеянное? Смерти Тома Паркера?
— Не знаю. Просто слишком уж все это затянулось. Она мне вчера призналась, что уже жалеет, что вообще сообщила о случившемся. При мысли о том, что придется выступать в суде, ей очень страшно, понимаете?
— Конечно, и я могу помочь, Майки. Пообщаться с руководством школы от ее имени, поговорить с врачом, если она того захочет, держать ее в курсе всех новостей по делу и помочь подготовиться к судебному процессу. Ей будет нелегко, Майки. Но я здесь, чтобы ее поддержать, поверь.
— А еще она не хочет выходить из квартиры, вы это знали? Говорит, что боится наткнуться на него, вот и торчит все время дома.
— Ему строго запрещено приближаться к вашему дому, находиться в центре города или около школы. Я об этом Карин уже говорила.
— Но его дружки вполне могут до нее добраться.
— И это тоже будет нарушением условий освобождения. Если хоть кто-то станет запугивать Карин или передавать сообщения ей от Тома, ты должен немедленно мне сообщить.
— А что будет, когда все закончится? Вы же просто бросите ее, да? После суда она никогда вас больше не увидит.
— И именно поэтому так важно, чтобы Карин обратилась в соответствующие службы, которые могли бы помочь ей уже сейчас и продолжили бы помогать потом.
Если бы ты убедил ее хотя бы взглянуть на брошюры, которые я оставила, я была бы тебе очень благодарна. Может, и тебе так полегче будет, Майки, как знать. — Она поставила чашку. — А как Холли переживает случившееся с Карин? Ей рассказали? Вы вместе эхо обсуждаете?
Майки покачал головой:
— Она же еще ребенок. Не поймет.
— А она не спрашивает, почему Карин больше не ходит в школу, почему так расстроена?
— Карин ведь уже заканчивает школу. Холли думает, ей так грустно, потому что ее парень бросил.
— Это ты ей сказал?
— Ну, вроде как. Она кивнула:
— А ты сам? Нелегко, наверное, быть старшим братом в такой ситуации.
Что она хочет услышать, интересно, подумал он. Что он мечтает отомстить? Или оставить все, как есть? Он вспомнил, что мать однажды сказала, и решил ответить так:
— Пусть полиция со всем разбирается. Она кивнула. Хоть раз ответил правильно.
— Обязательно разберемся, Майки. Знаю, полицейские задают много вопросов, и это может расстроить Карин, но им нужно прояснить все факты. Ты же понимаешь? Дело очень личное и очень сложное. Вам всем сейчас тяжело.
Он пожал плечами. Да откуда этой женщине знать? С ней никто никогда не станет разговаривать так, как копы тогда говорили с Карин: спрашивали, спала ли она с Томом раньше и всегда ли так напивается на вечеринках. Такие, как она, ходили в университет и знают, как отвечать правильно. И родителей у нее наверняка было двое, а как по-другому быть может, она небось и не представляет.
Майки ненадолго задержал на ней взгляд. По какой-то странной причине вдруг представил, что она ест мороженое — клубнично-ванильное — в залитом солнцем саду.
Она улыбнулась:
— Ты сказал, что работаешь.
— Учусь на шеф-повара.
— Здорово. — Его слова явно произвели впечатление. — Полный день?
Тут он наплел целую сказочку. Мол, он практически главный шеф-повар и паб без него просто пропал бы. Описал блюда, которые никогда не готовил: кокован, кассуле, шукру-гарни и классическая русская кулебяка. Нет, сказал он ей, уезжать из Норфолка он не собирается. Да, вскоре его отправят учиться в колледж по программе профессионального образования — за счет паба. Конечно, так он меньше будет бывать дома, но он готов к этому. Вкалывать не боится. Он вообще очень целеустремленный молодой человек. О своей мечте переехать в Лондон он не упомянул, как и о том, как бы ему хотелось, чтобы Карин поскорее забыла обо всем случившемся, и тогда он стал бы свободен. Закончил он с блеском — мол, в конце года его непременно ждет повышение. И откинулся на диване с улыбкой на лице.
Но женщина-коп не улыбалась. Напротив, снова нахмурилась:
— Меня это тревожит, Майки. Такая ответственность на твоих плечах, и то, что ты так много работаешь... Я знаю, что мама твоя плохо себя чувствует и вам сейчас нелегко из — за Карин. Но ты подумай, не мог бы кто-нибудь еще тебе сейчас помочь? Может, родственник или друг семьи?
— Нет, — ответил он, — никого у нас нет.
Ну почему у него никак не получается ей угодить? И что она имеет в виду, говоря, что «мама плохо себя чувствует»? Что ей вообще известно? Он представил, как она возвращается в полицейский участок и всем своим друзьям-копам рассказывает, что он не справляется, потом заходит в соцслужбу и доносит то же самое. И все они начнут прищелкивать языками, суетиться и предлагать разные меры по улучшению его несчастной, жалкой жизни.
— Послушайте, — заявил он, — мы справимся. Холли будет ходить в школу каждый день. Мы проследим. Школу она любит, это будет несложно.
— Этого мало, Майки.
— Но что еще?
Он готов был предложить что угодно, пообещать что угодно.
И тут она выложила требования соцслужб: чтобы Холли каждый день являлась в школу к девяти утра и не забывала портфель с учебниками и формой; при этом она должна быть в чистой, хорошо пахнущей одежде, не выглядеть усталой или голодной. А мать обязана позвонить в соцслужбу и обратиться за помощью. Карин же надо перестать отказываться от встреч с полицией.
— Я могу ей помочь, Майки, это моя работа, но как я могу выполнять свою работу, если она со мной даже разговаривать отказывается? Если бы ты настроил ее так, чтобы она чуть больше стала мне доверять, это было бы здорово.
Она попросила, чтобы он звонил, если его что-то встревожит либо он просто захочет поговорить или Карин что-то понадобится. Дала ему свою визитную карточку с прямым номером. На ней даже было ее имя — Джиллиан.
Он кивнул. Пусть верит, что не все безнадежно.
В ответ она пообещала связаться с соцслужбой и сказать им, что поговорила с ним и в семье у них, похоже, не так все запущено, как кажется на первый взгляд. Те же, в свою очередь, могли бы позвонить в школу Холли и попросить зачислить ее в какую-нибудь секцию, которая заканчивалась бы не раньше шести, а может, даже приставить к ним «семейного помощника», что бы это ни значило.
Майки пообещал, что мать обязательно ей перезвонит. Сказал, что понимает, что Карин должна являться на встречи, и сделает все возможное, чтобы убедить ее больше их не пропускать. Они доброжелательно покивали друг другу — кажется, установилось взаимопонимание. Это было начало новой жизни, с чистого листа.
Она начала надевать пальто:
— Очень хорошо, что ты работаешь, Майки. Он невольно улыбнулся:
— Да, люблю готовить, это же здорово. Были в «Квинсхед»? Паб в гавани.
— Не слышала, — отвечала она. — Но теперь, может, и загляну.
— У нас спецпредложение — съешь, сколько сможешь, за десять фунтов. Неплохо, а? А после смены нам еда бесплатно достается.
Сказав это, он тут же засомневался, стоило ли. Он имел в виду бесплатный ужин после работы — оставшееся мясо, фрикадельки и сосиски; их обычно оставалась целая гора. Но что если она догадается, что он набивает карманы чипсами для сестер, арахисом и свиными шкварками для матери? Она же коп, верно? У нее нюх на такие дела.
— Начальница мной довольна, — покраснев, добавил он. — Говорит, у меня талант.
— Уверена, так оно и есть.
Она встала и повесила сумку на плечо:
— Что ж, Майки, мне пора, но не забудь — твоей маме бы прямо сегодня позвонить в соцслужбу, если получится.
— Я ей напомню. Она кивнула:
— Хорошо.
Выжил. Уходя, она улыбалась, даже сказала, что с нетерпением ждет их следующей встречи.
Как только захлопнулась дверь, он позвал Карин; та вышла из комнаты и встала на лестнице, завернувшись в одеяло.
— Ушла, — сказал он, — я все уладил.
— Что она сказала?
— Что тебе надо являться на эти чертовы встречи, Карин. Знаешь, если бы ты ее не разозлила, она бы нас не заложила. Она же просто помочь хочет. Для копа она даже ничего.
— Она все время расспрашивает, как я себя чувствую, а мне хочется поскорее все забыть.
— Может, ей не все равно. Такая мысль не приходила в голову?
Карин спустилась вниз, таща за собой одеяло. На нижней ступеньке протянула руки, чтобы его обнять. Он бросился к ней, и так они стояли с минуту.
— Надо кое-что сделать, — проговорил он.
Она отстранилась и взглянула на него. Лицо бледнее, чем вчера, а еще она как будто сжалась, стала ниже ростом.
-Что?
— Во-первых, мать растрясти. Точнее, это сделаешь ты, потому что мне на работу пора. Ей надо позвонить в соцслужбу и объяснить, почему она на днях не явилась на встречу, потом сходить в магазин за продуктами и забрать Холли из школы. Пусть позвонит мне, как только продерет глаза, и не пускай ее в школу, если она еще толком не протрезвела — у них там ушки на макушке. Твоя надсмотрщица и в школу позвонила, прикинь?
— Хватит называть ее моей надсмотрщицей.
— Короче, если мать еще не протрезвела и не примет ванну, придется тебе самой позаботиться о Холли.
Карин в ужасе дернулась:
— Ну уж нет. Никуда я не пойду.
— И не надо. Позвони кому-нибудь из подруг, пусть заберут ее.
— И звонить никому не буду.
— Господи, Карин, всего пара звонков!
Ему хотелось ей врезать. Хлопнуть дверью и бросить этот сумасшедший дом. Неужели ей непонятно, что ее подруги рвутся помочь? День за днем они звонят в дверь и спрашивают, как у нее дела. И если дать им задание, всем будет лучше. Но стоит начать спорить об этом сейчас, он еще сильнее задержится, а он и так уже опаздывает. И стоит хлопнуть дверью, как Карин поднимется к себе в комнату, ляжет в кровать, и они с матерью продрыхнут весь день.
Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза, чувствуя себя гипнотизером.
— Мы все вместе в этом дерьме, — проговорил он, — и ты тоже должна помогать. Приготовь маме крепкого кофе, заставь выпить побольше воды, пойди и поговори с ней, не соглашайся на отговорки. Сегодня ни в коем случае нельзя опаздывать в школу за Холли. Понимаешь?
Она кивнула, но в глазах ее были слезы.
— Ты очень храбрая, — добавил он. — Не волнуйся, все будет хорошо.
|
Пятнадцать
Остановив машину у моста, Том выключил мотор и повернулся к Элли.
— Дальше нельзя, — сказал он.
Она смотрела на колени, теребя ремешок сумки.
— Я тут перекинулся словечком с Джеймсом и Фредди. У них в школе братья, и если кто-нибудь тебя сегодня будет доставать, им не поздоровится.
Собственные телохранители — да, так к ней будет еще больше ненужного внимания. А ей хочется лишь одного — чтобы все перестали ее замечать. Тогда жизнь станет похожей на прежнюю.
— Зря папа так тебя отчитал, — добавил Том. — Что-то он слишком разошелся.
Что верно, то верно, слишком. Целую нотацию прочел о том, какой позор она навлекла на семью, затеяв драку, как они в ней разочарованы, что она сбежала и не взяла на себя ответственность за свое поведение, и так далее и тому подобное. Разрешил не ходить в школу два дня и выходные, но потом снова заставил пойти. А сегодня утром за завтраком заявил:
— Надеюсь, ты понимаешь, как тяжело все это видеть твоему брату.
Том вел себя как душка, заступился за нее и заявил, что ей тоже тяжело, что она защищала его репутацию, а придурки из школы — полные неудачники. Но Том хоть и был папиным любимчиком, так и не смог убедить его не пускать ее в школу хотя бы еще пару дней.
Теперь же ей ничего не остается, как выйти из машины и перейти мост. Она должна снова пройти через ворота на том берегу, миновать пустой школьный двор, главный вход и отчитаться в кабинете директора. Потом мистер Сполдинг, куратор, отведет ее на испанский. Отец все распланировал по телефону, в том числе поздний приход. Ей разрешили пропустить перекличку и школьное собрание, избежать толчеи в школьных коридорах. Теперь она официально «проблемный ребенок».
— Хочешь совет? — проговорил Том, повернувшись на сиденье к ней лицом. — Держись тихо, сосредоточься на уроках и экзаменах и не лезь на рожон. И знай, если опять пропадешь на несколько часов и никому не скажешь, куда пошла, мать с отцом с ума сойдут.
Она покачала головой:
— Я им не сказала, куда иду, потому что врать не хотела.
— Но мне тоже не сказала, хотя обычно мы такими вещами делимся.
Но нет, ее новый друг был ее тайной. Она уже пять сообщений от него получила с того дня, когда они купались в реке, и в последнем он спрашивал, когда они снова смогут увидеться. Разбалтывать об этом она никому не собиралась.
— Я просто в городе гуляла.
— Так зачем скрывать это ото всех?
— Затем, что папа терпеть не может, когда я бездельничаю. Небось думает, что раз я прогуляла уроки, то должна идти в библиотеку и там дальше заниматься.
А мать вечно встает на его сторону. Не хотела, чтобы меня отчитывали, вот и не сказала ничего. Том понимающе кивнул:
— Нуда, согласен, смешно все это.
Повисла недолгая тишина, а потом она спросила:
— Может, позвонишь в школу и скажешь, что я заболела?
— Что?
— Позвони в школу и притворись нашим папой.
— Ты что! Он с катушек съедет, если узнает.
— Ну, пожалуйста, Том. Я просто не могу туда идти. Она положила ладонь на живот. Желудок опять вел себя странно, как будто внутри все раскололось на маленькие кусочки и теперь они летают там в невесомости. Сегодня во сне она, видимо, тоже хваталась за живот, потому что, когда проснулась, на ладони отпечаталась пуговица от пижамы.
— И что будешь делать весь день? — спросил Том.
— Не знаю. Давай вместе что-нибудь придумаем. — Она умоляюще улыбнулась. — Вернусь домой, как обычно, и никто ничего не заметит.
Он взглянул на нее, потом кивнул:
— Только не говори никому, что я сделал.
Он принялся набирать номер, а она смотрела на него и думала: до чего же странно, что по велению судьбы именно она оказалась его сестрой. Сестра. Сестра... Проговаривая это слово про себя, она пыталась понять, что же оно значит.
— Доброе утро, — проговорил Том. — Я отец Элинор Паркер, она ученица одиннадцатого класса. У нее сегодня утром мигрень разыгралась, в школу не придет. — Он кивал, выслушивая ответ. — Да, да, разумеется, передам. Большое спасибо. — Он повесил трубку и улыбнулся: — Секретарша желает тебе скорейшего выздоровления.
Элли рассмеялась, неожиданно для себя. Один простой звонок — и впереди у нее целый свободный день.
— А есть еще один способ, — сказал Том, включая зажигание. — Можешь завтра попробовать. Приходишь на перекличку, потом перед первым уроком тихонько сбегаешь и все утро болтаешься в городе, возвращаешься на послеобеденную перекличку и опять уходишь. Сто раз так делал, когда в школе учился, и никто меня ни разу не поймал.
Элли изумленно покачала головой:
— А я и не догадывалась!
Они свернули с моста на Лоуэр-роуд, проехали газетный киоск и супермаркет и у почты выехали направо, а потом резко налево. Вокруг раскинулись просторы — поля, деревья, живые изгороди. Элли открыла окно. На обочине росли полевые цветы, траву колыхал ветер. Она высунула руку, подставила ладонь ветерку. Над полем быстро по прямой летела птица. Как же здорово! Они с Томом сбежали вдвоем. Как в старые добрые времена.
Когда они подобрались к побережью, солнце затянула дымка, оно стало далеким. Элли знала, что это из-за веса атмосферы на уровне моря. Кажется, это называется адвекцией, или морским туманом. На парковке в гавани туман был плотным, висел над ними мокрой, тяжелой пеленой.
Они оставили машину у волнолома. Элли бывала в гавани, лишь когда здесь было полно туристов — дети с лесками для ловли крабов и ведрами, целые семьи, шагающие от парковки к пляжу. Но сегодня был рабочий день, погода такая хмурая, что границу между морем и небом почти не видно, а контуры лодок размыты. Не считая рыбака в конце пристани, на берегу никого не было. Даже в сувенирной лавке ставни опущены.
— Ну, — проговорила Элли, — что мы тут делаем? Том пожал плечами:
— Я люблю лодки. В город мне нельзя, после темноты нужно быть дома — комендантский час, — зато сюда могу приходить, когда захочу.
Она словно впервые поняла, что все это для него значит, как ему тяжело. А до этого была полностью зациклена только на себе.
— Я сюда каждый день прихожу с тех пор, как меня выпустили. И знаешь, чем занимаюсь? — Он достал из кармана коробочку, как фокусник, воскликнув «та-да!».
— Что это у тебя?
Он отломил небольшой кусочек чего-то, завернутого в целлофан, и поднес к носу:
— Только не растрезвонь, Элли... — Он понюхал гашиш. — Жаль, что удалось добыть только «роки».
— «Роки»?
— Марокканский. Слабоват, но больше ничего не нашел.
Она знала, что он и раньше пробовал наркотики — в тот вечер, когда Карин была у них, он тоже курил. А утром она закопала окурки в саду, чтобы родители не нашли. Но этот кусок — мягкий, темный, как шоколадная тянучка, — это было совсем другое, не марихуана.
Он облизнул шов сигареты и развернул влажную бумагу. Даже не потрудившись оглядеться, не смотрит ли кто, высыпал дурь и принялся аккуратно греть зажигалкой большой кусок папиросной бумаги.
— Смотри и учись, — проговорил он.
Салон наполнился сладким дымом. Элли встревожилась, не останется ли запах в волосах, и тогда, когда она придет домой, отец унюхает и скажет: «Ты теперь еще и наркотиками балуешься, Элинор?»
Мимо прошли две женщины в одинаковых голубых ветровках и с рюкзаками. Вид у них был уверенный и целеустремленный. Элли им завидовала.
— Тебе разве можно? — спросила она. — Что, если полицейские решат провести тебе тест на наркотики или что-то вроде того?
Том вздохнул:
— Должна же быть в жизни у человека хоть какая — то радость.
Покрошив гашиш поверх табака, он свернул косяк завораживающими отточенными движениями. Скрутил у одного конца, положил на колено и, оторвав маленький кусочек картона от сигаретной пачки, свернул его в трубочку и приклеил с другого конца.
— А это зачем?
— Мундштук. Чтобы ты губы не обожгла.
Она губы не обожгла? Он что же, думает, что она тоже будет?
Он закурил, глубоко затянулся, закрыл глаза и выдохнул:
— Каждое утро я жду этого момента. — Он сделал еще несколько затяжек, и только она уж подумала, что он забыл о ней и все выкурит сам, как он сказал: — Ну что, раз уж решила потусоваться со старшим братом, может, попробуешь?
— Даже не знаю.
— Да ты ничего не почувствуешь. Так, легкий мандраж.
Она неуклюже взяла сигарету, как реквизит для какой-нибудь игры. Вдруг вспомнила, как они с Томом заворачивали сухие листья в саду в листок бумаги и поджигали их. Ей было лет шесть, а ему, значит, восемь, и они притворялись, что курят сигары. Она украдкой взглянула на него. Такой он, ее брат. Всегда им был и всегда будет. Сделав небольшую затяжку, она задержала дым во рту.
— Глотай, — велел он, — не порть хороший продукт. Она попыталась втянуть дым изо рта в легкие, но горло сжалось, и она зашлась лающим кашлем. Том рассмеялся:
— Какая же ты неумеха. Да не бойся ты, ничего с тобой не будет, просто станет тепло и приятно. Не сдавайся так легко.
Следуя его указаниям, она затянулась глубже и попыталась сразу же вдохнуть дым. Легкие загорелись, в голове все поплыло, и она снова закашлялась.
Том отобрал у нее косяк и затянулся нарочито глубоко, словно показывая, как это правильно делается. Затем выпустил дым в ветровое стекло. Тот окутал их терпким облаком.
Он мечтательно улыбнулся:
— Ну вот, ты перешла на темную сторону силы. Сама понимаешь, да?
Она смущенно вжалась в сиденье. Никогда в жизни она не прогуливала школу, не курила марихуану и не целовалась с парнем, даже имени которого не знает, — а ведь за последние дни все это приключилось с ней.
Так вот что значит контролировать собственную жизнь. Вот что значит учиться в университете — тогда она сможет делать все, что захочется и когда захочется, и никто не станет задавать вопросы. Не будет надзирателей. Может, она даже начнет курить марихуану? Не считая кашля в самом начале, ощущения очень даже ничего.
Что до Тома, таким счастливым она его уже несколько дней не видела. Сидит рядом с косяком в руке. Она улыбнулась ему. Он ее брат. Между ними крепкая связь.
— Том?
— Угу?
— А тебе Карин Маккензи вообще хоть нравилась? Он удивленно повернулся к ней:
— Обязательно об этом сейчас говорить?
— Ну, я знаю, что сейчас ты ее ненавидишь, но до того, как все произошло, нравилась она тебе?
Том открыл окно, высунул руку и потянул пальцы:
— Шлюха она.
— Но зачем тогда ты ее домой пригласил?
— Не приглашал. Сама увязалась.
— Но ты же ее привез после паба. И вы стояли в саду, обнявшись.
— Хочешь превратить это в историю любви?
— Просто хочу знать. Он вздохнул:
— Ты же видела, как она была одета. Думаешь, справедливо, что я сяду в тюрьму, потому что согласился, когда она себя поднесла на блюдце?
— А ты посылал ей сообщения с угрозами, когда она сказала, что в полицию пойдет?
Он резко повернул голову:
— Это кто тебе сказал?
— Поэтому тебя сразу под залог не выпустили? Папа сказал, что адвокат попался никудышный, но причина в другом, правда?
Том облизнул губы кончиком языка:
— Когда ты ее на следующее утро увидела, когда она спустилась вниз и ты сидела на кухне, что она тебе сказала?
Ну вот, опять. Как же она не хотела, чтобы это повторилось. Прямо как допрос в полицейском участке.
— Я же тебе уже говорила: она попросила апельсинового сока и уточнила, как добраться до города, всё.
Он кивнул:
— Вот и я о том же. Она же не выглядела несчастной, так? Не плакала, ни слова не сказала о том, что на нее напали? Выпила стакан сока, ушла и отправилась домой. А в полицию лишь через несколько часов заявилась. — Он выбросил окурок и закрыл окно. А пачку сигарет и дурь спрятал обратно в коробочку. — Я написал ей эти сообщения, потому что она подставить меня собралась, вот почему.
Так вот какой вкус у горечи, подумала Элли. Горечь собралась во рту пузырем.
— Если бы я сказала, что не хочу свидетельствовать в твою защиту, что бы ты сделал?
На лице его отразился искренний страх.
— Ты не можешь так меня бросить!
— Мне страшно идти в суд.
— Всем страшно!
— Но они станут задавать мне вопросы, вдруг я отвечу что-нибудь не то?
— Да неужели это так сложно? Просто скажи, что ничего не знаешь.
— Но я же говорила тебе, что Карин всего пятнадцать.
— А я не расслышал.
— Вообще-то, мы с тобой об этом на лестнице долго разговаривали.
— И ты теперь хочешь, чтобы я сел в тюрьму, потому что твои слова тогда не разобрал толком?
Она повернулась к нему. Ее щеки горели.
— Откуда ты знаешь, что она тоже хотела? Как сумел точно определить? Она же такая пьяная была, что едва на ногах держалась.
Он наклонился так близко, что его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от ее лица. И заговорил очень тихо:
— Выйдешь из игры — и копы решат, что я виновен. Она покачала головой. Сердце бешено билось.
— Не решат.
— Тебя притащат в участок и будут допрашивать. Потом пришлют повестку и все равно заставят явиться в суд, хочешь ты того или нет. Посадят на свидетельскую скамью и будут допрашивать на перекрестном допросе... часами. Поверь, им покажется крайне подозрительным, что моя родная сестра не хочет выступать в мою защиту.
Элли заморгала. Она знала, что будет дальше. Сейчас он перестанет быть милым и наденет маску холодности. Жестокая перемена — как будто солнце вдруг закатилось и небо заволокла ледяная пелена. Он всегда так поступал.
— Прости меня, — сказала она.
Он встряхнул головой:
— Смешно. Я вообще-то думал, что ты уже достаточно взрослая и с тобой можно общаться. Но ты еще хуже отца.
Она все испортила. А ведь день был просто идеальный.
— Вылезай из машины.
— Что, здесь?
— Я с Фредди встречаюсь.
— А ты меня сначала домой не отвезешь?
— Там же мама. Хочешь, чтобы она узнала, что ты прогуливаешь?
— И что же я буду весь день делать?
— Не знаю, твоя идея была. Что ты ко мне прилипла? Можешь в город поехать, на автобусе.
Значит, ей снова некуда податься, как на прошлой неделе. Только в тот раз гнев придал ей сил, а еще тогда были река и тот парень, а сегодня у нее голова кругом от гашиша, и ее бросают посреди гавани в тумане.
Она закрыла глаза и попыталась разозлиться. Ей нужна была подпитка.
— У тебя деньги есть? — спросила она.
Он вздохнул, порылся в кармане, достал мелочь и отсчитал пять фунтов.
— Элли, ты должна мне доверять. — Лицо его было неподвижным, а голос очень уверенным. — Я серьезно.
Она вышла из машины.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
