Перемены в работе Президиума АН СССР

Перемены в работе Президиума АН СССР

В начале 1949 г. тяжело заболел академик-секретарь АН СССР академик Н.Г.Бруевич. Возвращение его на работу затягивалось, и в аппарате поползли слухи, что он вообще не вернется. Говорили, что он как один из руководителей АН СССР несет ответственность за положение в биологической науке.

П.А.Борисов в тот период был очень занят, выглядел весьма озабоченным, часто ездил в ЦК ВКП(б), принимал солидных на вид посетителей, не работавших в Академии наук. Позднее Павел Арефьевич рассказал, что С.И.Вавилов поручил ему рекомендовать кандидата на должность академика-секретаря АН СССР.

Ситуация разрешилась в начале апреля: должность академика-секретаря Академии была упразднена, а вместо нее, по решению ЦК ВКП(б), был учрежден секретариат Президиума АН СССР, возглавляемый главным ученым секретарем. На эту должность был назначен профессор А.В.Топчиев — заместитель министра высшего образования СССР, ранее работавший ректором Нефтяного института. Учеными секретарями стали кандидат философских наук Ю.А.Жданов, доктор биологических наук И.Е.Глущенко, доктор технических наук С.И.Костерин, доктор исторических наук С.П.Толстов и доктор физико-математических наук В.П.Пешков.

Назначение Ю.А.Жданова, работавшего заведующим сектором науки ЦК ВКП(б), членом секретариата вызвало много недоуменных вопросов. Было неясно, какую роль он будет играть, в чем состоит его «сверхзадача».

Встреча с Александром Васильевичем Топчиевым произвела на меня большое впечатление. Во время первой же беседы я понял, что он волевой человек, очень требовательный руководитель. Выглядел Александр Васильевич внушительно: мощная фигура, крупное лицо с густыми черными бровями, пышная шевелюра, проницательные темные глаза. В его чертах сквозило нечто татаро-монгольское.

Должность главного ученого секретаря по положению должен занимать академик. Отсутствие академического звания затрудняло работу А.В.Топчиева. В связи с этим Президиум АН СССР принял решение провести промежуточные выборы в Академию. Были объявлены две вакансии действительных членов: по химии и по экономике. Первая вакансия предназначалась для А.В.Топчиева, а вторая — для К.В.Островитянова, который исполнял обязанности академика-секретаря Отделения экономики и права. Соответствующая публикация появилась в газете «Известия». Это были самые малочисленные выборы за всю историю Академии. Все было прозрачно, и других кандидатов на объявленные вакансии никто не выдвинул.

В период подготовки к выборам академиков в стране возникла острая политическая ситуация — было вскрыто «ленинградское дело». Академика Н.А.Вознесенского вывели из состава Политбюро ЦК ВКП(б), освободили от должности председателя Госплана СССР, а затем и арестовали. К.В.Островитянов был близок с Н.А.Вознесенским, и, по-видимому, угроза нависла и над ним. За два дня до общих собраний двух отделений С.И.Вавилову позвонил секретарь ЦК ВКП(б) Г.М.Маленков и сообщил, что по решению И.В.Сталина выборы отменяются. Легко представить, каково было состояние А.В.Топчиева и особенно К.В.Островитянова. Однако для Александра Васильевича, как оказалось, еще не все было потеряно. Он долго обсуждал ситуацию с П.А.Борисовым, который затем пошел к С.И.Вавилову и уговорил позвонить по кремлевскому телефону Г.М.Маленкову, чтобы уточнить, распространяется ли запрет на избрание Александра Васильевича. В тот же день Маленков сообщил, что А.В.Топчиева можно избирать.

Через день — 4 июня 1949 г. — состоялось Общее собрание Академии наук СССР. Оно проходило в конференц-зале Президиума АН СССР. Академик-секретарь Отделения химических наук академик М.М.Дубинин информировал собрание, что Отделение единогласно выдвинуло на объявленную вакансию кандидатуру профессора, доктора технических наук А.В.Топчиева.

Научная деятельность А.В.Топчиева была освещена в выступлении академика А.Н.Несмеянова и поддержана академиком С.С.Наметкиным. Президент Академии академик С.И.Вавилов под аплодисменты присутствующих поздравил Топчиева с избранием действительным членом Академии и пожелал дальнейших успехов в научной и научно-организационной деятельности¹.

Общее собрание Академии наук внесло в Устав АН СССР дополнительную статью, касающуюся Ученого секретариата:

«Президиум Академии наук СССР имеет Ученый секретариат. Ученый секретариат по поручению Президиума Академии наук проверяет выполнение планов работы научно-исследовательских институтов и учреждений Академии, принимает меры по обеспечению выполнения этих планов и заданий правительства и докладывает Президиуму Академии наук, ведает делом подбора кадров, уделяет особое внимание укреплению слабых участков работы институтов и учреждений Академии»².

На Общем собрании присутствовал и член-корреспондент АН СССР К.В.Островитянов. К нему подходили многие академики, жали руку, о чем-то разговаривали. Константин Васильевич шутил, иногда улыбался, был весьма приветлив. Я наблюдал со стороны и был поражен, насколько достойно он держался. По его виду невозможно было подумать, что человек перенес тяжелый удар и не знает, какова будет его дальнейшая судьба. Этот случай я запомнил навсегда. В трудные минуты жизни, а их пришлось пережить немало, как правило, вспоминал Константина Васильевича и старался держаться так же достойно.

Сын Константина Васильевича — Юрий — учился в институте на одном курсе со мной. Мы дружили, и я бывал у них в доме, знал всю семью. Много позднее Александра Павловна — супруга К.В.Островитянова — рассказала мне, что в те тяжелые дни они на всякий случай закопали железную банку с ценностями и деньгами в одном из углов их дачного участка на Николиной горе.

Черные тучи, собравшиеся над К.В.Островитяновым в 1949 г., окончательно рассеялись после вышедшей в свет в 1952 г. брошюры И.В.Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». Как-то поздно вечером в кабинете Константина Васильевича раздался телефонный звонок и ему сообщили, что с ним будет говорить И.В.Сталин. Об этом разговоре мне рассказал сам Константин Васильевич. Конечно, он был и удивлен, и обрадован. Разговор шел об упомянутой работе Сталина. Он интересовался мнением Константина Васильевича, дал понять, что заинтересован в его рецензии. Почти сразу после окончания этого разговора Константину Васильевичу позвонил Г.М.Маленков и попросил рассказать о состоявшемся разговоре со Сталиным. Константин Васильевич не скрывал, что для него это была вторая неожиданность.

В 1953 г. на больших выборах в Академию К.В.Островитянов был избран действительным членом и одновременно вице-президентом Академии наук СССР по социальным и гуманитарным наукам. В этой должности он проработал почти 10 лет. Я регулярно бывал у него по различным служебным вопросам. Работать с Константином Васильевичем было легко и интересно.

Секретариат, возглавляемый академиком А.В.Топчиевым, быстро себя проявил. Его заседания проходили почти каждую неделю. На них рассматривались различные научные и кадровые проблемы, осуществлялась подготовка вопросов к обсуждению на заседаниях Президиума АН СССР. Здесь я познакомился с Юрием Андреевичем Ждановым, производившим впечатление сдержанного, но внимательного человека. На заседаниях Секретариата он не подчеркивал свое особое положение. Его выступления были корректными и по существу обсуждавшихся вопросов.

Наряду с научными проблемами Александр Васильевич взял на себя руководство финансовыми, административными и хозяйственными делами. Он внес в работу аппарата министерский стиль. Рабочий день для руководящих работников стал заканчиваться в полночь. Другие сотрудники расходились в 8–9 часов вечера.

Авторитет А.В.Топчиева в Академии наук СССР быстро повышался. Этому способствовал его талант вникать в любые дела, принимать правильные решения, помогать научным сотрудникам, обращавшимся к нему за помощью или поддержкой. Он был требователен, но при этом всегда справедлив. Наплыв посетителей, желающих попасть на прием к Александру Васильевичу, стал настолько велик, что для сотрудников аппарата пройти к нему стало не простым делом. В приемной и кабинете непрерывно звонили телефоны. Бывали случаи, когда, просидев у него 40 минут, едва удавалось выбрать 5–10 минут для доклада. Остальное время съедали телефонные разговоры. Топчиев стал в Академии центром притяжения. Он освободил президента АН СССР С.И.Вавилова от многих рутинных дел.

В июне 1949 г. я стал одним из участников события, имевшего всенародное значение, — празднования 150-летия со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Торжества начались 7 июня на заседании Академии наук в Колонном зале Дома союзов. Вступительное слово произнес академик С.И.Вавилов. С докладом «Мировое значение Пушкина» выступил известный филолог-пушкинист Д.Д.Благой. Затем последовали многочисленные приветствия и выступления иностранных гостей.

На следующий день участники торжеств специальным поездом выехали в Ленинград. Здесь состоялось посещение пушкинских мест, выставок, открытых в Государственном Эрмитаже и Русском музее. 10 июня все собрались в здании бывшего Царскосельского лицея, осмотрели Актовый зал и небольшую выставку, рассказывающую о восстановлении здания Лицея после разрушения его немцами, поднялись в комнаты лицеистов. В Актовом зале лицея состоялось торжественное заседание Президиума Академии наук. Вступительное слово снова произнес академик С.И.Вавилов. С докладами выступили академик И.И.Мещанинов и член-корреспондент АН СССР Н.К.Пиксанов. Зал был переполнен, интерес к выступлениям был огромен. Нормальному проведению заседания, к сожалению, явно мешала многочисленная осветительная аппаратура, использовавшаяся при съемках, которая не только перегрела помещение, но и порой ослепляла слушателей. Однако ради сохранения для истории такого знаменательного события собравшиеся это терпели.

На следующий день юбилейные торжества продолжались в Пскове, а 12 июня все выехали в Государственный Пушкинский заповедник. «В глубокой торжественной тишине поднялись делегации на холм Святогорского монастыря, где находится могила поэта. Вокруг… собрались замечательные люди нашего времени — наследники русской культуры — ученые, писатели, общественные деятели. Над могилой поэта возвышался скромный обелиск из серого мрамора… Делегации принесли сюда многочисленные венки — знаки внимания и любви к поэту — со всех концов Советского Союза»¹.

В тот же день в селе Михайловском состоялось открытие Дома-музея А.С.Пушкина. Дом поэта и домик его няни — Арины Родионовны — были уничтожены фашистами. Усилиями научных работников и строителей они были восстановлены по старинным литографиям и чертежам.

После осмотра Дома-музея на большом лугу, заполненном тысячами людей, пришедших поклониться поэту, состоялся митинг. Его открыл кратким вступительным словом поэт Николай Тихонов. Президент Академии наук академик С.И.Вавилов «отметил в своей речи, что никогда и нигде ни один народ не славил своих поэтов так, как славим мы Пушкина»¹. Выступавших было много. После митинга начались народные гулянья, но вторая половина дня была омрачена страшной грозой. Собравшимися она была воспринята как слезы Господни по безвременно ушедшему из жизни поэту.

Участие в пушкинских торжествах оставило в моей памяти неизгладимый след. Это действительно было грандиозное событие. Его размах превзошел все ожидания. К этому моменту я не проработал в аппарате Президиума АН СССР еще и одного года, и поездка по пушкинским местам, встреча с известными учеными и писателями произвели на меня огромное впечатление. Это был неожиданный, бесценный подарок. Мне посчастливилось близко видеть С.И.Вавилова, ежедневно слушать его выступления, дважды или трижды разговаривать с ним.

Подводя итоги 1949 г., остановлюсь на событиях весьма знаменательных для моей семьи. В июне жена — Марианна Брониславовна — успешно защитила диссертацию на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук. Ее оставили работать на физическом факультете МГУ в качестве ассистента, но вскоре перевели на должность старшего преподавателя, что более чем удвоило наш семейный бюджет. В сентябре мы привезли сына Андрюшу из Казани, и он стал жить вместе с нами в общежитии. Это было не просто, но совершенно необходимо — мы без него очень тосковали. Сыну исполнилось в это время 3,5 года, и его удалось устроить в академический детский сад, находившийся на ул. Горького, недалеко от гостиницы «Якорь». Ходить в детский сад он не любил, но другого выхода у нас не было.

В ноябре 1949 г. я был избран заместителем секретаря партийной организации Президиума АН СССР. Это было почетное и одновременно довольно трудоемкое дело. В мои новые обязанности входила организация идейно-воспитательной работы в аппарате, активное участие во всех массовых политических кампаниях. Сочетать это с работой в Управлении кадров и учебой в аспирантуре было не просто. В то же время работа в парткоме способствовала более основательному знакомству со всеми подразделениями аппарата, их задачами и кадровым составом. Я сразу стал всем известен, что в тот период и впоследствии имело для меня немалое значение.

Среди воспоминаний, относящихся к этому периоду, остановлюсь еще на одном. В обязанность парткома входила организация подписки на Государственные займы. Партийные органы требовали завершить очередную подписку за несколько часов. В обычном учреждении это было просто, а вот в Президиуме АН СССР возникали определенные трудности. Дело в том, что все члены Академии получали в Управлении делами деньги за звание и должны были подписываться на заем в двух местах. Охватить подпиской москвичей было несложно — это делалось обычно по телефону. Тем же членам Академии, которые жили в других городах, вице-президент АН СССР В.П.Волгин, по сложившейся традиции, посылал телеграммы следующего содержания: «Если по предложению трудящихся правительство объявит подписку на заем, прошу сообщить, на какую сумму Вы подпишитесь». Ответные телеграммы приходили, как правило, в тот же день — система работала безотказно.

Во время очередной подписки я зашел в приемную В.П.Волгина и спросил у его референта Володи Полякова о состоянии дел. Он улыбнулся и показал мне три любопытные телеграммы. В одной академик М.А.Шолохов в ответ на запрос Вячеслава Петровича сообщал из станицы Вешенской: «Подписываюсь как все». Прочитав ее, В.П.Волгин, по словам Полякова, произнес: «Шолохов и как все?» — и послал ему новую телеграмму: «Надеюсь, Вы подпишитесь не как все». Вторая телеграмма М.А.Шолохова гласила: «Иду с передовыми». В.П.Волгин попросил Володю выяснить, кто из академиков подписался на самую крупную сумму. Оказалось, что это И.В.Курчатов — он подписался на всю годовую сумму денег за звание академика. Вячеслав Петрович улыбнулся и сказал: «Вот так подпишите и М.А.Шолохова».

Наступил 1950 г., насыщенный событиями большого научного значения, а для меня еще и личного. Академия наук СССР готовилась к большим выборам действительных членов и членов-корреспондентов. Интерес к ним среди ученых был повышенным — последние большие выборы состоялись в Академии наук в 1946 г. Достойных кандидатов было более чем достаточно. Объявление о предстоящих выборах 15 февраля опубликовала газета «Известия». Предстояло избрать по 8 отделениям 20 академиков и 30 членов-корреспондентов.

Регистрация выдвинутых кандидатов была возложена на Управление кадров. Для меня это дело было новым, возникало много вопросов. Особенно сложно было готовить развернутую научную аннотацию на каждого кандидата. В ряде случаев приходилось прибегать к помощи ученых секретарей отделений, заместителей директоров институтов и т.д.

Начальник Управления кадров П.А.Борисов поручил мне подготовку проекта сообщения Академии наук о зарегистрированных кандидатах. В настоящее время процедура подготовки такого сообщения не представляет трудностей — она предельно упрощена. В тот же период все обстояло иначе: необходимо было указать основные сведения о кандидате, включая учреждение, должность, организации и ученых, выдвинувших кандидата, а также поддержавших его выдвижение. Большинство кандидатов добивались публикации самых широких сведений, в связи с чем возникало немало коллизий. Одна из главных задач состояла в том, чтобы в печать не попали секретные сведения о кандидате. В ряде случаев нельзя было указывать ни должность, ни место работы кандидата, ни наименование учреждения, его выдвинувшего. Приходилось искать выход, что было не просто. В этой работе мне, естественно, помогали другие сотрудники Управления кадров. П.А.Борисову приходилось советоваться с вице-президентами Академии и Главным ученым секретарем, с академиками-секретарями отделений.

Как-то поздно вечером Борисов, просмотрев очередной вариант сообщения, рассмеялся и сказал: «Все решать будет не публикация, не число поддержек, а тайное голосование академиков. Решают они, а десятки поддержек большой роли не играют. Например, на выборах 1946 г. в Отделении истории и философии кандидатом в члены-корреспонденты АН СССР по специальности “философия” был выдвинут Институтом философии профессор Г.С.Васецкий. На Общем собрании Отделения академик М.Б.Митин произнес речь в его поддержку. Проголосовали, подсчитали голоса и оказалось, что Васецкий не получил ни одного голоса “за”. Тогда академик Е.В.Тарле подошел к М.Б.Митину и сказал: “Вы так убедительно за него агитировали, а проголосовали против”. Марк Борисович засмеялся и ответил: “Я надеялся хотя бы одного чудака сагитировать проголосовать «за»”. И это не единичный случай», — закончил Борисов.

Сообщение о зарегистрированных кандидатах было набрано в типографии «Известий» и заняло две страницы. Верстка еще раз была тщательно выверена, и в середине апреля часов в 10 вечера (день не помню) я приехал в «Известия» к заместителю главного редактора по науке В.И.Орлову. Настроение было приподнятое — пройдет несколько часов, и с пачкой газет, еще пахнущих типографской краской, я уеду в Академию наук. Сообщение было поставлено в номер, но поздно вечером произошло неожиданное (можно сказать, немыслимое): главному редактору позвонили из ЦК ВКП(б) и запретили публикацию. Это сообщение прозвучало как гром среди ясного неба. На следующий день, вернее в тот же день, но только днем, стало известно, что выборы отменены.

Отмена выборов в Академию, когда уже были выдвинуты и зарегистрированы сотни кандидатов в действительные члены и члены-корреспонденты, явилась событием чрезвычайным. Оно нанесло ущерб авторитету Академии и моральный удар многим заслуженным ученым. Это был прямой произвол со стороны И.В.Сталина.

Причина отмены выборов вскоре выяснилась. В недрах ЦК ВКП(б) готовилась дискуссия по языкознанию. В день Победы — 9 мая 1950 г. — в «Правде» на первой странице был помещен большой портрет Сталина, а на четвертой странице (специальный вкладыш) была опубликована дискуссионная статья профессора Тбилисского государственного университета профессора А.С.Чикобава «О некоторых вопросах советского языкознания». В статье содержался критический анализ основных положений общелингвистической теории академика Н.Я.Марра. «Без преодоления этих ошибок, — писал автор статьи, — невозможно строительство и укрепление материалистической лингвистики. Если где и нужна критика и самокритика, то именно в этой области».

В мае и июне «Правда» опубликовала еще несколько больших статей — и против «нового учения» о языке Н.Я.Марра, и в его поддержку. Дискуссия завершилась статьями Сталина «Относительно марксизма в языкознании» и «К некоторым вопросам языкознания». В этих статьях содержался разбор теоретических ошибок Марра, его учеников и последователей, были указаны пути их преодоления, развития советского языкознания на базе марксистско-ленинского учения. Весьма характерна концовка второй статьи Сталина: «Причиной застоя в советском языкознании является не “формализм”, изобретенный Н.Я.Марром и его “учениками”, а аракчеевский режим и теоретические прорехи в языкознании. Аракчеевский режим создали “ученики” Н.Я.Марра. Теоретическую неразбериху внесли в языкознание Н.Я.Марр и его ближайшие соратники. Чтобы не было застоя, надо ликвидировать и то, и другое. Ликвидация этих язв оздоровит советское языкознание, выведет его на широкую дорогу и даст возможность советскому языкознанию занять первое место в мировом языкознании»¹. Это был призыв к прямой расправе с инакомыслящими языковедами, что и было осуществлено по всей стране. Главной мишенью для критики стал академик И.И.Мещанинов. Хотя он и был ближайшим учеником Марра, он не мог, был просто не способен создать «аракчеевский режим в языкознании», о котором писал Сталин.

Итоги дискуссии по языкознанию имели для Отделения литературы и языка АН СССР серьезные последствия: как и после печально известной сессии ВАСХНИЛ, начались кадровые перестановки. Академика И.И.Мещанинова освободили от обязанностей академика-секретаря, и эту должность занял академик Виктор Владимирович Виноградов. Без сомнения, он был крупным, признанным ученым-лингвистом, но, к сожалению, весьма сложным человеком, испытывавшим, по-видимому, неприязнь ко многим коллегам. По его инициативе произошла полная смена ведущих кадров в Отделении литературы и языка: директоров институтов, их заместителей, многих руководителей отделов и секторов, главных редакторов журналов и членов их редколлегий и т.д. Виктора Владимировича поддерживал секретарь ЦК ВКП(б) М.А.Суслов, и он этим широко пользовался.

В Президиуме АН СССР был освобожден от работы ученый секретарь профессор Ф.П.Филин, который занимался Отделением литературы и языка. Несправедливость этого решения подтверждает тот факт, что в 1962 г. он был избран членом-корреспондентом АН СССР и стал директором Института русского языка.

В тот период и позднее академик В.В.Виноградов на заседаниях Президиума АН СССР держался очень самоуверенно и не всегда тактично. Считая себя лучшим знатоком русского языка, он поправлял членов Президиума АН СССР, если они во время выступлений допускали ошибки в ударении или слишком сложно формулировали мысль. Это раздражало. Однажды сам Виноградов, выступая, сделал в одном слове неправильное ударение. Не успел он поправиться, как все члены Президиума АН СССР дружно засмеялись. После этого Виктор Владимирович перестал делать замечания.

Все предложения по освобождению и новым назначениям, вносимые В.В.Виноградовым, поступали в Управление кадров и докладывались руководству Академии. Процедура дальнейшего оформления была довольно сложной. Как раз в этот период тяжело заболел П.А.Борисов, и его положили в больницу. Его заместитель С.С.Акопян лечилась в санатории в Цхалтубо. Управление кадров оказалось без руководства. Через день меня вызвал в больницу Павел Арефьевич и сказал, что будет просить возложить на меня на время его болезни исполнение обязанностей начальника Управления. Дал ряд советов и указаний. В тот же день меня пригласил А.В.Топчиев и попросил срочно приступить к выполнению новых обязанностей, похлопал по плечу и, видя мое смущение, сказал несколько ободряющих слов. Все происшедшее явилось полной неожиданностью, чувствовал я себя неуверенно, но необходимо было браться за дела. Среди документов в папке для доклада руководству лежали два письма в ЦК ВКП(б), уже подписанные Топчиевым. Их требовалось срочно доложить С.И.Вавилову. Ранее у Сергея Ивановича я бывал только с делами о присвоении звания старшего научного сотрудника. Подход его к рассмотрению кадровых вопросов мне был неизвестен.

Подготовившись к докладу, я пошел на прием к президенту. Оказалось, что «первый блин получился комом». Существо дел я знал хорошо, а вот текст писем внимательно не прочитал. Меня, по-видимому, загипнотизировало то, что они уже имели несколько виз и были подписаны А.В.Топчиевым. В этом состояла моя ошибка. С.И.Вавилов прочитал первое письмо и обратил мое внимание на отсутствие двух запятых. Письмо подписал и попросил поставить запятые. Со вторым письмом вышел полный конфуз — в нем оказались две грубые грамматические ошибки. Сергей Иванович отложил письмо, поднял на лоб овальные серебряные очки, взглянул на меня усталыми глазами и сказал: «Батенька мой, что это вы мне письма с ошибками принесли. Неужели я должен еще и корректором быть?» Эти слова врезались в мою память на всю жизнь. Я сгорел от стыда. Оправдываться было бессмысленно. Заверил Сергея Ивановича, что подобное больше не повторится, и попросил великодушно меня простить. Ошибки были на первой странице письма, а подписи на второй. Сергей Иванович подписал письмо — оно было весьма срочное — в ЦК его уже ждали. Снова сказал мне: «Не подведите меня, внимательно прочитайте страницу после перепечатки».

Данное Сергею Ивановичу слово я сдержал: после описанного случая проработал в аппарате Президиума 21 год и не получил больше ни одного подобного замечания. Экзамен на внимательность пришлось держать буквально через несколько дней. Мне принесли на визу распоряжение Президиума АН СССР, которое должны были подписать президент и главный ученый секретарь. Я прочитал, вызвал исполнителя документа и сказал, что в нем допущена грубая опечатка. Он прочитал текст и ответил, что все правильно: ни ошибок, ни опечаток он не находит. Тогда я показал опечатку — и мой коллега схватился за голову. В распоряжении значилось: «Президент АН СССР академик В.П.Чаплиев». Показал это распоряжение еще трем сотрудникам Управления, но и они не нашли опечатку. Эта ошибка относилась к числу «глазных» — в таких случаях исполнитель документа, зная хорошо текст, не видит ошибки. Выяснилось, что в тот день начальник канцелярии Чаплиев, человек не очень сдержанный и тактичный в отношениях с подчиненными, вдребезги изругал машинистку. Его фамилия застряла у нее в голове, и она ее воспроизвела.

В середине июля П.А.Борисов вышел на работу. Гора с моих плеч свалилась. В тот же день он подписал у А.В.Топчиева и С.И.Вавилова распоряжение о назначении меня зам. начальника Управления кадров. Меня поздравили академик А.В.Топчиев, другие ученые, многие сотрудники аппарата. Теперь я стал дважды заместителем: и в парткоме, и в Управлении. Оказанное доверие необходимо было оправдывать, а для этого следовало работать с удвоенной энергией. Силы и желание были, но не хватало времени, хотя в новом качестве мне приходилось работать едва ли не до полуночи. Если удавалось вырваться домой в семь-восемь часов вечера, это уже был праздник.

В воскресные дни вспоминал о моих аспирантских обязанностях: работал и дома, и в библиотеках. Моим научным руководителем в аспирантуре стал доктор экономических наук Иван Андреевич Гладков. Он был крупным специалистом по истории народного хозяйства СССР и возглавлял в Институте экономики соответствующий отдел. Иван Андреевич предложил мне написать диссертацию о рабочем контроле и национализации промышленности в Российской Федерации в 1917–1918 гг. Сказал, что в моем положении, когда приходится работать над диссертацией урывками, историческая тема более всего подходит — собранный и обобщенный материал не стареет. Кроме того, эта тема в последние годы приобрела актуальность: национализация промышленности осуществлялась в новых социалистических странах Европы и Азии, а также во многих капиталистических государствах Западной Европы. Эти аргументы звучали убедительно, я их принял и приступил к сбору материалов и документов (в том числе и архивных) для будущей диссертации.

В Управлении кадров в моем подчинении оказалась группа сотрудников, занимавшихся всеми гуманитарными отделениями, а также отдел молодых специалистов и недавно созданный наградной отдел. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о награждении научных сотрудников медалями и орденами за выслугу лет. Самая высокая награда — орден Ленина — давалась за 25 лет безупречной работы в науке. Предстояло разработать Положение о награждении применительно к Академии наук СССР. Проект Положения было поручено подготовить мне. На первый взгляд простое дело, на самом деле оказалось довольно сложным. В Академии, кроме чисто научных должностей, было много других, в том числе научно-организационных. В Положении следовало определить, работу в каких должностях следует включать в выслугу лет. Много споров возникло вокруг аспирантуры: включать ли учебу в ней в стаж научной работы? Было принято решение учитывать только в том случае, если поступлению в аспирантуру предшествовала работа, считавшаяся научной.

После рассмотрения в Управлении кадров проект Положения был доложен П.А.Борисовым руководству и по решению академика А.В.Топчиева вынесен 11 декабря 1950 г. на обсуждение Секретариата Президиума АН СССР. Докладывал этот вопрос Борисов. Казалось, никаких проблем возникнуть не должно: ведь было проведено предварительное согласование. Однако все получилось иначе. Неожиданно Ю.А.Жданов подверг проект резкой критике: придравшись к включению в научный стаж учебы в аспирантуре, он заявил: «Удивительно, почему еще не включили в стаж научной работы пребывание в детском саду». Выступление это и по форме, и по содержанию как-то не увязывалось с общей манерой поведения и характером Ю.А.Жданова. Все присутствовавшие на заседании были неприятно поражены. Проект был отклонен. В выступлении Ю.А.Жданова явно сквозила личная неприязнь к П.А.Борисову. Забегая вперед, хочу отметить, что в 1951 г. указанный проект Положения был утвержден в том самом виде, в котором тогда обсуждался. Это подтверждает необъективность критики Ю.А.Жданова, ее предвзятость.

После заседания Секретариата Павел Арефьевич выглядел расстроенным и часа два отсутствовал. Было ясно, что все происшедшее не случайно. Вскоре это подтвердилось. События развивались стремительно, и в конце 1950 г. П.А.Борисов был освобожден ЦК ВКП(б) от обязанностей начальника Управления кадров. Сделано это было вопреки мнению академика С.И.Вавилова, высоко ценившего Борисова и относившегося к нему с большим уважением, что нашло отражение в распоряжении Президиума АН СССР от 27 декабря 1950 г. — оно не совпадало с текстом решения Секретариата ЦК. Привожу полный текст распоряжения: «В связи с переходом на научную работу удовлетворить просьбу Борисова П.А. об освобождении его от должности начальника Управления кадров АН СССР.

За многолетнюю успешную работу в должности начальника Управления кадров АН СССР объявить Борисову П.А. благодарность».

Несправедливость принятого решения в отношении Борисова была очевидна, но вслух об этом не говорили. Были отдельные сотрудники, которые, вероятно, и радовались. Так бывает всегда. Это был второй случай, когда Борисов вынужденно ушел из Президиума АН СССР. Первый, по рассказам очевидцев, произошел в ноябре 1944 г. Тогда Павел Арефьевич был освобожденным секретарем парткома парторганизации Президиума АН СССР. В тот период президентом был академик В.Л.Комаров. Он был нездоров, плохо видел, вокруг него образовалась группа лиц, которые этим пользовались в своих личных интересах. Они получили прозвище «камарильи». П.А.Борисов пытался их поставить на место, открыто говорил о нездоровой ситуации, складывающейся вокруг Комарова.

В ноябре 1944 г. В.Л.Комаров был принят И.В.Сталиным. Во время этой встречи наряду с постановкой деловых вопросов он сказал Сталину, что ему мешает работать секретарь парткома. В тот же день — 13 ноября — Г.М.Маленков позвонил секретарю Ленинского РК ВКП(б) и дал указание освободить Борисова от работы. Правда, и сам Комаров после визита к Сталину оставался президентом АН СССР всего несколько месяцев.

До ухода из Управления кадров Борисов по совместительству работал в Институте нефти, где заведовал экономическим отделом. Вскоре он был назначен заместителем директора Института и проработал в этой должности многие годы. Мои контакты с Павлом Арефьевичем не прекращались. Я не раз бывал в его отделе. Однажды он предложил мне изменить специализацию в аспирантуре и написать диссертацию по экономическим проблемам разработки нефтяных месторождений в странах Ближнего и Среднего Востока. Еще тогда он считал этот нефтеносный район самым перспективным в мире.

Начальником Управления кадров стал кандидат технических наук Сергей Иванович Косиков. Он перешел на эту должность из аппарата ЦК ВКП(б), где заведовал сектором в Отделе транспорта. Свой переход он мотивировал желанием написать докторскую диссертацию. Кадровая работа ему была знакома — он несколько лет работал в Управлении кадров ЦК ВКП(б). Передача дел С.И.Косикову прошла спокойно. П.А.Борисов держался достойно. Представил Сергею Ивановичу всех сотрудников, ввел в круг ближайших дел. В составе коллектива Управления никаких изменений не произошло. Косиков ко мне относился ровно. В этом сыграл решающую роль академик А.В.Топчиев — он мне сказал, что посоветовал Косикову опираться в Управлении именно на меня.

До изложенных событий в моей жизни в конце 1950 г. произошла важная перемена. В новом доме на Калужском шоссе (сейчас это Ленинский проспект) я получил две изолированные комнаты в четырехкомнатной квартире. Так мы стали полноправными москвичами. Семь лет проживания в разных московских общежитиях закончились. Появилась возможность организовать нормальный быт, за что Марианна весьма энергично взялась. Перед переездом моя мать Мария Александровна временно находилась в Москве и жила с нами в «Якоре». Ее включили в ордер на квартиру и прописали вместе с нами. Она оказала жене большую помощь в первый месяц нашей жизни в новых условиях.

Нашими соседями в новой квартире оказалась семья Леонида Антоновича Мейстера — старшего научного сотрудника Института мерзлотоведения АН СССР, проработавшего много лет на Cевере, в Игарке. У них была девочка Ира, ровесница нашего Андрюши. Дети сразу же подружились, вместе росли, играли, а потом и учились в одном классе в школе. Вскоре к ним присоединился третий их сверстник — Женя Людников, младший сын известного генерала Героя Советского Союза Ивана Ильича Людникова. Его семья заняла четырехкомнатную квартиру в том же подъезде, что и мы. Отношения с соседями по квартире у нас были самыми добрыми, все праздники отмечали вместе.

Зима 1950/51 г. была довольно сложным периодом в нашей жизни. Моя мама не могла подолгу находиться с нами: в Казани оставался один мой отец, ему было около восьмидесяти лет и без жены жить было сложно.

Несмотря на трудности, которые пришлось преодолевать, мы были счастливы: у нас был сын, интересная работа, были друзья, и круг их продолжал расширяться.

Первое время в новом доме мы испытывали известные трудности. Сложность состояла в том, что детский сад, в который отводили Андрюшу, находился на ул. Горького, Университет на Моховой, а транспорт из центра до нашего «последнего дома в Москве», как его называл Андрюша, не доходил. В начале апреля нам удалось перевести Андрюшу в детский сад Института химической физики на Воробьевых горах, который размещался в парке около института.

Вслед за нами в том же подъезде этажом выше получил комнату (в трехкомнатной квартире) А.А.Самарский, который в то время работал доцентом на кафедре математики физического факультета МГУ, руководимой членом-корреспондентом АН СССР А.Н.Тихоновым. С Сашей Марианна вместе окончила физический факультет и занималась в одной группе в аспирантуре. Мы были знакомы, а оказавшись соседями, очень подружились и остались друзьями на всю жизнь.

Я продолжал работать в Управлении кадров под руководством С.И.Косикова. В организационном плане было чему у него поучиться. Он старался приподнять роль Управления кадров, расширить штаты, создать новые отделы. А.В.Топчиев во многом шел ему навстречу.

На Косикова большое впечатление произвела первая встреча с С.И.Вавиловым. Он готовился поставить перед президентом целый ряд вопросов, но не успел — 25 января 1951 г. Сергей Иванович Вавилов скоропостижно скончался от сердечной и легочной недостаточности. Для всех, знавших его, это был неожиданный и тяжелый удар. Невосполнимая потеря для советской науки. Из жизни ушел ученый, обладавший энциклопедическими знаниями, прекрасный организатор науки и исключительно обаятельный человек.

Последний раз я видел Сергея Ивановича примерно в 8 часов вечера 24 января в Президиуме АН СССР, когда он спускался, держась за перила, со второго этажа, а я шел навстречу. Он ответил на мое приветствие и, чуть пошатываясь, прошел в гардероб. Я обратил внимание на его очень утомленный вид.

Прощались с Сергеем Ивановичем в Доме союзов в Охотном ряду. Целый день москвичи шли нескончаемым потоком отдать должное памяти великого ученого. Похоронили Вавилова на Новодевичьем кладбище.

С.И.Вавилов до конца отдал все свои силы и знания Академии наук СССР, советской науке в целом. Он не был человеком с могучим здоровьем, и достоин изумления объем работы, возложенный на его плечи. Кроме должности президента АН СССР, Сергей Иванович занимал должности директора Физического института им. П.Н.Лебедева, главного редактора Большой советской энциклопедии, председателя Всесоюзного общества «Знание», заведующего отделом в Оптическом институте в Ленинграде. Помимо того, у него были, дополнительно к президентским, и другие обязанности внутри Академии наук СССР. Ко всем поручениям Сергей Иванович относился с большой ответственностью, не мог просто числиться в должности (такое бывает довольно часто), перекладывая свои обязанности на заместителей.

Состояние здоровья С.И.Вавилова ухудшалось. Академик А.В.Топчиев по собственной инициативе написал об этом 25 октября 1950 г. специальное письмо секретарю ЦК М.А.Суслову. В результате было принято постановление (спустя месяц!) предоставить Сергею Ивановичу месячный отпуск для отдыха и лечения в санатории «Барвиха». Однако, как оказалось, это была всего лишь полумера. Разумно и человечно было бы освободить Вавилова от ряда должностей, организовать продолжительное лечение. Секретарь ЦК Г.М.Маленков проявил дополнительную «заботу»: он рекомендовал Сергею Ивановичу не работать, кроме воскресенья, еще два дня в неделю. Рекомендация секретаря ЦК была равносильна приказу, но Сергей Иванович ему не подчинился. Когда он в «незаконные дни» бывал в Президиуме АН СССР, то не снимал трубку правительственного телефона. Это было известно, но аппарат ЦК закрывал на это глаза. Когда Вавилова не стало, то его должности распределили среди пяти ученых. «Беда» Сергея Ивановича состояла в том, что не умел отказываться от предлагавшейся ему дополнительной работы.