В. А. Виноградов

Пробравшихся в ряды студентов…¹

В субботу 13 ноября состоялось первое собрание студентов в пустом трехэтажном здании в Кропоткинском переулке рядом с Крымской площадью. Его проводил декан факультета профессор Иван Дмитриевич Удальцов. В зале не было ни столов, ни стульев. Иван Дмитриевич стоял на сцене. Он нас поздравил, проинформировал о начале занятий, сказал, что лекции на факультете будут читать лучшие профессора Московского университета. Затем попросил подняться на сцену коммунистов. Вместе со мной вышли Саша Соколов, Коля Макеев, Толя Жуков, Алеша Стриганов, Ваня Пахомов, Гриша Морозов. Декан объявил, что на завтра назначен субботник (хотя это было воскресенье): необходимо по всему зданию расставить столы, парты, стулья, шкафы и другую мебель, которую привезут из здания Университета на Моховой. Коммунисты должны показать пример. Руководить субботником Иван Дмитриевич поручил мне.

На субботник-воскресник пришло много студентов. Работали дружно, и к вечеру пустое здание превратилось в учебное заведение. На следующий день начались занятия, произошло распределение по языковым группам. Большинство студентов выразили желание изучать английский язык.

Все было бы хорошо, но долго обитать у родственников, у которых нашел временное пристанище, я не мог. Жили они в стесненных условиях в большой коммунальной квартире. Выручил меня товарищ по факультету Феликс Мендельсон. Его отец и мать находились на фронте, и он жил один в трехкомнатной квартире. Феликс пригласил меня временно поселиться у него.

Здесь я прожил два или три месяца. Дом не отапливался. На кухне стояла печка «буржуйка», которую мы топили и дровами, и бумагой. Вечером варили картошку в мундире и с удовольствием ели.

В конце 1943 г. факультету были выделены места в общежитии МГУ в Тимирязевской академии. Ребят расселили в комнатах по четыре человека. Мебель была примитивная: железные кровати, тумбочки, стол, стулья. Кухни, столовой или буфета не было. Горячую пищу готовили на электрических плитках. Продукты приходилось покупать в центре Москвы.

В феврале 1944 г. в Москву приехала моя жена и поступила на четвертый курс физического факультета МГУ. Мне предоставили в общежитии маленькую полутемную комнатушку (окно выходило под арку) с сырыми стенами. Долго жить в таких условиях было невозможно. С большим трудом добился переселения в другую комнату.

Учиться у Крымского моста и жить на Лиственничной аллее в Тимирязевской академии было непросто. Добираться до факультета приходилось поездом от станции «Петровско-Разумовская» до Ленинградского вокзала, а далее на метро. Дорога тогда не была электрифицирована, поезда ходили нечасто. Можно было ездить на трамвае, но это оказалось еще сложнее. Мне все же пришлось пользоваться вторым путем. Как инвалид Отечественной войны я питался (завтракал, обедал, а иногда и ужинал) в столовой для инвалидов, находившейся на Неглинной улице около Трубной площади. Туда ходил прямой трамвай от Тимирязевской академии. Столовая открывалась в восемь утра. В это время следовало находиться уже около нее и попасть в первую «рассадку», иначе не успевал к девяти на факультет. Приходилось вставать в шесть утра, в семь быть на остановке трамвая. Решить иначе проблему питания я не мог: в столовой для инвалидов была очень большая дотация на продукты, кормили сытно и вкусно (во всяком случае, тогда так казалось). Была и другая проблема: получаемых мною и женой стипендий и моей инвалидной пенсии на жизнь явно не хватало.

Финансовый выход был найден все в той же инвалидной столовой, вернее, в ее буфете, где по хлебной карточке можно было купить белый батон из муки высшего сорта. Такие батоны в обычных магазинах по карточкам не продавались, а следовательно, представляли из себя дефицит. Этим инвалиды и пользовались. Один раз в неделю я покупал белый батон, заворачивал наполовину в газету и шел по направлению к Центральному рынку. Через несколько минут находился покупатель. В этот день в моем распоряжении оставалось только 300 граммов хлеба (в два раза больше блокадной нормы). Это была вынужденная «спекуляция», которой я тогда стыдился. Сейчас думаю, что напрасно.

Жизнь в общежитии была связана с определенными трудностями. До войны в нем жили студенты Тимирязевской академии. В 1943 г. общежитие временно передали МГУ, а у академии остались еще три корпуса. О них академия заботилась. Когда не хватало топлива или электроэнергии, то тепло и свет отключались именно в нашем корпусе, а не в «родных» для академии. Подчас приходилось рано ложиться спать, а ночью, когда загорался свет, вставать и готовиться к занятиям, прежде всего по английскому языку. Несмотря на все упомянутые невзгоды, я успевал в учебе, вел большую общественную работу, ходил с женой в Большой театр, в Художественный, в Консерваторию.

Среди студентов, входивших в нашу группу по английскому языку, я особенно дружил с Юрой Павловым, Колей Макеевым и Алешей Кузьмин-Тарасовым. Алексей был привлекательным парнем (и не только внешне) с явными задатками артиста: обладал прекрасной мимикой, умело парадировал известных артистов, хорошо рисовал. Такие способности не были случайными – его матерью была широко известная актриса Алла Константиновна Тарасова, звезда МХАТ’а. Жили они в переулке рядом с Пушкинской площадью. Алексей меня часто приглашал домой, и здесь я познакомился и затем неоднократно встречался с Аллой Константиновной, которая произвела на меня большое впечатление своей красотой, легкостью и простотой в обращении, доброжелательностью. Она располагала к себе и уже во время первой встречи моя скованность незаметно исчезла.

Марианна и я неоднократно любовались игрой Тарасовой в различных пьесах во МХАТ’е. Захотели посмотреть ее в «Анне Карениной». Билеты на этот спектакль купить было не просто, и я обратился с соответствующей просьбой к Алексею. Изъявил желание пойти на спектакль и Николай Макеев вместе с женой Марусей. Алексей сказал, что Алла Константиновна сама возьмет нам билеты, и в день спектакля назначила встречу около касс театра. Мы с Николаем пришли в указанное время. Вскоре к нам вышла Алла Константиновна, приветливо поздоровалась и прошла в помещение касс. Через несколько минут она вручила нам четыре билета. Мы ее сердечно поблагодарили, а Алла Константиновна шутливо сказала: «Буду играть специально для вас». Кокетливо улыбнувшись, ушла в театр.

Спектакль произвел на нас очень большое впечатление. Анна Каренина была замечательна. Мы сидели в середине первого ряда балкона, места были очень хорошие. Алла Константиновна знала, где мы сидим и в один момент нам даже показалось, что она смотрит на нас. По-видимому, этого нам просто очень хотелось – ведь многие люди порою принимают желаемое за действительное.

Говорят, что студенческие годы одни из лучших в жизни молодежи. Вполне разделяю это мнение, но для меня и моей жены эти годы одновременно были и годами борьбы за выживание. Мы выстояли и, вероятно, закалились, что дало силы для последующей жизни, для преодоления немалых препятствий, с которыми пришлось нам сталкиваться в дальнейшем.

Летом 1944 г. я успешно закончил первый курс. На экзаменах почти по всем предметам получил «пятерки». Как инвалид Великой Отечественной войны был освобожден от трудовых летних работ и стал собираться к отъезду в Казань к родителям. В это время уже начался прием студентов на второй курс нашего факультета. Абитуриентов было более чем достаточно. В большинстве это были только что демобилизовавшиеся фронтовики. У многих грудь украшали боевые ордена. Было не совсем ясно, как мы разместимся теперь в нашем небольшом здании. Этот вопрос был разрешен в октябре 1944 г.: 14 октября 1944 г. было подписано В.М.Молотовым Постановление СНК «О преобразовании факультета международных отношений Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова в Институт международных отношений» и новому институту был предоставлен дом на ул. Павлика Морозова. Это было административное здание, построенное для Гидрометеослужбы страны. Внутренняя отделка еще не была полностью закончена и продолжалась после размещения в нем Института. Декан факультета И.Д.Удальцов был назначен первым директором МГИМО. Здесь наш курс уже несколько поредевший проучился один год.

В апреле 1945 г. мы все жили ожиданием окончания войны. В начале мая наши войска уже взяли Берлин, каждый день ждали сообщения о полной победе. Восьмого мая во второй половине дня пронесся слух, что подписано соглашение о капитуляции Германии и через несколько часов будет передано официальное сообщение. Наступил вечер, а его все не было. Большинство студентов в общежитии не ложилось спать. В два часа ночи прозвучало историческое сообщение, которое прочитал Левитан. По комнатам прокатилось громкое, многократное «ура». Все высыпали в коридор, несколько однокурсников обратились ко мне с предложением открыть импровизированный митинг. Подъем был исключительный, выступления эмоциональные. После митинга начались танцы. На наш этаж спустились студентки МГУ. Веселье продолжалось до рассвета. Утром общежитие опустело. Студенты уехали в центр Москвы, где начался стихийный общенародный праздник. Все москвичи вышли на улицы. Было всеобщее ликование. День выдался теплый, солнечный. Пели песни, танцевали. Многих офицеров качали.

Марианна и я пошли к ее тете Вере Дмитриевне Зверевой. Она — врач-психиатр, ученица и сотрудник известного профессора психиатра Е.Краснушкина — жила вместе со своими дочерьми, четырнадцатилетней Таней и восьмилетней Наташей, в небольшой комнате коммунальной квартиры на Б.Молчановке, возле Арбата. Вера Дмитриевна была необыкновенно умным, добрым, отзывчивым человеком. В трудные годы жизни и учебы в Москве во время войны мы всегда находили у нее приют, обед, добрый совет и поддержку. И было естественно, что в этот великий день мы пришли к ней — вместе разделить радость победы, выпить бутылку вина. Вечером пошли на Красную площадь, смотрели грандиозный салют. Площадь была забита народом. После окончания салюта с трудом оттуда выбрались и пешком с толпой шли до Ленинградского вокзала. День этот остался в памяти навсегда.

Накануне празднования 50-летия Великой Победы, вспоминая прожитое, написал стихотворение:

Новый учебный 1945-1946 год (для нашего курса уже третий) Институт начал в новом большом здании у Крымского моста, куда был переведен летом 1945 г. Во время войны его занимало Министерство обороны. До революции в этом здании находилось известное учебное заведение России – Императорский лицей (в тогдашнем обиходе – Катковский лицей). Здесь мы проучились три года. В этот период Институт возглавлял профессор Георгий Павлович Францов – очень даровитый и яркий ученый, при этом острослов, и всегда доступный для студентов. Мы его ласково называли «папа Юра».

В 1946 г. в нашей семье произошло важное радостное событие: 22 февраля родился наш первый сын — Андрей. Несколько месяцев после его рождения жена прожила у своей матери¹ во Владимире, а лето — в Казани у моих родителей. Осенью мы уже втроем вернулись в общежитие. У жены кончился декретный отпуск.

Учиться и жить в общежитии с ребенком стало еще сложней, но мы опять нашли поддержку у наших родных. Сначала к нам приехала сестра жены Елена — студентка Московского архитектурного института, которая провела часть своих каникул, ухаживая за племянником, а затем приехала моя мать. Когда Андрюше исполнилось 8 месяцев, мои родители взяли его к себе в Казань и дали, таким образом, нам возможность нормально продолжать учебу. Андрюша прожил у моих родителей 3 года. Естественно, что Марианна использовала любую возможность для поездки в Казань. Лето мы проводили там вместе.

Осенью 1946 г. всех студентов-международников перевели из общежития в Тимирязевской академии в общежитие, полученное институтом на Пушкинской площади (оно находилось сзади здания газеты «Известия»). Мне как семейному студенту предоставили отдельную маленькую комнатку. Жить стало много легче, не нужно было тратить уйму времени на дорогу от общежития до места учебы. Жизнь в центре города открывала и другие дополнительные возможности. Мы стали чаще ходить в театры и на концерты. Ко мне начали заходить однокурсники: Юрий Павлов, Юрий Островитянов, Алексей Попов, Николай Макеев, Борис Давыдов, Валентин Воробьев и другие. Встречался с однокурсниками я и в их домашних условиях. Все это способствовало укреплению нашей дружбы. Два или три раза моя мать привозила к нам ненадолго подраставшего Андрюшу.

Память хранит многое, связанное с учебой в институте. С большой благодарностью вспоминаю многих преподавателей: академиков Е.В.Тарле, Л.Н.Иванова, К.В.Островитянова, Е.А.Косминского, А.Л.Нарочницкого, С.Д.Сказкина, члена-корреспондента АН СССР С.А.Голунского, профессора С.Б.Крылова, доцентов А.В.Георгиева и А.Ф.Добрынина. Учиться у них было интересно. Описать все не берусь и расскажу только о трех эпизодах.

В середине первого семестра на четвертом курсе (1946/47 учебный год) меня неожиданно избрали секретарем бюро ВЛКСМ. В это время курс русской литературы XIX века нам читал доцент Белкин. Его лекции слушал с удовольствием, хотя в Казанском университете этот курс уже проходил и сдал с оценкой «отлично». На одной из лекций кто-то из студентов задал Белкину вопрос о недавно вышедшей книге одного достаточно известного советского писателя. Ответ у него получился двусмысленный: «Я не читаю советской литературы», — сказал он. Вот этот факт был обыгран в очередном номере стенной газеты комсомольской организации курса, вышедшей через день или два после моего избрания секретарем. О подготовке такой статьи я не знал. Получилась она хлесткой, с политической подкладкой. Доцент Белкин, естественно, не мог не отреагировать. Во время очередной лекции он сказал, что его неправильно поняли. Отвечая на вопрос студента, он сказал, что не читает лекций по советской литературе. В перерыве Белкин подошел ко мне как к секретарю комсомольской организации и попросил снять стенгазету. Я ответил, что сделать этого не могу без согласия редколлегии. Ребята заартачились, и стенгазета провисела еще несколько дней…

Перед экзаменом по этому курсу лектор проводил консультацию. Я задал два или три вопроса и по ответам почувствовал в его тоне неприязнь. Возможно, такое только показалось, но моя последующая реакция была чисто мальчишеской. Предмет я знал хорошо и на экзамене решил «покрасоваться». Как обычно, в начале экзамена в аудиторию заходят четыре-пять студентов, а затем в порядке очереди сдают все остальные. Так было и на этот раз. Нас вошло четверо. Трое взяли билеты, назвали номера и сели готовиться. Тогда и я взял билет и, не открывая его, демонстративно спросил: «Вы разрешите отвечать без подготовки?» Прочитал на лицах доцента Белкина и начальника нашего курса полковника Сергея Михайловича Кузнецова некое недоумение. Ответ был положительным. Только после этого я открыл билет, назвал номер, сел и без промедления начал отвечать на первый вопрос, а затем и на второй. У меня был большой опыт лектора-международника, это помогало на экзаменах выигрышно подавать материал, которым владел. Экзаменатор меня внимательно выслушал и сказал: «За содержание могу вам поставить четверку, а за форму изложения все пять. Если хотите получить “отлично”, то буду задавать вопросы, но независимо от качества ответов четверка гарантирована». Мне оставалось только согласиться. Началась словесная дуэль: вопрос — ответ, вопрос — ответ и т.д. Первым не выдержал Сергей Михайлович и передал Белкину записку (догадываюсь, там было написано: «Сколько можно?»). Дуэль продолжалась, последовала вторая записка, и тогда Белкин сказал: «Вот последний вопрос: расскажите о “западниках” и “славянофилах”, их основных представителях и концепциях». Такая тема достойна докторской диссертации. Вопрос меня обескуражил, я начал отвечать, продержался минуты три-четыре и «поплыл». Тогда Белкин с ехидцей сказал: «Теперь я убедился, что вы заслуживаете отличной оценки», — и поставил мне пятерку. Вышел из аудитории, окружили товарищи. Меня экзаменовали почти час, и те, кто был в коридоре, не могли понять, что происходит. Рассказал все ребятам. Они засмеялись, а я почувствовал себя как-то неловко.

Второй случай связан со спецкурсом «Экономическая география Соединенных Штатов Америки». Его читал на пятом курсе член-корреспондент АН СССР Н.Н.Баранский. Лекции были очень интересные, насыщенные богатым фактическим материалом. Подошли экзамены, и вот снова консультация. Закончив ее, Николай Николаевич ушел, а нас по каким-то организационным вопросам задержал староста курса Ваня Пахомов. Прошло минут пять и вдруг, слегка задыхаясь, вошел Н.Н.Баранский (аудитория была на четвертом этаже). Мы удивились, а он сказал, что забыл нам посоветовать разделиться на группы человек по пять, распределить вопросы, написать ответы, затем обменяться ими и выучить. После такого совета стало ясно, что экзамен будет сдать легко — лектор просто «душка». Получилось, однако, совсем не так. Первыми экзамен сдавала самая академически сильная на курсе группа. Половина студентов получили тройки. Произошло то, чего невозможно было представить. Оказалось, что Николай Николаевич экзаменовал студентов, ставя их спиной к карте. Вопросы были примерно такие: «Назовите, по каким штатам протекает река Миссисипи и какое экономическое значение она имеет?» или «Какой промышленный комплекс расположен в ста километрах к югу от Детройта?»

Мне до экзамена оставалось два дня. Все это время в общежитии мы по очереди становились спиной к большой карте США и отвечали на различные каверзные вопросы, которые уже знали или предполагали. В нашей группе экзамен прошел успешно.

Наступил 1948 г. — год окончания института. После зимней экзаменационной сессии занятия уже не продолжались: нам были предоставлены четыре месяца для завершения дипломных работ и подготовки к государственным экзаменам. Дипломную работу «Политика президента США Теодора Рузвельта в период заключения Портсмутского договора между Россией и Японией», выполненную под руководством доцента А.Ф.Добрынина, я успешно защитил в середине мая. Оставалось сдать государственные экзамены. В июне решался и жизненно важный вопрос — распределение на работу. К первому выпуску Института международных отношений был повышенный интерес не только в МИД СССР, но и в ТАСС, Радиокомитете, ЦК ВКП(б) и в ряде других учреждений. Со мной были предварительные беседы в Международном отделе и Отделе пропаганды ЦК ВКП(б).

Председателем комиссии по распределению был ректор МГИМО профессор Ю.П.Францов. В состав комиссии входили начальник Управления кадров МИД СССР М.А.Силин и другие лица. Когда вызвали меня, М.А.Силин задал единственный вопрос: «Какая национальность у отца вашей жены?» Я ответил: «В паспорте значилось, что он русский». «На самом деле он поляк», — произнес М.А.Силин. Обращаясь к Юрию Павловичу, он спросил: «Какое предлагается распределение?» Ректор ответил, что на В.А.Виноградова поступила заявка из Международного отдела ЦК ВКП(б). М.А.Силин выдержал паузу и с некоторой иронией произнес: «Если он им нужен, то пусть берут». Этот разговор мне, естественно, не понравился. Возникло неприятное предчувствие.

Вскоре нам в торжественной обстановке вручили дипломы. В конце июня состоялся большой прием в честь первого выпуска института. Его организовало Министерство иностранных дел в своем особняке на ул. А.Толстого. Женатые выпускники были приглашены вместе с супругами. Было весело, произносили тосты, шутили, вспоминали годы учебы, долго не расходились.

Впереди были два месяца отпуска, но до отъезда к родителям в Казань мне необходимо было выяснить в Международном отделе, когда я должен приступить к работе. Позвонил сотруднику отдела, который оформлял мои документы. Определенного ответа не получил — он попросил позвонить снова через несколько дней. Так продолжалось до середины июля. Последний разговор был обескураживающим — мне сообщили, что моя кандидатура не прошла и следует обратиться в институт за новым назначением. Причина такого решения была понятна, а его несправедливость очевидна — меня считали одним из наиболее перспективных выпускников.

Разговор с Ю.П.Францовым был коротким, нового назначения для меня не было. Это был дополнительный тяжелый удар. Я попросил дать рекомендацию в аспирантуру Института экономики АН СССР и выдать на руки характеристику. Моя просьба была выполнена. Однако возникла другая проблема: в аспирантуре я смог бы учиться только в том случае, если будет предоставлена семейная комната в аспирантском общежитии. Жена осенью этого же года заканчивала аспирантуру на физическом факультете МГУ. Ее распределение на работу было связано с моим. Это резко осложняло ситуацию, повышало мою ответственность за судьбу нашей семьи.

В Казани я хорошо знал П.А.Борисова. Он был секретарем объединенной партийной организации всех научных учреждений Академии наук СССР, эвакуированных в Казань из Москвы и Ленинграда. Многие институты Академии размещались в здании Казанского университета. Здесь я как секретарь комсомольской организации университета и познакомился с П.А.Борисовым. Он произвел на меня впечатление волевого человека с очень внушительной внешностью. Мне было известно, что в Академии П.А.Борисов весьма авторитетен. В Москве я несколько раз с ним встречался и знал, что он теперь возглавляет Управление кадров АН СССР.

Я решил встретиться с П.А.Борисовым и попросить, в случае поступления в аспирантуру, оказать помощь в предоставлении мне с женой и сыном комнаты в аспирантском общежитии. Павел Арефьевич встретил меня очень приветливо, поздравил с окончанием института, расспросил о всех делах. Я изложил ему мою просьбу. Он тут же позвонил начальнику Отдела аспирантуры Н.К.Каратаеву и произнес: «Мы в долгу перед Казанью. У меня сейчас представитель Казани Владимир Виноградов. Он поступает в аспирантуру Института экономики, и ему нужна будет семейная комната в общежитии. Прошу помочь». Каратаев пообещал это сделать. Разговор с Павлом Арефьевичем продолжался. Он немного задумался, а затем сказал: «Володя, а что ты будешь делать после окончания аспирантуры? Получить в Москве работу с предоставлением комнаты или квартиры практически невозможно. У меня есть предложение: поступай в аспирантуру без отрыва от работы, а я возьму тебя в Управление кадров на вакантную должность инспектора-консультанта. Пройдет года три, и ты как сотрудник Президиума АН СССР, тем более инвалид Отечественной войны, получишь комнату, а до этого будешь жить в общежитии».

Такое предложение явилось для меня полной неожиданностью. Я поблагодарил Павла Арефьевича, сказал, что очень ценю его внимание и сделанное предложение, но мне необходимо посоветоваться с женой. Он отнесся к этому с пониманием. На следующий день я снова встретился с Борисовым и принял его предложение. К работе в Управлении кадров приступил 2 августа. Мое назначение имело решающее значение и для жены — после окончания аспирантуры ее оставили работать на физическом факультете МГУ. П.А.Борисов оказал определяющее влияние на нашу дальнейшую жизнь, и я с благодарностью его вспоминаю.

Глава вторая

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: