«Предисловии к французскому изданию “Лютеции”»

«...Несказанная печаль овладевает мной при мысли, что победоносный пролетариат угрожает гибелью моим стихам...», — пишет он в том же «Предисловии». Он не сомневается в справедливости уничтожения старого общества, но страшится того, которое наступит после этого: «Оно уже давно осуждено и приговорено, это старое общество! Да будет разрушен этот старый мир, где невинность погибала, где процветал эгоизм, где человек эксплуатировал человека!.. И да будет благословен тот бакалейный торговец, что станет некогда изготовлять пакетики из моих стихотворений и всыпать в них кофе и табак для бедных старух, которым в нашем теперешнем мире несправедливости, может быть, приходилось отказывать себе в подобных удовольствиях!» При этом свойственный Гейне иронический тон делает каждое из его высказываний неоднозначным, исполненным внутренней полемики.

Начиная с 30-х годов, в творчестве Гейне преобладала публицистика, но стихи он продолжал писать всегда. В 1844 году вышел с свет второй крупный сборник его лирики под названием «Новые стихотворения». Туда вошли стихи, написанные в эмиграции. Среди них много любовных. Во многих из них продолжают свою жизнь поэтические образы «Книги песен»: звезды на золотых ножках, лилии, розы, фиалки... Есть много баллад и романсов. Сюда же поэт включил и цикл «Разные», посвященный не слишком нравственным обитательницам парижских мансард. Однако наиболее заметным в этом сборнике оказался цикл «Современные стихотворения».

В этом цикле голос поэта звучит по-новому. Он выступает как политический лирик. Печаль любовных стихов сменяется здесь боевыми, призывными интонациями. Доминирует не настроение, а четко сформулированная мысль. Назначение поэта Гейне видит теперь не в выражении индивидуальных чувств, а в декларировании гражданской позиции. В открывающем цикл стихотворении «Доктрина» содержится программное обращение к поэту:
Людей барабаном от сна буди,

Зорю барабань, не жалея рук,

Маршем вперед, барабаня, иди, —

Вот тебе смысл всех наук.

Дубы расколет пополам,

Встряхнет гранит дворцов и башен

И не один разрушит храм.

Тройное проклятье туда вплетем.

Однако, было бы ошибкой предполагать, что в своих политических стихотворениях поэт впадает в патетику. Ничего не было ему более чуждым. Ирония всегда присутствовала в его стихах. Даже в стихотворении «Доктрина», где поэт в роли тамбурмажора стремится пробудить народ от спячки, вбивая в него «Гегеля полный курс», он не забывает прибавить: «И маркитантку целуй смелей!»

Большое место в «Современных стихотворениях» занимает политическая сатира. Поэт сатирически высмеивает политику немецких монархов. Особенно достается прусскому королю Фридриху Вильгельму IV. Современники без труда узнавали его в герое стихотворения «Китайский император». Как известно, Фридрих Вильгельм перед восшествием на престол обещал даровать народу конституцию, но обещания не выполнил. В гротескной форме рисует поэт мечты своего венценосного героя:
Мятежный дух исчез совсем.

Кричат манчжуры дружно:

«Нам конституция зачем?

Нам палку, палку нужно!»

Иронически относится поэт и к благодушию немецких либералов, терпеливо ожидающих от правителей обещанных свобод («Георгу Гервегу», «Ночному сторожу», «На прибытие ночного сторожа в Париж» и др.). Достается от поэта и собратьям по перу, представителям так называемой «тенденциозной» поэзии, в сороковые годы ставшей в Германии своего рода литературной модой. Обращаясь к такому поэту, Гейне восклицает:

А в стихах держись при этом

Общих мест — насколько можно!

Перевод Вс. Рождественского
Политическая позиция Гейне нашла себе яркое выражение в поэме «Германия. Зимняя сказка» (1844). Проблемы прошлого, настоящего и будущего родины поэта воплощены в ней в свободной форме «путевых картин», поданных в «дерзких, едких, полных личного яда стихах», как писал сам Гейне. В них сочетаются идеи революционного преобразования общества в духе Карла Маркса и сенсуализм теории Сен-Симона.

Внешним поводом для создания поэмы послужила поездка Гейне на родину в конце 1843 года. Избранная им форма непринужденного отчета о путевых впечатлениях содержала в себе большие возможности для социальных выводов и сатирических обобщений. Зоркий глаз путешествующего поэта подмечает детали открывающихся картин жизни. Для путевого очерка это необходимое качество. Но в поэме оно не самоцель, а средство для выводов, раздумий, сатирических обличений. Новая форма прусских солдат, агитация за достройку собора в Кельне, Прусский таможенный союз, — эти реалии эпохи служат поводом для обобщений. Устарелый характер прусской монархии, по мнению поэта, годной только на слом, открывается ему при виде новой солдатской формы, напоминающей средневековые одежды:

На случай военной тревоги.

При бегстве средневековый шлем

Стеснителен будет в дороге. —

Объектами критики, как и в стихотворениях этой поры, выступают феодально-раздробленная монархическая Германия, обскурантизм ее идеологии и прекраснодушный либерализм, возлагающий надежду на справедливость монархов и насаждающий «легенду о радостях неба».

Повествование развертывается настолько непринужденно, что кажется, будто поэт просто положился на волю своего пера. В основе композиции лежит ассоциативный принцип. Разоблачительная сила сатиры оказывается тем действеннее, чем естественнее отдельные факты действительности складываются в целостную картину.

В самом начале поэмы, едва приблизившись к немецкой границе, поэт слышит из уст девушки старинную песню о светлом рае, где «душа сияет в блаженстве вечном». Он растроган знакомой с детства мелодией, но знает:

Легенда о радостях неба,

Которой баюкают глупый народ,

Чтоб не просил он хлеба.

Малютка все распевала песнь

О светлых горних странах.

Чиновники прусской таможни меж тем

Копались в моих чемоданах...
Интонационный диапазон поэмы очень широк. Гротескное преувеличение, мягкая ирония, острый сарказм, высокая лирика, соединяясь воедино, образуют новую целостность. Актуальное политическое содержание поэмы для своего воплощения требовало новой жанровой формы. И Гейне нашел эту форму в необычном сочетании злободневных фактов общественной жизни со старинными романтическими легендами, фантастики с реальностью, душевного лирического излияния с гневным сарказмом или острой шуткой.

Сам Гейне определил жанр своей поэмы как «политико-романтический». Художественные средства романтического искусства он использовал широко, но в особых целях. В этом смысле весьма показательны 14–16 главы поэмы. В них рисуется фантастическая встреча поэта с германским императором Фридрихом Барбароссой — Ротбартом. Излагается популярная легенда о том, что живший несколько веков назад император не умер и в назначенный час встанет, чтобы освободить свой народ. В фантастической сцене читатель присутствует при встрече лирического героя поэмы — современно мыслящего человека — с кайзером из старинной легенды. Избранный прием позволяет сразу увидеть пропасть между прошлым и настоящим. Старой мысли о незыблемости королевской власти противополагается современное представление об анахронизме этого института и даже горькая для кайзера информация об изобретении и применении гильотины. И это все для того, чтобы сказать:

На кой нам дьявол кайзер?

С свободным умом и душою.

Свободы юный гений...

Эта будущая свободная жизнь мыслится поэтом в первую очередь как царство справедливости, счастья и довольства:

Довольно слез и муки!

И пусть ленивое брюхо кормить

Не будут прилежные руки.

Вера в будущее у Гейне, впрочем, не столь безусловна и определенна, как это можно заключить из ликующих стихов первой главы, возвещающих непременное наступление рая на земле: «Земля нам будет раем». В последних главах поэмы (23–26) достижение небесного блаженства на земле, возможно не без влияния впечатлений от немецкой реальности, представляется более чем сомнительным. При встрече с Гаммонией — «богиней» города Гамбурга, представшей перед поэтом в образе продажной девки, ему открывается не райское будущее родной страны, а «грядущий немецкий смрад».

Колебания настроения от надежды — к отчаянию, от победно ликующего тона — к сарказму и издевке составляют своеобразие эмоционального тона этой поэмы. Включенный в нее материал разнообразен: здесь и старинные легенды, и сны, и зарисовки из повседневной жизни, и споры с литературными противниками, и политические инвективы. Началом, цементирующим этот разнородный материал, выступает личность лирического героя. Со страниц «Зимней сказки» встает образ поэта, сознающего силу своего обличительного слова: «Берегись, не тронь живого певца / Слова его — меч и пламя...», — заявляет он. Образцами для него служат то безжалостный к противникам Аристофан, то суровый Данте.

При всей своей социально-политической направленности поэма «Германия» — очень личное произведение. Она проникнута неподдельным чувством любви к родине:

Огнем напоил мои жилы.

Гигант, материнской коснувшись груди,

Исполнился новой силы.

В сердцах умиленья порывы,

Стараются выставить напоказ

Патриотизма нарывы.

Поэма «Германия. Зимняя сказка» создавалась в годы подъема общественного движения в Германии, в канун революции 1848 года. Время отразилось в ее содержании.

С середины 40-х годов в жизни Гейне начинается тяжелый период. Политические события провели черту размежевания между бывшими друзьями и единомышленниками, и поэт оказался в изоляции. В эти же годы разгорелся его спор с родственниками из-за наследства. После смерти помогавшего ему дяди они согласились платить ему ренту только при условии уничтожения написанных им «Мемуаров». (В результате большую часть из них ему пришлось уничтожить, а оставшиеся разрозненные главы были опубликованы много лет спустя после смерти поэта). К этому следует еще прибавить, что начиная с 1848 года и вплоть до конца Гейне был прикован к постели тяжелой болезнью. Вдобавок его сильно огорчали политические события во Франции, где он жил, и на родине, которую он пламенно любил. Он болезненно воспринял поражение революции 1848-го года.

Однако и в своей «матрацной могиле» Гейне продолжает много работать. Собирает свои публикации для «Аугсбургской всеобщей газеты», которые выходят в свет в 1854 году отдельной книгой под названием «Лютеция». В 1851 году появляется третий большой сборник стихов Гейне «Романцеро». Стихи этого сборника, как и возникшие после них, не свидетельствуют об упадке таланта поэта. Хотя Гейне-лирик известен в первую очередь как автор «Книги песен», многие знатоки выше ставят его позднейшие стихи. Они с большой силой отразили душевное состояние поэта в последние годы его жизни.

Злободневная политическая проблематика звучит в «Романсеро» приглушенно. Поэт остался верным идеалам свободы. Однако надежда на их быстрое осуществление исчезла. В стихах этих лет усиливаются настроения безнадежности, отчаяния, сомнения. И не только потому, что это стихи смертельно больного человека. Гейне болезненно воспринял крушение европейских революций. В эти годы Гейне обращается к религии. «Да, я возвратился к Богу, подобно блудному сыну, после того, как долгое время пас свиней у гегельянцев», — пишет он в предисловии к «Романсеро». Но сам же объясняет свое обращение тем, что «противится душа мысли о прекращении нашего личного бытия, мысли о вечном уничтожении».

Характерное для манеры Гейне соединение лиризма с иронией и сарказмом сохранилось и в этих, поздних стихах. Исчезли, однако, интонации и приметы безыскусной песенной лирики, — все эти розы, фиалки, лилии, соловьи, сама лирическая напевность. Усилилось тяготение к стихам повествовательного характера. Книга «Романсеро» делится на три части: «Истории», «Ламентации» и «Еврейские мелодии». Первая и последняя части содержат в себе стихотворные рассказы, иногда балладного типа, а иногда напоминающие поэмы. Они свидетельствуют об отходе от субъективности, о стремлении поэта-лирика к художественному осмыслению объективных явлений мира.

В «Историях» поэт обращается к разным странам и разным эпохам. Он то переносит читателя в древний Египет, то в далекую Индию, то в средневековую Англию, то в современный Париж. Рассказываемые истории не похожи одна на другую. Интонационные регистры, как всегда у Гейне, чрезвычайно разнообразны: легкая насмешка и горький сарказм, едва скрываемая грусть и откровенное выражение ничем не сдерживаемого чувства. Преобладающим настроением, однако, является разочарование, а порой и откровенное отчаяние.

Мир оборачивается к поэту своей невеселой изнанкой. Справедливости в нем не сыщешь, если вор оказывается на троне фараонов («Рампсенит»), если знаменитый род ведет свое начало от палача («Шельм фон Берген»), если беспощадный завоеватель и жестокий истребитель беззащитных племен возведен в ранг героя («Вицлипуцли»), если золотой телец вызывает экстатическое безумство («Золотой телец»).

Одна грустная история сменяет другую, показывая мир настоящей юдолью скорби. Эдит Лебединая шея после сражения, «...в кровь // Ступая босою ногою», отыскивает тело своего возлюбленного («Поле битвы при Гастингсе»). Вынужденно покидает родные пределы побежденный испанцами молодой мавританский владыка («Мавританский князь»). Горестная смерть ждет когда-то покорявшую Париж «прелестницу-дикарку» танцовщицу Помарэ («Помарэ»). Обманутый властителем и лишенный настоящего вознаграждения за свое создание, умирает в одиночестве великий поэт («Поэт Фирдуси»)...

Большие чувства и высокие страсти обречены. Постаревшая Эдит только после смерти находит своего возлюбленного («Поле битвы при Гастингсе»), обречен гибели за свою любовь невольник Азр, из рода тех, «кто гибнет, если любит» («Азр»). Не доживает до осуществления своего чувства трубадур Жоффруа Рюдель («Жоффруа Рюдель и Мелисандра Триполи»).

Тема смерти и тема казни доминируют в «Историях». Карл Первый, английский король, нашедший временное убежище в бедной хижине, видит в спящем ребенке своего будущего палача, который занесет топор над его головой, предварительно срезав ему седые волосы. Мотив отрубленной головы часто повторяется в «Романцеро» («Мария Антуанетта», «Помарэ». «Карл I», «Испанские атриды»). На него обратил внимание еще И. Анненский, увидевший в этом мотиве отражение мирочувствования самого поэта, «Гейне прикованного»: «Точно вся жизнь, все силы ума и фантазии, воли — последним притоком крови отделяли голову Гейне — такую светлую, такую прекрасную, от его умирающего, заживо похороненного тела...»

Обращение к разным эпохам и разным странам придает картине мира, запечатленной в «Историях», универсальный характер. Однако поэт ни на минуту не дает читателю забыть, что он смотрит на все глазами своего современника. Он не боится анахронизмов, замечая, например, что Рампсенит опубликовал свой манифест «...в лето // Тысяча сто двадцать пять // До Христовой эры». Исторические персонажи утрачивают присвоенное им веками традиционное величие, как Карл I или библейский царь Давид, который и на смертном одре сожалеет, что не расправился с одним из своих «генералов»:

Много лет мне докучал,

Но ни разу злого гада

Не пощупал я, как надо.

Личные чувства поэта наиболее отчетливо представлены во втором разделе «Романсеро», названном «Ламентации». В этой части и ожидание смерти, и отчаяние по поводу не исполнившихся надежд на общественное обновление звучат с большой силой. Разгром революции в Венгрии навел поэта на очень мрачные мысли:

И что ни день — смердит сильнее.

Но не волнуйся так, поэт.

Ты нездоров, и помолчать вернее.

В «Еврейских мелодиях» — третьей части «Романсеро» — особенно выделяется «Иегуда бен Галеви». Это — поэма о средневековом еврейском поэте, согласно преданию убитом во время паломничества у самых ворот Иерусалима. Он один из тех, кто наделен

Тем прекрасным тайным миром,

Тем великим откровеньем,

Что поэзией зовется.

В книге «Романсеро» содержится стихотворение «Enfant perdu», в котором обычно видят политическое завещание поэта:

Один упал — другой сменил бойца!

Я не сдаюсь! Еще оружье цело,

И только жизнь иссякла до конца.

«В сущности, Гейне никогда не был весел, — писал И. Анненский. — Правда, он легко хмелел от страсти и самую скорбь свою называл ликующей. Правда и то, что сердце его отдавалось бурно и безнадежно. Но мысль — эта оса иронии — была у него всегда на страже, и не раз впускала она свое жало в губы, раскрывшиеся для веселого смеха, или в щеку, по которой готова была скатиться бессильная слеза мелодрамы».

«Весна, за которой не последовало осени» — такими словами поэт Людвиг Уланд подвел итог короткой жизни своего земляка и современника Вильгельма Гауфа. Воистину в этой жизни было что-то от поры весеннего буйного цветения, когда почти мгновенно покрываются зеленью деревья, распускаются цветы и соцветия, наливаются соком травы и вся природа исполнена ожидания и предвестия будущего. Стихи и романы, сказки и новеллы, газетные корреспонденции и критические очерки... Одно следует за другим, с ошеломляющей быстротой, без пауз. Кажется, нет никакой области в литературе, в которой Гауф не попробовал бы своих сил. И всегда с непременным успехом. Добиваться признания ему не пришлось. Рецензенты чаще всего хвалили, публика охотно читала, потомки тоже его не забыли.

В сознание последующих поколений он вошел прежде всего как сказочник. Сказки затмили другие творения писателя. Переведенные на многие языки мира, сказки Гауфа прочно вошли в мировую сокровищницу детской классики. И вот уже почти два века дети разных народов внимают злосчастной судьбе маленького Мука и забавляются приключениями калифа-аиста. Из всех писателей романтической эпохи в Германии автор «Маленького Мука» и «Карлика Носа» оказался едва ли не самым читаемым.

А между тем, по масштабам своего дарования, по глубине художественного постижения действительности он значительно уступает своим старшим собратьям, тоже работавшим в жанре литературной сказки — Новалису, Тику, Гофману. Уже сам по себе этот парадокс нуждается в объяснении и изучении. При всей его известности имя Гауфа не принадлежит к самым крупным именам национальной литературы, но свой след в истории национальной литературы писатель, бесспорно, оставил. Его создания по-своему отражают вкусы и пристрастия времени. В них также угадываются пути последующего развития литературы.

Биография Гауфа типична для людей его круга и его эпохи и в чем-то, пожалуй, ординарна. В его жизни не было ни больших страстей, часто сопутствующих развитию гениальной натуры, ни конфликта с окружением, ни сознания своей одинокой избранности. Даже его любовь к будущей жене протекала столь безмятежно, что он шутливо сетовал на отсутствия в ней препятствий.

Гауф родился в Штутгарте 29 ноября 1802 года. Его отец был чиновником при дворе герцога Фридриха Вюртембергского. Всесильный герцог заключил его в крепость, обвинив в намерении свергнуть правительство, затем, однако, выпустил на волю, осыпав монаршими милостями и даже повысил в должности. Впрочем, все это случилось за несколько лет до рождения Вильгельма.

Память писателя сохранила только светлые впечатления раннего детства: книжки с картинками, оловянных солдатиков, рождественскую елку и дедовскую трость пальмового дерева, служившую мальчику боевым скакуном. Вильгельму не исполнилось еще шести лет, когда умер его отец. Вдовий достаток матери был весьма ограниченным, и она с детьми перебралась в Тюбинген, поближе к своему отцу. Вильгельм с детства отличался впечатлительностью и богатым воображением. В промежутках между играми «в солдат, разбойников, кочевников и караваны» много читал, впрочем, без особого разбора. Вперемежку с произведениями Филдинга, Смоллета и Голдсмита из дедовской библиотеки он с упоением проглатывал разбойничьи и рыцарские романы. Позже явился интерес к Шиллеру и Гете.

Без малого в пятнадцать лет его отдали в латинскую школу в Тюбингене. Успехи Гауфа в греческом, латыни и древнееврейском были более чем скромными, зато обнаружилась способность к декламации. Для небогатого чиновничьего сына существовала одна дорога, чтобы выйти в люди, — получение духовного звания. По окончании школы Гауф поступает в низшую теологическую семинарию, помещавшуюся в здании бывшего бенедиктинского монастыря в Блаубойрене. Обучение и содержание там были бесплатными. Строгий, почти монастырский устав, многочасовые занятия богословскими дисциплинами, скудная пища наводили на сравнение с тюрьмой, но и воспитывали привычку к работе. Монотонность жизни редко нарушалась недозволенным: курением и возлияниями. Прогулки по живописным окрестностям давали материал для последующего творчества.

В 1820 году Гауф сдает экзамен на богословский факультет Тюбингенского университета (Tubinger Stift). Начинается студенческая пора. Факультет когда-то славился своей профессурой и своими воспитанниками. Из его стен вышли Гегель, Шеллинг, Гельдерлин. Магистр Бункер из «Последних рыцарей Мариенбурга» называет его «питомником глубокой учености». Но в 20-е гг. слава его уже померкла, он стал обычным богословским учебным заведением.

Биографы мало сообщают об учебных занятиях будущего пастыря. По-видимому, не им принадлежало главное место в его университетской жизни. В памяти современников сохранился образ Гауфа-студента — стройного темноволосого юноши с ярко-синими глазами на бледном лице. Живой, общительный, увлекающийся, Гауф втягивается в деятельность буршеншафта. Интерес к общественной жизни пробудился у него еще в Блаубойрене, однако продолжался недолго. В университетские годы он активный участник собраний буршей, горячий оратор и даже почетный член буршеншафта.

Буршеншафт возник в 1815 году, сразу же за изгнанием Наполеона из немецких земель как патриотическая всегерманская студенческая организация, члены которой ратовали за введение конституции, за объединение страны, за обновление университетских порядков. Взгляды буршей, впрочем, не отличались ни единством, ни последовательностью. Юношеский энтузиазм с одинаковым пылом изливался в свободолюбивых речах и призывах, в занятиях гимнастикой и в ношении старонемецкого платья, фасон которого бурши заимствовали из соответствующих описаний в модных рыцарских романах. Каким бы невинным ни казалось теперь их либеральное свободомыслие, власти не только запретили их организацию, но и обрушили репрессии на наиболее активных ее членов и усилили гласный и негласный надзор за студентами.

Участие в студенческом движении хотя и определило антифеодальную и по сути своей демократическую ориентацию Гауфа, тем не менее не вызвало у него серьезного интереса к политической борьбе. После репрессий 1819 года буршеншафт постепенно утрачивает свою общественную роль, распадается на отдельные студенческие «компании». Членом одной из таких «компаний» был и Гауф.

Его первые стихотворные опыты восходят к университетским годам. Он сочиняет торжественные стихи для официальных собраний, застольные и насмешливые вирши, любовные стихотворения, иногда баллады. Крупным поэтическим дарованием он не обладал, но словом владел и в духе традиции охотно включал стихи в свои прозаические произведения. В 1824 году он издал в Штутгарте антологию «Военные и народные песни» (Kriegs-und Volkslieder). Она вышла анонимно. Наряду со стихотворениями других поэтов Гауф включил туда и солдатские песни собственного сочинения. Две из них, «Верная любовь» (позднее — «Солдатская любовь») и «Утренняя песнь рейтара», обрели широкую популярность.

Бурши ежегодно праздновали день победы при Ватерлоо; в этом событии они усматривали залог будущего освобождения родины. Здесь Гауф — пламенный оратор и вдохновенный стихотворец. Все его ценят за красноречие и любят за веселый нрав. Ни одно из студенческих развлечений не обходится без его участия: дальние экскурсии и загородные вылазки, катания на санках и танцевальные вечера, дружеские застолья и ночные серенады. Даже в проказах он неистощимый выдумщик. Члены его «компании» именовали себя «факелоносцами» (Feuerreiter) и носили красные штаны. Поэтому однажды Гауф выкрасил красной краской ноги каменного изображения св. Георгия, водруженного на высокой горе над Тюбингеном. Через несколько лет в своих «Фантазиях в погребке бременской ратуши», вспоминая тогдашнюю жизнь, он назовет ее «высокой, благородной, грубой, варварской и милой, дисгармоничной, музыкальной, отталкивающей и все-таки нежно-живительной».

Увлечение буршеншафтом было искренним, но недолгим. Ограниченность движения не укрылась от глаз начинающего писателя. В