Пирс, Поппер и методологический поворот*

Николас Решер Эволюционная эпистемология Поппера

Могут спросить: «Но почему же долговременное признание гипотезы, ее простое выживание в научно-исследовательском сообществе должно означать ее истинность!» На это есть только один убедительный ответ: термин «выживание» означает выживание в ходе проверки; гипотеза успешно выдержала все эксперименты или наблюдения, направленные на то, чтобы доказать ее ошибочность. Взгляд Пирса на выживание как пробный показатель истинности (probatively truth-indicative) основан на протопопперианском представлении о том, что наука обязана прилагать усилия к опровержению принятых гипотез, так что выживание конкретной гипотезы в течение длительного времени указывает на ее приемлемость [1 (87)]. Слабое место такого подхода заключается в том, что всегда остается слишком широкий спектр пока еще не опровергнутых взаимоисключающих возможностей, чтобы выживаемость на данный момент могла служить безусловным показателем истинности. Когда гипотезы или теории возникают быстрее, чем удается их испытывать и опровергать, факт неопровергнутости гипотезы на данный момент очень мало говорит о праве этой гипотезы на истинность. Ключевая роль абдуктивного таланта в теории Пирса заключается именно в том, чтобы способствовать разрешению такого рода трудностей.

Воззрения Пирса на эти проблемы эволюционной эпистемологии в значительной мере проясняются при более детальном сравнении их с соответствующими взглядами Поппера.

В книге К. Р. Поппера «Объективное знание»¹ излагается один из наиболее разработанных и влиятельных современных вариантов эпистемологического дарвинизма в эволюционной модели развития науки. Когнитивный

* Rescher Nicholas. Peirce, Popper and the Methodological Turn // Rescher Nicholas. Peirce's Philosophy of Science, ch.2, part 2. University of Notre Dame Press. Notre Dame, London, 1978, pp. 51-63, 106-109. В русском переводе убрана нумерация трех публикуемых разделов книги Н.Решера. В оригинале они соответственно нумеруются как 5, 6 и 7.

дарвинизм Поппера направлен в особенности на анализ теорий и гипотез с точки зрения их «способности к выживанию при проверках» (OK, p. 19). Гипотезы возникают как возможные варианты ответов в контексте, заданном проблемными вопросами (problem-questions). Экспериментальная проверка таких гипотез с целью их опровержения создает для них процесс «отбора». Основная идея попперовской эволюции гипотез требует такого механизма когнитивного варьирования и отбора гипотез «методом проб и исключения ошибок» (OK, p. 70) [2 (88)].

Динамика предложенного Поппером процесса эволюции следует циклической схеме развития: от исходной проблемы — к пробной теории — к исключению ошибок — к уточненной проблеме — к уточненной пробной теории и так далее. «При этом я опираюсь на неодарвинистскую теорию эволюции, но в новой формулировке, в которой "мутации" интерпретируются как более или менее случайная игра проб и ошибок, а "естественный отбор" — как некоторый способ контролировать ее путем устранения ошибок» (OK, р. 242 [ЛиРНЗ, с. 538-539]). Процедура поиска путем проб и ошибок, упомянутая здесь, слепа и практически случайна. По Попперу, между Эйнштейном и амебой, с точки зрения эпистемологии, различие не столько качественное, сколько количественное, ибо «используемые ими методы почти случайных или облакоподобных (cloud-like) проб и ошибок по сути своей не так уж и различны» (OK, p. 247 [ЛиРНЗ, с. 544-545]). Ключевое различие между ними лежит в сфере реагирования на решения: в отличие от амебы, Эйнштейн «подходил к своим собственным решениям критически» (OK, p. 247 [ЛиРНЗ, с. 543]) и сознательно подвергал их проверке с целью опровержения. В результате такого отбора гипотез методом исключения, «наше знание в каждый конкретный момент состоит из гипотез, проявивших на данном этапе свою (сравнительную) способность выжить в борьбе за существование в конкурентной борьбе, в ходе которой устраняются нежизнеспособные гипотезы» (OK, р. 261) [3(89)].

Модель научного исследования, предложенная Поппером, основана на сочетании трех основных утверждений:

1. По каждому конкретному научному вопросу в принципе возможно бесконечное число гипотез.

2. Наука развивается путем исключения гипотез методом проб и ошибок.

3. Этот процесс исключения индуктивно слеп: человек не обладает индуктивной способностью отличать хорошие гипотезы от плохих — отличать многообещающие гипотезы от малообещающих, внутренне более правдоподобные от внутренне менее правдоподобных — и нет никаких причин считать, что предлагаемые или рассматриваемые гипотезы в чем-то превосходят те гипотезы, которые не рассматривались. На каждом этапе мы вынуждены вслепую, наугад, наощупь выбирать (search) среди возможных вариантов.

Однако тут возникают нежелательные последствия. Как только мы соединим вместе эти предпосылки, мы уничтожим всякую надежду понять

212 Николас Решер

успехи познавательных усилий человека. Все достижения человеческой науки, ее исторически доказанная способность успешно выполнять свою работу и получать если и не истинные, то в каком-то смысле близкие к истине результаты становятся совершенно необъяснимыми. В самом деле, наука превращается в случайность поистине чудесного масштаба, столь же маловероятную, как если бы некто случайно угадал номер телефона знакомого одного из своих друзей.

Поппер глубоко (и с явной гордостью) привержен этому следствию своей теории. Для него успехи науки — нечто случайное, в буквальном смысле чудесное (OK, p, 2Ö4) и абсолютно необъяснимое: «Все же, даже в предположении (которое я разделяю), что наши поиски знаний пока что весьма успешны и что мы теперь кое-что знаем о нашей Вселенной, этот успех представляется удивительно (miraculously) маловероятным и потому необъяснимым, поскольку ссылки на бесконечный ряд чудесных случайностей — не объяснение. (Полагаю, лучшее, что мы можем сделать, — исследовать почти невероятную историю эволюции этих случайностей, от сотворения химических элементов до сотворения организмов.)» [4 (90)].

Исходя из предпосылок попперовской теории науки, на вопрос, почему наука достигла таких успехов, — на попытку найти такое понимание природы мира и природы человеческой технологии познания, которое могло бы объяснить, почему наши усилия овладевать знаниями оказываются столь успешными, — приходится ответить лишь безапелляционным ignorabimus² таинства, не подлежащего раскрытию (intrinsic mystery).

Вместе с тем, как подчеркивает сам Поппер (OK, p. 29-30), открытие истины есть идеал, управляющий процессом исследования. Как же в таком случае попперовский процесс исключения ошибок может оправдать нашу уверенность в том, что реальный ход наших исследований, пусть медленно и не очень уверенно, приближает нас к этому идеалу истины? «Мы испытываем [теории, гипотезы] на истинность (we test for truth), — утверждает Поппер, — путем исключения всего ложного». Это, очевидно, применимо лишь к теории с ограниченными возможностями. (Можно исключать бесконечное число возможных решений проблемы, скажем, все нечетные целые числа в качестве решений диофантовой проблемы, настоящим решением которой является число восемь, — нисколько не приближаясь при этом к истине.) Стоит нам допустить (и на этом многократно настаивает Поппер), что все реально рассматриваемые гипотезы — всего лишь несколько рыбок, выловленных из бесконечного океана, всего лишь отдельные примеры из бесконечного множества возможных гипотез, которые нам и в голову не приходили, причем ни одна из них prima facie³ ни в чем не уступает тем, которые у нас возникли [5 (91)], — как все понятие поиска истины путем исключения ошибок теряет смысл. Если из данного пункта исходит бесконечно много дорог, то нет причин предполагать, будто, исключив одну

Ignorabimus (лат.) — не знаем. — Прим. перев.

Prima facie (лат.) — на первый взгляд. — Прим. перев.

Пирс, Поппер и методологический поворот 213

или две (или п) из них, мы хоть на йоту приблизимся к обнаружению той дороги, которая ведет к желанному пункту назначения.

Вся эта попперовская концепция, разумеется, держится лишь на донкихотски-демократическом представлении о том, что все возможные гипотезы изначально равны между собой, что наш процесс выбора является ни в коей мере не осмысленным, а совершенно случайным, что мы не должны утверждать, будто есть основания считать предлагаемые для серьезного рассмотрения гипотезы более многообещающими, чем другие. Короче говоря, мы должны отказать человеческому интеллекту в праве претендовать на индуктивное мышление, на какую бы то ни было способность выделить те из числа возможных гипотез, которые (с большой вероятностью) являются более многообещающими, чем остальные.

Однако если мы не можем считать, что метод исключения гипотез сужает поле реальных возможностей, весь этот процесс исключения становится бессмысленным с точки зрения проверки. Техника исключения ошибок в состоянии служить попперовской цели приближения к истине только в том случае, если мы примем не-попперовский подход к человеческому интеллекту как к обладающему пирсовой «абдуктивной» способностью достаточно хорошо отбирать гипотезы для проверки, иначе говоря, если мы не будем ограничивать процесс исследования слепым методом проб и ошибок.

Поппер открыто и подчеркнуто настаивает на том, что «никакая теория познания не должна пытаться объяснить, почему нам удается что-то успешно объяснить» (OK, p. 23). И все же он никак не показывает, что неизбежность подобного самоотречения заложена в природе вещей, — безусловно, только это могло бы оправдать и заставить нас принять столь неудобоваримую и противоречащую нашей интуиции доктрину. Трудно преувеличить неудовлетворительный характер этой позиции. Она не способствует решению основной и главной задачи всякой объяснительной теории: «спасти явления», представив для них многообещающее объяснение.

Адекватная философская теория рациональности нашего научного знания о мире должна сочетать теорию природы и теорию исследования таким образом, чтобы объяснение успехов науки стало прямым и естественным результатом их объединения. Лучшее, что Поппер может предложить, — это мысль о том, что наши усилия приобрести сведения о мире путем научных исследований могут оказаться успешными: «То, что мы не можем представить оправдание (justification) своих догадок [то есть научных гипотез и теорий], не означает, что мы не можем угадать истину; некоторые из наших гипотез вполне могут оказаться истинными» (OK, p. 30). О способности научного исследования дать верную картину действительности он говорит так: «не будет неразумным надеяться на это, пока мы живы и вынуждены действовать и принимать решения» (OK, p. 101) [6 (92)]. При поиске истины обнаружение чего-то, что «вполне может оказаться верным», — не повод для торжества; тут скорее попахивает поражением, нежели успехом. Надежды, «которая не является неразумной», на адекватность науки явно маловато: нужна разумная уверенность (reasonable assurance). He требуя стопроцентной гарантии, мы

214 Николас Решер

хотим получить хотя бы разумную уверенность в том, что научный подход к решению проблем познания фактов — лучший из возможных.

Таким образом, модель роста научного знания, по Попперу, — путем опровержения научных гипотез слепым методом проб и ошибок — в корне ущербна (crucially deficient); она, бесспорно, не в состоянии объяснить существование, не говоря уже о темпах, научного прогресса. А ведь темпы и структура научного прогресса, несомненно, входят в число основных явлений, которые любая адекватная теория научного познания должна быть в состоянии объяснить. Всякая теория, утверждающая, что следует обходить mi вопросы, провозглашает свою собственную неадекватность.

Рассмотрим близкую ситуацию. Виталисты — противники строгого дарвинизма — традиционно выдвигали возражение, что эволюция слишком быстро и точно создала столь эффективные для выживания инструменты, как, например, человеческий глаз. Они отрицают, что процесс развития может полностью определяться естественным отбором на материале случайных отклонений. В соответствии с этим, начиная с «творческого эволюционизма» Анри Бергсона, виталисты всегда утверждали, что модель процесса эволюции путем случайных отклонений и естественного отбора не дает адекватного объяснения скорости эволюции, и настаивали на том, что необходимо действие какого-то жизненного принципа, чтобы двигать эволюцию с нужной скоростью и в нужном направлении. В случае биологической эволюции это возражение, конечно, не выдерживает критики. Все данные указывают на то, что реальный временной диапазон достаточно велик для действия неодарвинистских механизмов мутации и видового отбора. Вместе с тем ситуация с эволюцией научных теорий является совершенно иной. Существует слишком много возможных гипотез, чтобы перебрать их все чисто индуктивным слепым методом проб и ошибок. Если бы это был единственный источник наших исследований, поистине потребовалось бы нечто, граничащее с предустановленной гармонией между научными догадками и естественным ходом вещей, чтобы позволить нам продвинуться так далеко за такой недолгий срок истории человечества [7 (93)].

В результате Поппер оказывается перед убийственной дилеммой: процесс дарвинистского отбора должен действовать среди всех мыслимых (теоретически возможных) теорий или же среди всех выдвинутых (реально рассматриваемых) теорий. Если, выбрав второе, он будет исходить из предположения (по сути своей, безусловно, привлекательного и правдоподобного), что дарвинистский отбор действует в отношении реально выдвинутых и действительно рассматриваемых вариантов, то обойти сложный момент объяснения значительного прогресса в пределах ограниченного промежутка времени можно будет, только если допустит^ наличие способности эффективного выдвижения гипотез, только если признать за человеком некую способность к индуктивному мышлению, так что реально выдвигаемые гипотезы с большой вероятностью окажутся среди более совершенных вариантов. (Как показывает пример с раскрытием шифров, талантливая догадка о принципах заложенной в шифр регулярности может сократить до разумных размеров время поиска, на который при случайном методе проб и ошибок потребовался

Пирс, Поппер и методологический поворот 215

бы астрономический период времени.) Поппер при своей широко известной антипатии к каким бы то ни было индуктивно-конфирмационистским⁴ тенденциям, разумеется, проявляет подчеркнутое нежелание допустить возможность подобного индуктивного таланта выдвижения сравнительно более совершенных гипотез. В результате вышеупомянутая дилемма загоняет его в другую крайность, навьючивая на его механизм проб и ошибок необходимость справляться со всем диапазоном всех мыслимых вариантов теорий, в результате чего он попадает в ловушку проблемы ограниченности запаса времени и рационально не объяснимых темпов научного прогресса.

Роль проб и ошибок

Эту критику попперовской теории эволюции знания на основе слепого, действующего на ощупь метода проб и ошибок Пирс предвосхитил не только в ее общей тенденции, но и в деталях. Пирс настаивает на том, что метод проб и ошибок не может адекватно объяснить существующие факты и что следует признать за человеческим интеллектом способность тянуться в сторону истины (истинотропизм)⁵.

Вот соответствующее утверждение Пирса: «Истиннным высказываниям (truths) в среднем верят чаще, чем ложным. В противном случае, учитывая, что существуют мириады ложных гипотез для объяснения любого конкретного явления на одну-единственную истинную (или, если угодно, на каждую истинную) гипотезу, первый же шаг к подлинному знанию граничил бы с чудом» (СР, 5. 431 [1905]).

Детальная аргументация Пирса в этой связи заслуживает довольно длинной цитаты:

«Как, однако, получается, что на всю эту истину проливает свет процесс, в котором нет ничего обязательного и даже нет никакой тенденции к обязательности? Это что — случайность? Подумайте о множестве теорий, которые можно было бы предложить в поисках истины. Физик в своей лаборатории натыкается на какое-то новое явление. Откуда он знает, что оно не связано с расположением планет или, может быть, с тем, что год назад в это самое время вдовствующей императрице Китая случилось выговорить некое слово, одаренное мистической силой, или с присутствием какого-то невидимого джинна? Подумайте о том, сколько триллионов триллионов гипотез можно было бы высказать, из которых истинна только одна; и все-таки после двух-трех, самое большее — дюжины догадок физик почти без промаха попадает на правильную гипотезу. С помощью случая он, вероятно, не сделал бы этого и за все время, прошедшее с тех пор, как Земля затвердела. Вы можете сказать мне, что сначала люди прибегали к астрологическим и магическим гипотезам и лишь постепенно узнали некоторые общие законы природы, в соответствии с которыми физик ищет объяснение своего явления в четырех стенах своей лаборатории. Однако если посмотреть на дело пристальней, это объяснение мало что объясняет. Взглянем на вещи шире. Человек занимается

⁴ От confirmation (англ.) — подтверждать. — Прим. ред. По аналогии с фототропизмом — способностью тянуться в сторону света. — Прим, перев.

216 Николас Решер

научными проблемами не более двадцати тысяч лет. Пусть этих лет будет в десять раз больше — все равно это даже не одна стотысячная доля того времени, которое — как можно было бы ожидать — понадобилось бы ему, чтобы случайно наткнуться на свою первую научную теорию.

Вы можете придумать то или другое замечательное психологическое объяснение этой ситуации. Однако позвольте мне сказать вам, что вся психология в мире не сдвинет со своего места логическую проблему. Я мог бы потратить часы на рассмотрение этого вопроса. Я вынужден пройти мимо него.

Вы можете сказать, что тут что-то объясняет эволюция. Я не сомневаюсь в том, что в этом случае речь идет именно об эволюции, однако что касается объяснения эволюции случайностью — на это просто не хватило бы времени.

Каким бы способом человек ни приобрел свою способность предугадывать (divining)⁶ пути природы, это, конечно, было не с помощью сознательно контролируемой и критической логики. Даже сейчас он не может сколько-нибудь точно указать основания своих самых удачных догадок. Мне представляется, что лучшим описанием этой логической ситуации — самым свободным от всяческих сомнительных привходящих соображений — будет сказать, что человек одарен некоторой способностью усмотрения, инсайта (insight) природы, не настолько сильной, чтобы он чаще мог быть правым, чем ошибался, но достаточно сильной, чтобы ошибаться не чрезмерно чаще, чем оказываться правым. Я называю это усмотрением, потому что эту способность надо отнести к тому же классу операций, что и суждения восприятия (perceptive judgments). В то же время по своему общему характеру она совпадает с инстинктом, напоминая инстинкт животных тем, что настолько превосходит обычные возможности нашего разума (reason) и направляет наши действия так, как если бы мы владели фактами, полностью недоступными для наших чувств. Напоминает инстинкт она и малой подверженностью ошибкам: действительно, хотя она и ошибается чаще, чем оказывается права, но относительная частота, с которой она оказывается права, в целом представляет собой самую удивительную черту нашей человеческой конституции» (СР, 5. 172-173 (1903)) [8 (94)].

В другом месте Пирс далее развивает эту мысль:

«Подумайте о соображениях, поддерживающих ожидание того, что данная гипотеза может оказаться истинной. Они бывают двух видов — чисто инстинктивные (purely institutive) и основанные на рассуждении (reasoned). Что касается инстинктивных соображений, я уже указывал, что согласно первичной гипотезе, лежащей в основе всякой абдукции, человеческий разум (mind) родствен истине в том смысле, что за конечное число догадок он попадает на правильную гипотезу... От^ инстинктивных мы переходим к тем признакам истинности гипотезы, которые основаны на рассуждении... Очень поучительна игра в 20 вопросов. В этой игре кто-то задумывает предмет, реальный или воображаемый, хорошо известный всем образованным людям. Остальные

От divine (англ.) — предугадывать, предсказывать. Видимо, Пирс в данном случае имеет в виду и другое значение слова divine — божественный, пророческий, и поэтому его утверждение о способности человека искать истину там, где она находится, означает, что человек может пророчески предугадывать место, где пребывает истина. — Прим. перев. и ред.

Пирс, Поппер и методологический поворот 217

имеют право задать двадцать вопросов, на которые можно ответить "Да" или "Нет", с тем, чтобы отгадать задуманное — если смогут. Если вопросы задаются искусно, задуманный предмет неизменно будет отгадываться; однако если задающие вопросы дадут сбивать себя с пути блуждающему огоньку первого попавшегося предубеждения, они почти столь же неизбежно проиграют. Постоянный успех хороших "вопрошателей" основан на том обстоятельстве, что все множество общеизвестных предметов не достигает миллиона. А потому, если каждый вопрос будет делить число остающихся возможностей ровно пополам, так чтобы ответы "да" и "нет" были равновероятны, загаданный объект может быть однозначно опознан в множестве 2²⁰ элементов. И поскольку логарифм 2 равен 0,30103, логарифм двадцатой степени двойки будет 6,0206, что примерно равно логарифму числа 1000000 (14-0,02 х 2,3)(1 +0,0006 х 2,3), или более одного миллиона сорока семи тысяч, то есть больше чем все количество предметов, из которых мог быть сделан выбор. Таким образом двадцать искусных гипотез могут достичь того, чего могут не достичь двадцать тысяч глупых вопросов. Секрет этого дела заключен в продуманности (caution), с которой мы разбиваем гипотезу на мельчайшие логические компоненты, выдвигая их лишь по одной за раз. Какой мир бесплодных споров и бестолковых (confused) экспериментов можно было бы сберечь, если бы исследователи руководствовались этим принципом...» (СР, 7. 220 [с. 1901]).

С проницательностью судьи Пирс точно определяет критический момент: эволюционная модель, основанная на случайном методе проб и ошибок в отношении возможных гипотез, просто не может адекватно работать в пределах реального (или, может быть, даже вообще возможного) промежутка времени [9 (95)]. Он ставит блестящий диагноз слабого места теории. Однако какое лечение он предлагает?

Как мы уже видели, сам он в ответ выдвигает теорию абдуктивного таланта, основанного на познавательном инстинкте, развившемся за тысячелетия взаимодействия между разумом и более обширной областью природы. Очевидно, такое обращение к инстинкту — сомнительное с философской точки зрения средство. Существует ли более удобоваримая альтернатива?

Инстинктивный (Instinctival) дарвинизм против методологического дарвинизма

Один-единственный пункт, в котором может оказаться разумным отойти от точки зрения Пирса, — это открыто и решительно заменить его призыв к использованию несколько загадочной способности к усмотрению или инстинкт т методологию исследования и обоснования (substantiation). При таком подходе деятельность по выдвижению гипотез происходит под управлением эвристических методических принципов, с использованием уже апробированных методов, которые, в свою очередь, сформировались в процессе научных исследований, проводимых методом проб и ошибок. Представляется разумным исходить из того, что научное открытие (или, по крайней мере, научное предположение) руководствуется рациональными принципами поиска — принципами, основанными на методе, а не на инстинкте. Таким образом, мы сохраняем пирсово обращение к правдоподобию (plausibility), но коренным образом меняем основу, на которой это правдоподобие зиждется.

218 Николас Решер

Гипотезы не создаются ex nihilo⁶ методом случайного выбора наугад; они строятся на подобающей методологической основе. Они возникают не из случайных сочетаний, а путем прослеживания в эмпирических данных некой общей схемы. Без такого методологического руководства мы были бы вынуждены обратиться к «методу», который представляет собой, по сути, отсутствие метода, как бы «метод последней крайности» — просто случайный поиск среди имеющихся возможностей. И как раз здесь вступают в силу методологические, регулятивные и процедурные соображения [10 (96)]. Мы не можем на каждом этапе исследования принимать на равном основании весь спектр логически допустимых возможностей. Конечно, мы не можем заведомо исключать «неправдоподобные» («implausible») кандидатуры, поскольку принципы аналогии и согласованности по своему действию лишь предположительны. Такая познавательно конструктивная (constitutive) позиция была бы неоправданна. Вместе с тем мы можем принять познавательно регулятивный подход, предполагающий, что некоторые возможности («правдоподобные» на основании сохранившихся аналогий) могут считаться более достойными серьезного рассмотрения.

В действительности переход от инстинктов к методам, то есть к методам обоснования гипотез, позволяет нам сочетать оба рассматриваемых подхода. Мы избегаем оккультизма, опираясь на методологическом уровне строго на механизм проб и ошибок в познании, и мы избегаем рационального бессилия, проявляющегося в неспособности объяснить реальный ход научного прогресса. Сочетая модель научения методу, основанную на использовании слепых проб и ошибок на ощупь, с моделью научения гипотезам, основанной на применении методов, мы можем пользоваться благами обеих моделей [11 (97)]. Мы можем принять модель прогресса познания, основанную на чистом механизме проб и ошибок, но, чтобы она стала применимой к реальности, мы переориентируем ее с гипотез (теорий) на методы отбора гипотез. Это позволит объяснить большую скорость научного прогресса непосредственно методологическим путем. Итак, при нашем подходе вопрос методологии оказывается связующим звеном между действием механизма проб и ошибок и принятием (espousal) фактуальных гипотез.

Может возникнуть следующее возражение. Процесс разумного отбора подразумевает эволюционную модель, в которой сущностная адекватность выбранных гипотез коррелирована с историческим выживанием. Однако ведь люди не настолько рациональны, у них бывают моменты аберраций и нерациональных действий. Не могут ли такие формы поведения быть избирательно более благоприятными для выживания ложных гипотез, нежели истинных? Не может ли процесс эволюции познания отклониться от истины, и не может ли исказиться наше чувство правдоподобия? Пирс, безусловно, признавал такую возможность: «Логичность в практических вопросах... это самое полезное качество, каким может обладать животное, и, следовательно, оно может быть результатом естественного отбора. Однако вне этих рамок, вероятно, для животного будет более благотворным, чтобы его ум наполняли приятные и воодушевляющие образы, вне зависимости от их истинности;

Ex nihilo (лат.) — из ничего. — Прим. перев.

Пирс, Поппер и методологический поворот 219

таким образом, в отношении не имеющих практической важности предметов естественный отбор может иногда давать мысли ложное направление» (СР, 5. 366 [с. 1877]) [12(98)].

Как бы то ни было, предлагаемый нами методологический и регулятивный подход к правдоподобию предохраняет нас и от таких ложных движений. На уровне личных мнений (beliefs) «приятные и воодушевляющие образы» действительно могут получить импульс, способствующий их выживанию, но систематический метод исследований успешно устраняет эту неприятную возможность. Такой метод по самой своей синоптической природе должен глубоко пронизывать всю сферу прагматической эффективности.

В целом высказанные соображения предлагают возможную и многообещающую альтернативу пирсовской трактовке ключевого вопроса об абдук-тивном таланте. Такой талант теперь может быть представлен не как исторически развившийся инстинкт создания приближающихся к истине гипотез, а как исторически развившаяся методология руководства поиском гипотез, успешно объясняющих имеющиеся данные. Такой подход подразумевает преобразование инстинкта отбора гипотез в «логику», или методологический орган построения гипотез [13 (99)]. Этот переход от инстинктивного и биологического к методологическому, основанному на определенной культуре процессу отбора гипотез позволяет сохранить все преимущества подхода Пирса и при этом избежать его сомнительной опоры на довольно-таки загадочный инстинкт [14 (100)].

Примечания*

1. (87). Позиция Пирса изящно сформулирована следующим образом:

«Большая ошибка думать, будто ум работающего ученого переполнен утверждениями, если и не доказанными так, что исключается всякое разумное сомнение, то, по крайней мере, в высшей степени вероятными. Напротив, у него возникают гипотезы, неправдоподобные почти до дикости, к которым он какое-то время относится с величайшим почтением. Почему он так поступает? Просто потому, что всякое научное утверждение может быть в любой момент опровергнуто и отброшено. Гипотеза — это нечто, что кажется правдоподобным и может быть истинным, но может быть подтверждено или опровергнуто при сравнении с фактами. Самая лучшая гипотеза, то есть наиболее привлекательная для исследователя, — это та, которую легче всего опровергнуть, если она ложна. Это существенно перевешивает пустячное достоинство правдоподобия, ибо что такое, в конце концов, правдоподобная (likely) гипотеза? Это гипотеза, которая соответствует нашим предвзятым понятиям. Однако они могут быть ошибочными. Именно за ошибками прежде всего охотится ученый. А если гипотезу можно легко и быстро устранить, расчистив место для главного сражения, то это огромное достижение» (Collected Papers of Charles Sanders Peirce / Ed. by Hartshorne Charles, Weiss Paul and Burks Arthur. 8 vols. Cambridge, Mass.: Harvard Universuty Press, 1931-1958, vol. 1. 120 [приблизительно 1896]. В дальнейшем сокращенно обозначается как СР с указанием тома, номера цитируемого фрагмента и года или приблизительного года написания — буква «с» в скобках (от лат. circa — приблизительно, около)). И еще:

«Очень серьезная ошибка — придавать большое значение изначально предполагаемому правдоподобию (likelihood) гипотез, кроме как в самых исключительных случаях, потому что правдоподобие — понятие субъективное и настолько малозначимое, что внимание к нему в конечном итоге не окупается, если учесть, сколько замечательных возможностей можно из-за

* Мы нумеруем примечания Решера с номера 1 по номер 14 и при этом сохраняем в скобках нумерацию, которая имеется в английском оригинале книги Н. Решера. — Rescher Nicholas. Peirce's Philisophy of Science. University of Notre Dame Press, 1978.— Прим, перев. и ред.

220 Николас Решер

этого упустить. Следует испытывать каждую гипотезу, пытаясь на ее основе строить прогнозы, поддающиеся проверке» (СР, 5. 599 [1903]).

Заметьте, что эти замечательные пассажи были написаны около 1900 г. Чарльзом Сандерсом Пирсом, а не Карлом Поппером целое поколение спустя.

2. (88). Это обращение к механизму проб и ошибок как к основной модели научного метода не является исключительным достоянием попперианизма. Так, например, Стивен Пеппер также утверждал, что «индуктивные методы экспериментальной науки представляют собой, по сути, систематизированный метод проб и ошибок» и на этом основал весьма изощренную дарвинистскую модель познания (а также теорию ценностей (value)). Рекомендуем обратиться к его книге: Pepper Stephen С. The Sources of Value. Berkley and Los Angeles, 1958, из которой взята приведенная цитата (р. 106). Замечательно уместно ударение на понятии слепоты вместо случайности. Из теории информации известно, что, например, при идеальной игре в Двадцать вопросов — так, чтобы каждый ответ «да» или «нет» давал участнику один бит информации, — то двадцати бит было бы достаточно, чтобы идентифицировать 2 в двадцатой степени объектов-кандидатов (то есть более миллиона). Однако в этом случае требуется, чтобы в вопросах не было ничего случайного — необходимы огромные «предварительные (background) знания» для точного деления информационного пространства на каждом шаге игры. Для эффективности исследования «вслепую» нужно, чтобы оно относилось не более чем к мельчайшей доле всей области познания. Здесь для результативности требуется дьявольски тонкое применение «индуктивного таланта», которого Поппер совершенно не переваривает.

3. (89). В книге Поппера «Objective Knowledge» сделан упор на подобную мутациям случайность или почти случайность («более или менее случайная игра проб и ошибок», «почти случайные или облакоподобные способы продвижения методом проб и ошибок»), от которого Поппер отказался в одной из своих работ, опубликованной в 1974 г., — см. Popper Karl R. Campbell on Evolutionary Theory of Knowledge // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by Schilpp P.A. Open Court Publishing, La Salle, 1974, p. 1055-1065 (русский перевод см. в настоящем издании). В этой статье Поппер писал: «Это понятие "слепоты" проб при использовании метода проб и ошибок представляется мне важным шагом вперед по сравнению с ошибочной идеей случайных проб» (стр. 1062, см. также стр. 150 настоящего издания).

4. (90). Popper Karl R. Objective Knowledge. Oxford, 1972 (OK, p. 28).

5. (91). В этом случае имеется существенное отличие от дарвиновской эволюции. У Дарвина не было необходимости включать в свою теорию единорогов и объяснять, почему их не существует, хотя он объяснил, почему вымерли динозавры.

6. (92). Сравните с очень похожим мнением Пирса:

«Логика [с точки зрения успеха исследования] гарантирует только надежду, а не убежденность (belief)... Когда мы обсуждаем беспокоящий нас вопрос, мы надеемся, что по этому поводу возможно установить некую истину и что обсуждение не будет продолжаться вечно и безрезультатно» (СР, 2. 113 {с. 1902]). И еще:

«Всех приверженцев науки воодушевляет радостная надежда, что процесс исследования, если проводить его достаточно упорно, даст единственно верное решение для каждого вопроса, к которому его применят» (СР, 5. 407 [1878]).

Вместе с тем несмотря на поверхностное сходство позиция Пирса совершенно иная, нежели позиция Поппера. С точки зрения Пирса, мы можем получить и уже имеем эмпирические данные, свидетельствующие о том, что наши исследования сходятся к истине (convergence of inquiry), то есть если логика предлагает нам лишь надежду, то наука может пойти дальше и показать, что эта надежда оправданна (is warranted), ее можно «ретроспективно переобо-CHOBaTb(revalidate)», как это я сформулировал в другой своей работе (Rescher N. Methodological Pragmatism. Oxford, 1977). По Попперу, эта надежда так и остается неоправданной.

7. (93). Эти жалобы на «недостаток времени» напоминают возражения, которые Уильям Томсон (лорд Кельвин) некогда выдвигал против теории эволюции Дарвина. В своем президентском обращении к Британской Ассоциации в 1871 г. он упрекал эту теорию в том, что ее механизм естественного отбора «слишком похож на лапутианский способ изготовления книг и не учитывает в достаточной мере постоянного руководства и управления этим процессом со стороны высшего разума...» Хотя в случае биологической эволюции это возражение может считаться неуместным, в случае познавательной эволюции ситуация совершенно иная. Интересное описание спора о достаточности запаса времени между физиками, с одной стороны, и биологами и геологами, с другой, можно найти в работе: Brush S. Thermodynamics and History // The Graduate Journal, vol.2, 1969, pp, 477-565.

Пирс, Поппер и методологический поворот 221

8. (94). Сравните со следующим отрывком из Пирса:

«Природа — это сборище фактов, более обширное и менее упорядоченное, чем данные поголовной переписи, и если бы человек, подступаясь к ней, не был вооружен особой способностью угадывать истину, сомнительно, чтобы за десять или двадцать тысяч лет существования человечества его величайшие умы могли бы достичь того объема знаний, которым располагает сейчас последний идиот» (СР, 2. 753 [1883]).

9. (95). Этот момент необходимо подчеркнуть. Большинство из тех пишущих об индукции, кто считает, что человеку свойственна (или может у него развиться) способность к индукции, настаивают на этом ради утверждения, что наши предположения имеют ненулевую априорную вероятность, требуемую для нужд байесианской аргументации. Пирс видит, что это необходимо также для рационального объяснения относительно высоких темпов научного прогресса. Об этом аспекте мысли Пирса см. в книге: Sharpe Robert. Induction, Abduction and the Evolution of Science // Transactions of the Charles S. Peirce Society, vol.6, 1970, pp. 12-33.

10. (96). Эту проблемную область, пожалуй, лучше других теоретиков познания разработал Герберт А. Саймон. Рекомендуем обратиться к его статье Simon Herbert A. Does Scientific Discovery have a Logic // Philosophy of Science, vol.40, 1973, pp.471-480, где даны ссылки на другие его работы. Вот одно из ключевых утверждений Саймона: «Чем сложнее и новее поставленная проблема, тем больший объем проб и ошибок, вероятно, потребуется для ее решения. В то же время метод проб и ошибок действует не совсем случайно или вслепую; в действительности его избирательность очень велика» (Simon Herbert A. The Sciences of the Artificial, Cambridge, Mass., 1969, p. 95. Русский перевод: Саймон Г. Науки об искусственном. М., 1970, с. 115). Изучение компьютерных моделей процессов человеческого познания и открытий выявило действие по существу регулирующей методологической эвристики. Принципы, на которых она основана (такие, как приоритет преобразований, повышающих «сходство», или «подобие» (similarity) при решении задач), как тезисы (theses) явно неверны (они являются эвристическими «фикциями» в смысле Г.Файхингера⁸), но оказываются методологически эффективными.

11. (97). Таким образом, методологический подход может претендовать на решение вопроса, прозорливо поставленного Д. Т. Кэмпбеллом:

«Поппер отверг общепринятую веру в "случайные" открытия в науке, потому что она разделяет индуктивистскую веру в прямое обучение фактически на результатах опыта... Этот вопрос, как и более общая проблема детального объяснения того, каким образом естественный отбор научных теорий совместим с догматической эпистемологией слепых вариаций и избирательного сохранения, остаются на будущее задачами первостепенной важности» (Campbell D. T. Evolutionary Epistemology // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by Schupp P.A. La Salle, 1974, p.436; русский перевод — в настоящем издании, с. 109).

Предлагаемая мною теория создает естественную основу для сочетания процесса естественного отбора на уровне теории с эпистемологией слепого варьирования и избирательного сохранения на уровне методов.

12. (98). По поводу более широких аспектов воззрений Пирса на эволюцию см. книгу Gouge Thomas F. Pierce's Evolutionism After Half a Century // Studies in the Philosophy of Charles Sanders Pierce. Second Series / Ed. by Moore Edward C. and Robin R.S. Amherst, 1964.

13. (99). Понятие такой развивающейся в настоящее время методологии открытия (или «логики открытия») само по себе вполне созвучно идеям Пирса (см. СР, 2, 108 [с. 1902].) О некоторых современных достижениях в этом направлении, которые, я не сомневаюсь, были бы восприняты им как родственные, можно прочесть в книге Hanson. Norwood R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, и в его имевшей большой резонанс статье 1961 г. Hanson, Norwood R. Is There a Logic of Discovery // Current Issues in the Philosophy of Science / Ed. by Feigl H. and Maxwell G. Vol.1. New York, 1961. Важный вклад в исследование этой области внесли работы Герберта А.Саймона — см. Simon, Herbert A. Thinking by Computers (Мышление посредством компьютеров) и Scientific Discovery and the Psychology of Problem Solving (Научные открытия и психология решения проблем) // Mind and Cosmos / Ed. by Colodny R.G. Pittsburgh, 1966; Newell Alan and Simon H.A. Computer Simulation and Human Thinking. New York, 1961.

14. (100). Некоторые направления мысли этой главы более полно развиты в книге автора — Rescher N. Methodological Pragmatism. Oxford, 1977.

Файхингер Ганс (Vaihinger Hans, 1852-1933) — немецкий философ, развивавший философию Канта в духе прагматизма. В его философии «как если бы» (нем. als ob, англ, as if) основополагающую ^оль играют «фикции», такие как материальный мир, нравственный закон или Бог: человеку предлагается жить и действовать так, «как если бы» эти фикции действительно существовали. — Прим. перее.

Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Часть I. Юджин Фримен. Чарльз Пирс и объективность в философии Часть II. Генрик Сколимовский. Карл Поппер и объективность научного

знания Часть III. Юджин Фримен, Генрик Сколимовский. Пирс и Поппер —

сходство и различия