Часть II. Карл Поппер и объективность научного знания

1. Попперовская проблема

«Мы не изучаем какой-то предмет, мы изучаем проблемы... Я не понимаю, чем может быть привлекательна философия без проблем... Только если он [человек, изучающий философию] понимает современную проблемную ситуацию в науке, он сможет, знакомясь с сочинениями великих философов, понять, что они пытались решать конкретные насущные задачи... В философии метод не имеет значения; любой метод имеет право на существование, если он приводит к результатам, поддающимся разумному обсуждению. Важен не метод и не техника, а чувствительность к проблемам» [19].

Так говорит сэр Карл Поппер. Поэтому будет вполне уместно обсуждать его философию в терминах проблем, занимавших и, возможно, даже преследовавших его [20]. Поскольку все его проблемы невозможно реконструировать в одной статье, мы сосредоточимся на одной конкретной проблеме, которая, на наш взгляд, имеет решающее значение для понимания остальных его проблем. Что же это за решающая проблема? Защита и обоснование объективности науки и всего человеческого знания. Единственная ли это отличительная черта его философии? Безусловно, нет. Был ли он первым или единственным сторонником рациональности и объективности научного знания? Снова ответ: нет. Так если Поппер не был первым в этом отношении, и если он не был одинок в своих выступлениях в защиту рациональности и объективности науки и если, кроме того, нельзя считать, что эти выступления в достаточной мере характеризуют его философию, почему мы утверждаем, что эта задача была для него основной? Дело в том, что это действительно была его основная задача, хотя он разделял ее с многими другими.

А не разделял он с другими то, что составляет уникальность и оригинальность его философии, — его видение этой проблемы и способы, какими он пытался ее решать.

Я утверждаю, что для понимания работ любого оригинального философа необходимо понять:

I. Фоновую познавательную ситуацию, являвшуюся источником его размышлений.

II. Философские школы и доктрины, наперекор которым он развивал свои собственные концепции.

Таким образом, необходимо реконструировать познавательную ситуацию, в которую был погружен Поппер. Не менее важно, однако, описать и философское поле боя, театр военных действий, на котором этот философ разрабатывал свои идеи. Не воссоздав как того, так другого, мы не сможем объяснить специфические теории Поппера; мы не сможем расшифровать глубинные оттенки и тонкости его доктрин и значительная часть их содержания может тоже ускользнуть от нас.

Мы очень хорошо знаем — из работ самого Поппера [21] — фоновую познавательную ситуацию, бывшую источником его методологических и эпистемологических взглядов. С одной стороны, был Эйнштейн, чьи теории убедили Поппера в пробном характере всякого человеческого знания, в погрешимости самых укоренившихся теорий, в том, что никакое знание не бывает абсолютным. С другой стороны, были теории Фрейда, Адлера и Маркса, изучение которых убедило Поппера, что теорию, которую невозможно опровергнуть при помощи эмпирической проверки, не следует рассматривать наравне с теориями, которые можно испытать и опровергнуть опытным путем. Большая часть теорий «жесткой» науки (физики и химии), если не все они, могут быть проверены и опровергнуты при помощи эмпирических данных. Поэтому Поппер сформулировал такой критерий: для того, чтобы считаться научной, данная теория должна, по меньшей мере в принципе, быть опровержимой. Эта часть попперовской методологии очень хорошо известна, и я не буду больше о ней распространяться. Однако не следует упускать из виду, что попперовская методология и философия науки представляли собой не просто усовершенствования уже существовавших теорий, хотя предвосхищения попперовских идей можно встретить у нескольких более ранних мыслителей; Поппер создал новую методологию, которая пытается достойно справиться с новой ситуацией в познании, и в частности, с приходом Эйнштейна на смену Ньютону.

Какова же была философская традиция, или школа мысли, с которой сражался Поппер в первую очередь? Несомненно, это были философы «Венского кружка». Он называл их позитивистами. И с тех пор это название пристало к философскому течению, до этого известному как «Венский кружок». Чтобы отличать их от позитивистов девятнадцатого века, позитивистов «Венского кружка» назвали «логическими позитивистами», а позднее — «логическими эмпириками» («logical empiricists»).

244 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Первый пункт, который я хочу отметить в этой связи: основные эпистемологические и методологические концепции Поппера были разработаны и сформулированы в сознательной оппозиции к философии «Венского кружка». Все доктрины Поппера, так сказать, отмечены печатью его сражений с логическими эмпириками.

Второй пункт: следует заметить, что тридцать лет спустя Поппер обрел новых оппонентов. Эти оппоненты первоначально вдохновлялись попперов-скими работами или, во всяком случае, разделяли с Поппером некоторые важные исходные предположения о природе науки, которых не принимали логические эмпирики. Однако они зашли слишком далеко в «субъективизации науки». По этой причине Поппер стал развивать свою философию в новых направлениях, для того чтобы отразить угрозу субъективизма. К 1960 г. разногласия между Поппером и «Венским кружком» практически сошли на нет. И в это время взгляды Поппера получили новое удивительное развитие. Можно ли считать, что это было внутреннее развитие его прежних доктрин? Такое допущение поставило бы нас перед новым недоуменным вопросом: почему это новое развитие пошло именно по этим направлениям, а не по каким-то другим? Следует сразу отметить, что новейшие доктрины Поппера в некоторых отношениях поразительны и поистине требуют пояснения, если считать их продолжением его первоначальной программы. Однако, если предположить, что Поппер реагировал на новую познавательную ситуацию, на вновь выдвинутые теории в философии науки, то его развитие сразу же становится совершенно понятным. Поэтому я утверждаю, что следует уяснить себе, кто были эти новые философские противники Поппера, чтобы уловить суть его новой метафизики и чтобы оценить отточенность его аргументов. Этими новыми противниками Поппера в 1960-х гг. были, видимо, Майкл Полани с его работой «Personal Knowledge» («Персональное знание») и, главным образом, Томас Кун с его книгой «The Strucuture of Scientific Revolution» («Структура научных революций») [22].

Есть, однако, еще одно важное отличие. В 1930-х гг. Поппер формулировал свои теории в открытой, осознанной и явной оппозиции к высказываниям членов «Венского кружка». В 1960-х гг. отношение его новой метафизики и эпистемологии к доктринам его новых оппонентов стало гораздо более туманным, уклончивым и неявным и поэтому оно гораздо труднее прослеживается.

Я разделю философию Поппера на два периода. Это разделение выполняет в основном эвристическую функцию. Я не утверждаю, что Карл Поппер первого периода и Поппер второго периода — это два разных философа. Первый период продолжался приблизительно до 60-х гг.; второй начался в начале 60-х и продолжается^ сих пор. Я буду называть эти периоды: I. Методологический период, II. Метафизический период.

Надеюсь, дальнейшее исследование философии Поппера, которое мы проведем, оправдает мою терминологию.

2. Методологический период

Почему первый попперовский период следует называть методологическим? Потому, что в центре его интересов находились методы приобретения (acquisition) знаний, логика научного открытия, рост научного знания.

Его достойных противников, философов «Венского кружка», объективность и рациональность научного знания заботили не меньше, чем Поппера. Вместе с тем они совершенно иначе подходили к науке и к научному знанию. Они изучали структуру науки. Это означает логическую реконструкцию высказываний, из которых состоит наука. Их интересовали критерии значения (meaning). Эти критерии давали им ключ к познанию фундаментальных когнитивных элементов, из которых состоит наука. Кроме того, они искали первичные (ultimate) элементы структуры знания. Эти элементы они находили в протокольных высказываниях, описывающих первичные элементы структуры эмпирического мира. При выполнении этой программы их неизбежно должно было заботить обоснование индукции. На их взгляд, индукция составляет существенную часть научного метода: предполагалось, что от базисных фактов (первичных составляющих реальности), выраженных в протокольных высказываниях, мы приходим к научным теориям посредством индукции.

Так вот, я утверждаю, что Поппер расходился с логическими эмпириками не по тому или иному конкретному вопросу, а по поводу всей концепции науки и, следовательно, всей концепции человеческого знания. Ядро их расхождений можно выразить следующим вопросом: какой путь к пониманию науки лучше — исследование ее структуры или исследование ее роста? Все различия между Поппером и логическими эмпириками следует рассматривать в контексте этого вопроса. Именно в противовес структуралистской концепции «Венского кружка» Поппер разработал свои оригинальные взгляды на природу научного знания.

Я сопоставлю теперь взгляды Поппера по различным аспектам научного знания с соответствующими взглядами философов «Венского кружка».

Различие здесь в основном между эволюционной, или динамической, концепцией науки и статической, или механистической, концепцией науки: первая рассматривает эволюционный рост науки, вторая — логическую структуру науки. В статической концепции познания обоснование объективности науки означает установление твердого ядра несомненного знания (базисные протокольные высказывания), а затем логическую редукцию остальных знаний к этому твердому ядру. В динамической концепции познания обоснование объективности науки означает установление рациональных критериев приобретения (acquisition) знаний и понимания накопленных знаний. В рамках динамической концепции, которая делает упор на приобретении знаний, нет места абсолютному знанию; нет места привилегированному классу высказываний, представляющих ядро несомненного знания; нет места чувственным данным как основанию для достоверности знания (certainty). Все только что перечисленное — это разные аспекты оправдания объективности знания, как

246 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскии

его можно найти у логических эмпириков, придерживающихся prima facie⁷ статической концепции науки,

В противовес этому Поппер определяет объективность почти в противоположных терминах. «Я считаю, — пишет Поппер, — что научные теории никогда нельзя полностью оправдать или верифицировать, но что их, тем не менее, можно подвергнуть проверке. Поэтому я скажу, что объектив-ноешь научных высказываний состоит в том, что их можно подвергнуть межсубъектной проверке» [22 а]. «Мое употребление терминов "объективный⁴' и "субъективный" не так уж далеко от кантовского. Кант использует ^гюво "объективный", чтобы показать, что научное знание должно допускать оправдание (be justifiable}, независимо от чьей-либо прихоти: оправдание 'объективно", если в принципе кто угодно может проверить и понять его. Если нечто верно, — пишет Кант, —- для всякого, находящегося в своем уме, значит, это нечто имеет объективные и достаточные основания"» [23].

Против объективности, основанной на первичных элементах, то есть на протокольных высказываниях, Поппер выдвигает следующие доводы:

«...Если придерживаться нашего требования, чтобы научные высказывания были объективными, то высказывания, принадлежащие эмпирической основе науки, тоже должны быть объективными, то есть должны допускать межсубъектную проверку. Но возможность межсубъектной проверки всегда подразумевает, что из подлежащих проверке высказываний можно вывести другие высказывания, тоже допускающие проверку. Таким образом, если оазисные высказывания, в свою очередь, должны допускать межсубъектную проверку, в науке не может быть первичных (ultimate) высказываний*, не может быть в науке высказываний, которые нельзя проверить, и, следовательно, не может быть высказываний, которые в принципе нельзя опровергнуть путем фальсификации одного из выводимых из них заключений» [24].

А вот знаменитое высказывание Поппера об основаниях объективного знания:

«Таким образом, в эмпирическом основании объективной науки нет ничего абсолютного. Наука не зиждется на скале. Дерзкое здание ее теорий воздвигнуто, так сказать, на болоте. Оно подобно дому, построенному на сваях. Сваи погружаются в болото сверху вниз, но они не достигают никакого естественного или "данного" основания; и если мы прекращаем попытки забить эти сваи еще на один слой глубже, то не потому, что достигли твердой почвы. Мы просто останавливаемся, убедившись, что сваи достаточно прочны, чтобы выдержать здание, по крайней мере на данный момент» [25|.

Все отличительные черты объективного знания, сформулированные Поппером в книге «Logik der Forschung» в 1934 г. («Логика научного исследования»; английский перевод «The Logic of Scientific Discovery» ony бликован в 1959 г.), как бы представляют собой зеркальное отображение черт, приписываемых науке логическими эмпириками. В 40-х гг., в период написания книги «The Open Society and Its Enemies» («Открытое общество и его враги»), концепция объективности как межсубъектной проверяемости

Prima facie (лат.) — здесь «видный с первого взгляда». — Прим. перев.

247

	Вопрос	Логические позитивисты	Поппер
	Что следует изучать для того, чтобы понять науку?	Структуры науки	Рост науки
	В чем состоит отправная точка наших исследований?	Факты и наблюдения	Проблемы
	Каковы наши фундаментальные концептуальные единицы?	Протокольные высказывания	Пробные гипотезы
	Как мы приходим к научным теориям? Иначе говоря: в чем состоит процесс приобретения знаний?	Упрощая вопрос — в индукции	В процессе смены предположений и опровержений, то есть смелых догадок с их последующей безжалостной критикой
	Каковы основания знания? Существует ли несомненное (indubitable) знание?	Незыблемую основу знания составляют базисные факты, данные нам в непосредственном опыте и выразимые при помощи протокольных высказываний	Не существует незыблемого основания знания. Всякое знание является пробным. Основания знания — это сваи, достаточно глубоко погруженные в болото, чтобы выдержать здание нашего знания на данный момент
	Как отличить научное знание от ненаучного?	Верификационный принцип значения позволяет отделить область научного знания от ненаучного	Принцип демаркации отделяет фальсифицируемые теории, которые научны, от нефальсифицируемых, которые ненаучны

была, выражаясь словами Поппера, «обобщена» и заменена более общей идеей межсубъектной критики или, иначе говоря, «идеей взаимного рационального контроля посредством критического обсуждения» [26]. Позднее, в 60-х гг., в его концепции объективности произошли радикальные перемены;

248 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

это были принципиально новые формулировки, когда Поппер явно перенес свое внимание с «Венского кружка» на своих новых противников. Прежде чем исследовать этот период творчества Поппера, уместно будет провести некоторые параллели.

Объективность научного знания традиционно подразумевала признание абсолютного характера знания. В попперовской философии объективность знания исключает абсолютность знания: никакое объективное знание не может быть абсолютным. Объективное знание должно быть проверяемым; проверяемым, значит, опровержимым; опровержимым, значит, не абсолютным.

Несомненность объективного знания традиционно гарантировалась либо непогрешимым методом (как, например, у Декарта), либо открытием в природе каких-либо окончательных, первичных (ultimate) элементов (у логических эмпириков это были «базисные факты»). Попперовская же концепция утверждает, что никакое объективное знание не бывает несомненным; поэтому нет никаких первичных элементов знания; вместе с тем из нее следует, что нет никакого высшего метода, нет царского пути к истине.

Таким образом, в концепции погрешимости знания объективность отделяется от абсолютности, отделяется от несомненности, от «твердых» фактов и «непредубежденного» наблюдения, которые обычно сплетаются в общий узор в традиционных концепциях объективного знания.

Похоже, что за последнее десятилетие или около того сражение по поводу природы науки разрешилось в пользу динамической, эволюционной концепции знания [27]. Ведущие структуралисты, то есть ведущие сторонники структуральной концепции знания, такие как Карнап, Гемпель и Нагель, сумели добавить несколько тонких штрихов к своим первоначальным идеям о том, как следует реконструировать науку, чтобы получить стройное логическое здание. Однако они не смогли предложить новых крупных идей. В действительности же некоторые структуралисты неявно, а иногда даже явно признали, что их подход оказался недостаточным [28].

Поэтому вполне естественно, что наиболее интересные и новаторские идеи в философии науки за последнее десятилетие исходят от приверженцев динамической концепции знания. Я имею в виду таких людей, как Фейера-бенд, Кун, Лакатос, Полани, Тулмин. Они в некотором смысле продолжили и развили различные аспекты попперовской динамической программы. Вместе с тем иногда они заходили в развитии некоторых аспектов этой концепции так далеко, так радикализировали ряд ее положений, что Поппер счел необходимым защитить себя от других динамических концепций науки.

Прежде чем двинуться дальше, одно последнее слово, чтобы подвести итог методологического периода творческой эволюции Поппера, Какие бы различия ни наблюдались между Поппером и логическими эмпириками и какое бы значение мы ни придавали этим различиям, не следует упускать из вида их фундаментальное сходство в некоторых отношениях. Одно из них — вера, которой упорно придерживались и Карнап, и Поппер, в рациональный и объективный характер науки; другое — идея, что между на укой и иенаукой можно и нужно прогрести четкое различие. Расходились они

Поиск объективности у Пирса и Поппера 249

в вопросе о том, как проводить это различие, как определить рациональность и объективность науки.

В более поздний, метафизический период речь пошла совсем о другом. Рост науки, кость раздора между Поппером и «Венским кружком», теперь стал приниматься как нечто само собой разумеющееся. На кон оказалась поставлена сама рациональность и объективность науки, закономерность различения науки и «енауки. Вопрос теперь уже стоял не о том, как провести различие, а о том, существует ли такое различие вообще, является ли рациональность атрибутом науки, существуют ли межсубъектные процедуры, специфические для науки.

Таким образом, центр тяжести переместился на более общие проблемы. Наука уже не принимается как данность, как четко различимая и отграничиваемая часть человеческого опыта. Определение природы науки видится теперь неразрывно связанным с исследованием концептуальных каркасов (conceptual frameworks). Теперь считается, что концептуальные каркасы порождают когнитивные единицы науки и определяют характер научных проблем. Сами же концептуальные каркасы представляются, по крайней мере частично, определяемыми природой языка, которая оказалась гораздо более сложной, чем мы себе это представляли. Более того, концептуальные каркасы рассматриваются в контексте взаимодействия существующей науки с научным сообществом, пытающимся развивать эту науку, в контексте взаимодействия существующей науки с умами конкретных ученых, а также в контексте взаимодействия науки со всем остальным интеллектуальным наследием цивилизации. Бурный поток этих новых течений не выбросил Карла Поппера на берег — напротив, он оказался на самом его стрежне.

3. Метафизический период

Итак, в 30-е гг. Поппер явно был в меньшинстве, он был одиночкой, когда настаивал на том, что никакое знание не бывает абсолютным, что всякое знание является продуктом действующего человека и, будучи таковым, оно погрешимо (рабочий термин здесь — «действующий человек»); что критерии объективного знания следует искать в возможности межсубъектной проверки, имеющей социальный характер (рабочий термин здесь -~ «социальный»); что мы не исходим из твердых фактов и чистого наблюдения, а опираемся на более крупные концептуальные единицы, такие как проблемы и предположения (рабочий термин здесь — «более крупные концептуальные единицы»). Все эти отличительные черты человеческого знания — его субъективные компоненты, рассматриваемые применительно к действующему человеку, его социальный характер и роль более крупных концептуальных единиц — с течением времени были радикализованы другими приверженцами динамической концепции знания.

Самым грозным соратником-противником Карла Поппера оказался Томас Кун с его книгой «The Structure of Scientific Revolutions» («Структура научных революций») [28 а]. Он предложил парадигму динамической концепции науки, которая затмила все предыдущие. Я здесь использую термин

250 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

«парадигма» в куновском смысле во всей его пластичности и неоднозначности. Куновская модель науки основана на идее парадигм. Физика Ньютона — парадигма всех парадигм. Каждая научная революция вводит новую парадигму, новое видение проблем, новое видение Вселенной. За появлением новой парадигмы следует период рутинной работы, называемой «нормальной наукой»: заделывание всевозможных дыр и дырочек, предопределенных этой парадигмой.

Я не буду вдаваться в подробности куновской модели, которая хорошо известна. И не буду задерживаться на неоднозначности термина «парадигма». Большинство, если не все критики Куна упускают из виду, что множественность значений термина «парадигма» — это не только его слабость; в ней кроется и его сила. Кто знает, стала ли бы куновская модель науки настолько популярной и могла бы она настолько раззадорить философов науки, если бы термин «парадигма» имел какое-то одно точное значение.

Так вот, и попперовская, и куновская модели науки эволюционны, они исследуют рост науки, приобретение нового знания, методологию научных исследований. Вместе с тем у идей Куна имеются важные следствия, несовместимые или даже прямо противоречащие некоторым важным утверждениям попперовской философии науки.

1. Концептуальные единицы, имеющие первостепенное значение для рациональной реконструкции роста научного знания, особенно в тот момент, когда в науке происходят наиболее значительные перемены, то есть во время научных революций, — это не предположения и опровержения, а нечто более крупное, а именно — парадигмы. Таким образом, парадигмы обеспечивают и каркас, и основание, и в каком-то смысле они порождают и определяют теории, как представлял последние Поппер. Отсюда следует, что предположения и опровержения как своего рода концептуальные единицы подчинены более значительным концептуальным единицам.

2. В реальной научной практике научные теории почти никогда не опровергаются. Кун в действительности не говорит, как приписывают ему некоторые, что научные теории рождаются опровергнутыми [29]. Он говорит, что они угасают, как старые солдаты. Если появляется расхождение между теорией и эмпирическими данными, оно почти никогда не рассматривается как опровержение этой теории в ходе исследований, а скорее как аномалия. Из этого аргумента вытекает заключение, что, если теории не опровергнуты, то они и не опровержимы; если они не опровержимы, то они не проверяемы; если они не проверяемы, то нет критерия (во всяком случае, нет рационального межсубъектного критерия), отличающего науку от ненауки. Такой вывод подрывает не только критерий опровержимости и, следовательно, проверяемости научных теорий, но и сам критерий рациональности и различения науки и ненауки.

3. Третий аргумент, который можно найти у Куна, состоит в том, что признание и, следовательно, правомочность (validity) научных теорий

есть вопрос консенсуса ученых данной эпохи. Отсюда следует, что не существует универсальных межсубъектных критериев научного знания, а только критерии, определяемые той или иной социальной группой. Это — социологизм.

Прежде чем двинуться дальше, я хочу выделить три разных типа концептуальных единиц знания, соответствующих трем разным уровням исследования:

I. Факты и наблюдения, имеющие первоочередное значение для логических

эмпириков и вообще для большинства эмпириков.

II. Проблемы, предположения (теории) и опровержения, имеющие первоочередное значение для Поппера; на этом уровне «фактами» и «наблюдениями» руководят и определяют их наши проблемы и теории. 111. Парадигмы, имеющие первоочередное значение для Куна. Они опреде ляют, по крайней мере частично, не только содержание наших теорий, но и понимание наших «фактов».

Так вот, для того, чтобы продемонстрировать ограниченность программы логических эмпириков как методологии науки, Поппер не стал вести с ними спор на их уровне, в рамках их каркаса, оперируя их концептуальными единицами, а поднялся на следующий уровень и показал, если можно так выразиться, с высоты своего уровня, что факты и наблюдения определяются структурой теорий, содержанием наших проблем.

Для того, чтобы продемонстрировать ограниченность Поппера, Кун поднялся на еще более высокий уровень, перешел к еще более общему каркасу. Он отверг теории в качестве базисных концептуальных единиц и перешел вместо этого к каркасу, в котором базисными единицами являются парадигмы.

Для того, чтобы противостоять Куну, Поппер должен был подняться еще выше, он должен был разработать еще более общий концептуальный каркас. История, которую я здесь обрисовал, — захватывающая, потому что в ней происходит не столько состязание теорий, сколько состязание каркасов. Можно считать, что каркас F₂ «лучше» каркаса F\, если F₂ «подчиняет» (subordinates) концептуальные единицы каркаса F\ единицам каркаса F₂ и, кроме того, «подчиняет» проблемы F] более фундаментальным проблемам FI.

Решающие дебаты в философии науки последнего десятилетия все с большей резкостью и отчетливостью сосредоточивались на обсуждении проблем концептуальных каркасов; столкновения между каркасами, построе ние альтернативных исследовательских программ путем переформулирования базовых концептуальных единиц стали центральной ареной философии науки. Эти дебаты были фундаментальны по своей природе, потому что каркас не только обеспечивает концептуальные инструменты и определяет характер проблем, но обычно еще и формулирует, что должно считаться подлинной наукой, и тем самым определяет область науки; при этом он явно или неявно определяет смысл рациональности и объективности науки и нередко предлагает свою концепцию истины. Вот почему дебаты по поводу каркасов являются такими захватывающими и фундаментальными.

252 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Вывод, возникающий из моих замечаний, состоит в том, что мы относительно свободны выбирать каркас, который считаем наилучшим для наших целей в познании. Следствием этого становится некая форма радикального конвенционализма: при помощи разных каркасов, выбранных более или менее произвольно, мы исследуем и даже в некоторых отношениях строим различные аспекты реальности. Похожий тезис выдвигал в начале 30-х гг. польский философ Казимир Айдукевич. Этот вариант конвенционализма имеет для последних разногласий в философии науки слишком многочисленные и далеко идущие последствия, чтобы обсуждать их здесь. Я попытаюсь сделать это в другом месте.

Как я сказал, идеи Поппера за последние годы получили заметное развитие. Его новая метафизическая доктрина, которую мы сейчас обсудим и которую он называет, что довольно примечательно, «теорией третьего мира» («the third world theory»), — это, по существу, новая эпистемология. Она открыто противостоит психологическому и социологическому подходам к философии науки, стремясь восстановить объективность (то есть межсубъектность) и рациональность научного подхода, которые психологизм и социологизм, казалось бы, подорвали. Даже если доктрина трех миров возникла не под непосредственным влиянием этих концепций познания, она явным образом (remarkable) противостоит их следствиям.

Доктрина Поппера о трех мирах опубликована совсем недавно и, следовательно, не очень хорошо известна. Поэтому я обрисую ее более подробно.

4. Три мира Карла Поппера

Что же за три мира различает Поппер? Первый — это физический мир, или мир физических состояний. Второй — мысленный мир, или мир мысленных состояний. А третий — это мир умопостигаемых сущностей (intelligibles), или идей в объективном смысле, то есть мир возможных объектов мысли, или мир объективного содержания мысли. Все эти формулировки принадлежат Попперу. Как мы видим, Поппер строит плюралистическую Вселенную. С эпистемологической и особенно с методологической точки зрения, третий мир (мир умопостигаемого) — наиважнейший.

У третьего мира — и Поппер признает это — много общего с платоновской теорией форм и идей, и, следовательно, с гегелевским объективным духом. Однако Поппер утверждает, что его теория в некоторых решающих отношениях коренным образом отличается от теорий Платона и 1егеля, что «у нее больше общего с теорией Больцано об универсуме высказываний в себе и истин в себе, хотя она отличается и от этой теории. Мой третий мир ближе всего находится к универсуму объективного содержания мышления Фреге» [30].

И все эти три мира связаны друг с другом. Первые два могут взаимодействовать, и последние два тоже могут взаимодействовать; а первый и третий — нет. Таким образом, второй мир, мир субъективного или персонального опыта, взаимодействует с объективным физическим миром, с одной стороны, и с миром объективных идей, с другой стороны. Разделение трех миров:

мира материальных сущностей, мира мысленных (mental) сущностей и мира когнитивных сущностей, хотя оно имеет онтологическую природу, служит эпистемологическим целям. Его назначение — позволить Попперу дать новое обоснование (justification) объективности научного знания. Это обоснование состоит в демонстрации того факта, что всякое знание придумано человеком, но тем не менее имеет в каком-то смысле надчеловеческий характер, что оно находится над социальной и субъективной сферой конкретных человеческих существ или групп человеческих существ.

Третий мир — определяющая черта новой эпистемологии Поппера. «Мой центральный тезис таков, — говорит Поппер, — что всякий интеллектуально значащий анализ акта понимания должен состоять в основном, если не полностью, в анализе того, как мы оперируем со структурными единицами и инструментами третьего мира» [31]. Эта формулировка несколько неуклюжа, но намерение совершенно ясно. Что это за структурные единицы, из которых состоит третий мир? Это умопостигаемые, то есть возможные или действительные объекты понимания. «Теории, или высказывания, или утверждения, — говорит Поппер, — это самые важные лингвистические сущности третьего мира» [31 а]. Здесь характерно подчеркивание того, что они лингвистические. Закончился период, когда все «лингвистическое» предавалось Поппером анафеме и рьяно изгонялось. Допускаются ссылки на Бенджамена Ли Уорфа: он показал, как признает Поппер, что язык всегда воплощает множество теорий уже в самой структуре своего употребления.

Повторюсь, что акт понимания заключается в основном в оперировании объектами третьего мира, умопостигаемыми сущностями (intelligibles). Intelligibilia* «столь же объективны, как и visibilta⁹, которые суть физические тела и виртуальные, или возможные, объекты зрения» [316].

В результате обоснование объективности научного знания и всякого знания вообще заключается в том, что третий мир автономен, но автономен не в традиционном платоновском смысле, в котором из автономии идеальных форм (сущностей третьего мира) вытекает их абсолютный трансчеловеческий характер. Попперовский третий мир автономен, но в то же время он является продуктом человеческого разума.

«Можно принимать реальность или, как ее можно назвать, автономность третьего мира, и в то же самое время признавать, что третий мир является продуктом человеческой деятельности. Можно даже признавать, что третий мир создан человеком и в то же время что он сверх-человечен во вполне определенном смысле» [32].

С точки зрения его происхождения третий мир есть продукт человека, однако в настоящее время его онтологический статус является автономным. Мы можем воздействовать на этот мир и способствовать его росту, но вклад каждого из нас «исчезающе мал». Автономность третьего мира заключается еще и в том, что он вырос до размеров, недоступных для охвата одним

Intelligibilia (лат.) — умопостигаемые (сущности). — Прим. перев. ⁹ Visibilia (лат.) — видимые (сущности). — Прим. перев.

254 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

человеком или даже всеми людьми. «Его воздействие на нас стало более важным для... его собственного роста, чем наше творческое воздействие на него» [32 а].

Итак, объективность научного знания теперь ищется не в возможности межсубъектной критики, не в возможности проверки теорий просвещенным, критическим и рациональным сообществом, а в автономности сущностей третьего мира. Независимый статус этих сущностей гарантирует объективность научных исследований и научных теорий. Этот новый объективизм, как называет его Джон Уоткинс (не путать ни при каких обстоятельствах с «объективизмом» Эйн Рэнд!)¹⁰, может рассматриваться как смягченный вариант платонизма i см. раздел 4.4 статьи Уоткинса в книге «The Philosophy of Karl Popper» [32 6j).

Я не буду здесь обсуждать, является ли платонизмом сильно смягченный вариант платонизма. Однако заметим, что такое обоснование объективности научного знания (в рамках доктрины третьего мира) совершенно отлично от того, что формулировалось и защищалось Поппером в книгах «The Logic of Scientific Discovery» («Логика научного открытия») и «Conjectures and Refutations» («Предположения и опровержения»). Как я уже говорил, в разных концептуальных каркасах строятся разные концепции объективности и по-разному решается вопрос об объеме и границах науки (extentions for science).

Новый объективизм Поппера, с одной стороны, эффективно противостоит психологизму и социологизму в современной философии науки, однако, с другой стороны, вызывает серьезную критику. Я собираюсь обсудить поочередно каждый из этих моментов, но прежде всего сделаю небольшой комментарий по поводу других концептуальных схем, получивших в последнее время широкую известность.

В эпоху, когда целые концептуальные каркасы подвергаются коренной переделке, стало обычным не обсуждать взгляды оппонента в рамках его собственного каркаса, а переводить их на язык своего каркаса. Чем более гибким и открытым будет наш каркас, тем больше останется простора для маневра. Поэтому возникла тенденция делать свои каркасы как можно более гибкими и открытыми. Пол Фейерабенд и Имре Лакатос представляют собой крайние примеры этой тенденции. Они заявляют, что занимаются методологическими исследовательскими программами, которые должны быть наиболее эффективными для приобретения новых научных знаний. В поисках плодотворной методологии они стали нечувствительными к требованиям концептуальной непротиворечивости. В результате получился полный концептуальный хаос: в их каркасах нет никакой возможности отличить науку от ненауки, определить науку, сформулировать критерий рациональности и объективности научного знания. Таким образом, нам предлагают очень интересные методо-

¹⁰ Рэнд Эйн (Rand Ayn, 1905-1982) — американская писательница и философ, родилась и училась в России и СССР (закончила Петроградский университет в 1924 г.). С 1926 г. жила в США. Создала философию «объективизма», согласно которой все реальные человеческие достижения являются результатом индивидуальных способностей и усилий, проявлению которых в наибольшей степени способствует капиталистическая рыночная система. — Прим. перев.

Поиск объективности у Пирса и Поппера 255

логические схемы эффективного приобретения научных знаний, но дело-то в том, что мы совсем не уверены, что приобретем именно научные знания.

Со своей стороны Карл Поппер, для которого научное знание, несмотря на его погрешимость, является высшим достижением человечества и как таковое должно было быть отделено от других областей человеческого опыта, не может стерпеть размывание его отличительных черт ради построения плодотворной методологии. Доктрина третьего мира, как я уже говорил, — это попытка уберечь объективность науки от атак социологизма и психологизма. Таким путем наука оказывается избавленной от социологического релятивизма, потому что научные теории не отдаются на милость сообществу ученых данной эпохи. Напротив, само это сообщество — всего лишь фрагмент всего процесса развития автономного третьего мира. Наука также оказывается избавленной от психологического индивидуализма (a la Полани), потому что отдельные ученые не создают науку по своему желанию или по своей прихоти, они все — мелкие рабочие на огромном конвейере и вклад каждого, как бы ни был он велик сам по себе и своеобразен по своей природе, оказывается «исчезающе малым» с точки зрения третьего мира в целом.

Вместе с тем сложность позиции Поппера и, следовательно, его уязвимость для критики заключается в его понимании взаимоотношения между третьим и вторым миром. Сущности третьего мира (умопостигаемые) автономны; таковы же и сущности второго мира (мысленные действия), потому что все три мира существуют независимо один от другого, хотя и связаны между собой. Термин «связаны» имеет здесь решающее значение, в особенности в том, что касается взаимоотношения второго и третьего миров. Третий мир — целиком и полностью творение человека; он автономен, но он — продукт человеческого разума. Мыслительная деятельность отдельного человека принадлежит второму миру (ментальных сущностей, актов понимания), однако продукты этой деятельности становятся сущностями третьего мира: это смысловые значения высказываний, содержание мыслей. Как же может быть так, чтобы мыслительная деятельность (все акты которой принадлежат второму миру) создавала продукты, являющиеся частью третьего мира, если между сущностями этих двух миров нет совершенно никакого сходства? Поппер этого не объясняет. В рамках его каркаса это весьма загадочное явление. Похоже, что если только не постулировать надчеловеческий третий мир в классическом платоновском смысле (существование которого не зависит от человеческих существ), мы постоянно будем сталкиваться с трудностями, полагая, что акты познания происходят во втором мире, но что, тем не менее, результаты познания (так сказать, побочные продукты этих актов) являются частью автономного третьего мира.

Поэтому я выдвигаю тезис, что, если мы не сумеем доказать, что процесс понимания, то есть мыслительной деятельности, происходящей в умах конкретных индивидов, имеет корни в третьем мире межсубъектных сущностей, призрак психологизма XIX века будет по-прежнему ютиться в здании объективного знания. Поппер прекрасно осознает присутствие этого призрака. Он изо всех сил старается «объективизировать» второй мир. Действительно, его доклад на XIV Международном философском конгрессе в Вене

256 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскии

в 1968 г. весьма показательно озаглавлен «О теории объективного разума (mind)» [32 в]. Поппер не жалел на это сил, но успеха не добился.

Рассмотрим теперь взаимосвязь между вторым и третьим миром, как ее представляет себе Поппер, и попробуем доказать, что ему не удалось создать теорию объективного разума. В качестве альтернативы в последнем разделе этой части нашей статьи я предложу свою собственную теорию объективного разума. Эта теория развивает попперовскую программу объективного знания, выходя, однако, за рамки позиции самого Поппера.

Какие же отношения существуют, по Попперу, между вторым и третьим миром? Пусть об этом говорит сам Поппер: «Мне представляется очень важным описать и объяснить взаимосвязь трех миров именно таким образом — второй мир выступает в качестве посредника между первым и третьим. Хотя такой взгляд редко формулируется, мне кажется ясным, что он заложен в теории трех миров. По этой теории, человеческий разум может видеть физическое тело в буквальном смысле слова "видеть", когда в этом процессе участвуют глаза. Он может также "видеть" или "охватить мысленным взором" ("grasp") арифметический или геометрический объект — число или геометрическую фигуру. Хотя в этом смысле выражения "видеть" или "охватить" используются в переносном смысле, все же они обозначают реальную связь между разумом и его умопостигаемым объектом, арифметическим или геометрическим; и эта связь в большой степени аналогична "видению" в буквальном смысле слова. Таким образом, разум может быть связан с объектами как первого, так и третьего мира» [33]. (Курсив мой. — ГС.)

Мы имеем здесь в одном абзаце четыре разных типа связи, приписываемых деятельности разума в процессе охватывания им объектов третьего мира: (/) «видение» в буквальном смысле, (/7) «видение» в переносном смысле, (ш) связь, в большой степени аналогичную видению, и (/v) утверждение, что разум может быть связан с объектами третьего мира. Никто не предполагает, что легко описать связь между какими-либо двумя разными структурами познания (cognitive orders). И попперовское описание также оставляет нас в полной неясности. Мы по-прежнему не знаем, каким образом субъективные акты познания приводят к межсубъектным результатам познания. Все трудности Поппера в этом вопросе, на мой взгляд, проистекают из одного источника, а именно, из того, что Поппер упорствует в своем мнении, что нет ни малейшего сходства «ни на каком уровне проблем между содержанием и соответствующим процессом», то есть между сущностями второго и третьего мира. Он неоднократно подчеркивает это. Поппер, видимо, полагает, что признание, хоть в какой-то мере, такого сходства было бы уступкой психологизму. По-видимому? ему представляется, что признать такое сходство значит отождествить умопостигаемые с мыслительными процессами. Это отождествление означало бы уничтожение автономности третьего мира, устранило бы объективную основу нашего знания, попросту уничтожило бы объективность знания.

Такие следствия были бы поистине гибельными. Однако для тревоги нет оснований. Ведь признать сходство между двумя видами сущностей — не то

Поиск объективности у Пирса и Поппера 257

же самое, что отождествить одни из них с другими. Но даже при отождествлении объектов (или сущностей), скажем, А и Б, мы не ликвидируем Б, если отождествляем его с А. Только в математике, если В отождествляется с Б, оно неотличимо от Б. В эпистемологии же мы не оперируем формальными сущностями такого рода, какие используются в математике.

Более того, если даже мы отождествляем (в каком-либо смысле слова «отождествлять») сущности второго и третьего мира, дело не обязательно обстоит так, что мы отождествляем сущности третьего мира с сущностями второго мира и, тем самым, как, видимо, полагает Поппер, сводим третий мир ко второму и, следовательно, лишаем третий мир его автономности. Нет, есть и другая возможность, а именно — отождествить (в некотором смысле слова «отождествить») второй мир с третьим миром, иными словами, установить, что сущности второго мира в некотором важном смысле напоминают сущности третьего мира, и при этом показать, что процессы мышления отдельного разума становятся познавательными, если и только если они осуществляются посредством структурных единиц третьего мира. Такое понимание и будет основной линией моей аргументации.

5, Язык и разум (mind)

Я считаю, что существует не только сходство, но и строгая параллельность между структурой сознания, разума (mind) и структурой нашего знания, между структурными единицами третьего мира и структурными единицами второго мира.

Давайте предположим, что нет никакого сходства, никакой параллельности, как утверждает Поппер, между сущностями третьего мира и сущностями второго мира. Как же тогда разум оперирует со знанием? Как ему удается постигать умопостигаемые сущности? — «...Одна из важнейших функций второго мира состоит в том, чтобы постигать (grasp) (Курсив мой. — Г. С.) объекты третьего мира,» — говорит Поппер. И добавляет: «Мы все это делаем: для человека существенна способность обучаться языку, а это означает по сути обучаться постигать объективное содержание мысли (как это называет Фреге)» [34]. Повторюсь еще раз: как может разум участвовать в знании, принадлежащем третьему миру, если процесс мышления не параллелен и никоим образом не схож со структурными единицами, которые выражают результат этого мышления? Как такой разум может расширять существующее знание?

Ясно, что, если нет никакого сходства между этими двумя мирами, между сущностями, свойственными этим мирам, то нет и никакой возможности для разума понять знание, принадлежащее третьему миру. Если же разум все-таки понимает его и, более того, расширяет это знание, то это происходит потому, что где-то между вторым и третьим миром происходит калибровка (calibration) мыслительных актов разума, которая превращает их в когнитивные структуры, выражающие содержание этих актов.

Если считать верным поп перовское положение о том, что всякое знание создано человеком, но что оно, тем не менее, выше отдельных людей и даже всех людей вообще, и что его воздействие на нас не менее важно, чем наше воздействие на него, то я утверждаю, что объективный разум (mind) есть

258 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

один из аспектов объективного знания; говоря другими словами, что это один из аспектов третьего мира. Иначе выражаясь, я утверждаю, что можно говорить о разуме как о «субъективном инструменте», посредством которого отдельный индивид постигает универсальное знание, и в то же самое время рассматривать этот «инструмент» со всеми его когнитивными функциями как составную часть объективного знания.

Поппер подчеркивал, что «быть человеком подразумевает обучаться языку, а это означает по сути обучаться постигать объективное содержание мысли», что «язык всегда воплощает множество теорий в самой структуре своего употребления». Эти утверждения очень интересны и говорят о многом. Формулируя свои идеи таким образом, Поппер приглашает нас исследовать все эти вопросы (вопросы объективности знания и разума) через призму языка.

В последние годы Ноам Хомский был главным приверженцем точки зрения, что соответствующее исследование структуры языка может привести к далеко идущим эпистемологическим следствиям. Хомского особенно интересует процесс освоения языка. Его главный вопрос: какую структуру должен иметь наш разум, чтобы было возможным освоение языка, особенно ребенком?

Прежде всего, считает Хомский, нужно определить так называемые «глубинные структуры», которые являются врожденными. Они отвечают за разнообразие лингвистических форм, характерное для «поверхностных структур», с которыми имеет дело обыкновенная грамматика. «Рассмотрение природы лингвистической структуры может пролить свет на некоторые классические вопросы относительно происхождения идей» [35]. «Такое исследование может открыть нам некоторые из специфических механизмов, обеспечивающих определенную структуру и организацию и, без сомнения, налагающих определенные ограничения на человеческое знание и системы верований и убеждений... Мы можем надеяться узнать [из такого исследования] некоторые важные вещи о природе человеческого интеллекта и о продуктах человеческого интеллекта» [36].

Таким образом, теория языка Хомского, которую он называет порождающей грамматикой (поскольку она занимается структурами, позволяющими разуму генерировать новые лингвистические формы и новое знание), охватывает широкую область, и из нее вытекают несколько важных следствий.

Одно из них — доктрина врожденных идей, другое — психологизм. По Хомскому, они связаны друг с другом: психологизм, который он называет «ментализмом», как будто «следует» из доктрины врожденных идей. Заслуги Хомского, открывшего нам удивительную сложность структуры языка, невозможно переоценить. Позднее мы вернемся к концепции лингвистического разума, заложенной в его теории. Вместе с тем ментализм Хомского и его доктрина о врожденных идеях несколько сомнительны, чтобы не сказать — фальшивы.

Хомский говорит: «...Естественно ожидать тесной взаимосвязи между врожденными свойствами разума и особенностями лингвистической структуры: ведь язык, в конечном счете, не существует отдельно от своего

Во-первых, обратим внимание еще на один общий вопрос. Я уже говорил о том, что Поппер упорно сопротивляется идее тесной взаимосвязи между ментальными сущностями и когнитивными сущностями. У Хомского же крен в другую сторону: он «ментализирует» автономный третий мир Поппера. Следствие первой позиции (Поппера) состоит в том, что функция разума, заключающаяся в «постижении» когнитивного содержания и в расширении знания, оказывается загадкой. Следствие второй позиции (Хомского) состоит в том, что она подрывает объективность научного знания.

Ментализм Хомского, если под ним подразумевается продолжение психологизма XIX века, открыт всем возражениям против уязвимых мест психологизма, в особенности возражениям, связанным с различением акта познания, который является ментальным актом и потому субъективен, и результата познания, который представляет собой межсубъектное содержание, осмысленное через посредство языка, на котором оно выражено [38]. Отсюда и все эпистемологические опасности, присущие психологизму: субъективиза-ция науки и в конечном итоге субъективный идеализм скрыты в концепции ментализма. А если под ментализмом не подразумевается возрождение психологизма, значит название этой доктрины выбрано неудачно, и темный смысл этого названия следовало бы основательно прояснить.

Что за лингвистические универсалии заложены, как нас уверяют, в нашем разуме? Хомский говорит о них с дразнящей уклончивостью [39]. Их общие характеристики вытекают из рационалистической концепции природы языка и рационалистической концепции приобретения знаний. Сущность той и другой заключается в том, что «общий характер знания, категории его выражения или внутреннего представления и базовые принципы, лежащие в его основе, определяются природой разума». Из этого следует, что «роль опыта состоит только в том, чтобы активизировать внутренние схемы, а затем дифференцировать и уточнить их определенным образом» [40]. Таким образом, «опыт служит для прояснения, а не для формирования этих врожденных внутренних структур». Или другими словами: стимуляция «дает возможность разуму применить некоторые врожденные принципы интерпретации, некоторые понятия, проистекающие из "способности понимания" как таковой...» [41]. Хомский, таким образом, постулирует врожденные «категории», «понятия», «лингвистические универсалии» («...характерная черта современных исследований в лингвистике — интерес к лингвистическим универсалиям...»).

В утверждениях Хомского можно различить два отдельных тезиса: (/) что существуют когнитивные структуры разума; и (//) что эти структуры — врожденные. Очевидно, можно утверждать (/), не утверждая (//); другими словами, (/'/) не следует логически или эпистемологически из (/).

260 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Я хочу доказать, что «лингвистические универсалии», «врожденные понятия», «заложенные от рождения категории», короче говоря, все эти выражения, предназначенные для обозначения врожденных, специфически лингвистических структур либо используются в переносном смысле, либо, если они используются в буквальном смысле, то опровергаются действительным ростом научного знания.

Кратчайшую возможную форму нашего рассуждения можно представить следующим образом: если есть врожденные понятия (категории, лингвистические универсалии), то нет роста понятий; если есть рост понятий, то, значит, нет врожденных понятий; на самом деле есть рост понятий, следовательно, нет врожденных понятий. Особенно яркие примеры роста понятий можно найти в истории научного знания: следует решительно подчеркнуть, что это не какие-то тривиальные или маргинальные понятия, они существенно необходимы для нашего понимания Вселенной.

Я, конечно, не допускаю, что врожденные понятия (категории) могут изменить свою природу, другими словами, могут «расти»: если они врожденные, они не меняются; если они меняются, они не врожденные. Хомский мог бы сказать по этому поводу, что врожденными являются идеи, а не понятия или категории. На это я мог бы ответить: как эти идеи связаны с понятиями и категориями? Какую, по-вашему, часть или какой аспект понятия должна составлять «идея»? Как идея становится понятием? И далее, как эти «врожденные идеи» связаны с ростом понятий? Если не прояснится связь между «врожденными идеями» и понятиями и категориями науки, я по-прежнему буду считать их загадочными или лишенными смысла.

Какие же остаются аргументы для спасения доктрины врожденных понятий? Можем ли мы подвергнуть сомнению понятие роста понятий? Едва ли, ведь история науки — это история роста понятий. Расширение знания и уточнение научных теорий неразрывно связаны с ростом понятий. Поэтому понятия растут, изменяются, претерпевают метаморфозы. Достаточно упомянуть эволюцию таких понятий, как «сила» и «гравитация», чтобы сразу понять, что до Ньютона они имели совершенно иной смысл, чем тот, который они приобрели в ньютоновской механике, и который вновь изменился в системе физики Эйнштейна: эти последовательные метаморфозы вызваны расширением и уточнением научного знания. Если так, то значит не существует врожденных понятий «силы» или «гравитации», потому что, если бы они существовали, какое из этих понятий следовало бы считать врожденным: до-ньютоновское, ньютоновское или эйнштейновское? Или возьмем кардинальную эволюцию понятия «материи». Какое из его последовательных воплощений (а их были десятки, отражающие, как правило, состояние научного знания на данный момент) считать врожденным? Необходимо заметить, что понятие «материя» — не маргинальное понятие. Если бы существовали врожденные понятия, это понятие должно было бы быть в их числе. Или, наконец, возьмем само понятие «врожденной идеи». В наши дни оно означает совсем не то, что означало во времена Локка. Мы даем понятию новое значение не потому, что его нынешнее значение нам наскучило. Понятия приобретают новые значения, потому что растут и развиваются. И так дело

обстоит со всеми важными понятиями, составляющими корпус научного знания. Таким образом, если мы признаем, что понятия растут и развиваются, то мы не можем поддерживать тезис о врожденных понятиях, по крайней мере, в его классическом смысле.

А возможно ли вообще поддерживать какую бы то ни было доктрину врожденных понятий (идей) после того, как мы признали эволюцию научного знания? Да, возможно, если мы готовы отвечать за последствия такого решения. При этом у нас остаются по крайней мере два пути.

Мы можем постулировать врожденную, постоянную и неизменную запрограммированность нашего разума (включающую в себя определенные понятия и категории), совместимую с изменениями научного знания. Однако тогда нам придется, как Платону, предположить, что различные этапы эволюции науки на самом деле не являются результатом эволюции науки, а скорее представляют собой процесс развертывания постоянных, неизменных категорий. Эволюция в этом случае не имеет отношения к росту понятий, потому что здесь мы привязаны к универсуму постоянных понятий, которые не меняются. Это — логически возможная версия, но в ней есть некоторая натяжка. Есть еще другая возможность — предположить, что врожденная программа, врожденные понятия и категории изменяются в процессе роста знания. Однако такая доктрина, несомненно, была бы перегружена трудноразрешимыми загадками. Нам пришлось бы объяснить, почему изменения врожденной программы так замечательно совпадают с изменениями в научном знании. Чтобы поддерживать утверждение о врожденности этой когнитивной программы, то есть о том, что она не определяется внешними обстоятельствами, такими как рост науки, нам пришлось бы предположить, что это «совпадение» случайно. Если бы мы предположили противное, то есть посчитали, что ее причиной могут быть внешние обстоятельства, то мы по сути отказались бы от доктрины врожденных идей.

И, завершая наше обсуждение, подытожим. Рост научного знания навязывает нам следующие альтернативы относительно врожденных идей: отказаться от доктрины врожденных идей;

внести в доктрину о врожденности оговорку, что врожденные понятия могут эволюционировать — это станет довольно специфической доктриной о врожденности;

(///) предположить, что в когнитивной структуре разума имеются врожденные элементы, когнитивные предрасположения (dispositions) разума, облегчающие возникновение (emergence) понятий и идей.

6. О понятии лингвистического разума (mind)

Ясно, что Хомский в своей безоглядной антибихевиористской кампании занял не выдерживающую критики позицию по отношению к концепции разума. Можно поддерживать рационалистическую концепцию разума в традиционном смысле слова, то есть полагать, что разум — это активный орган освоения языка и знания, и, в частности, что когнитивная структура разума является лингвистической, не связывая себя в то же время с доктриной врожденных идей.

262 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

На последующих страницах я хочу предложить модель науки и разума, в которой рационалистическая концепция разума сочетается с эволюционной концепцией науки. Эта модель исходит из убеждения, что невозможно систематически развивать рационалистическую концепцию разума, совершенно пренебрегая эволюционной концепцией науки; вместе с тем невозможно последовательно поддерживать эволюционную концепцию науки, не принимая рационалистическую концепцию разума. Более того, похоже, что только сочетая одну концепцию с другой, мы можем добиться удовлетворительного обоснования (justification) объективности научного знания и объективного разума.

Давайте повторим и подчеркнем некоторые из тех моментов, которые уже упоминались в связи с концепцией лингвистического разума. Увеличение нашего знания не состоит в простом накоплении все большего и большего количества фактов одного и того же рода, которое составляет количественный рост знания; увеличение знания состоит еще и в углублении понимания этих фактов, которое составляет качественный рост знания. Это последнее достигается путем построения все более мощных теорий, все более глубоко и полно описывающих явления и раскрывающих связи, которые прежде никому и не снились. Рост знания вглубь невозможно объяснить, если бы разум был просто пассивным приемником, как его понимают бихевиористы; в то же время его вполне возможно объяснить, если представлять себе разум наделенным когнитивными структурами, которые могут порождать новые когнитивные структуры. Как возникают эти новые когнитивные структуры? Другими словами, как мы расширяем существующее знание? Только формулируя теории и объяснения, которые до того были лишь полувысказанными, неоднозначными, противоречивыми. Как происходит это формулирование? Не бывает формулирования без прояснения языка. Итак, рост знания неотделим от роста языка, который означает введение новых понятий, расщепление имеющихся понятий, обнаружение в языке скрытых неоднозначностей, уточнение множества значений, спрессованных в одном термине, прояснение полумрака неопределенности, окружающего понятия. Эти прояснения языка — открытие новых понятий для нового содержания и наделение старых понятий новыми значениями — жизненно необходимы для той функции разума, которая называется творческим началом и без которой не может быть расширения существующего знания.

Таким образом, рост науки означает увеличение содержания научных теорий и обогащение языка науки. Этот рост никогда не был гладким или линейным, и его конвульсии получают отражение в вывертах языка с его концептуальными смещениями, изменением значений, метаморфозами понятий. Изменения в языке*следуют как тень за изменениями в содержании науки. Следует также помнить, что новое содержание науки можно выразить только при помощи новых понятий.

Человеческий разум — это лингвистический разум. Человеческое знание — это лингвистическое знание. Знание, особенно научное знание, должно иметь содержание. Содержание должно быть выразимо посредством символов. Символы, организованные в согласованное целое, — это язык. Язык

здесь понимается в широком смысле. Всякая согласованная система символов может рассматриваться как язык. Условие sine qua non¹¹ объективного знания — это то, что оно должно быть выражено посредством межсубъектных символов. Итак, именно в этом смысле человеческое знание есть лингвистическое знание.

Рост языка науки отражает рост науки. В то же время рост языка науки отражает наш ментальный рост. Таким образом, рост языка науки отражает рост нашего разума, то есть когнитивной структуры разума. В языке мы наблюдаем высшую точку и кристаллизацию двух аспектов одного и того же когнитивного развития: один аспект связан с содержанием науки, другой — с нашими актами понимания этого содержания. Поскольку немыслимо выразить любой из этих аспектов без помощи языка, потому что язык их объединяет, приходится сделать вывод, что имеет место параллельное концептуальное развитие содержания науки, выраженного посредством внешнего языка науки, и внутренних ментальных структур разума, выраженных посредством внутренних актов понимания. Поскольку фундаментальные понятия, при помощи которых мы постигаем и выражаем наше знание о мире, изменялись и эволюционировали, справедливо будет предположить, что структура нашего разума тоже изменялась и эволюционировала. В результате наше исследование приводит нас к заключению, что структура разума и концептуальное устройство разума отражают структуру и ограничения знания, сформировавшего их. Что представляют собой ментальные структуры, это зависит от соответствующего развития науки и всего знания в целом. Таким образом, концептуальная структура разума изменяется вместе со смещением и развитием структуры нашего знания.

Здесь мы должны предположить, что имеет место параллельное развитие нашего знания и разума. Знание формирует разум. Разум, сформированный знанием, еще дальше развивает и расширяет знание, которое, в свою очередь, продолжает развивать разум. Таким образом, происходит непрерывный процесс взаимодействия между ними. Хотя разум и знания — это независимые категории с точки зрения их значения (meaning), но рассматриваемые в контексте когнитивного развития в целом, они функционально зависимы одно от другого и в действительности неотделимы друг от друга. Это — две стороны одной медали, два представления одной и той же структуры познания. Концепция разума должна включать знание, которое сформировало этот разум и которым этот разум обладает.

Разум без знания — это незапрограммированный компьютер. Аналогия с компьютером позволяет нам увидеть еще одну специфическую особенность разума. В то время как компьютер может оперировать только заложенным в него знанием, разум, напротив, может, так сказать, совершенствовать свою программу (up-programm). В ходе своего функционирования он может достигать результатов, которые превосходят его первоначальную программу. Этот процесс совершенствования программы в ходе решения проблем абсо-

Sine qua non (лат.) — необходимое. — Прим. перев.

264 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

лютно необходим и для роста знания, и для роста разума. Если бы разум не обладал этой способностью, он был бы точно таким же, как и компьютер, который извлекает и преобразует знания по встроенным в него схемам, в соответствии со своей строго формализованной программой. Мы можем продолжить эту параллель еще на один шаг и сказать, что разум — это очень своеобразный компьютер, в котором запрограммирована способность выходить за пределы своей программы, за пределы самого себя, что является в некотором роде терминологическим противоречием. Вот почему разум — не компьютер.

7. Концептуальная сеть науки

и концептуальная структура разума

Изменчивость состояния науки означает изменчивость содержания науки. Совокупное содержание науки выражено в совокупности ее понятий и их взаимосвязей. Эту совокупность понятий иногда называют концептуальным аппаратом науки. Я буду, используя выражение Поппера, называть эту совокупность понятий «концептуальной сетью (net)» науки. Можно говорить как о сети науки in toto¹², так и о концептуальной сети конкретной науки, например, физики. Сеть ньютоновской физики включает законы Ньютона и другие законы, вытекающие из них, а также философские исходные предположения об абсолютности пространства и времени и о постоянстве материи. Она включает также термины и понятия, изначально принадлежащие другим наукам, таким как химия и биология. И вдобавок она включает многие термины и выражения обыденного языка.

Отметим, что три понятия: «концептуальная сеть», «концептуальный каркас» и «концептуальный аппарат» близки по смыслу и часто могут быть взаимозаменяемы. «Концептуальный каркас» обычно означает раму, скелет, внутри которого располагаются остальные понятия и с которым они связаны. Под «концептуальным аппаратом» обычно понимается собрание всех специфических технических терминов данной науки. «Концептуальная сеть» науки в том смысле, в каком этот термин используется здесь, включает и то, и другое, и еще многие выражения, которые, строго говоря, не являются выражениями этой науки, но которые, тем не менее, необходимы для объяснения ее содержания. Например, логические связки, такие как «или», «и», «если..., то», «не», входят в язык любой науки, так же как и многие выражения обыденного языка.

Повторяю, под концептуальной сетью науки я буду понимать совокупность понятий, в которых выражено содержание этой науки. Такую совокупность невозможно формализовать. Для того, чтобы формализовать ее, потребовалось бы в явном виде выразить этот формализм в терминах, которые ей не принадлежат. Такое выражение потребовало бы еще более обширного концептуального каркаса, который, в свою очередь, не мог бы быть формализован в своих собственных терминах. Таким образом, концептуальную сеть данной науки нелегко определить: (/) потому что она сливается с сетями

In toto (лат.) — в целом. — Прим. перев.

других наук, (//) потому что она сливается с обыденным языком и (///) потому что — это самое существенное — она исторически меняется. Мы можем попытаться формализовать часть содержания науки, то ли по эстетическим соображениям, то ли ради логической ясности, но при этом мы не должны забывать о том, что формализуется только часть ее содержания.

Итак, развитие концептуальной сети со сложным переплетением взаимосвязей ее различных элементов — это необходимый фактор роста науки. Однако это лишь часть истории науки, истории человеческого познания. Эту часть можно назвать внешней. Внешняя она потому, что наше знание, сформулированное при помощи языка, теоретически могли бы усвоить и инопланетяне. Можно представить себе, что после катастрофы, уничтожившей всех людей, на нашу планету прилетают некие внеземные разумные существа, обнаруживают наши ученые трактаты и усваивают из наших наши знания. При этом им пришлось бы расшифровать концептуальную сеть, внутри которой находится наше знание. Короче говоря, сформулированное при помощи понятий и выраженное межсубъектным языком знание становится внешним по отношению к разуму. Теоретически, его могли бы изучить и усвоить существа, не являющиеся людьми. Излишне говорить, что внешняя часть объективного знания соответствует попперовскому третьему миру.

Другая же часть человеческого познания является внутренней. Внутренняя она потому, что находится в разуме. Здесь следует различать акт познания и результат познания. Акт познания происходит в разуме. Это — внутренняя часть процесса познания. Поэтому внутренняя часть соответствует попперовскому второму миру, однако между ними есть и некоторое отличие: Поппер утверждает, что нет никакого сходства между структурными единицами третьего мира и процессами понимания, посредством которых мы постигаем содержание этих единиц третьего мира, в то время как мы настаиваем на том, что между этими двумя уровнями имеется очень близкое сходство. Акты познания отображают структуру разума, которая сформирована единицами третьего мира. Результаты же познания — это теории и высказывания (statements) — речевые структуры (utterances) или иные символические представления, выражающие содержание актов познания, и они составляют его внешнюю часть. Выраженные средствами межсубъектного языка акты познания становятся внешними. Их содержание становится независимым от конкретного разума.

Для того, чтобы развивать науку, разум должен владеть понятиями, при помощи которых он может постигать содержание науки. Кант называл эти базовые понятия, через которые воспринимаются знания, «схемами разума» («the schemata of the mind»). He обязательно принимать кантовскую концепцию схем и его модель разума, чтобы признать, что разум в процессе приобретения знаний следует определенному, заранее заданному структурному шаблону (pattern). Я буду называть эти шаблоны шаблонами мышления. В нас заложена тенденция мыслить об определенных предметах специфическими категориями и специфическими шаблонами мышления.

Шаблоны мышления — это организующие единицы знания. Они соответствуют попперовским умопостигаемым сущностям, структурным единицам

266 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

третьего мира. Таким образом, я распространяю идею структурных единиц на оба мира — и второй, и третий. Научное знание в высокой степени организовано. Организующие единицы, или шаблоны мышления, позволяют нам структурировать знание в умопостигаемые формы. Итак, шаблоны мышления — это формы, при помощи которых знание становится умопостигаемым. И опять-таки не обязательно признавать абсолютные формы умопостигаемо-сти и абсолютные категории разума для того, чтобы признать, что некоторые шаблоны мышления имеют более важное значение для роста и понимания знания, чем другие.

Всякая новая гипотеза представляет собой изобретение нового возможного мира. Развитие науки за последнее столетие доказало, что очень многие из этих изобретений замечательно соответствуют природе (хотя поначалу они казались причудливыми и невозможными), а это означает, видимо, что воображение не имеет границ. Из этого утверждения вытекает следствие — в будущем человеческий разум может организовать знание о мире в такие фантастические и «невозможные» единицы (шаблоны, категории, формы), то есть фантастические и невозможные с нашей сегодняшней точки зрения, что какие бы предварительные допущения мы ни посчитали необходимым установить сегодня, завтра все они будут отброшены. Возможно, радикально новые способы организации знания изменят не только нашу картину мира, но и наше понимание таких понятий, как рациональность и умопостигае-мость. В конце концов, понятия рациональности и умопостигаемости — это побочные продукты развития нашего знания.

Отметим, что конкретные шаблоны мышления не даются нам как deus ex machina¹³. Мой центральный тезис состоит в том, что существует изоморфизм между концептуальной сетью науки и концептуальным порядком разума, то есть что концептуальное развитие науки идет параллельно концептуальному развитию разума. Наука, то есть концептуальная сеть науки, формирует разум. При этом разум не остается пассивным. Он взаимодействует с этой сетью и преобразует ее. Концептуальное устройство разума с его специфическими шаблонами мышления и специфическими категориями отражает, таким образом, развитие концептуальной сети науки с ее сложным переплетением понятий и их взаимосвязей. Это непрерывное взаимодействие между разумом и наукой складывается в действительности из взаимодействий между разумом отдельных ученых и конкретными науками. А результат этих отдельных взаимодействий составляет новый этап в развитии науки и новый этап в концептуальном развитии разума. Так что наука и разум представляют собой исторические сущности. Нужен исторический подход, чтобы в должной мере оценить различные стадии развития науки и разума. Наши критерии их взаимодействия должны быть* историческими.

Повторю еще раз аргументы, касающиеся взаимосвязи между поппе-ровскими вторым и третьим мирами: существует и должен существовать

¹³ Deus ex machina (лат.) — Бог из машины. Понятие, заимствованное из практики древнегреческого театра, в котором развязка пьесы часто связывалась с внезапным появлением бога, осуществлявшимся с помощью специальной «театральной машины». — Прим. перев.

Поиск объективности у Пирса и Поппера 267

параллелизм между структурными единицами третьего мира (умопостигаемыми сущностями) и сущностями второго мира, посредством которых мы усваиваем и понимаем содержание научных высказываний и теорий. Мы понимаем их потому, что когнитивный порядок как бы привит нашему разуму. Только признавая, что разум есть часть роста знания, мы можем прийти к непротиворечивой идее объективного знания и тем самым к непротиворечивому обоснованию объективности знания.

Разум, как и компьютер, может функционировать, только если в него заложено знание. Если в него не заложено знание — знание в объективном смысле, как, например, научное знание, — то не будет никакого понимания содержания высказываний и теорий. Однако в отличие от компьютера, как мы уже подчеркивали, разум может выходить за пределы своей исходной когнитивной программы и производить новое знание. Новое знание означает новую когнитивную программу.

Итак, предложенное нами понятие объективности основано на признании того, что существует параллелизм между концептуальным развитием знания и концептуальным развитием разума: они зависят друг от друга и друг друга ограничивают. Разум не может слишком далеко выходить за пределы существующего знания, потому что он отражает концептуальные ограничения знания. Если разум совершает революционный скачок и выходит далеко за пределы существующего знания, то человека — обладателя этого разума — в худшем случае запирают в сумасшедший дом, а в лучшем — считают чудаком. Почему? Потому, что остальные разумы, воспитанные в традициях наличествующего знания, не могут понять правомочность (va-iidity) этого скачка. Иногда идеи такого чудака впоследствии переоткрывают снова. Может случиться, что, когда мы обновим свою концептуальную сеть в свете новейшего знания, окажется, что такой скачок полностью согласуется со структурой этого новейшего знания.

Обоснование объективности научного знания, приведенное в этой статье, состоит в том, что (1) оно принимает куновский исторический и социальный подход, но избегает опасностей иррациональности, заложенных в куновской концепции; (2) оно принимает попперовскую концепцию третьего мира умопостигаемых сущностей, созданного человеком и все же трансчеловеческого, но избегает трудностей, с которыми столкнулся Поппер, отрицая существование какого бы то ни было сходства между сущностями второго и третьего миров; (3) оно принимает идею Хомского, что структуры разума отвечают за освоение языка и знаний, но избегает ловушек идеи Хомского о врожденности этих структур, которая несовместима с ростом научного знания.

Генрик Сколимовский

Гуманитарный факультет,

Университет штата Мичиган, Анн Арбор

Декабрь 1969г.

268 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский