В постановлении Президиума ран

Реалистический образ фронтирсмена впервые появился в «Истории Нью-Йорка» В. Ирвинга (1809). Здесь выведены два типа— бродячего первопроходца-разведчика и фермера-янки. Первый — это «молчаливый человек со всегда раскрытыми глазами и ушами»; это то ли сосредоточенный, то ли рассеянный философ с примесью индейской крови. На нем почти индейская одежда, за спиной длинноствольное ружье. Он внезапно и без всякой причины исчезает из крепости и долго бродит по лесам и болотам. Тип янки — «агрария» — натура деятельная, но столь же бродячая, находящаяся в состоянии «вечного переселения». Ему быстро надоедает слегка обустроенное место. «Он продает свою ферму, воздушный замок, заткнутые юбками окна и все остальное, снова нагружает повозку, взваливает на плечо топор, становится во главе семьи и уходит на поиски новых земель — опять валить деревья, опять расчищать землю под маисовые поля, опять строить крытый дранкой дворец и опять все продавать и двигаться дальше»³². Та же традиция противопоставления и столкновения двух типов жителей границы — «янки» и «жителя лесов» — продолжена Ирвингом в «Легенде о Сонной Лощине» (1819)³³. Возможно, что картина стала бы еще реалистичней, если бы Ирвинг вдруг отметил, что подобные переселения были не беспричинными. Скваттер переходил на новое место, т.е. двигался на Запад не только в силу непоседливого характера, а прежде всего потому, что старое поле уже не могло дать ожидаемого урожая, а свежей земли было сколько угодно. Ферму свою он продавал не с барышом, а за жалкие гроши, и шедший за ним другой переселенец также не задерживался на ней надолго. Эти двигавшиеся впереди всех пионеры-захватчики не были заинтересованы в гомстед-акте и даже противились его принятию, так как это означало конец скваттерству — экстенсивному по своей природе укладу, не требовавшему ни сколько-нибудь значительного вложения капиталов, ни чрезмерных трудовых усилий.

Критерием классификации фронтиров может служить как преобладающая форма хозяйственной деятельности, так и направления пространственного расширения. Можно выделять фронтир меходобываюший, горнодобывающий, скотоводческо-ковбойский — каждый из них имел свою ярко выраженную хозяйственную и пространственную направленность. Фермерский фронтир — распространялся в умеренной зоне, тяготел не просто к «земле», но и к «воде», к воде как естественным осадкам и к воде, как речным и морским путям, а также к «лесу» как строительному материалу, а до поры до времени и к лесу в его первоначальном значении густой дубравы, где можно спрятаться от индейцев, чтобы успеть положить новый заряд в ружье, заряжавшееся еще с дула, а не с казенной части

Меходобывающий фронтир, продвигаясь в одном случае на запад, в другом — на восток, тяготел к северным широтам. Правительству США для исследования Запада приходилось посылать военные экспедиции, которые должны были оповестить индейцев о том, что теперь они живут на территории, принадлежащей Соединенным Штатами, и их вождем является великий бледнолицый вождь, находящийся в Вашингтоне. В августе 1804 г. капитаны Льюис и Кларк держали длинную речь перед вождями племени ота. «Дети, — говорили американские офицеры, — мы, уполномоченные и посланные великим вождем семнадцати великих наций Америки, пришли сказать вам..., что великий совет состоялся недавно между этим великим вождем... и вашими прежними отцами — французами и испанцами и что этот великий совет постановил, что все белые люди Луизианы, живущие по берегам Миссури и Миссисипи, должны повиноваться приказам этого великого вождя...». Льюис и Кларк призвали индейцев вернуть французам и испанцам медали и флаги, ибо не пристало «носить или хранить эти символы верности иному великому отцу». «Дети, — говорили американцы, — знайте, что этот великий вождь, столь же могущественен, сколь и справедлив, столь же благодетелен, сколь и мудр, постоянно питающий сердечные и дружеские чувства к красным людям Америки, [он] приказал нам, своим военным вождям, предпринять эту долгую поездку <...> чтобы совещаться с вами и другими его красными детьми на мутных водах [т.е. на Миссури. — А. А.], чтобы передать вам его добрые советы, чтобы указать вам дорогу! по которой вы должны идти, чтобы достигнуть счастья»³⁴. Индейцы приняли американский флаг, медали и подарки и произнесли ответные речи, обещая «следовать данным им советам и указаниям» и говоря, что «они очень счастливы, узнав, что у них есть отцы, которым следует повиноваться»³⁵. Вожди попросили «немного пороха и глоток молока», т.е. виски. Кларк дал им 50 нуль, бочонок пороха и барабан³⁶. Через некоторое время Льюис и Кларк, прибыв в расположение воинственного племени сиу, провели обычную церемонию с курением трубки мира, вручением медалей и подарков. Вожди приняли американский флаг, но испанские флаги не убрали. Потом потребовали «молока великого отца» и стали агрессивными.

«Очевидно, — писал в январе 1806 г. президент Т. Джефферсон, — что англичане не имеют права торговать с индейцами в Луизиане»³⁷. Американские экспедиции имели военно-дипломатическое значение, ибо индейцы были объектом манипуляции со стороны других держав. Разумеется, экспедиции были выгодны частному бизнесу. Они прокладывали ему путь на Запад и являлись важным фактором в конкуренции с иностранной меховой торговлей. Влияние франко-канадских и английских мехоторговцев в бассейне Миссури и на Тихоокеанском Северо-Западе было очень велико. Когда экспедиция Льюиса и Кларка достигла верховьев Миссури, где река раздваивалась на притоки, Льюис записал в журнале, имея в виду северный приток (р. Милк): «...Ей суждено стать объектом борьбы двух великих держав, Америки и Великобритании <...> она станет одним из самых интересных притоков Миссури с коммерческой точки зрения» так как изобилует животными, имеющими прекрасный мех, и представляет собой «прямой путь в богатые ценными мехами области, которые сейчас находятся в распоряжении подданных его Британского Величества»³⁸. В конце августа 1805 г. губернатор Верхней Луизианы Дж. Уилкинсон издал прокламацию, которая уведомляла о том, что никому из «граждан и подданных иностранных держав не будет разрешено входить в Миссури с целью торговли с индейцами»³⁹. Тогда же в Сент-Луисе распространились слухи о намерении губернатора запретить ввоз в Луизиану оружия для продажи. Сент-луисские купцы забеспокоились и составили на имя губернатора обращение, в котором указывали на то, что граждане США имеют право торговать оружием⁴⁰. Лейтенант 3. Пайк, подобно Льюису и Кларку, произносил речи перед индейцами, называя их «братьями», а белых торговцев из Канады — «злыми птицами»⁴¹. В феврале 1806 г. Пайк в письме к одному из пайщиков и агентов канадской Северо-Западной компании ультимативно требовал спустить британские флаги и впредь не раздавать индейцам флагов и медалей и торговать в Луизиане только по выданным американскими властями лицензиям⁴². Пайк сообщал Уилкинсону: «Британский флаг... уступал место флагу Соединенных Штатов там, где мы прошли»⁴³.

Первые русские экспедиции имели иной характер — это были вооруженные, но не правительственные военные экспедиции. Поход Ермака был одной из стадий завершения разгрома улусов Золотой Орды. По своему непосредственному, т.е. политическому значению он, конечно, не мог равняться взятию Казани или Астрахани. «...До 1592 г. включительно, — писал историк В. И. Сергеев, — московское правительство не преследовало цели завоевания Сибирского ханства и его присоединения к России подобно Казанскому ханству»⁴⁴. Но при феодальных отношениях политические и экономически интересы не имеют четкого разделения. Интересы Строгановых были экономическими, но вес земли, которыми завладели подданные государя, становились государственными землями⁴⁵. В правление Бориса Годунова, писал Р. Г. Скрынников, власти решили аннулировать привилегии Строгановых «и наложить руку на их богатство»⁴⁶.

По следам Ермака было послано еще несколько экспедиций. Однако, перед ними ставилась ограниченные задачи — восстановление вассальных отношений с сибирскими правителями. В. И. Сергеев считает, что поход Ермака не имел и такого значения. «Ни деятельность Строгановых, ни организованный ими поход Ермака не являлись началом официального завоевания и присоединения Сибирского ханства»⁴⁷.

Дальнейшие экспедиции, вплоть до петровских, были, по преимуществу, частным делом. Разбив Кучума, Ермак отнял у него право эксплуатировать инородцев в пользу русских. Русские экспедиции — это прежде всего торгово-промышленные предприятия, имевшие целью извлечь самую непосредственную выгоду. Никаких товаров для меновой торговли они с собой почти не имели и получить пушнину могли лишь путем самостоятельного промысла или прямого грабежа. Строгановы, правда, предлагали хантам и самоедам в обмен на меха колокольчики и бусы⁴⁸.

Но государство не могло терпеть такого порядка: если кто-то из его подданных получает доход на его территории, то часть этого дохода он должен отдавать в казну. С промысловиков взималась десятинная пошлина. Местное население было «объясачено». Это не исключало произвольных поборов — и не только со стороны промысловиков. Государевы люди не очень четко отделяли свои интересы от государственных и часто собирали ясак по два или три раза в год⁴⁹. Государство — фактически кабинет — взимало ясак с кочевых народов Сибири вплоть до 1917 г.⁵⁰

Фауна, особенно в северных широтах, имеет длительный цикл естественного воспроизводства. При хищническом отлове и отстреле пушного зверя его популяции в Сибири оказались под угрозой исчезновения; промышленный промысел стал невыгоден. Богатство России приросло Сибирью, но очень ненадолго. Оставался только ясак, но и содержание служилых людей требовало больших расходов. В Сибирь приходилось завозить все — даже хлеб. Поэтому не только имперские амбиции побудили к тому, чтобы узнать, не сошлась ли Азия с Америкой. Богатство России приросло еще раз — и опять ненадолго. Морской зверь был истреблен и у северо-западных берегов Америки, разумеется, не одними только русскими, как не возобновляемый природный ресурс. Содержать колонию имеет смысл до тех пор, пока она приносит прибыль. Если этого нет, то ее продают, чтобы покрыть убытки. Добывающие фронтиры быстротечны.

Пушно-меховой промысел пришел в упадок и в Сибири, и на американском Западе, но последствия были разными. В Сибири имели место два способа эксплуатации аборигенов при колоссальном доминировании феодального, на американском Западе — один. Рыночный способ для примитивных экономик всегда оказывается гибельным. Нерыночная форма эксплуатации аборигенов Сибири сохранила эти народы. Феодализму органически чужда тенденция к экспроприации непосредственного производителя, к отделению его от средств производства.

Феодальный способ эксплуатации Сибири имел сторону, которую трудно назвать позитивной. Тем не менее ограничительные меры государства имели следствием то, что здесь взаимодействие пришельцев с местным населением было менее пагубным для последнего, нежели на американском Западе, а в некоторых отношениях и действительно позитивным, с учетом того, что такое взаимодействие было неизбежным. Консервативная роль государства имела консервативные последствия и для эксплуатируемых им народов. Феодальное государство, объявив всю землю государевой, признало за местным населением право на пользование этой землей. Фискальные нужды побуждали к тому, чтобы сохранить хозяйство аборигенов, чтобы они были способны платить ясак.

До того, как началось развитие капитализма в России, а не просто развитие рыночных отношений, Сибирь по способу эксплуатации в большей мере не была переселенческой колонией (по типу Канады, Австралии), а колонией в прямом смысле по типу испанских, азиатских и африканских колоний других держав. В этом очень существенное отличие Сибири от американского Запада. Коренные народы — при всех издержках — сохранились, а среди русского народа, вследствие ассимиляции, возникли особые этнические группы наподобие креолов.

США всегда являлись переселенческой колонией — даже тогда, когда входили в состав Британской империи. «Туземной» колонией они никогда не были.

Американская и английская мехоторговля также приводила к деградации промысла. Но здесь доля накопления была выше издержек — следствие того, что выгоднее было торговать, нежели собирать ясак или просто грабить. Выгодным считалось, как это делали американцы, послать судно к северо-западным берегам Америки, нежели содержать многочисленный штат РАК и осуществлять сухопутную транспортировку через всю Сибирь, а потом еще и морем. К тому же американцы сразу плыли в Китай, продавали там меха и покупали новый товар. Внутри континента по прибытии мехоторговца-одиночки или небольшой группы в верховья Миссури индейцы сами собирались к его лагерю и обменивали меха на виски, бисер, оловянные зеркальца, одеяла и другие предметы. Через несколько недель мехоторговец уже был в Сент-Луисе. Его экспедиция занимала один навигационный сезон, хотя случалось, что приходилось зимовать.

То обстоятельство, что американская мехоторговля была важнейшим источником первоначального накопления, прослеживается весьма отчетливо. В 1842 г. редактор газеты «Нью-Йорк сан» М. Бич выпустил первый справочник о богатейших людях Нью-Йорка. Список в нем возглавлял крупнейший мехоторговец американского фронтира Дж. Дж. Астор. Тогда его состояние составляло 10 млн долл. — огромную по тем временам сумму⁵¹. Когда Астор в 1848 г. умер, стала известна действительная сумма его состояния — 20 млн долл. Тогда же, в 1840-е годы, вошло в обиход слово «миллионер».

Феномен американского Запада и Сибири — это проблема собственно «фронтира» в тернеровском его понимании и «фронтира» как сферы аграрной колонизации. В. Ирвинг выделял и противопоставлял два типа обитателей фронтира. На противопоставлении двух мироощущений построена «Прерия» Ф. Купера. Благородный траппер Н. Бампо противостоит хищнику-скваттеру И. Бушу, который «всю свою жизнь... прожил вне общества», потому что постоянно переселялся и захватывал лучшие земли, у которого «лицо было тупое, с резкой складкой рта, с тяжелым подбородком, а лоб... был низкий, покатый и узкий».

Система хозяйства в Сибири в течение очень долгого времени, вплоть до проведения Транссиба, покоилась на натуральных основаниях. Существовал лишь местный и очень узкий рынок. Колонизация Сибири (до прокладки Транссиба) не представляла собой процесса развития капитализма вширь. Но она не являлась и развитием вширь феодализма. Это была имплантация в форме принудительных и вынужденно добровольных переселений экстенсивно-натурального хозяйства с потенциальными задатками его эволюции в мелкотоварное.

В России большой бизнес находился в зачаточном состоянии, и нужды в большом рынке не было. Государство наделяло сибирских поселенцев землей бесплатно, Однако основания этой политики были в корне отличными от тех мотивов, которые в Америке привели к принятию гомстед-акта. Государственные земли в Сибири еще долгое время не могли стать товаром — хотя бы потому, что у переселенцев не было денег, чтобы купить их. В Сибири отсутствовала характерная для американского Запада и показательная для иллюстрации процесса мобилизации земли фигура земельного спекулянта. Коммерческие формы оплаты труда и коммерческие способы контроля над землей в Сибири только намечались, но развития так и не получили.

В США при относительно низких налогах доходы от продажи государственных земель были главным источником формирования федерального бюджета и погашения государственного долга. Естественно, что правительство было заинтересовано в том, чтобы продавать земли большими участками. Этим пользовались земельные спекулянты, у которых имелись крупные суммы наличных денег.

С 1785 по 1841 г. земельный спекулянт на американском Западе оперировал в роли посредника между государственными земельными конторами и фермерами, распродавая мелкие участки в кредит. После окончания Войны за независимость проявилась, как писал в 1785 г. один из отцов-основателей Дж. Джей, «повальная тяга к переселению на Запад»⁵². «Спекуляция западными землями, являвшаяся в тот период одним из немногих способов выгодного вложения капитала и сулившая быстрое обогащение, получила в Соединенных Штатах самое широкое распространение»⁵³. В спекуляциях принимали участие члены конгресса, представители администрации штатов, губернаторы и другие должностные лица⁵⁴. После официальной легализации скваттерства в 1841 г. земельные спекулянты начали скупать лучшие участки, предлагая затем их фермерам по более высокой цене⁵⁵.

В США купля-продажа земли с колониальных времен была привычным явлением. С образованием фонда государственных земель этот процесс усилился. По своей социально-экономической сути распродажа государственных земель представляла собой денационализацию земли, превращение ее в частную собственность. В Сибири процесс мобилизации земли не получил широкого развития и принцип частной собственности на землю начал укореняться лишь в период столыпинских переселений, но окончательно так и не успел утвердиться. Ранее господствовала вольнозахватная форма землепользования, но и на ее основе воспроизводилась традиционная русская крестьянская община. На американском Западе земельная спекуляция процветала потому, что, с одной стороны, было достаточно много людей с капиталами, способных покупать крупные участки земли, с другой стороны, — намного больше людей без больших капиталов, но все же имевших возможность приобретать, но уже у спекулянтов, небольшие участки. В Сибири из-за общей неразвитости товарно-денежных отношений не было людей с крупными капиталами, которые пожелали бы (с)купить много земли, масса переселенцев не располагала небольшими деньгами, на которые можно было бы купить землю у крупных скупщиков, поэтому и денационализация земли на американский манер — приди кому-нибудь в голову такая мысль — была невозможной. Но при этом следует отметить: во время столыпинской реформы наделение переселенцев землей в Сибири осуществлялось по принципу, сходному с гомстедерским: крестьянин, если он не забрасывал землю, становился фактически полным собственником своего надела.

Если — в порядке контрфактического моделирования — предположить, что крепостное право было бы распространено и на Сибирь, то процесс ее заселения, без сомнения, пошел бы быстрее. Но в том то и проблема, что крепостническое хозяйство (в силу природно-климатических условий и страшной удаленности от центра) в Сибири не могло утвердиться: объем прибавочного продукта был настолько невелик, а его производство требовало таких усилий, что землепашцу совсем не оставалось бы сил и времени, чтобы обрабатывать еще и барскую запашку. Сибирь в течение длительного времени не могла обеспечить себя хлебом. В XVII в. поселенцам воеводская администрация оказывала натуральную подмогу или давала денежную ссуду. Подмога была безвозвратной.

У Т. Джефферсона в начале XIX в. возникала мысль превратить индейцев в землепашцев, но из этого ничего не вышло. Русское государство также не смогло использовать местное население в качестве феодально-обязанных хлебопашцев из-за отсутствия у аборигенов соответствующих производственных навыков. Отдельные попытки в этом направлении, предпринятые в начале XVII в. в Западной Сибири, успеха не имели и были быстро оставлены⁵⁶. Правительство производило насильственные переселения «по указу». Уже с XVII в Сибирь служила местом ссылки на поселение. Часть ссыльных отправлялась на пашню. Эта мера действовала в течение XVII и перешла в XVIII век.

На американском Западе и в Сибири была и аграрная проблема как общий фактор, характеризовавший социально-экономическое развитие, существовал и аграрный вопрос в его социально-политическом аспекте, обусловленном борьбой различных социальных слоев и их политических агентов за демократизацию аграрного законодательства или, напротив, за его консервацию. Аграрное освоение американского Запада и Сибири — это не частный и не региональный вопрос. В обоих случаях — это вопрос формирования национальных моделей экономики, в отношении американского Запада — это еще и вопрос развития европейско-американской («атлантической») экономической системы. Аграрная тема — это вопрос, переходящий в сферу конституирования национальных государств, получившего оформление в законодательно-правовом определении государственных границ. Как невозможно представить Соединенные Штаты без Запада, также невозможно представить Россию без Сибири. Но в отличие от американского Запада, Сибирь в течение четырех столетий после ее вхождения в состав русского государства была не столько передовой линией перманентно расширяющегося государства, сколько его глубоким подкармливающим тылом.

При изучении способов колонизации Сибири и американского Запада в первую очередь следует исходить из того фундаментального факта, что непосредственный сельскохозяйственный производитель в России был крестьянином в подлинном смысле, а американский в столь же подлинном смысле был фермером. Крестьянство — признак традиционного общества, феодального строя, фермер атрибут общества буржуазного, капиталистического. «В смысле экономической категории, — писал Маркс, — фермер — такой же промышленный капиталист, как и фабрикант»⁵⁷. Крестьянин — экономически и политически зависимый человек, от сюзерена или от государства, чаще всего от обоих сразу. Фермер в принципе — человек свободный. Американские поселенцы, двигавшиеся на Запад, являлись фермерами с самого начала. Сибирские поселенцы оставались крестьянами. Они могли превратиться в фермеров, но в период наиболее интенсивных переселений надобности в многочисленном классе сельских товаропроизводителей уже не было. Если в Европе причиной перенаселения было бурное развитие капитализма, в том числе и аграрного, то в России, напротив, такой причиной было недостаточное развитие капитализма, что неизбежно приводило к застою. И на новом месте, в Сибири, капиталистические отношения не могли развиваться в полной мере, поскольку рынок отсутствовал или уже был занят. Обстоятельством, обусловившим бурное заселение американского Запада, было, помимо наличия внешних рынков, то, что вслед за фермерской колонизацией начиналась индустриализация Запада. В Сибири, когда здесь началась индустриализация, происходил отток сельского населения в города. Это естественный процесс перехода сельского населения в промышленность, который имел место и в Америке. Но в Сибири, как и во всем Советском Союзе, существовали и «неестественные» факторы, в силу чего крестьяне бежали в города, «вырываясь» из колхозов.

На американском Западе удобрить ферму навозом от личного скота не представлялось никакой возможности. Но почва быстро истощалась (литературный стереотип: на твой истощенный участок наступают сосны). Американскому поселенцу поневоле приходилось переходить на новый участок. В этом ему почти ничто не препятствовало и его ничто не удерживало. Плодородной земли на Западе было много. В особой подготовке к посеву она не нуждалась. Незатейливая хижина из неотесанных бревен возводилась на новом месте очень быстро. Привязанности к старому месту жительства были минимальными. Американский поселенец жил не в селе, а отдельно от всех, и ему было все равно где жить — на старом месте или на новом. Действовало правило, лапидарно оформленное Т. Джефферсоном: нам легче купить акр новой земли, чем удобрить акр старой. Закон убывающего плодородия почвы отменяет лишь широкомасштабное производство искусственных удобрений. А пока их нет, и мелко- и крупно товарное производство осуществляется за счет вовлечения в сельскохозяйственный оборот новых земель, что приводит к новой специализации и новому международному разделению труда: Англия и в значительной степени вся Европа переносит свои житницы за океан. Что касается центральной России и Сибири, то такое соотношение (разделение труда) невозможно представить, поскольку в центре преобладала аграрная экономика и потребность в сибирской сельскохозяйственной продукции была минимальной. В Сибири производилось то, что производилось на преобладающей части поверхности земли. Дифференциальная рента, возникающая при наличии уникальных природно-климатических условий, возникнуть не могла. Но позднее, когда в стране произошел аграрный переворот в форме национализации земли и коллективизации, повлекший за собой уменьшение численности крестьянства, но не приведший к повышению производительности труда в сельском хозяйстве, возникла острая нужда в сельскохозяйственной продукции восточных районов страны. Начинается освоение целинных и залежных земель, что представляло собой экспансию на новые территории экстенсивного сельского хозяйства, подобно тому, как это происходило на американском Западе в XIX в. В Советском Союзе начала действовать та же закономерность, что и в Америке в XIX в.: при обилии земель дешевле распахать гектар новой земли, чем удобрить гектар старой. Но эта закономерность начала проявлять себя в эпоху индустриализма, когда хлеба, производимого в центре, не стало хватать и появился спрос на хлеб, производимый в восточных регионах.

Г. В. Плеханов, анализируя одну из главных тем Гл. Успенского, воплощенную в формуле «Власть земли», сравнивал русского крестьянина и американского фермера. Земледельческий труд, писал Плеханов, поглощает все внимание крестьянина и составляет все содержание всей его умственной деятельности. «Ни в какой иной сфере, — цитировал Плеханов Успенского, — кроме сферы земледельческого труда... мысль его так не свободна, так не смела, так не напряжена, как именно здесь, там, где соха, борона, овцы, куры, утки, коровы...»⁵⁸. Русский крестьянин безразличен ко всему, что не касается его хозяйства, в том числе и к верховной власти. «Но вот мы видим, — рассуждает Плеханов, — что в Соединенных Штатах очень распространен земледельческий труд, а между тем американские земледельцы относятся к этому строю совсем не так, как русские крестьяне... В результате американского земледельческого труда получается много хлеба, но ни одного «Ивана Ермолаевича». Американский земледелец делает свое дело... гораздо лучше, чем русский крестьянин, и в то же время он умеет думать не об одной только «утке»: он участвует в политической жизни своей страны. Откуда взялось такое различие? Его нельзя объяснить простой ссылкой на «условия земледельческого труда». Нужно показать, чем и почему условия земледельческого труда в Америке не похожи на условия земледельческого труда в России. Учение о производительных силах легко объясняет все дело. Американские колонисты вывезли с собою из Европы и развили на новой почве производительные силы гораздо более высокого порядка, чем те, которые находятся в распоряжении русского крестьянина. Иная степень развития производительных сил — иное отношение людей в процессе производства, иной склад всех общественных отношений»⁵⁹. Плеханов, разумеется, стоит на почве экономического детерминизма, но противопоставить такому подходу что-либо более существенное в данном случае очень трудно.

Колонизация западных территорий создавала внутренний рынок. Иммиграция, следовательно, заселение американского Запада, стимулировались промышленным переворотом сначала в Англии, затем в других странах Западной Европы, выталкивая в Америку «лишнее» население. На этот стимул наложился и совпал по времени другой стимул — промышленный переворот в самих США. Городское население росло в два раза быстрее, чем сельское. Это означало колоссальное расширение внутреннего рынка для сельскохозяйственной продукции и сырья, следовательно, создавало мощнейший стимул для движения на Запад.

В России, где подавляющее большинство населения составляли крестьяне, ничего подобного заметить нельзя. Лишь однажды, в 1950-е годы, во время бурно продолжавшейся индустриализации, возникла проблема снабжения продовольствием крупных промышленных центров; и тогда началась новая волна движения населения на восток страны. Но и на этот раз это движение сопровождалось явлением, которое можно было бы назвать «вторым изданием возвращенчества».

Промышленный переворот в США дал мощный толчок заселению Запада. Когда в России начался промышленный переворот и был построен Транссибирский железнодорожный путь, правительство поспешило отгородиться от производимой с Сибири сельскохозяйственной продукции. При наличии всех внутренних и внешних неблагоприятных обстоятельств, крепостнические производственные отношения, а затем их пережитки в преобладающей степени определяли характер и темпы заселения Сибири. Как известно, «самопрядильная» машина в России была построена еще в 1760 г., а И. И. Ползунов изобрел паровой двигатель еще до Дж. Уатта. Но в России в виду господства крепостнических отношений, неразвитости рынка эти изобретения оказались ненужными, «не востребованными».

Н. Н. Болховитинов приводит данные, которые «совершенно определенно и убедительно свидетельствуют» о том, что «максимальное движение на Запад, наибольшие масштабы покупки государственных земель наблюдались в периоды экономических подъемов, накануне кризисов 1819, 1837 и 1857 гг... В то же время в период кризисов и последующих депрессий в 1819–1822, 1837–1842 и 1857–1858 гг. происходил резкий спад»⁶⁰.

Знаменитый автор теории стадий экономического роста американец У. Ростоу особо выделил в американской экономической истории время с 1843 г. до Гражданской войны 1861–1865 гг. и назвал его периодом «сдвига», или «старта» (take-off) Сдвиг произошел, полагал Ростоу, главным образом благодаря притоку иностранных капиталов и бурному железнодорожному строительству⁶¹. Считалось, что железнодорожное строительство к 1860 г. потребляло более половины производимого в США железа⁶². Очень скоро американские клиометристы Д. Норт и С. Кузнец показали, что в 40-е годы иностранных инвестиций почти не было, а импорт из Европы оплачивался благодаря открытию в 1848 г. калифорнийского золота⁶³. Это, однако, не перечеркивало того факта, что, начиная с 1816 г, и особенно в 30-е годы XIX в. значение иностранных инвестиций трудно переоценить⁶⁴. Соединенные Штаты смотрели на Англию, основного кредитора Америки, как на источник капитала для строительства каналов, железных дорог и других сооружений. Престиж Соединенных Штатов как надежного заемщика после выплаты национального долга в 1832 г. был очень высок и английские финансисты охотно вкладывали деньги в американскую экономику⁶⁵.

Тогда же, в 1960-е годы, ставший очень скоро знаменитым, американский клиометрист Р. Фогел выдвинул «контрфакторную гипотезу». Он выступил против общепризнанного и вполне обоснованного положения о выдающейся роли, которую сыграло железнодорожное строительство в США в середине XIX в. Фогел высказывался в том смысле, что не паровая машина, не паровоз, а усилия фермера и старое рабство, которое оставалось совершенно рентабельным до последнего своего вздоха, создали американское богатство в прошлом столетии⁶⁶.

Представитель «третьего поколения» школы «Анналов» П. Шоню «гипотезу», выдвинутую в 1964 г. Р. Фогелом о том, что американская экономика развивалась бы теми же темпами и без строительства железных дорог, считал «близкой к абсурду»⁶⁷. Б. М. Шпотов с полным основанием отмечал, что железнодорожное строительство — это часть промышленного переворота⁶⁸. Он показал, что особенно бурным железнодорожное строительство было на Западе США⁶⁹.

Железные дороги уже во время их строительства в чрезвычайной степени стимулировали переселения на Запад не только в США, но и в Канаде. Интенсивное железнодорожное строительство в Канаде совпало с принятием гомтед-акта в 1872 г., когда парламент принял закон о строительстве железных дорог. До этого отсутствие транспортных путей мешало заселению канадского Запада. Во второй половине XIX в. поток массовой европейской иммиграции шел в США, оставляя в стороне Канаду. Более того, из самой Канады усилился поток эмигрантов в США. Канадское федеральное правительство принимало меры для поощрения иммиграции и колонизации Запада. В 70-х годах XIX в. началось железнодорожное строительство крупного масштаба. В 1885 г. завершилось строительство железной дороги, которое шло с востока и запада. Одновременно происходила сельскохозяйственная колонизация прилегающей полосы. В Канаде, как и в США, помимо правительственных субсидий, железнодорожные компании получили безвозмездно многие миллионы акров земли⁷⁰. Земли вдоль железных дорог на 15–20 миль по обе стороны заселялись особенно интенсивно⁷¹. Как известно, это явление характерно и для США.

Слабая включенность Сибири во внутрироссийское и тем более в международное разделение труда имела своим следствием экономическую неразвитость огромных пространств на востоке страны. Крупный сибирский предприниматель A. M. Сибиряков, сравнивая в начале XX в. бывшую Русскую Америку с российскими территориями, прилегающими к Тихому океану, фактически иллюстрировал это обстоятельство. «...На наших глазах, — писал Сибиряков, — целые области Сибири начинают отпадать от нее к другим державам и, будучи у нас почти вовсе незамеченными, у них, оказываются краями, наделенными природой богатыми преимуществами, какие мы вовсе в них не замечали... Примером подобного отношения к культуре наших окраин может служить Аляска, которая, пока находилась в наших руках, была чуть ли не такой же пустыней, как у нас теперь Камчатка или Колымский край, а в руках американцев она делается уже цивилизованным краем, с удобными путями сообщения, развитием горно-промышленности, рыболовства и даже... земледелия, при широком использовании рек»⁷².

Интеграция Сибири в общероссийские экономические связи благодаря проведению Транссиба имела и ряд негативных последствий для этого обширнейшего региона. Так, после завершения строительства Транссиба заводы черной металлургии, не выдержав конкуренции с Уралом, один за другим стали закрываться⁷³.

Еще до начала полномасштабного железнодорожного строительства большую роль в заселении и развитии американского Запада играли пароходы, значительно удешевившие стоимость транспортировки грузов и перевозки пассажиров. В 1816–1817 гг. по Огайо и Миссисипи плавало около двадцати пароходов, к 1834 г. — уже 230, в навигацию 1841–1842 гг. — 475, а еще через десять лет — 601⁷⁴. Преимущество пароходов на реках проявилось в том, что благодаря паровому двигателю они могли плыть против течения. В Сибири также, еще до постройки Транссиба, началось развитие пароходства на больших реках. На Лене к концу 1880-х плавало 5 пароходов, в 1894 — 14, в 1900 — 27, в 1911 — 32. В 1889 г. в амурском пароходстве имелось 40 пароходов. С золотопромышленностью связано возникновение пароходства на Селенге и Байкале⁷⁵.

7

«Фронтирное воображение», «предопределение судьбы» и иные, связанные с Западом констелляции, формировали ценностно ориентированное поведение, которое, в отличие от поведения спонтанного, обладает мощными креативными свойствами.

Американское движение на Запад происходило рамках нового восприятия времени, в контексте эпохи Нового времени, породившей поговорку «время — деньги», — когда можно было быстро разбогатеть или достигнуть власти. В русском движении в Сибирь рамки динамичного времени хронологически оказались очень узкими — это период первоначального пушно-мехового промысла и золотодобычи. Основная масса поселенцев находилась в объятиях архаичного, почти недвижного, времени, и новое, обширное пространство слабо влияло на восприятие времени.

Американскими поселенцами движение в пространстве воспринималось как движение во времени. Движение на Запад ускоряло и исторический ритм и ритм жизни отдельного человека: жизнь не так продолжительна, чтобы медлить с реализацией возможностей, которые предлагает новое окружение. Русский человек не делил время на прошлое и будущее; переселенец и на новом месте стремился остановить время, замкнувшись в ограниченном пространстве, а в предельном случае — вернувшись назад. Об обогащении мало кто помышлял; вернувшись назад, очутившись в привычной обстановке, можно успокоиться, избежать «дискомфорта пространства». Пространство устрашало, как одиночество. Поэтому русские не «расселялись», на что особо указывал В. О. Ключевский. Они переселялись целыми селами, а не фермами и гомстедами, как американцы. Крестьянские общества жили локально и социально замкнутой, почти самодостаточной жизнью, покоившейся на натуральном хозяйстве. Если в Америке поселенец в течение своей жизни несколько раз менял свое место жительства, уходя все дальше на Западе, то в Сибири люди поколениями рождались и умирали в своих селах. Движение началось лишь в советскую эпоху, когда с началом индустриализации и возведением «великих строек коммунизма», началось перемещение сельского населения — люди начали покидать насиженные места.

Естественно, что на американском Западе каждое новое перемещение стимулировало жизненную энергию и увеличивало объем прибавочного продукта. Старые фермы не забрасывались. Они переходили в собственность поселенцев следующей волны. Перемещаться на новые земли американских поселенцев побуждала не та элементарная нужда, которая заставляла российских крестьян переселяться в Сибирь. На американском Западе возникло много банков, получила большое развитие кредитно-ипотечная система. Чтобы делать платежи по кредитам, фермер должен был больше производить и больше продавать. Оскудевшее поле не приносило необходимого дохода. Действовал и другой фактор, толкавший людей на Запад: фермер начинал испытывать конкуренцию на рынке со стороны своих сограждан, что понижало цену производимой им продукции. Переход на неистощенные земли снижал себестоимость продукции. Естественное плодородие земли компенсировало значительную долю постоянного капитала, необходимого при ведении рыночного хозяйства.

В Сибири указанные стимулы отсутствовали. Но отмеченный рост объемов производства сам по себе не свидетельствует об интенсивном развитии рыночных отношений в Сибири. Та продукция, которая вывозилась в Европейскую Россию или даже экспортировалась, в строгом смысле не была товарной, поскольку хозяйственный уклад, в котором производилась эта продукция, не был включен (или включен в минимальной степени) в систему рыночных связей. Эта продукция представляла собой «излишки», произведенные в «почти» натуральном хозяйстве, излишки, которые не могли быть потреблены внутри этого хозяйства. Это были рыночные отношения, так сказать, мануфактурной стадии, когда скупщик (в советское время — «заготовитель») разъезжал по селам и скупал у крестьян излишки масла, шерсти, кож и т.п.

А. Токвиль писал о жителе фронтира: «Все вокруг него дышит первозданной дикостью, но сам он — продукт цивилизованного XVIII столетия. Он одет в городскую одежду и объясняется на современном языке; он знает прошлое, интересуется будущим и готов спорить о настоящем. Короче говоря, он высокообразованный человек, согласившийся на время поселиться в глуши Нового Света, куда он явился с Библией, топором и пачкой газет»⁷⁶. Токвилю удалось уловить главные жизненные ориентиры и мироощущение человека на фронтире. Свое пребывание здесь человек рассматривал как временное, но не потому, что собирался покинуть фронтир, а потому, что собственными усилиями намеревался преодолеть «фронтирность», распространив здесь атрибуты цивилизованной жизни.

С завершением «партийной» эпохи после окончания англо-американской войны в 1815 г. Запад становится поприщем чрезвычайно активной политической борьбы. «Лидеры политических партий, — писал американский историк Дж. Силби, — должны были иметь дело с увеличивавшимся (в том числе, и по географическим причинам — в связи с расширением территории страны) избирательным корпусом, пробужденным взрывом различных политических и групповых конфликтов⁷⁷. Расширение «географии выборов» создавало стимул к движению на Запад, хотя бы потому, что увеличивало число политических вакансий и расширяло поле деятельности партий. Возникла совершенно иная политическая структура, игравшая, по оценке американских историков, вторую после конституции роль, и в которой одно из центральных мест заняли партии. Обновилась сама ткань политической жизни. Через памфлетную литературу и на массовых митингах партийные деятели навязывали избирателям свое видение их интересов, в том числе, и «секционных». Общественное сознание политизировалось. Газетные кампании и митинги выполняли функцию средств массовой коммуникации. На Западе митинги становились не только местом общения, но способом развлечения.

Весьма показательно, что в 50–60 годы XIX в. старая партийная система рухнула потому, что она не выдержала накала «секционной» борьбы, в которой Запад и борьба за гомстед-акт сыграли решающую роль, так как представители Запада в конгрессе, до того поддерживавшие плантаторов Юга, теперь решительно встали на сторону Северо-Востока.

Свойственное России моноцентрическое начало в организации власти было распространено и на Сибирь. И естественно, что ни самоуправления (за исключением казачьего), ни выборных органов власти, ни политических партий, ни даже земства в Сибири не было. Не было газетного бума, потоков памфлетной литературы, митингов, — всего того, что создавало коммуникативную среду, которая в очень значительной степени влияла на динамику политической, а, в конечном счете, и экономической жизни.

Если пароходы и железные дорога становились средством физической коммуникации, то газеты и журналы средством коммуникации интеллектуальной. Печатный станок, пишет историк американской литературы, путешествовал следом за пионерами. Политика и религия были самыми захватывающими увлечениями фронтира. Начитанность и страсть к писательству приобрели на Западе невероятные масштабы⁷⁸. По данным министра почт, в 1810 г. издававшиеся на Западе газеты составляли одну десятую часть всех американских газет, а в 1840 г. — уже более четверти⁷⁹. В 1850 г. в Сан-Франциско выпускали свою продукцию 50 печатных станков. В середине 50-х годов в городе издавалось больше газет, чем в Лондоне, а книг печаталось больше, чем во всех штатах к востоку от Миссисипи, вместе взятых.

О чем это говорит? О том, что культурный (социокультурный) фактор играл столь же важную роль, как и факторы природно-географические или экономические. О том, что американский пионер очень сильно отличался от русского мужика, сибирского поселенца. Люди американского Запада не были большими интеллектуалами. Но они питали страсть не только к развлекательному чтиву. Когда Дж. Саттер обнаружил в 1848 г. на своей калифорнийской лесопилке блестящий металлический песок, то прежде чем поверить своему счастью, он внимательно прочитал в «Американской энциклопедии» статью о золоте.

Гегель где-то заметил, что газета заменяет современному человеку утреннюю молитву. Газета на американском Западе — это мощнейшее средство массовой коммуникации, которое мобилизовало коллективную волю и воображение. Б. Андерсон уподобляет газеты мини-бестселлерам⁸⁰. Основное свойство газеты — сенсационность, возбуждающая фантазию, будоражащая любопытство, побуждающая к действию, хотя бы в виде желания узнать, чем «это» кончится. Газеты и журналы являлись источниками кратковременных импульсов, но они же стали пионерами формирования мифологии фронтира. Уже тогда фронтир воспринимался через фантазию и воображение, и не только «издалека», но и самими жителями фронтира.

Б. Андерсон говорит о «печатном капитализме», ведущем начало от М. Лютера. Массовая печатная продукция создает унифицированное коммуникационное поле и поле обмена. В ряду факторов, связывающих население в единое целое, Б, Андерсон ставит печать рядом с торговлей. Население основных торговых центров тринадцати североамериканских колоний Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии «было сравнительно тесно связано как торговлей, так и печатью»⁸¹. «Провинциальным креольским печатникам» Б. Андерсон отводит колоссальную роль в истории Нового Света⁸². «...Ни экономический интерес, ни либерализм, ни Просвещение не могли сами по себе создать и не создавали тот тип, или форму, воображаемого сообщества...»⁸³. Именно «печатники, в конечном счете, создали новые, отличные от традиционных, формы сознания.

В России космология еще не трансформировалась в историю. В Америке, и в наибольшей мере на американском Западе, «печатный капитализм» способствовал распространению новых способов взаимодействия людей. Известно, что чем меньше расстояние между людьми, тем интенсивнее их взаимодействие. Современные средства массовой коммуникации сокращали физическое расстояние между людьми, и это становилось фактором социальной динамики.