Глава 6 ИСКУССТВО ВИДЕТЬ ДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ

Одним из немногих людей, способных видеть прошлое, был американский ученый XIX века Дэнтон. Этим поразительным даром была наделена и его жена Элизабет. Семейной релик­вией стал кусочек вулканического туфа из Помпеи. Памят­ный опыт проводился в присутствии секретаря. Элизабет Дэнтон взяла эту реликвию, закрыла глаза... Секретарь записал ее слова: «Обзора пока нет. Я пытаюсь выяснить причину этого. Кажется, там большая гора, и я должна задрать голову вверх, чтобы увидеть ее вершину. Гора эта вулканическая, и там, у вершины, — дым, камни, пепел и пыль, почти сплошная мас­са. Все это выбрасывается на большое расстояние: образуется вертикальный столб, напоминающий высокую трубу, и вот она рассыпается во все стороны! Извергнутая масса огромна. Это не похоже на лаву и распространяется подобно большому чер­ному облаку, которое как бы катится, накатывается подобно наводнению. Едва могу верить, что это реальность. Выглядит так, как если бы было неведомое намерение похоронить все вокруг. Вот оно идет — льется, распространяется, пенится, катится по склону горы большим черным потоком — и про­должает изливаться в течение долгого времени. Картина по­чти подавляет...»

Она описывала дикий ужас людей в Помпее, которых за­топляла черная масса. Профессор дал ей другой образец из того же места. Она описала толпы на площади — еще до из­вержения — и стала заглядывать в дома и места увеселения. «Временами я слышу резкий шипящий шум, потом все зами­рает, и толпа кажется оправившейся от страха», — записал сек­ретарь увиденное ею до трагического часа.

Вот в ее руке порода из-под слоя изверженного материала. Она переносится к началу событий, описывает амфитеатр: жен­щина на арене исполняет акробатические упражнения на спине скачущей лошади. Муж спросил: «Были ли люди в амфитеат­ре, когда началось извержение?» — «Да, были. Люди, нахо­дившиеся у его входов, услышали крики на улице. Известие стало распространяться дальше. Все взоры были обращены уже к вулкану. Все пришло в движение. И вот наступило самое худшее. Возник пурпурный сумрак». «Я теперь наверху, отку­да могу видеть все яснее. В городе люди бегут во всех направ­лениях. Несут стариков, слабых и больных. Некоторые с по­возками — впереди толпы. Все бегут или едут как можно ско­рее, чтобы, по-видимому, больше не возвращаться. Среди них несколько крытых повозок — они выглядят странно». Так Эли­забет увидела Помпею в начале трагедии.

Во время другого опыта профессор Дэнтон дал жене кусо­чек свинцовой руды.

«Передо мной, простираясь на северо-восток и к северу, — сказала Элизабет, — на большом протяжении находится жила металла, напоминающая, насколько я могу судить, эту руду. Большие скалы поодаль — из этой же породы. Но это, одна­ко, не выглядит одной непрерывной плотной массой, порода кажется разделенной на глыбы неправильной формы, не на­громожденные друг на друга, а тесно упакованные, причем промежутки между ними заполнены песком или пылью. Вок­руг... тысячи тонн этих глыб, таких же, как этот кусок. Но главная несообразность состоит в близости этих глыб к рас­копкам — и в то же время они остаются без внимания».

Сам Дэнтон знал, что Элизабет никогда не видела шахт или их описания. Тогда он еще не отдавал себе отчета в том, насколько точны слова жены. Это выяснилось после посеще­ния свинцового района северо-запада страны. Профессор во­очию убедился в замечательной согласованности описания и действительной картины залежей свинца. Сернистый свинец (галенит) находился в форме неправильных глыб, как бы тес­но упакованных. Промежутки — заполнены глиной или пы­лью охры.

...Английский путешественник П.Г. Фосетт, искавший Ат­лантиду в джунглях Южной Америки и погибший там в 1920-х годах, писал:

«У меня есть статуэтка дюймов десять высотой, высечен­ная из куска черного базальта. Она представляет собой чело­веческую фигурку, держащую на груди пластину, испещрен­ную иероглифами; такие же письмена вырезаны на ленте, об­вернутой вокруг лодыжек. Статуэтку мне дал сэр Райдер Хаггард, приобретший ее в Бразилии, и я твердо убежден, что она найдена в одном из затерянных городов.

Эта каменная фигурка обладает престранным свойством: каждый, кто возьмет ее в руки, тотчас же ощущает подобие электрического тока, устремляющегося вверх по руке, — ощу­щение настолько резкое, что некоторые люди спешат поско­рее положить статуэтку. Причины этого явления мне неизвестны. Эксперты Британского музея не могли объяснить мне происхождение этой фигурки».

Фосетт доверял искусству видеть прошлое, которое осно­вано на убеждении, что любой предмет содержит как бы за­пись своей судьбы. Человек, с которым Фосетт ранее был со­вершенно не знаком, взял в руки статуэтку и стал писать:

«Я вижу большой, неправильной формы континент, про­стирающийся от северного берега Африки до Южной Амери­ки. На его поверхности возвышаются многочисленные горы и местами видны вулканы, словно готовые к извержению. Рас­тительность обильная — субтропического или тропического характера.

На африканской стороне континента население редкое. Люди хорошо сложены, необычного, трудноопределимого типа, с темной кожей, однако не негроиды. Их отличительные при­знаки — выдающиеся скулы и пронзительно блестящие глаза. Я бы сказал, что их нравственность оставляет желать лучшего, а религия их близка к идолопоклонству. Я вижу деревни и города, обнаруживающие довольно высокую ступень цивили­зации, и тут есть какие-то разукрашенные здания, которые я принимаю за храмы».

«...Я вижу себя перенесенным на запад континента. Расти­тельность здесь густая, — можно сказать, роскошная, — а на­селение много культурнее, чем на востоке. Страна более гори­ста; искусно построенные храмы частью высечены в скалах; их выступающие фасады покоятся на колоннах, украшенных красивой резьбой. Вереницы людей, похожих на священнос­лужителей, входят и выходят из храмов; на их первосвящен­нике — или вожде — надета нагрудная пластина, такая же, как и на фигурке, которую я держу в руке. Внутри храмов темно; над алтарем видно изображение большого глаза. Жрецы со­вершают обряды заклинания перед глазом, причем весь риту­ал носит оккультный характер, связанный с системой жерт­воприношений, хотя я не вижу жертв — животных или лю­дей». Затем ясновидящий отметил в разных храмах несколько изваяний, подобных статуэтке. Она, по его мнению, является изображением жреца высокого ранга. Он увидел, как перво­священник берет фигурку и передает другому жрецу — с нака­зом бережно хранить ее и в надлежащее время передавать из­браннику. Тот, в свою очередь, передает ее дальше. Так она попадет в руки того, кто является перевоплощением человека, которого она изображает. Эта статуэтка может прояснить мно­гое из забытого прошлого.

Города на западе Атлантиды густо заселены. Жители раз­деляются на три группы: правящую партию, подвластную на­следственному монарху, средний класс и бедноту (рабов). Яс­новидящий говорит и о занятиях магией, в том числе черной. Он слышал голос: «Узри судьбу, которая постигает самонаде­янных! Они считают, что творец подвержен их влиянию и на­ходится в их власти, но день возмездия настал. Ждать недо­лго, — гляди!»

И вот проснулись вулканы, и вся земля сотрясается под их оглушительный грохот. «Море вздымается, как от урагана, и огромные части суши с западной и восточной стороны исче­зают под водой. Центральная часть материка затопляется, но все еще видна. Большая часть жителей или утонула, или по­гибла при землетрясении. Жрец, которому отдан был на хра­нение идол, бежит в горы и прячет священную реликвию в надежное место, а потом устремляется дальше на восток. Не­которые люди садятся в лодки и уплывают; другие бегут в горы в центре континента, где к ним присоединяются беглецы с севера и юга».

И вот снова слышен голос: «Кара Атлантиды будет судьбой всех, кто осмелится обожествлять власть!» Ясновидящий ска­зал, что не может точно определить дату катастрофы, но про­изошла она задолго до возвышения Египта, потом была забы­та, и воспоминание о ней осталось разве что в мифах; что касается самого идола, то он может принести несчастье тому, кто не состоит с ним в родстве.

Фосетт пишет в своей книге, изданной посмертно его сы­ном: «Не следует с пренебрежением отвергать идею о связи Атлантиды с теми частями суши, которые мы сейчас зовем Бразилией. Такое допущение, независимо от того, признается ли оно наукой, позволяет объяснить многие явления, которые иначе останутся неразгаданными тайнами».

В то время как триумфально шествовали по миру новые технологии, основанные на электричестве и применении фи­зических полей, умение видеть прошлое оставалось искусст­вом — не более того.

...Доктор Джозеф Бьюкенен, американский врач и писа­тель, был вундеркиндом. В шесть лет изучал геометрию и аст­рономию.

В двенадцать — поступил в юридическую школу. Успешно окончил затем медицинский факультет Луисвилльского уни­верситета. Когда ему было восемнадцать лет — это как раз середина XIX века, — епископ Дж. Полк во время памятной беседы с ним заявил, что всегда остро ощущает вкус меди, если даже просто слегка касается вещицы из этого металла. Это-то и привело Бьюкенена в конце концов к опытам со старинными предметами и искусству видеть прошлое. Совре­менная американская исследовательница Ш. Карагула отме­чает: «Бьюкенен обнаружил, что его жена могла вспомнить события, связанные с различными предметами. При этом она закрывала глаза — и перед ней, в ее уме, вспыхивали отчетли­вые картины и образы. Она могла даже не знать подлинной истории предмета или вещицы, которую держала в руке... Об­наружив это, Бьюкенен все дальше шел в область этих стран­ных человеческих способностей».

Нужно признать: феномен оказался и для вундеркинда креп­ким орешком. Он не поддается объяснению с помощью изве­стных науке воздействий и полей и доныне. Никто из физи­ков пока не обнаружил никаких частиц или волн, которые несли бы информацию о прошлом. Только гипотезой можно назвать тезис о полях, окружающих все живое и неживое на нашей планете. К этому тезису иногда дается уточнение: все предметы из прошлого должны были вступать в некий кон­такт с людьми прошлого, только так и могло образоваться не­что вроде информационного поля.

Термины-новоизобретения вроде «энергоинформации», «матрицы состояний», «лептонного поля» и тому подобные, разумеется, далеки от истины — это лишь модная игра в сло­ва, которая по сути совершенно бессмысленна. Остается, од­нако, надежда, что человек в одном из сеансов сможет загля­нуть именно в те моменты, которые точно соответствуют за­писи на предмете ситуации прошлого, и тогда сумеет, нако­нец, разгадать тайну высокого искусства.

Глава 7

ПРОРОЧЕСТВА ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА

Распутин недвусмысленно говорил о своей смерти. Он до­пускал две возможности. Первая — его убьют простые «раз­бойники из русских крестьян». Вторая — убийство совершат дворяне.

В первом случае царь может не опасаться за будущее импе­рии, трона и за своих детей и потомков, которые будут цар­ствовать «сто лет и более того». Во втором случае исход будет ужасен. Дворяне должны будут бежать из России. На руках их останется кровь, которую они должны будут смывать четверть века. А если в убийстве Распутина примет участие «родня царя», то ни детей, ни ближайших родственников царя не останется в живых через два года.

Как известно, реализовался второй вариант событий и в заговоре против Распутина принимали участие именно мо­нархисты-дворяне и даже родственники царя.

О подробностях можно гадать. По истечении двух полных лет и нескольких месяцев царь и семья приняли мученичес­кую смерть.

С Михаила Романова начиналась династия. Михаил же будет и последним, говорил Распутин, кто будет править на «Свя­том Престоле Петербургском». Это предсказание исполнилось не в точности, а в главном. Все мы знаем, кто правил пример­но в границах николаевской России последним. Мне кажется, однофамилец Романовых, фактически правивший именно в Петербурге (и одновременно член Политбюро) и активно про­тивостоявший небезызвестному Горби, невольно внес неко­торую неясность в прозрение Распутина. Не исключено, что эти две важнейшие фигуры претендентов на роль первого лица частично сливались в один образ — благодаря их именам (а имена играют большую роль даже в простых магических актах).

...Вот как видел Распутин тот период, когда вступила в права новая власть: толпы людей, горы трупов, среди них великие князья и графы, вода в Неве обагрена их кровью. А через «три луны» и 25 лет после этого Распутин «видел парение смерти в небесах» вторично, затем, по прошествии нескольких десяти­летии, — еще раз.

«Первый полет (смерти) соберет золото, второй полет со­берет свинец, а третий полет соберет пшеницу».

Эти три стадии-полета смерти переданы Распутиным обоб­щенно образно, вне категорий земного добра и зла. Это боже­ственное наитие, резюме провидца, который, по его призна­нию, мог видеть мир из будущего, из посмертного своего со­стояния. Однако поясню: сбор свинца — это Великая Отече­ственная война.

Информация Распутина порой в ключе Библии — но с иной окраской и дополнениями к Апокалипсису, что, однако, есте­ственно для глубоко верующего человека, каким он был.

Гораздо труднее понять повторение им на новом уровне и на другом материале пророчеств Авесты и Старшей Эдды. С этим кругом источников Распутин знаком не был.

Русский провидец предсказал «расцвет жизни в Сибири», лимонные деревья во дворцах Петербурга, время «двойного колоса». Вместе с тезисом о золоте, свинце, пшенице все это вполне соответствует Старшей Эдде скандинавов, где речь идет о страшной войне, потопе, нестерпимом огне, доходящем до неба, после чего мир возродится — «заколосятся хлеба без по­сева». Вот его же, Распутина, слова: «Часть земли будет ды­миться и треть семян сгорит. Часть земли будет бесплодна и семена погибнут. Но третья часть даст такие обильные уро­жаи, каких еще не видели на земле».

Он ведет речь о наступлении «вечных снегов», о времени ветра, тридцатидневном тумане «из дыма и боли», о землетря­сениях, исчезновении Солнца на три дня. Это знаменатель­ный повтор мотива небывалой «великанской зимы» Фимбульветр со свирепыми ветрами и морозами — из той же Эдды. И там же Солнце будет проглочено волком, звезды упадут с неба, сорвется с цепи волк Фенрир (это можно интерпретировать как трагическое изменение орбиты астероида), чудовища войдут во владения богов и людей. Великан Сурт с огненным мечом во главе сынов загадочной страны Муспелль выйдет тоже на битву с богами. Светлый ас Хеймдаль на краю мира протрубит в рог Гьялархорн, разбудит дружину главного бога Одина. Верховный бог неба древних ариев поведет ее на битву с чудовищами. Он падет в схватке с волком Фенриром, но за него отомстит храбрый его сын Видар.

Эти чудовища, в общем, узнаваемы и в прозрениях Распу­тина, который говорит о правлении волков, об их времени, о боровах, купающихся в крови, о чудовищных муравьях и зме­ях (один из змеев напоминает о Йормунганде — великом мор­ском змее скандинавов). Появятся бабочки-коршуны, пчелы-змеи, летучие лягушки, мыши-властелины и люди-звери.

Часть этого зверинца будет обязана своим появлением «ал­химии человеческой». Грозное предупреждение. И одновре­менно — существенное уточнение и дополнение к Эдде и Апо­калипсису.

Подобно Авесте, древнейшему памятнику ариев, в текстах русского провидца особое внимание уделяется небесным яв­лениям, а среди них — сияющей над миром Полярной звезде, главной из звезд Авесты.

Из этой звезды произойдет жизнь, а с ней — время и счас­тье, — утверждает Распутин. И еще: «У Бога своя Истина, от­личная от человеческой, но пламя — едино». В унисон звучит древнее положение Гераклита о «вечно живом огне, законо­мерно угасающем и закономерно воспламеняющемся».

Боги Эдды, и не только этого памятника, — как бы по ту сторону добра и зла, что отмечено исследователями. Но это человеческое добро и зло, а не вселенское. Прорицательница-вёльва в Эдде восклицает: «Зло станет благом!» И это о буду­щем. И это универсальный закон. Так раскрывается Истина Бога, о которой упоминает Распутин: само зло сделать благом. Есть ли задача более трудная?

Жизнь станет, как жернов, — и этот образ Григория Распу­тина ведет к жерновам великанш Феньи и Меньи, действую­щих в эддическом цикле. Шум жерновов, отмечает провидец, будет ветром доноситься до каждого дворца и каждой лачуги — для дворцов, однако, согласно Эдде, помолом будет яв­ляться золото.

Предельно проста роль Святой Руси в концепции Распути­на. Она под знаком Орла. Ее задача — бодрствовать и охра­нять, защищать. Полная параллель Асгарда, города древне-скандинавских богов. А на вершине дерева мира в Асгарде — городе богов, — на вершине священного ясеня Иггдрасиль тот же орел, только меж глаз его ястреб Ведрфельнир. Здесь уже Эдда уточняет русского прорицателя, как это ни странно!

Что ж, сказанное придает древним и новым предсказани­ям Распутина объективный характер, как бы повышает их до­стоверность, раз сходятся их линии. Так и должно быть, ведь источник у них мыслится один — само небо.

Было бы странно, если бы Европу миновало то, что назначе­но Эддой. Распутин уточняет: по дорогам Европы поползут три голодные змеи, оставляя за собой пепел и дым, у них один дом — и это меч, у них один закон — насилие; но протащив человече­ство через пыль и кровь, они сами погибнут от меча же.

Затем будут новые законы и знамена, и вот снова три змеи — они не те же самые, но похожие, — и они ползут уже по пус­тынной Европе, на земле — ни травинки, ни куста. Совсем по-крестьянски Григорий, говоря об управлении государством, воскрешает образ повозки, и он всем понятен. Вот что любо­пытно: не только в России, но и во Франции, Италии, других странах править повозкой будут самые неумелые. Безумцы и негодяи закуют мудрость в цепи, будут «диктовать законы муд­рым и даже смиренным», власть имущие подорвут веру в Бога, ибо поверят им, а не Богу, но до конца XX века человечество постигнет кара Божия. После этого утвердится вера, и по это­му пути человек придет в рай земной.

Европу ожидают три молнии (сравним три молнии Зевса). Эти молнии спалят лилии, пальмовый сад, землю меж свя­щенных рек — последовательно. Человек станет хрупким, как сухой лист; это будет время отравленной травы, отравленного мяса животных, сам человек будет отравлен, и это будет нача­лом эпохи Полыни. Звезда Полынь известна из Апокалипсиса (полынь — Чернобыль, по законам ассоциаций и магии).

Распутин конкретизирует почти научным языком древней­ший источник.

Вода будет соленой на всей планете. Моря будут наступать на города, сообщает провидец, на месте пашен будут соленые болота и знойные пустыни, сама земля станет соленой. Вот еще один из фрагментов дополнений к древним пророчествам:

«Яды обнимут Землю... воды в источниках будут горьки. Люди будут умирать от воды и от воздуха, но говорить будут, будто они умерли от сердца и почек...»

«Когда Содом и Гоморра возвратятся на землю и когда на женщинах будет мужское платье, а на мужчинах— женское, вы увидите Смерть, скачущую на белой чуме. И древняя чума покажется пред белой, как капля пред океаном».

Слезы Солнца упадут на землю, как огненные искры, ожи­гая людей и растения. Мыши и змеи будут властвовать на зем­ле. Люди покинут целые города, потому что мыши будут ог­ромны. Материнская утроба будет продаваться, как продается говядина. Человек, творение Божие, станет творением науки. Самый коварный, самый развращенный всегда будет себя на­вязывать, ища власти, и, смотря по настроению народа, он наденет на себя одежды диктатуры или демократии. Великой смертью будет смерть семьи, обесчещенной и распятой. С за­пада придет кровожадный князь, который поработит человека богатством, с востока придет другой князь, который порабо­тит человека нищетой. А после них вырастет растение третье­го света. Любовь высохнет, люди будут поглощены равноду­шием. Горе тогда слабым, старым, увечным, страждущим и сердечным, горе чистосердечным, простым, молодым серд­цем — они будут осмеяны. Наступит время мира, но мир бу­дет написан кровью. По всему миру поднимутся башни, будет казаться — в них жизнь, но в них будет обитать смерть.

Люди увидят тени в образе человеческом, в салонах Царс­кого Села поселятся воскресшие — их увидят доверенные люди. Придут новый закон и новая жизнь (позднее откроется, что этот закон и был изначально, но позже забыт. По нему создан был мир и люди).

Великий змей прольет много крови, потом будет сожжен и испепелен. Земля, где ползал змей, будет отдана мертвым в напоминание о крови.

Нет ничего удивительного в том, что Освальд Шпенглер написал в свое время «Закат Европы». Точно так же пророки Азии предсказывают затяжную войну за идеалы Майтрейи-Будды. Войны ислама стали реальностью наших дней. Но Рас­путин, повествуя о закатных временах, невзирая на предвес­тье близкой своей смерти и смерти царской семьи, видит и «третий свет», и преодоление, и очищение, и единение в Боге. Люди придут к пониманию, что Бог един, лишь его имя раз­лично звучит на разных языках. Это покажется многим сме­лым и удивительным, ведь сказано задолго до «Розы мира»! Но когда мы раскроем Эдду, мы прочтем то же самое, более того, там приведены все имена Бога на известных тогда язы­ках, всего более пятидесяти имен, среди которых — имена и со славянским звучанием.

Так стоит ли вся история человека и человечества того, чтобы пройти огонь и медные трубы, страдания и ужас, неве­рие и мрак, чтобы снова вдруг открыть — сначала через вели­ких пророков, — но тысячи лет спустя, простую, очевидную, как свет, истину: Бог един для всех!

Никто не повинен в этом, кроме самого человека. Великие достижения техники и науки не решают проблем человека, они примитивны, как кусок урана с критической массой, как токамаки, которые никогда не заработают.

Но этот путь ошибок — все же великий путь, если о нем останутся воспоминания для тех, кто умеет мыслить. И как в древние времена, он снова откроет возможность близости к Богу.

На заре человечества кроманьонцы не верили, а точно зна­ли, что Бог есть. Их статуэтки, изображающие Богиню-Мать, остались во множестве, они умели вызывать ее в зону костров, в зону живого огня, и сквозь дым они видели ее и беседовали с ней. Это, возможно, не поймет уже нынешнее поколение археологов и историков, как не поймет, почему кроманьон­цы, которых было всего полмиллиона на земном шаре, от­крыли все сразу: искусство, музыку, приручили животных, научились говорить (на едином языке), писать, врачевать, охо­титься, строить дома, видеть будущее...

В лице немногих этот тип человека с творческим мышле­нием, кажется, готов к возрождению, к инкарнации, что ли. Все надежды на него, этого нового человека — одновременно и страшно древнего человека с его новыми и вместе с тем старыми законами.

Глава 8

БОГ ДЖУНГЛЕЙ

Этого человека еще при жизни индейцы Бразилии назвали богом. Он первый и единственный с севера на юг пересек бразильские джунгли, которые в 1940-х и 1950-х годах были диким непроходимым краем. Его зовут Вирджилио да Лима. После своего беспримерного восемнадцатилетнего похода он только спустя полгода оказался в состоянии надиктовать свою историю на магнитофон. Вот что он поведал...

Это произошло в начале 1942 года. За несколько недель до этого японцы напали на Пирл-Харбор: пути в Малайю и со­предельные территории для американцев были отрезаны. Со­единенные Штаты Америки лишились возможности получать оттуда натуральный каучук, важный вид сырья для военной промышленности.

Однажды утром, в январе 1942 года, стены домов в Рио-де-Жанейро запестрели объявлениями: требовались доброволь­цы в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет для сбора каучука на плантациях Амазонки. Эти плантации были забро­шены уже в течение двадцати лет, с тех пор как Форд вынуж­ден был отказаться от них из-за огромных трудностей. Но те­перь начавшаяся война диктовала свои законы. Я подумал, что представляется удобный случай прочно стать на собствен­ные ноги.

Неквалифицированному рабочему обещали платить четы­ре-пять крузейро в день. Столько получал мой отец спустя двадцать лет пребывания на государственной службе. «Запи­сывайтесь в крестовый поход за свободу! Страны, воюющие против диктатуры, нуждаются в нашей резине!» — провозг­лашали объявления со стен.

Так я оказался в распределительном лагере в Рио с сотней других добровольцев. Американцы предоставляли оборудова­ние и деньги. Организация работ была возложена на учрежде­ние, получившее название «Администрация суперинтендант­ства долин Амазонии» (АСДА).

Энтузиазм царил в распределительном лагере, где мы были собраны, чтобы отправиться в Белен, где американские офи­церы сформируют из нас отряды. В условия вербовки входило получение отпуска каждые три месяца и аванс в размере двух­сот крузейро!

Один из руководителей АСДА произнес речь: «Война вы­игрывается не только пушками, — сказал он нам. — Вы идете сражаться за свободу и демократию! Тысячи борцов уже ожи­дают вас в Белене. Вы будете героями!»

Стоявший рядом со мной парень с лицом убийцы, Жорже, ставший вскоре первой жертвой этой эпопеи, прервал оратора:

— Желательно также быть и героями крузейро, — выпалил он грубовато.

Ведь обещанный аванс все еще не был нам выдан.

— Ваш контракт гарантирован президентом республики, — ответил возмущенным тоном руководитель АСДА. — Вы по­лучите аванс с отъездом в Белен.

Уезжали спустя четыре дня... В последний момент я решил попрощаться с родными, но опасение, что они могут воспре­пятствовать моему отъезду, заставило меня отказаться от сво­его намерения. Я стал одним из сорока пяти тысяч доброволь­цев «каучуковой армии». Я не мог и подозревать, что буду единственным из всех, кому удастся вернуться из джунглей — спустя восемнадцать лет...

Последний дом Рио медленно скрылся в тумане раннего утра.

Наш корабль «Президент Варгас», носивший имя тогдаш­него президента Бразилии, вскоре соединился с двумя други­ми, и мы вместе пошли вдоль бразильского берега. Смеялись, шутили, и наши голоса неслись с борта на борт.

— Кормят не знаменито, но в учебном лагере будет все: американские консервы, виски... Кажется, пришлют даже жен­щин!

Бывший атлет-чемпион Люсиано, наш сержант, поддер­живал в нас эти иллюзии. Он требовал от нас немногого — терпения.

Вначале каждый день нам давали немного жареного мяса с горохом, но вскоре ограничились одним фейжоада — безвкус­ным бобовым пюре. Жорже устроил такой скандал, что пред­ставитель АСДА, до этого уединявшийся в своей каюте рядом с капитанской, должен был вмешаться. Он собрал нас на ниж­ней палубе и заявил:

— Контракт, подписанный вами с бразильским правитель­ством, превращает вас в солдат. Военный закон обязывает нас применить суровые меры в случае любой попытки бунта. До­бавлю, что дезертирство будет караться смертью!

Четыре сержанта корабельной полицейской службы поза­ди него готовы были в любой момент пустить в ход свои пис­толеты. Я оглянулся... Жорже уже не было среди нас.

— Он закован в кандалы, — объявил Люсиано.

Больше мы уже никогда не видели Жорже. Спустя два дня «Президент Варгас» бросил якорь в порту Белен.

Мы сошли на берег, и нас тут же поместили в грязный лагерь, окруженный колючей проволокой. Полуразвалившие­ся бараки, служившие когда-то складами, теперь стали нашим жильем. Нам запрещали выходить в город. Издали мы видели на набережной колонны грузовиков АСДА и поезда, груже­ные американскими материалами, предназначенными для «ка­учуковой армии». Но мы по-прежнему ничего не получали. Через восемь дней нам все же выдали по пятьдесят крузейро из двухсот обещанных. Кое-кого из нас отпустили в город до полуночи. Это было накануне отправки большой партии в Манаус.

Утром каждому из нас выдали карточку с номером. Врач быстро прошелся среди нашего стада: медицинский осмотр был закончен. Затем мы получили столь ожидаемую форму: всего-навсего соломенную шляпу. Что касается знаменитого американского ковбойского костюма, то его обещали выдать в Манаусе.

Первых крестоносцев свободы и демократии погрузили по сто человек в вагоны с решетками. Там оказался и я. За нами тысячи и тысячи других грузились в такие же поезда. Но Манаус все еще манил нас. Это ворота Амазонии, страны леген­дарных сокровищ.

Манаус был городом, построенным на плотах, которые, ка­залось, погружались в воду под тяжестью многочисленного населения. Каждый день колесные пароходы выгружали партии голодных добровольцев, дрожавших от лихорадки.

В этом центре АСДА царили невообразимый хаос и воров­ство. Нас отправили на берег, в лагерь, уже до отказа набитый людьми. Лазарет отказывался принимать больных лихорад­кой — не хватало мест.

Случаи дезертирства были многочисленны. Пойманных бег­лецов запирали в так называемый дисциплинарный барак, но никто никогда не видел, чтобы они выходили оттуда.

День отъезда... Мы с любопытством смотрели вокруг, заб­равшись в большие индейские пироги, снабженные мотора­ми. Инспектор совершил последнюю перекличку: не хватало двух человек. Отъезд задержался. К ночи на борт нашей пиро­ги доставили двух жалких людей, подобранных в одной из городских трущоб. Инспектор дал сигнал к отплытию. С тос­кой я смотрел, как Манаус таял в темноте. Как только плаву­чий город исчез, моторы были остановлены в целях экономии горючего и пять индейцев, составлявших наш экипаж, взя­лись за весла...

И вот я в каучуковых зарослях. Хозяин, имени которого я не знаю, заставляет меня лепить тяжелый шар из сока каучу­коноса — гевеи. Взамен он дает мне лишь столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду. Иногда я получаю пару ботинок, рубашку, «раку — нож для надрезания стволов гевеи и отделения сока — латекса или мачете, без которого человек не может жить в тропическом лесу. Все это выдается в кредит. Так я оказался на всю жизнь в долгу у своего «патрона». Сколь­ко прошло месяцев, лет с тех пор, как я был привезен сюда? Я уже потерял счет...

Я работал, не думая, опустошенный. Каждое утро еще до восхода солнца я покидал нищенскую хижину, которую сам построил, прикреплял лампочку, коронга, к шляпе и брал нож для насечки. До десяти часов я беспрерывно делал флажкообразные насечки на 150-180 деревьях гевеи. Затем возвращал­ся в свою хижину и варил рыбу. Иногда удавалось раздобыть дичь. И тогда у меня бывал хороший обед (лес кормит тех, кто его знает). Отдохнув, я отправлялся собирать латекс, который к тому времени натекал в цинковые чашки, прикрепленные к стволам.

Когда же наступал вечер, мне нужно было начинать лепить шар из латекса. Я подвешивал его над костром, в котором горели плоды пальмы урикури, и медленно поворачивал. Дым от этих орехов содержит креозот, и латекс Амазонии считает­ся лучшим в мире. Устав до изнеможения, я падал и, дрожа от лихорадки, -засыпал на соломенном тюфяке...

И так день за днем. Шар весит от шестидесяти до восьми­десяти килограммов. На его формирование требуется несколько недель, если деревья бывают сухими. Когда шар готов, его приходится катить по тропинке к лагерю на протяжении мно­гих километров. Иногда я встречаю другого человека, тоже катящего шар. Тогда мы ползем друг за другом, как два чудо­вищных муравья. Мы не можем даже разговаривать: каждое слово при адской усталости стоит дополнительных усилий. На этих крутых тропинках не раз находили людей, раздавленных своими шарами.

В зависимости от веса латекса и моего состояния доставка шара иногда требовала нескольких дней. На всем пути стояли покинутые хижины, где можно было провести ночь.

Я возвращался к себе в хижину. И опять все существо ох­ватывала страшная мысль о следующем шаре! Никто не при­дет справиться о тебе, никто не придет помочь. Больной или раненый — потерянный человек.

Однажды утром я не смог подняться. Это был приступ ли­хорадки. У меня не было хинина, но я знал, как оберегать себя, принимая настой растения сассафрас. Приступ оказался тяжелый, и я немедленно принял спасительный настой. Та­инственную болезнь тропического леса Амазонии, поразив­шую меня, индейцы называют «стеклянные ноги». Кожа на­тягивается, становится прозрачной, и лимфа медленно выте­кает из тела. Я не мог больше двигаться. Но вот в один из вечеров трясущаяся от страха индеанка племени шавантес из жалости ко мне поставила перед хижиной чашку с дымящейся жидкостью. Я подполз к чашке... Наутро она принесла другую чашку, и так понемногу я вылечился. Я свято храню память об индеанке, спасшей меня.

Но еще в течение длительного времени я себя чувствовал очень слабым на своих «стеклянных ногах». И мне кажется, что эта болезнь, а быть может, и лекарство индеанки были причиной полной потери мною памяти. Сколько времени про­должался этот период? Пять или шесть лет, может быть, даже больше. Но однажды память вернулась ко мне.

«Каучуковая армия»! Что с ней стало? Только позже я уз­нал правду. В конце 1942 года американцы решили расторг­нуть свой договор с АСДА. Для этого было две причины: во-первых, назревал скандал в связи с гибелью тысяч людей-доб­ровольцев. Во-вторых, к тому времени США уже создали про­мышленность синтетического каучука. Однако «патроны», выплатившие АСДА деньги за аренду участков, не хотели рас­ставаться с дешевой рабочей силой и больше американцев боялись возвращения в цивилизованный мир свидетелей и жертв, которые стали бы обвинителями. Получилось, что те «добровольцы», которые к тому времени еще остались в жи­вых, ничего не знали о событиях, совершавшихся в мире, про­должая оставаться на положении рабов.

Я не знал, что происходило за пределами безграничного амазонского леса, более того, не знал, где именно я нахожусь!

Когда ко мне вернулась память, я стал чувствовать, что схожу с ума.

И вот, прежде чем мой разум окончательно поколебался, я решил бежать. Не могло быть и речи, чтобы выбрать другой путь, кроме как на юг. А это путь, лежавший через гигантские пространства ужасающего амазонского леса... Я слишком хо­рошо знал, чем заканчивались попытки пытавшихся бежать к северу известным и кратчайшим путем. Никогда им не удава­лось уйти дальше, чем на тридцать километров. Их находили мертвыми, убитыми пулей в висок. Наши «патроны» не могли допустить, чтобы хоть один из нас вернулся к себе домой.

Как-то вместо возвращения в свою хижину я отправился на юг, стараясь не думать о том, что я делаю. Но в глубине души я не мог не понимать, что задуманное предприятие по­чти безнадежно и что мои шансы выйти живым из дикого леса были самыми ничтожными. Впереди — более двух тысяч километров диких тропических лесов! В небольшом каучуко­вом мешке, привязанном к поясу, лежала дюжина галет из фариньи (маниоковая мука), немного кофе, несколько кусков сушеного мяса и несколько листьев коки — индейского сред­ства, помогавшего преодолевать усталость. Перед бегством я максимально постарался использовать кредит и получил по­чти новые американские сапоги, мачете и компас. Ничего дру­гого у меня не было, даже оружия, которое увеличивало бы мои шансы выжить.

Жизнь беглеца в тропическом лесу полна галлюцинаций, она требует напряженного внимания и исключительной со­средоточенности. Как во сне или, скорее, как в кошмаре, че­ловек идет вне времени, в каком-то другом измерении. Гра­ница между бодрствованием и сном становится зыбкой. Мой путь лежал неизменно на юг, к сердцу Мату-Гросу. Все козни и западни джунглей ожидали меня там, но они казались мне менее страшными, чем медленная агония в лагере.

...По моему личному календарю, основанному на длине но­чей, с начала бегства прошло около шести месяцев. Я сделал остановку, чтобы порыбачить и поохотиться на берегу одной реки, где наскоро построил хижину. До захода солнца я отправился посмотреть песок на берегу и обнаружил там следы ягуаров, тапиров, глубокий след оленя и борозду, оставлен­ную гигантской черепахой, — это было то, что я искал. Яйца черепахи — излюбленное блюдо охотников в тропическом лесу. Ее убежище находилось в растительном гроте, куда я осто­рожно проскользнул, держа мачете наготове. Но черепаха была уже мертва и выпотрошена кем-то другим. Это значило, что другой белый человек, а не индеец (об этом говорило наличие у него мачете) находился где-то здесь на реке и прибыл по ней, так как его следов не было видно на песке.

Человек ожидал меня в зарослях, стоя по колено в воде. Мы долго пристально рассматривали друг друга с мачете в руках. У него было бородатое, изрытое морщинами лицо. На­конец он заговорил, и звук его голоса заставил меня задро­жать:

— «Каучуковая армия»? — Он с заметным трудом выгова­ривал слова, как если бы разучился говорить.

— Да, — сказал я.

— Я тоже... Прошел уже год, как я бежал...

Мы устроили настоящий пир из «нашей» черепахи. Его ис­тория странно совпадала с моей. Он сообщил мне одну вещь, которой я не знал. Это была приблизительная дата нашей встре­чи. По его расчетам, было лето 1951 года. Следовательно, с тех пор, как я покинул Рио, прошло девять лет. Значит, мне уже было 28 лет! Ему — столько же. Он не удивился, когда я взор­вался громким, почти безумным смехом.

Но мы не знали тогда, что война давно кончилась. Паоло, так звали моего нового товарища, считал, что шары латекса шли через Нидерландскую Гвиану.

Мы двинулись с Паоло по выбранному мною направле­нию на юго-запад. Два других товарища, бежавших с ним, были застрелены.

Индейцы, редко попадавшиеся на нашем пути, не могли быть источниками какой-либо информации: они жили вне интересов цивилизованного мира. Нам стали попадаться сле­ды индейцев племени бравое, что указывало на наше прибли­жение к центру Мату-Гросу. Индейцы бравое и особенно шавантес считались самыми свирепыми племенами, якобы отличавшимися особой жестокостью. Им приписывали уничтоже­ние всех экспедиций, попадавших в эти районы. В действи­тельности же я и Паоло не имели больших оснований бояться их: у нас не было ни вещей, ни оружия, и мы навряд ли могли чем-либо их прельстить.

Благодаря нашему знанию жизни леса мы быстро устано­вили добрые взаимоотношения с ними. Мы лечили больных, за что Паоло, престиж которого из-за более длинной бороды был выше, чем у меня, получил маниоку и немного соли, а также кувшин каччи, единственного алкогольного напитка джунглей. Женщины племени шавантес пережевывают слад­кий картофель и выплевывают его в горшок. Их слюна служит ферментом, вызывающим брожение. К концу второго дня к напитку добавляются ананасы и сок сахарного тростника, после чего он готов к употреблению.

Мы шли, в большей степени гонимые страхом попасть в руки «патронов», нежели в надежде когда-нибудь достигнуть намеченной цели. «Страшные» шавантес постепенно стано­вились нашими друзьями в тропических дебрях.

Они пробовали уговорить нас остаться у них навсегда. Они говорили, что дальше мы попадем в охотничьи угодья индей­цев племени морсегос, которые обычно убивают всех белых и индейцев, попадающих в их владения. Сами шавантес не рис­куют проникать в те районы. Но мы все же решили идти даль­ше. Шавантес организовали для нас прощальную церемонию, на которой вручили нам две бордоенс — палицы, что возводи­ло нас почти в ранг вождей племени.

Лес постепенно изменялся, превращаясь в ад. Неизвест­ные породы деревьев были остры, как бритва. Привычный для нас ночной шум дебрей здесь невероятно усилился. Но­вые животные беспрерывно попадались на нашем пути: круп­ные тапиры, чудовищные пауки, а однажды вечером — гиган­тская черная змея, настолько фантастическая, что до сих пор я не решаюсь считать это реальностью. Солнечные блики, от­раженные горным хрусталем, порой ослепляли нас. Пальма отамба, всегда снабжавшая нас своим молоком, в этом лесу давала лишь отвратительную жидкость. Из реки мы извлекали только черных рыб с длинными зубами, иногда наэлектризо­ванных и вооруженных для борьбы даже вне воды. Некоторые из них в период убыли воды могли месяцами жить на деревьях.

Джунгли шавантес казались нам теперь раем! В течение нескольких дней нас сопровождала банда орущих обезьян, ог­ромные легкие которых позволяли им испускать ни на что не похожий вой. Казалось, что даже стрелка компаса в этом лесу беспрерывно колеблется... Влажная жара обволакивала и ду­шила... К нам вернулись вновь приступы лихорадки. У нас уже не было сил строить себе укрытия, мы шли, как автоматы, и ночами спали на ноздреватой мокрой земле. Разговаривать было трудно, каждый чувствовал, что находится на пределе своих сил. Однажды утром Паоло не мог подняться. В тот же вечер он умер, и я похоронил его.

После смерти Паоло моя память вновь помутнела. Сколь­ко лет я провел в запретном лесу? В памяти смутно сохранил­ся неопределенный период времени, проведенный у индейцев таромарис, ближайших соседей морсегос. Больным я был подобран ими в лесу и благодаря их заботам поставлен на ноги. Мой опыт жизни с таромарис, несомненно, вызвал бы вос­торг этнографов, так как никто из них еще не проникал в секреты этого грозного племени. От них я научился ловко бить рыбу гарпуном, так как им неизвестна рыболовная леска. Рыб­ная ловля у них состоит из двух операций: вначале они бьют по воде ветками растений, листья которых содержат какое-то усыпляющее вещество, а когда заснувшая рыба всплывает, ее бьют гарпунами. Из хвостов скатов, которых они называют арраяс, таромарис приготавливают яд для стрел.

Я превращался до некоторой степени в колдуна, отчасти во врача и немного в повара. В список приготовляемых мною блюд входили: рыбная похлебка, блюда с яйцами черепахи, жареный хвост каймана, жаркое из попугаев и колибри и так далее. Таромарис — гастрономы джунглей: они очень любят рагу из лутюма — гигантской птицы или жаку — большой ле­тучей мыши. Им нравятся блюда с жирным и сладким соусом, приготовляемым из прекрасных орехов пальмы токари. Пери­одические засухи заставляли это племя охотиться на землях свирепых морсегос. Мне пришлось участвовать в нескольких стычках с ними. Однажды наш отряд в тридцать человек все же вынужден был отступить перед пятью морсегос, исключи­тельно храбрыми и решительными воинами.

В период голода, от которого погибли почти все дети пле­мени, я покинул своих друзей таромарис. Мой путь снова ле­жал через джунгли.

Однажды после полудня я почувствовал, что больше не могу идти. Наступил сильнейший приступ лихорадки. В случайной хижине я обнаружил скелет и американскую шляпу, похожую на те, что выдали нам в Манаусе. Когда удалось заснуть, то я увидел себя во сне мервым, вернее, в аду...

Сколько времени длился этот кошмар? Когда я пришел в себя, вокруг горел лес. Воздух был насыщен дымом, и почти нечем стало дышать. Лес горел с треском, воскрешая пред­ставление об аде. То, что поблизости оказалась река, а на ней плавучий островок, принесло спасение. Плавание на покры­том зеленым ковром островке из стволов и корней, несомненно, было самым невероятным приключением. Среди огня ост­ровок плыл по течению. Оторванный ежегодным паводком, всего ста метров длины и пяти ширины, он стал пристанищем не только для меня. То, что я увидел по соседству, заставило меня оцепенеть и похолодеть от страха: огромная анаконда ползла мне навстречу. Это наиболее ужасное животное ама­зонских джунглей. Если верить индейцам таромарис, отдель­ные экземпляры этих змей достигают пятнадцати метров в длину и до пятидесяти сантиметров в диаметре. Моя же со­седка по островку имела не менее девяти метров; казалось, она не замечала моего присутствия. Другие животные, попав­шие на плавучий островок, в страхе шарахались от нее. Здесь были калюипарас — огромные крысы, раке — вид морских сви­нок, пекари — небольшие дикие кабаны. Даже большой ягуар выгнул спину, как испуганная кошка. Но у всех нас был один более страшный враг — огонь.

В течение целого дня наполовину задохнувшиеся обитате­ли этого удивительного Ноева ковчега плыли по реке, мирно уживаясь друг с другом. И вот пожар остался позади. Змеи первыми покинули плавучий остров. Затем бесшумно исчез ягу­ар. Как только дым полностью рассеялся, я тоже покинул плот.

Падая от сильного истощения, я с трудом смог построить себе хижину. Сон надолго сковал меня.

Я продолжал затем идти все в том же направлении и жес­токо поранил себе ногу. Не помню, как это случилось, но рана долго не заживала. Она была наполнена червями, и, по­едая гнилое мясо, они осуществляли естественную дезинфек­цию, которую я сам сделать не мог. Это меня спасло. К сожа­лению, мне пришлось отдать индейцам свой компас (кото­рые, конечно, не знали, для чего он служит, и, как зачарован­ные, смотрели на колебания стрелки) — в обмен на кароду — очень сильное снотворное средство, которое должно было со­кратить мои предсмертные страдания. Рана на ноге заставила меня надолго остаться у этого племени невдалеке от того ме­ста, где я покинул зеленый плот. Нужно было не только под­лечиться и восстановить силы, но и выручить свой компас, так как без него все надежды выбраться из леса были бы на­прасными. В джунглях нельзя ориентироваться на глаз. Там, где не видно ни неба, ни горизонта, теряют представление о странах света.

Работая среди своих друзей-индейцев, я в какой-то степе­ни превратился во врача. Мне удалось спасти детей от болез­ни «стеклянные ноги». Мое знание медицинских секретов дру­гих племен, хорошо изучивших лечебные свойства растений, дало мне возможность завоевать у индейцев лестную репута­цию, и я получил обратно компас и даже карабин, который, как я понял, был получен ими от другого беглеца, умершего от истощения в джунглях... И все же я решил покинуть и этих друзей, чтобы опять отправиться в путь. Но на сей раз не обо­шлось без трудностей. Привыкшие ко мне и моим медицинс­ким познаниям индейцы намеревались оставить меня у себя. Бежать я не мог, так как они сейчас же настигли бы меня. Тем не менее мне удалось приучить их к мысли о моем уходе. В конце концов они потребовали, чтобы я передал свои познания и рецепты двум молодым знахарям, пациентом которых я сам был вначале. В то время я знал уже с десяток растительных на­стоек против лихорадки, значительно более эффективных, не­жели хинин, которого так не хватало мне в первые годы стран­ствования по лесу. Наиболее чудесным средством является поко — крохотный грибок, растущий на некоторых мертвых деревьях.

Мои друзья-индейцы сопровождали меня в пути несколь­ко дней. Они изготовили для меня бальсовый плот, дали запас продуктов, а также проводника, молодого человека по имени Ото. Он шел со мной много дней, пока мы не достигли «пло­хой земли», где со слезами на глазах попросил отпустить его в обратный путь.

— Я знаю, что ты бог джунглей, — сказал он мне умоляю­щим голосом, — но у меня такая охота повидать свою невесту...

В который раз я остался один в джунглях, но уже не был похож на призрак. На мне были брюки из кожи пекари, ру­башка, карабин на ремне, как у тех одиноких искателей при­ключений в Мату-Гросу, которые ищут алмазы, орхидеи, ред­ких бабочек, как у охотников на диких зверей или миссионе­ров, каких можно было видеть на плотах. Я очень устал, но я, пожалуй, стал богом джунглей и знал, что в какой-то, теперь уже не столь отдаленный, день, через несколько месяцев, быть может, через год, встречу белых людей. Я также знал, что не должен никому говорить, откуда я иду, так как мне не поверят и сочтут за сумасшедшего.

Но в тот день, который я ожидал восемнадцать лет, я все же сказал первому встретившемуся мне белому человеку, от­куда я иду...

— Виржилио да Лима — назвал я себя... — Доброволец «ка­учуковой армии», созданной в Белене, это было... Это было в 1942 году.

Я был в госпитале Порту-Велью... Уже несколько дней я лежал в кровати, под простыней. Я был пьян от счастья и никак не верил, что мне наконец-то удалось выбраться из леса.

И тем не менее это случилось... Я натолкнулся на экспеди­цию, состоявшую из индейцев и местных метисов — кабоклов, возвращавшихся с поисков гарейны — очень редкого ле­карства джунглей. Под угрозой карабина они согласились взять меня на свой бателан — плот и отвезти на пост Сан-Фелис, находившийся на границе большого амазонского леса.

От них я узнал, что война кончилась уже давно. Как мне сказали, шел 1960 год... Значит, мне было уже 37 лет.

В Сан-Фелисе, который мы достигли спустя несколько ме­сяцев плавания, мне улыбнулся случай: инспектор медицинс­кой службы произвел там посадку на своем маленьком само­лете. Вначале он не поверил моей истории; затем, после моей клятвы именем святой Девы, поверил в то, что я действитель­но пересек великие джунгли, начав свой путь в Манаусе.

Часть VI

ЗЕРКАЛО ЭПОХ