Северо-Кавказская колония

Северо-Кавказская колония

В Северо-Кавказскую колонию входили в основ­ном пять общин: Адыгейская, Балкарская, Карача­евская, Кабардинская и Осетинская. Поскольку чече­нцев, ингушей и дагестанцев было сравнительно мало, они самостоятельных общин не имели и вли­вались в состав тех общин, где они имели более или менее близких знакомых и друзей. Эта колония организовалась в 1943 году на Украине и ее числен­ность тогда составляет около двух тысяч человек. Сейчас на берегу Драу она приблизилась к семи тысячам человек.

В те дни, когда мы появились в долине реки Драу, к нам стали стекаться люди, освобожденные из плена, угнанные на работу в Германию, те, кто отбился от своих частей и те, кто служил в легионах. Большинство из них состояло из чечено-ингушских, дагестанских одиночек, из которых была и создана отдельная группа. Они не были связаны заботой о транспорте (повозках, лошадях и т. д.) как это име­ло место у нас...

Мой друг Баксанец владел как выше было сказа­но, чеченским, аварским, адыгейским и осетинским языками, пользовался у этих народов авторитетом и очень гордился этим.

Визит свой, как и договорились, мы начали с: чечено-ингушских братьев. Мы застали группу пар­ней, которые, поставив с двух сторон огня два удоб­ных камня, и водрузив на них небольшой плоско­донный котел, что-то верили. Собственно, это «что-то» можно было определить по обильному запаху, который исходил от кипящей посудины.

Увидев нас, парни встали все как один. Мы поприветствовали их первыми, как это принято обычаем (приходящий или проходящий первым произносит слова приветствия: «Ассалам алейкум»). Они радушно и настоятельно пригласили нас присоединится к ним. Все мы сели у «очага».

Один из них, парень лет тридцати и, видимо, старший по группе, обратившись к одному из своих земляков, распорядился, чтобы гостям (то есть нам) было уделено должное внимание. Тот встал с места и, повернувшись к нам, спросил:

— Чай, или кофе? Что вы желаете?

Баксанец ответил на чеченском и сказал что-то такое, которое вызвало у обоих искренний смех, он повернулся ко мне и тихо сказал:

— Я жил среди чеченцев и ингушей, ты знаешь. Эти народы очень обязательные и очень порядоч­ные. Пожалуй, на Северном Кавказе равных им в этом отношении никого нет. Посмотришь, они уго­стят нас чем-то более популярным в наше время, чем чай.

— Мне только кофе, а ты что хочешь, — от­ветил я строго, хорошо понимая на что намекает Баксанец.

— Пока мы чаевали и разговаривали о том, о сем, подошли два чеченца, которых мы ждали, поприветствовав нас, они сели рядом и один из них сказал:

— Как хорошо, что мы встретили вас здесь. Я намеревался придти к вам вечером, чтобы узнать, что делается в мире. Ведь именно ваши общины являются источниками всех новостей. — Он улыб­нулся и посмотрел на Баксанца.

— Новостей особых у нас нет, кроме того, что генералу Клыч Герию предложили сдать оружие. Собственно, он его уже сдал... Может слышали?

— Да. Мы только что слышали об этом. В общем-то это не совсем хорошее предзнаменование. Мы только что встретились с какими-то людьми,
которые ходят по лагерю в поисках добровольцев
ехать на войну с Японией. Что-то творится непонят­ное. Надо, по-моему быть готовыми к всевозмож­ным неожиданностям. — На этот раз чеченец по­смотрел на меня, явно желая услышать мое мнение.

— Да, о мобилизации людей на японскую войну мы тоже слышали. Не смогли только узнать, чья это инициатива — русских или англичан. Если их аген­ты рыскают у нас в лагере, — надо вытурить. Довольно кровопролития, довольно ненужных жертв. Сегодня лично был свидетелем разговора

Только я закончил говорить, как к нам подошли мужчины с какими-то бумагами в руках. Они попри­ветствовали нас, мы ответила им.

— Милости прошу, садитесь, пожалуйста,— пригласил их чеченец.

— Благодарим вас. К сожалению, не располага­ем временем. Нам поручено записать лиц, жела­ющих ехать на Восток для участия в боях против японской армии. Если есть среди вас таковые, запи­сывайтесь. Мы обязаны сдать списки руководст­ву,— сказал один из агитаторов.

— Садитесь, зачем спешить, тем более в таком деле. «Торопливая река не доходит до моря», го­ворят в народе. Послушаем, что и как, — сказал им тот же чеченец. Гости сели. Чеченец спросил: — Кто вам вручил эти бумаги и что конкретно по­ручено вам?

— Помните человека в гражданском костюме, который дважды приезжал сюда с английскими офицерами? Того, кто в совершенстве говорил и на русском и на немецком языках. Говорят, что он поляк. Так вот поручение давал нам именно тот гражданский, — ответил один из агитаторов.

— Ребята, — сказал молчавший до сих пор Баксанец. — Я очень сомневаюсь, что вы пришли сюда с благими намерениями. Вы полагаете, что армий не хватает для переброски на Восток? У союзников войск предостаточно. Не хватает? Пусть берут у Югославии, Болгарии, Чехословакии, Польши. И этого мало? Пусть гонят туда остатки немецких армий, вооруженных до зубов — они с удовольстви­ем поедут. Мобилизация солдат среди горстки беже­нцев — это чистейший блеф. Почему этим меропри­ятием не занимается официальный орган — штаб англичан? Почему этим делом занимается поляк?
Кто его уполномочил мобилизовать солдат на новый фронт? Так вот он такой же поляк, как я папа Римский. Это агент русской разведки и имеет зада­ние вывести отсюда как можно больше людей под любыми предлогами, а потом действительно отпра­вить на Восток, но только не на войну с Японией, а в Сибирь.

Воцарилось гробовое молчание. Агитаторы си­дели, понурив головы.

— Знаете, друзья мои, что бы я хотел подчерк­нуть? Мы, кавказцы, особенно северо-кавказцы, го­рячий народ. А это до добра не доводит. По своей горячности мы действуем быстро и опрометчиво. У нас не хватает терпения обдумать свой шаг как следует, предвидеть последствия этого шага. Стоит
кому-то крикнуть «Ура!» и мы бежим, не думая, куда и зачем. А результат? Неоправданные дейст­вия, жертвы, кровь, горе и слезы. Вот и результат.
Все эти вещи нам знакомы давно, с ними мы продо­лжаем сталкиваться и сейчас. И давайте подумаем не спеша хоть сейчас. У нас есть колония, а у колонии руководители, есть и общины со своими руководителями. И, если это мероприятие по запи­сыванию добровольцев носит официальный харак­тер, то пусть английское командование и поручит нашим руководителям составить эти самые списки. Еще раз повторяю: если это задание исходит от «поляка», а не от англичан, то те, кто попал в эти списки — верные кандидаты на каторжные работы в Сибири. Надо ликвидировать списки и спасать ребят.

Тот из троих, который держал в руках готовые списки, швырнул их в огонь. Вспыхнули бумаги быстро, горели они не долго, но ярко.

— Надо впредь быть осторожными и рассудительными, — сказал в заключении своей длинной речи чеченец.

Пользуясь установившимся «затишьем», я ре­шил тоже высказать свое отношение к обсуждаемой проблеме.

— Если есть у вас время и желание выслушать, я хотел бы добавить ряд своих замечаний, — начал я. Все обратили на меня внимание. — Все мы понимаем, что вокруг нас сгущаются тучи. Они скоро закроют солнце над нами. Они поступают и посту­пят с нами так, как им заблагорассудится. Нет сегодня более удобного места и более подходящей аудитории, чем здесь, чтобы поговорить откровен­но, прийти к конкретным выводам и принять неот­ложные меры для выправления создавшегося поло­жения. Так называемая запись добровольцев являет­ся своеобразным ситом, через которое они решили пропустить нас. Мы не должны позволить им де­лать этого. Мы должны настаивать на своих правах, как политические беженцы. Мы бежали не от своих народов и земель, не от нашей любимой родины, а от режима, который установил диктатор Сталин, от самого Сталина, который руками НКВД уничтожил наших отцов и братьев. Мы никогда не изменяли своей Родине и не подлежим ни преследованию, ни наказанию. Но на наш поступок и Сталин, и его подручные «энкеведисты» смотрят другими глаза­ми, и дай им возможность, они запрут нас всех и взрослых, и детей, и стариков, и женщин в лагеря без суда и следствия. Что необходимо, на мой взгляд, сделать? Первое. Ни в какие списки не запи­сываться. Второе. Не поддаваться ни на какие про­вокации. Третье. Любыми способами: подкупом, угрозой, уговором, чем хотите, но надо уходить отсюда при первой же возможности. И последнее. Любые новости, направленные против нас, должны передаваться друг другу незамедлительно, как по телеграфу. С одиночками все может решиться зна­чительно легче: в случае необходимости одиночка может бежать и ему не трудно затеряться в огром­ном мире. Значительно сложнее обстоит дело с се­мейными. Мы, мужчины, всем миром должны по­стоять за наших стариков, женщин и детей. На сегодняшний день это самый главный вопрос — постоять за себя и отстоять свою свободу любым путем, — сказал я, и был удовлетворен тем, что высказал свои мысли полностью.

— Спасибо. Все сказано взвешенно и справедливо. Я полностью согласен с тобой и готов помочь, не жалея сил. Все в наших силах, если будем бить в одну точку и подчиняться одному руководст­ву. Есть ли на сегодняшний день какое-нибудь конк­ретное решение, которое надо выполнять немедлен­но? — спросил чеченец и посмотрел на меня, ожидая ответа.

— Нет, — ответил я. — По крайней мере мне ничего не известно. Единственное решение, которое мне представляется реальным, это разъезжаться и разбегаться, пользуясь каждым возможным случаем. Повторяю, при первом же возможном случае. Сегодня я и двое моих товарищей, пользуясь зна­комством с патрулями, выходили за пределы коло­нии, ходили в горы, побывали в одной деревне и, поразведав все, вернулись обратно. В общей сложности мы отсутствовали два часа. И вот что мы установили: там такие же места, как у нас на Кавказе. Густой лес, где можно спрятаться, заброшен­ные домики и сараи, которыми можно воспользоваться, обильная трава, где можно пасти лошадей и другой скот, вода... Этим я хочу ответить на вопрос:
«Куда бежать?» Могут найтись и другие варианты, но одно ясно на сегодняшний день — оставаться здесь и ждать — это гибель. Изъятием оружия у старого генерала они сказали нам все. Итак, единст­венный выход — это уход. И чем раньше, тем лучше. Вот, пожалуй, и все. Теперь думайте и решайте, — сказал я, обращаясь ко всем сидящим.

Глядя на них, я чувствовал, что надавил на нуж­ную кнопку. Здесь присутствовали почти все пред­ставители национальных общин. Правда их было не так уж много (по одному-двум представителям), но это практически никакого значения не имело. Важно было то, что хватало на то, чтобы распространить нашу идею. Я глубоко верил, что идея ухода рас­пространится быстро и сослужит многим добрую услугу.

День был уже на исходе. Золотой свет солнца давно покинул нашу долину и поднимался все выше и выше, предупреждая нас, что скоро совсем исчез­нет с нашего поля зрения. Тем, кто имел лошадей или другую живность, пора было думать о них. Считая наш разговор завершенным, мы все встали, поблагодарили хозяев за гостеприимство, тепло по­прощавшись, разошлись.

Высказавшись на нашем сходе, я несколько ус­покоился. Но не надолго. Вернувшись к себе, я вспомнил все события дня и вновь расстроился. Больше всего меня шокировало душевное состояние главы нашей колонии генерала Клыч-Герия.

Наши все были в сборе. Я слышал приятный запах сушеного мяса, исходившего из только что снятого с огня котла. Сушеное мясо. Эта исконная пища кавказцев всегда выручала нас и мы на протя­жении трехлетнего путешествия старались загото­вить его где только это было возможным. И вообще мы старались беречь, как зеницу ока, все, что связы­вало нас с Кавказом: и блюда наши, и обычаи и привычки, и предметы обихода. Мама сохранила даже конфеты, которые дала ей на дорогу ее мать, то есть моя бабушка. О, бедные и великие наши матери!.. В этом, в нашей запасливости, сказывает­ся, видимо, наша история, когда мы испытывали нужду во всем, боролись с этой бедой и приучили себя иметь все необходимое на «черный день». Я не встречал семью в нашем народе, у которой не было бы такого запаса. Я побывал во многих странах мира, повидал образ жизни многих — и малых, и больших народов, но ни один из них не запасается «на черный день». И ни один из этих народов, с которыми я сталкивался в жизни, из зарезанного барашка, например, не готовит так много блюд, как наш народ: шашлыки из ребрышек, сохта, джерме из внутренностей, шорпа по-чабански, тушенка по-чабански, печень с курдюком, котлета по-карачаевс­ки, хычин, жаркое по-карачаевски, головы, языки в тузлуке и многое, многое другое...

Видимо, мои воспоминания о карачаевских мяс­ных блюдах вызвал аппетитный запах сушеной ба­ранины, которую начали вытаскивать из котла, я сел поближе, чтобы скорее приступить к ужину.

Мама посмотрела мне в глаза и сразу прочитала, я в этом не сомневаюсь, все содержимое моего сердца. О, наши милые матери!

— Ты, сын, я вижу, занимаешься и тем, что надо, и тем, что тебя не касается. Ты отнимаешь покой у себя и нам покоя не даешь. Разве не видишь своих сверстников, которые живут нормально, по­ют, танцуют, веселятся, вовремя едят, вовремя спят. Им ничто нипочем. И правильно делают. Все в руках Аллаха. Он сохранил нас до сих пор, не забудет про нас и в дальнейшем. Прежде чем по­ пасть в могилу, человек должен видеть все, что ему отведено судьбой. Много не думай. Что суждено нам, то и увидим, — сказала мама, стараясь успоко­ить меня.

— Мама, я совершенно спокоен и ничто на све­те, как ты полагаешь, не тревожит меня. Просто я немного устал и тебе кажется, что я переживаю.
Ничуть, мама, — сказал я, глядя прямо ей в глаза и улыбаясь.

Не одобряя слишком нежные взаимоотношения между мной и мамой, один из сидящих у очага упрекнул:

— Гулистан, до каких пор ты будешь баловать его? По-моему, он достаточно уже взрослый, чтобы не знать, чем ему следует заниматься и от чего отказаться. Зря ты так беспокоишься. Ничего такого он не делает, чтобы ты тревожилась.

Я мысленно благодарил его за поддержку, ибо его слова, как мне показалось, окончательно успоко­или маму.

Один из старших заметил:

— Я, например, думаю, что ходить без забот, без дела, петь и танцевать сейчас не время. Всем нам надо думать о дальнейшем устройстве нашей жизни. Мы же не цыгане, чтобы жить в таких условиях. Ни один здравомыслящий человек не должен си­деть, сложа руки. — Чувствовалось, что он это сказал в поддержку моих действий.

Я все-таки решил держаться линии матери, как-то отвлечь ее и весело предложил:

— А почему, собственно, не петь, не веселиться? Давайте я вам спою, а вы будете подпевать. Что вам угодно исполнить: «Белошеяя», «Лунощекая», «Цве­ток», «Кемисхан», «Бийнегер», песню арестантов? Что хотите! Я готов. Исполню вам любые песни и старинные, и современные. Только закажите. — И не ожидая заказа, начал петь песню о девушке с белой шеей. И тут началось невероятное. Собрались к нам соседние группы и пели, пели допоздна. Эти песни переносили нас отсюда на Кавказ и мы с грустью вспоминали прожитое там время.

Не знаю, кто как, но мать была очень довольна и слушала песни с величайшим вниманием.

Мама вдруг встала, подошла к котлу и сказала:

— Очевидно эти песни напомнили вам Кавказ. Сейчас я вас угощу кавказским мясом. — Она при­ несла сахан (поднос) и начала извлекать из большого котла душистое мясо, разжигая наш аппетит. Мяса сварила она много, будто чувствовала, что и едоков будет не мало...

Некоторые начали отказываться от угощения, ссылаясь, что поужинали только что, но мама ска­зала, как отрезала:

— Когда еда подана, не попробовать ее нельзя. Это считается неприличным. Это мясо сушилось в нашем родном Карачае...

Все знали, что по своим вкусовым качествам мясо карачаевского барашка высоко ценится в мире, и с удовольствием принялись за еду...

Глава первая

— Ведь мы договорились собраться у моста в девять тридцать, — сказал мне С. Ц., стоя у моей постели.

— Ты оказывается спишь мертвым сном, — уп­рекнул меня А. В.

Мы все пошли на берег реки, умылись и привели себя в порядок.

— Куда вы так спешите? Сперва поешьте — я приготовила калмыцкий чай, на подносе хлеб, мас­ло, сыр...

— Мама, мы вчера ходили в село и договори­лись с портным пошить костюмы. Пожалуйста, до­стань материал, который я купил в пути. Мы долж­ны захватить его с собой.

Мама поднялась в повозку и начала рыться в вещах, суетиться. Видя, что мама моя волнуется, С. Ц. сказал:

— Гулистан, вы не торопитесь, ищите спокойно и приготовьте к нашему возвращению. Мы сегодня пойдем и снимем мерки, а завтра отнесем материал.

— Идите и, пожалуйста, будьте осторожны, —

Проходя по лагерю, мы заметили, что против обыкновения у штаба нашей колонии собралось зна­чительное количество людей. Любопытства ради мы завернули к ним.

Увидев нас, один из старших оторвался от груп­пы и пошел нам навстречу. Мы поприветствовали друг друга.

— Очень хорошо, что вы пришли сюда. Только что был здесь представитель английского штаба. Он сказал буквально следующее: «Все руководители Северо-Кавказской колонии, старшего и среднего чина,

Мы осыпали его вопросами, но он уклонился, сказав, что ответы на все эти вопросы привезут участники совещания, которые вернутся к вечеру.

Что говорит генерал Клыч-Гери по этому поводу? — спросил я.

Он страшно расстроен. Его удивляет сроч­ность и неожиданность намеченного совещания. Он спросил у англичанина, — Почему такая срочность

Кто присутствовал при этом? И вообще, кто приходил в наш штаб и какое приняли решение? — спросил я нашего собеседника.

— Сейчас у штаба были все руководители об­щин, которых туда созвал генерал Клыч-Гери. Решено оповестить об этом свои общины. Как же еще можно принять решение? Ехать или не ехать каждый решит сам. Каждый теперь отвечает только за себя.

Закончив разговор на этом, он вернулся к со­бравшейся у штаба группе людей; мы направились к английскому патрулю за разрешением сходить в село Иртшен.

В поведении охранявших нас солдат никаких пе­ремен мы не обнаружили. Никто на нас даже не обратил внимание. Мы свободно пересекли шоссе и но грунтовой дороге направились в село.

Я вспомнил, что с нами должен был идти Баксанец.

— Друзья мои, идите дальше сами. Я немного подожду здесь Баксанца и мы придем следом за нами, — сказал я и отправил их в село. Сам я вернулся к месту, где мы условились встретиться с Баксанцем, но там его еще не было. Я подождал десять, двадцать минут, полчаса, но Баксанец так и не пришел. Я понял, что он не придет и с чувством какой-то необъяснимой тревоги отправился в де­ревню.

Я очень скоро добрался до дома портного и постучал в окно. Мне открыла дверь приятной нару­жности женщина и сказала по-немецки:

— Гутен таг!

Я ответил на ее приветствие.

Мы попробовали объясниться на немецком, но она поняла, что я ее почти не понимаю, перешла на итальянский. И хотя она владела итальянским не лучше меня, мы кое-как поняли друг друга.

— Ваши друзья в мастерской, заходите, пожалуйста, — сказала она, указывая на дверь и уступая мне дорогу.

- Грацио, — сказал я и вошел в дом.

Портной снимал мерку с А. Б. Он ответил на мое приветствие и указал на стул, приглашая сесть. Когда подошла моя очередь, портной пригласил мен и тут С. Ц. сказал:

— Мы оба решили ехать на совещание. Если ты такого же мнения, подождем. Если же ты не хочешь ехать, то мы пойдем, успеем как раз вовремя.

— Я туда, конечно, не поеду. Но и вам тоже не советую. Не надо туда ехать. Не такие уж мы большие шишки. Что мы там, что нас там нет, погоды не меняет и никто на это не обратит внимание. Чем быть обшарпанным львом в чужом доме, лучше сидеть у себя сытым котом. Будь

С. Ц. очень удивился, услышав мое заявление наставительно сказал:

— Не нравится мне твое подозрительное отношение к англичанам. И вообще ты себя ведешь как-то странно. Не лучше ли ехать и все услышат собственными ушами, увидеть своими глазами, чем ходить и расспрашивать каждого встречного. Ты как хочешь, но мы едем. Это наше твердое решение.
Советуем ехать и тебе.

Я понял, что они непоколебимы в своем решении. Они были значительно старше меня и доводились близкими родственниками и поэтому я чуть было не уступил им.

Злая судьба торопила их и даже не попрощав­шись как следует, они, словно бабочки к огню помчались к месту сбора. Несчастные, они не знали что расстаемся мы навсегда...

Как только они скрылись с глаз, я почувствовал себя так, будто кто-то отрубил одну из моих конечностей. Я как-то обмяк и опустил голову.

Почувствовав, что со мной происходит что-то неладное, портной подошел ко мне поближе и уста­вился в мои глаза.

Как я мог почувствовать тогда, что расстаюсь друзьями навсегда, какая неведомая внутренняя си­ла могла задержать от поездки я не понимал и не понимаю до сих пор.

Портной тщательно обмерил меня, проверил свои записи.

— Даст бог, кто-нибудь из нас завтра принесет сюда материал. Скажите пожалуйста, сколько будет стоить ваша работа? — спросил я.

Он назвал цену. У немцев не принято торговать­ся, как это делается у итальянцев. Цена называется приемлемая и изменению не подлежит. Торговаться у них считается неприличным.

— Грацио. До встречи завтра, — сказал я пор­тному и, пожав ему руку, отправился в обратный путь.

Но, к сожалению, в этот завтрашний день нам не суждено было встретиться. Мы вновь встретились с портным спустя тридцать пять лет, когда я приехал из Америки в Иршен по делам установления мону­мента погибшим. Видимо за это время мы измени­лись изрядно, т.к. не сразу узнали друг друга...

Преодолев значительное расстояние от села, я остановился, взобрался на бугор у дороги и начал наблюдать и изучать, что делается в нашей коло­нии. Колония напоминала мне встревоженный му­равейник. Люди сновали туда-сюда, бегали, спеши­ли. Среди них были наши руководители, которые торопились на «совещание», не ведая, что они уже преданы.

Около штаба стоял ряд крытых автомобилей, в которые спешно рассаживалось наше начальство.

«Неужели это правда, — думал я. — Ведь в годы наступления Антанты фельдмаршал Александер с одной стороны и генерал Клыч-Гери, Краснов и Шкуро с другой воевали против Советской власти. Таким образом они, как единомышленники, должны быть связаны идейными и дружескими узами. Не может быть, чтобы сейчас затеивалось что-то недо­брое. Не может же быть так, чтобы такие люди, как они, забыли друг друга, потеряли уважение и до­верие!», — такие вполне объективные соображения успокаивали меня.

Неожиданно и одновременно зашумели моторы и машины тронулись с места. Как только машины скрылись из виду, из-за поворота выскочили военные грузовики. За считанные минуты они достигли колонии и из них высыпали вооруженные автомата­ми солдаты. Их было много. Они оцепили нашу колонию плотным кольцом. По шоссе начали кур­сировать вооруженные пулеметами танкетки. За два часа, прошедших с утра, все изменилось вокруг, все пришло в движение. Я уже явно чувствовал, что случилось непоправимое. С появлением огромного количества английских солдат, плотно оцепивших нашу колонию, стало совершенно очевидным, что англичане лишили нас нашего руководства, изолировали их, чтобы поступить с нами так, как и заблагорассудится.

Я находился в оцепенении, ноги перестали слушаться меня, но я, пересиливая себя, двигался вперед, спешил в свою общину, в свой «двор», к своей маме, зная, что там сейчас я очень нужен.

Когда я, наконец добрался до шоссе, мимо мен проскочили около десяти десятитонных военных грузовиков. Спереди и сзади их сопровождали машины с конвоем. Мне показалось, что я услышал русскую речь среди конвоиров, но утверждать это точно не мог, потому, что это я услышал сквозь шум моторов десяток машин. Выждав момент, когда они проскочат, я пересек шоссе и направился в лагерь. Англичане смотрели на меня изучающе, но ничего не сказали. К моему великому удивлению, у самого шоссе на бугорке неподвижно стоял А. Д. и тревожно оглядывался, как загнанный зверь. Между тем мимо нас проскочил еще ряд машин с конвоем

— Ты что делаешь здесь? Разве не видишь, кто проезжает мимо? Ты понимаешь куда они направля­ются? — спросил он меня.

— Вижу. И понимаю, что к нам нагрянула большая беда. Я только что вернулся из села, — ответил я ему.

— Какого черта ты сюда вернулся? Разве ты не видишь, что мы окружены? Имей крылья и то не вылетишь отсюда. Даже тот берег Драу охраняют, видишь. Они хотят исключить и переправу через реку. Бедное наше начальство! Ты бы видел как они суетились и спешили на свою погибель. Как дешево они их купили. И двое твоих друзей поехали с ними, хотя их никто не неволил. «Какого черта вы едете, воздержитесь», — уговаривал я их, но не тут-то было. Уехали.

Его рассказ перебил гул моторов. Загруженные людьми машины проскочили мимо нас одна за дру­гой. Из одной из них нам крикнули: «Бегите, нас продали Сталину! Бегите!».

Ты слышал? — спросил я у А. Д., не веря своим ушам.

Слышал... слышал. Случилось то, чего мы гак боялись, — ответил он убитым голосом, и со­ рвался с места: он побежал в сторону своей повозки.

Я тоже побежал к себе. Когда вошел в свой «двор», меня встретили криком и плачем. Это была страшная встреча. Кто стоял в обнимку, прощаясь друг с другом со слезами на глазах, кто лежал на земле в обмороке, кто-то приводил его в чувство, кто-то бежал, не зная куда. Безвинные дети, совсем непонимавшие, что делается, тоже плакали вместе с родителями. Старики беспомощно и молча смот­рели на страдания людей...

В это время мимо меня проскочила повозка. Я оглянулся и увидел И. Б. — одного из моих самых близких друзей. Я быстро нагнал его и крикнул:

— Куда бежишь, эй алан! Подожди и толком объясни, что случилось!

Он придержал коней и ответил:

— Сам не знаю толком, куда я бегу. Но надо бежать отсюда и как можно быстрее. Недавно тут провезли казаков под конвоем. Они кричали: «Беги­те, нас предали! Бегите, нас предали Сталину!» это мне передали люди, которые слышали предупрежде­ние казаков собственными ушами.

— Друг мой, не торопись и не лезь на рожон. Предупреждение казаков я тоже слышал, но надо действовать обдуманно.

— Но разве ты не видишь, что кругом творится? Если крик казаков слышал сам, почему у меня спра­шиваешь «Что случилось?»

— Все я вижу и все знаю. Но не понимаю, почему ты мчишься в сторону Драу?

— Человек, который прожил три недели на од­ном месте, обязан изучить окружающую местность, что я и сделал. Теперь хочу разведать можно ли переправиться через Драу, — ответил мне А. Д.

— Ты и плавать умеешь, может и так перепра­вишься. А что делать тем, у кого семья, дети. И у тебя есть семья. О переправе через Драу забудь. Тот берег тоже охраняется солдатами. Лучше не трать время, вернись и будем искать другой выход, — посоветовал я ему.

Он повернул обратно и я вернулся в свой двор.

Обстановка во дворе еще более обострилась. Теперь женщины и дети плакали хором, мужчины старались успокоить их, но это было уже бесполез­но. При виде этого у меня сердце разрывалось на части. То там, то здесь мужчины, стоя группами, громко говорили, перебивая друг друга. Я решил примкнуть к одной из групп и послушать, на что решаются люди.

Весь разговор, который довелось здесь услы­шать, сводился к одному единственному вопросу: «Как и куда бежать?» И все как один атаковали нашего прежнего руководителя — Кады. Тот стоял молча, не произнося ни одного слова, потом вытя­нул руку в сторону гор, давая знать, что именно там наше спасение и ушел.

Казалось бы все было уже ясно, но разговор все равно не утихал; одни говорили, что надо подо­ждать с побегом. Возможно, крики казаков просто провокация, устроенная англичанами для выявления не лояльных к ним лиц. Другие советовали ждать возвращения руководителей, уехавших на «совеща­ние». Третьи утверждали, что руководители уже за решеткой и надеяться нужно только на собственные силы. Эти последние были близки к истине и я был на их стороне.

Спустя два часа после отъезда наших руководи­телей на «совещание», у штаба колонии заговорил громкоговоритель. Он оповещал всех, что всем взрослым мужчинам необходимо собраться у шта­ба. Через некоторое время туда собралась значи­тельная группа людей и я в том числе.

Все тот же английский офицер поднял руку и сказал нам следующее:

Северо-кавказцы! Ваше начальство мы сдали Советскому Союзу. В течение трех-четырех дней мы сдадим и вас самих. Поддерживайте установленный режим. Те, кто будет нарушать режим, пытаться бежать, будут расстреляны на месте! Вы окружены достаточным количеством войск, чтобы обеспечить надежную охрану. Не причиняйте лишних хлопот ни себе, ни нам. Все равно все ваши попытки окончатся крахом. У нас есть твердая договоренность с Со­ветским Союзом. Согласно подписанному соглаше­нию вы должны быть возвращены как граждане Советского Союза. Мы обязаны выполнить наши обязательства! — последние слова он подчеркнул,

Мы не русские! Почему вы путаете нас с ними? Мы кавказцы! И религия и язык у нас разные. И образ жизни тоже! Мы политические беженцы,

Все, кто питал хоть маленькую надежду на лучшее, понял окончательно, что судьба каждого из нас зависит теперь только от нас самих. Было решено, что мы разойдемся по общинам и примем неотлож­ные меры для спасения нашего положения, наших жизней по существу...

У каждого из нас этот день оставил свой след: и горе, и слезы, и обида. Мы были печальны, угрюмы и подавлены. Тяжкая доля досталась семьям тех, кто обманным путем был приглашен на «совеща­ние», кто поехал туда в легкой летней одежде, кто не сумел сказать своей семье, своим близким последнее «прости» и исчез бесследно. Это было не только трагедией их семей, но и нашим общим горем.

Всякие попытки успокоить их какими-нибудь обнадеживающими выдумками не имели ни малей­шего успеха. Они хорошо понимали, что случилась непоправимая беда. Все презирали англичан за их сделку. На такую бесстыдную ложь и предательство не были способны даже известные органы ГПУ и НКВД.

Англичане показали нам свое истинное лицо, накрыв нас внезапно с помощью самого наглого беспардонного обмана. Все они организовали так неожиданно и хитро, что мы некоторое время нахо­дились в шоковом состоянии.

Несколько опомнившись от нанесенного страш­ного удара, я стал понимать, что дорога каждая секунда. Я пришел к твердому выводу, что любой ценой, пусть самой дорогой, мы должны бежать и незамедлительно. У жизни имеется две стороны: рождение и смерть. И у нас оставалось два пути: первая вернуться назад и отдать себя в руки ком­мунистам, вторая — двигаться в обратную сторону.

Было ясно: нужны смелость, решительность и отвага! Говорят смелый умирает один раз, трус — тысячи раз. Сам я неоднократно испытывал это и имею достаточно много фактов в своей биографии, когда смелость выручала меня от смертельной опас­ности. Бессмысленная смерть — глупость. Но смерть ради достижения святой цели — подвиг. Надо уходить! Хватит того, что мы отдали своих руководителей для жертвоприношения. Надо ухо­дить, надо спастись! Но куда податься — вот глав­ный вопрос, который терзал мою голову.

Англичане сняли свои маски. Беженцы, которые терпели много бед за двадцать пять лет существова­ния коммунистического строя и надеялись на защи­ту за рубежом, столкнулись с предательством анг­личан и их жестокостью. Да, сотрудники НКВД арестовали людей, проводили массовые репрессии, по арестованному разрешали брать теплую одежду, продукты питания. Позволяли прощаться с семьей, сказать прощальные слова детям. А как поступили англичане? Они повторили методы фашистов. До сих пор я считал, что такую изощренную ложь можно встретить только в сказках...

Беженцы были в переполохе. Говорят, утопа­ющий за соломинку хватается. Так и здесь. Хвата­лись за любой совет, за любую рекомендацию от кого бы это не исходило. Были даже такие, которые надеялись на что-то, закрывали глаза и не хотели видеть очевидных вещей. Как интересна природа человека!

В конце концов общины на своем объединенном сходе решили так; обратиться с письмом к Папе Римскому, к президенту США, к королеве Англии, к королю Саудовской Аравии, к премьеру Турции, к руководству Красного Креста и Красного Полумесяца... и отправить эти письма телеграфом. Было решено также:

1. 
   Развесить вокруг Северо-Кавказской колонии траурные флаги.
   
2. 
   Вывесить всюду лозунги и плакаты с разъясне­нием обстановки, с призывами к объединению.
   
3. 
   Всему лагерю объявить голодовку. Отказаться от получения продуктов.
   
4. 
   Направить депешу командующему 8-й анг­лийской армии фельдмаршалу Александеру.
   

Мы все ждали с нетерпением, с надеждой ответа или какого-то изменения обстановки в лучшую сто­рону. Но очень скоро многие из нас потеряли эту надежду и все больше стали думать о горах и лесах,

Говорят Аллах сказал так: «Если ты упорен, я тебе помогу». Упорством достигаются многие цели, я это испытал в своей жизни.

Сердце мое не хочет верить, что исчерпаны все выходы из создавшегося положения. Насколько разны люди сами по себе, настолько же разны их судьбы. Люди, которые «опускают крылья» и гово­рят: «Все кончено, видно, судьба такая» и перестают бороться, мне отвратительны.

Я не слышал, тем более не видел, чтобы Аллах принес кому-нибудь что-то и сказал: «На бери». У русских есть мудрая поговорка: «На бога надейся, но сам не плошай». Жизнь — это борьба, утвержда­ют философы. Раз так, надо бороться, а если надо, будет, и драться, чтобы отвоевать право на жизнь, надо убрать все преграды с пути...

Итак, по моему глубокому убеждению при ны­нешней обстановке оставался только один путь к спасению — это горы и леса. И я решил привлечь к исполнению этого замысла некоторых из своих друзей.

Проходя мимо повозок, я видел группки людей, которые, рассевшись около тусклых потухающих огней, печально разговаривали, что-то предлагая, о чем-то споря. Каждый теперь говорил осторожно, взвешенно, остерегаясь своего соседа — настало такое время, когда благодаря англичанам, мы все меньше доверяли даже друг другу.

У некоторых повозок не было видно ни огня, ни людей. Лишь из-под тентов был слышен безутеш­ный плач женщин и детей — это были повозки наших арестованных руководителей.

Проходя мимо этих печальных зрелищ, я дошел до «границы» балкарской общины и перешел ее. Тут я направился прямо ко «двору» моего балкарского друга Баксанца. То, что он утром не явился к обус­ловленному нами месту, сильно беспокоило меня. Его не оказалось на месте. Другие балкарцы сооб­щили мне, что он ушел утром рано и не вернулся до сих пор. Никто не видел его и среди уехавших на «совещание». Я забеспокоился еще сильнее. Что мо­гло случиться с ним? Уехать добровольно в Россию он не мог — я это знал совершенно точно. Не поехал он и с руководством. Тогда где же он может быть? Может он знал все, что нас ожидает, прямо с утра и покинул лагерь? «Где бы он ни был, пусть Аллах поможет ему», — сказал я сам себе, попро­щался с балкарцами и взял курс к общине осетинов. Увидев меня, один из друзей Терка побежал мне навстречу и сказал:

— Я думал, что ты тоже уехал вместе с Терком, — не дожидаясь моего вопроса, он дал мне страшный ответ. Значит и Терк тоже за решеткой!

— Какое несчастье, боже мой, — сказал я, — он всегда предостерегал меня от опрометчивого шага, а сам не уберегся. Видимо, вот это и есть госпожа

А, какая разница, — махнул рукой друг, — сегодня их, а через два-три дня нас. Всем один конец. Англичане ведь предупредили, что и нас бро­сят в пасть крокодила. А ты, ваши вообще, что думаете?

— Дорогой брат, думать теперь не о чем и некогда. Если ты спрашиваешь мое личное мнение, я скажу: надо бежать в лес, в горы. Лично я поступ­лю только так! — сказал я, указывая на горы. Мы крепко обнялись и расстались.

Когда я, наведавшись в адыгейскую и кабардинс­кую общины с целью изучения обстановки вернулся, луна уже была в зените и освещала ровным мато­вым светом оба склона ущелья Драу.

Я почувствовал, что в нашей общине, кроме детей, никто не спит, но движение людей резко уменьшилось. Лишь единицы сидели у костров и молча передвигали догорающие головешки. Свет костров точно отражал портрет обреченного, бес­помощного, бездомного, безродного и лишенного родины человека на лицах этих людей.

Среди одной из таких групп я услышал голос своего друга и направился к ним. Но разговор тут же прекратился. Я обратился к своему другу, назвав его имя, и сказал:

— Я не из тех, кого надо бояться. Можно к вам в гости?

— Алан, это ты? Извини нас и присаживайся! Очень хорошо, что ты пришел.

Я подошел, поприветствовал всех и сел. Мой друг продолжал прерванный диалог:

— Надо быть осторожным. Среди нас есть слу­чайные, не знакомые нам люди, причина появления здесь которых находится под вопросом. Могут быть

— Он совершенно прав, — сказал один из сидя­щих. — Если позволите, я хочу сообщить вам одну новость.

— Говори, говори! — настояли сидящие.

— Однажды я пошел искать одного ингуша, с которым служил в Красной Армии и содержался в одном концлагере немцев. Иду, оглядываясь по сто­ронам, и вижу знакомое лицо. Мы встретились взглядами. Я сразу вспомнил его, так как, повто­ряю, почти два года служили вместе в Красной Армии. Это был кумык из Дагестана.

— Мустафа! Какими судьбами здесь? — крикнул я от радости и бросился к нему, чтобы обнять.

Он отпрянул от меня и холодно сказал по-русски:

— Не пойму, что вы говорите. Вашего языка я не понимаю. Видимо, вы обознались. — Сказав мне это, он покраснел.

— Я понял, что он не хочет, чтобы его признали. Я тоже ответил ему по-русски:

— Извините. Я ошибочно признал в вас одного презренного идиота, с которым доводилось служить в Красной Армии целых два года.

Человек, который сидел с ним рядом, заметил:

— Мало ли похожих людей среди трех миллиардов человек, населяющих нашу планету.

Очень скоро я нашел своего ингушского товарища и рассказал ему об этом эпизоде. Он удивился не меньше меня. Мы решили еще раз посмотреть на этого типа и пришли к тому месту, где я его увидел. Но он исчез. Мы искали его всюду — безуспешно. Исчез, как в воду канул. Мы сразу поняли, что это подосланный в наш лагерь агент НКВД. Думаю, что их среди нас не единицы.

— Враг всегда действует разными методами. Может подослать своих агентов, может натравить нас друг на друга. Это нормальное явление: так было, так продолжается, так и будет впредь. И, если мы сейчас собрались здесь, чтобы найти выход из создавшейся обстановки, давайте не отвлекаться, а искать этот выход, — сказал один из старших. — Времени у нас мало. Надо действовать быстро и наверняка. Прошу высказать свои предложения.

— Неужели нет ни одного ответа на наши телег­раммы и письма? Говорят, что где-то совсем рядом находятся представители Красного Креста и Крас­ного Полумесяца. Они хорошо знают, что мы от­казались от получения продуктов и объявили голо­довку. Они знают, что среди нас есть беспомощные дети, женщины и старики. Должно же быть прояв­лено какое-то чувство милосердия. Может, подо­ждем немного. Может, не нужно торопиться, делая

Один из моих друзей резко возразил:

Извините, пожалуйста, что перебиваю. О ка­кой справедливости вы тут говорите? Нет больше веры англичанам? Они показали нам то, что мы не видели ни в действиях ВЧК, ни в действиях НКВД. За три года своего тяжелого путешествия тоже не видели такого кощунства. Ни одному слову, ни одному обещанию англичан я теперь не поверю! Никто теперь нам не поможет, кроме самих. Надо избавиться от беды самим и как можно скорее.

Я согласен с тобой. Нам нечего ждать. Надо бежать в горы, — сказал кто-то сзади.

Мы все единогласно согласились с ним: бежать в горы.

— Только так! Только в горы, — автоматически включился я в разговор, — Это единственный путь. Тем, кто не имеет семью, большого труда это не составит. Труднее будет тем, у кого семья, жен­щины, дети, старики. Но надо бежать всем. Кто-то проскочит благополучно, кто-то попадется в их руки. Что поделаешь, у каждого своя судьба. Но лучше погибнуть части людей, чем всем без ис­ключения. Горы здесь такие же, как и наши. Много в них дичи, животных, прокормимся до наступления лучших времен. Не надо бояться преследования, прочесывания. Горы мы знаем лучше, чем англи­чане и там мы будем чувствовать себя как дома. Сегодня необходимо, я считаю, сделать следующее: проскочить к реке Драу и найти броды, поставить там ориентиры. Установить наиболее слабоохраняемые зоны лагеря: Подготовить каждому ремни и веревки, что бы с их помощью осуществить пе­реправу людей, не умеющих плавать. Надо учесть буквально все.

Все сказано абсолютно верно. Возражений против такого предложения нет. Жаль, что ослож­нилось дело с семейными. Вывезти их и тем более переправить через такую реку, как Драу, почти не­ мыслимо. — Это была истина мы все задумались.

Кто знает, может повезет и семьям. Надо попробовать. «Попытка не пытка» говорят русские. И Аллах обязательно поможет, — сказал человек, сидевший весь вечер, не проронив ни слова. Он это сказал с такой уверенностью, будто точно знал, что нас ждет успех.

Мы должны договориться сейчас о двух не­пременных условиях, — сказал тамада. — Первое. Все, о чем договорились сегодня, остается внутри
нас под строжайшим замком. Никому ни слова. Второе, все подготовительные работы должны быть завершены завтра до семи часов вечера. В это время
собираемся здесь. Всем понятно? Тогда расходи­тесь. Спокойной ночи. Да поможет нам Аллах!

Мы попрощались и быстро разошлись по «до­мам».

Видимо, до утра оставалось не больше двух-трех часов — ущелье уже не освещалось луной. Я тихо вошел во «двор». Ни души на ногах. Почти не раздеваясь, плюхнулся в постель. Знаю, что мама не спит. Но таких матерей, лишенных сна, сегодня очень много. Все они заняты сейчас думами, забота­ми о своих детях. Бедные наши матери. Бедные дочери несчастного народа!

Мама тихо подошла ко мне, прикрыла одеялом, нагнулась, поцеловала меня и, оставив на моем лбу свои слезы, так же тихо отошла. «Эх, моя бесценная, милая мама!» — захотелось мне крикнуть на весь мир, выскочить, поднять ее на руки и плакать вме­сте с ней. Но я сдержал себя, укрылся с головой и заплакал тайно под одеялом. Чувствовал, что слезы режут глаза как острие бритвы. Видимо, им просто пришла пора отдохнуть.

«Надо отдохнуть и им, и мне, — рассуждаю я, уже засыпая. — Предстоит настоящая мужская ра­бота — борьба за жизнь. Но без силы победы не будет, а без сна и отдыха силы тоже не будет. Спать, спать»...
Глава третья

Черные флаги
«Выходите получать продукты!» — извещал ре­продуктор и я проснулся. Судя по тому, что верхуш­ки гор уже были освещены солнцем, было около восьми утра. Я быстро оделся, повел лошадей к реке Драу на водопой. Дав им напиться вволю я, как обычно, разделся по пояс и умылся, наслаждаясь прохладой воды. Освежившись, я почувствовал во всем теле прилив сил. Пустив лошадей на вольный корм между повозками, я вернулся во «двор». Мама давно позаботилась о завтраке и мы собрались к столу. Как я говорил выше, в нашей объединенной семье насчитывалось шестнадцать человек. За сто­лом сегодня оказалось только четырнадцать. Двое мужчин отсутствовали. Две постели пустовали со вчерашнего дця. Это были постели Ц. С. и А. Б. Мы все знали, что они уже за решеткой и по­молились Аллаху, перед тем, как дотронуться до еды. Мне было очень жаль этих несчастных не только потому, что они были моими близкими друзьями и родственниками, но и в силу того, что за ними не числилось никаких преступлений с точки зрения НКВД, за что бы их следовало заключить за решетку. В народе говорят так: «Собака всегда бежит за скачущей лошадью». Так и с ними получилось: поехали руководители, поехали и они ради любопытства, но в качестве сопрово­ждающих. Вспомнив их, мне захотелось плакать, но я, сдержав слезы, сел за стол.

— Ты слышал объявление «глашатая»? — спросил тамада за столом.

— Слышал. Надо получить продукты. Они нам очень нужны...

— А ты знаешь, что принято решение объявить голодовку всей колонией и бойкотировать получе­ние продуктов?

— Знаю, — ответил я. — Но это не разумно. Если мы откажемся от продуктов, тем лучше англи­чанам. Кого разжалобит наша голодовка? Такой чепухой их не напугаешь, это не те люди. Нет у них гуманных чувств. Мы же еще вчера предупредили их, причем в письменной форме, что мы объявим голодовку. А кого забеспокоило это? Может они прислали врачей побеседовать с нами, уговаривая, что этого делать не надо? Ничего подобного. Мы поступим, конечно, как и все, но, уверяю, ничего не изменится. Как я слышал, лагерь кишит агентами, надо быть на чеку и лишнего не болтать. Надо быть готовым к побегу. А беглецам очень нужны продук­ты, особенно в горах, — подчеркнул я последние слова.

Кругом и вдоль шоссейной дороги, вдоль желез­нодорожной линии и со всех сторон колонии были вывешены черные флаги, над самым штабом колонии висел плакат, где на английском языке боль­шими печатными буквами было написано: «Мы яв­ляемся беженцами от коммунистического режима, созданного Сталиным. В течение 25 лет наши отцы, деды, братья подвергались систематическим репрес­сиям! Нас ожидала такая же участь и мы бежали. Сжальтесь над нами, над стариками, женщинами и детьми! Избавьте нас от сталинского террора!»

Такие или подобные плакаты были вывешены на самых видных для англичан местах. Они были напи­саны на английском, русском и немецком языках.

По-прежнему во многих группах и общинах про­ходили сходы беженцев. Очень многие из собрав­шихся еще надеялись на что-то хорошее. Это чувст­вовалось по характеру разговоров, полных споров и разногласий.

У нас в народе говорят о незадачливых охот­никах: «Медведь стоит прямо перед ним, а он ищет его следы». Так было и здесь: всем совершенно открыто было сказано, что через три-четыре дня нас едадут Советской стороне, а народ ждал какого-то другого решения, надеясь на помощь вывешенных флагов и плакатов, на помощь отправленных писем и телеграмм.

Мы походили на львов, брошенных за железную решетку и беспомощно грызущих неподдающиеся их зубам металлические прутья...

В одной из балочек, среди группы деревьев кто-то ковырялся в гнилом дупле старого дерева. Вни­мательно посмотрев, я узнал в нем своего друга и окликнул. Он отозвался и я подбежал к нему. По­здоровались.

Похоже, что ты не бездельничаешь в такой глуши, копаясь в дупле дерева, а что-то прячешь, друг мой.

Ты угадал. Есть такая красавица, которую зовут Надеждой. Так вот эта самая Надежда живет рядом с нами аж до самой смерти, поддерживая
наш дух. Эта наша самая преданная подруга, на которую мы всегда надеемся даже перед казнью, когда петля веревки уже надета на шею. Я сюда спрятал кое-что такое, что пригодиться нам, если станемся в живых. Я это сделал, отдавая свою судьбу в руки этой госпожи Надежды. О надежда, надежда! Какая неслыханная титаническая сила в твоих руках. Каждый человек со дня своего совершеннолетия, если не раньше, и до своего последнего дыхания живет твоим именем!

— Правильно, что надеешься и правильно детаешь, что прячешь, — сказал я, одобряя его поступок.

А он совершенно неожиданно сказал: — Есть у меня сногсшибательная новость и думаю, что ты ей очень обрадуешься.

Я насторожился, весь напружинился как перед прыжком, сердце забилось часто-часто. Я уставился ему в глаза и ждал следующих слов.

— Ты помнишь парнишку из группы «кукуруз­ников», шустрого и веселого такого? — продолжил он. — Да, ты его хорошо знаешь! Так вот этот парнишка познакомился с одним очень порядочным солдатом и рассказал ему подробно, кто мы, почему здесь оказались и что нас ждет. Солдат заинтересовался его сообщением, походил по лагерю и, увидев плачущих женщин и детей, опечаленных мужчин сказал: «Вам нужно бежать. Я помогу». Он раз­решил ему сходить ночью в село и вернуться. Маль­чик, конечно, воспользовался такой добротой и схо­дил в село, погулял там и вернулся. Ну каково? Что ты скажешь?

— Именем Аллаха благодарю тебя за эту новость. И весть у тебя хорошая, и решение твое правильное. Я тоже собираюсь бежать. Мне немедленно надо встретиться с этим мальчиком. Будь здоров, — сказал я ему поспешил в сторону лагеря «кукурузников», то есть Джегутинцев.

Мальчика я нашел не сразу. Ему было около четырнадцати лет, но он был довольно рослый крепыш. Светловолосый, с карими пытливыми глазами и недавно пробившимися усиками он резко отличал­ся от своих сверстников. Но самая отличительная черта этого юноши заключалась, пожалуй, в том, что он был не по годам серьезный и смышленый, отличался уважительным и тактичным отношением к старшим, преданной дружбой со сверстниками, что снискало ему большую популярность и авто­ритет среди старших и младших.

Выходцев из аула Джегута мы обычно называли (шутя, конечно) «кукурузниками» за то, что жители этого аула получали небывалые урожаи кукурузы и пекли хлеб главным образом из кукурузной муки. В общине «кукурузники» поселились вместе, образо­вав свою семью.

Когда я вошел в их «двор» (окруженный тоже повозками), у огня сидели пятеро мужчин. Маль­чика, которого я хотел увидеть, тут не оказалось. Я поприветствовал мужчин и объяснил им цель своего визита. Старик, возглавлявший группу, пригласил меня к «очагу», сказав:

— Подойди, парень, сядь с нами и расскажи какую-нибудь новость. Проказник, которого ты ищешь, спит вон под тем деревом. Бродил где-то

Я подошел и сел.

Новостей у меня никаких нет. Напротив, я пришел к вам за новостями, причем очень хороши­ми, которыми располагаете вы. Я узнал, что маль­чик не просто бродил где-то, а выходил из зоны, сходил в село и вернулся. Это же здорово!

Вот и сам проказник явился, пусть расскажет. Мы об этом слышим впервые.

Чувствовалось, что паренек совсем не выспался, но нашел в себе силы вытянуться и приветствовать нас. Тамада предложил нам сесть (я вставал, чтобы ответить мальчику на приветствие, как положено по обычаю). Мы сели.

— Ты извини меня, мой друг, — обратился я к юноше, — это по моей просьбе разбудили тебя. Услышав, что ночью тебе удалось выйти из лагер­ной зоны и сходить в село, я пришел убедиться в точности этих сведений и спросить тебя, как это тебе удалось. Это очень важно, понимаешь?

— Как вы можете извиняться передо мной? По­требовалось — разбудил, это же нормально, — сказал паренек улыбаясь. — С тех пор, как мы сюда попали, я дружу с одним английским солдатом. Видимо, мне помогло в этом знание языка, ведь я проходил в школе английский и владею им, как утверждают, довольно сносно. Мы встречались с ним почти каждый день и болтали о том, о сем. Он интересовался Кавказом, образом жизни его жите­лей, я в свою очередь Англией. Вчера он застал меня и слезах и спросил о причине. Я рассказал ему все-все, что нас ожидает. Он очень сильно расстро­ился, думал долго и сказал: «Беги, если хочешь, я помогу». Он мне показал, где, на каких участках будут стоять часовые с часу ночи и до пяти утра. Он дал мне план расстановки охраны, нанесенный на бумагу. Вот посмотрите, — сказал он вытаскивая бумагу из кармана. — Я свободно ходил в течение двух часов.

Спасибо тебе, дорогой мой братишка. Это нее очень хорошо, но у меня есть к тебе вопрос: это разрешение, как я понимаю, касается только тебя одного. А как быть остальным? И еще. Всегда ли твой друг дежурит в одно и тоже время?

Я спрашивал и об этом, — ответил юноша, — он может пропустить любого с часу до трех ночи, но просил, чтобы это мы сделали тихо, без шума.

Твоим сведениям просто цены нет, мой друг, — сказал я ему.

Что бы мы могли сделать, если бы не ты? Ты открываешь путь к свободе многим, очень мно­гим несчастным. Аллах поможет нам выкарабкать­ся отсюда. — Я еще раз взглянул на план, хорошо запомнил расположение постов и вернул его юноше.

Пусть остается у тебя. Он мне совершенно не нужен. Я и так все помню, — сказал он, отказываясь от плана.

Нет, ты возьми его обратно и показывай кому находишь нужным. Надо помогать и другим. Потом люди будут вспоминать тебя с благодар­ностью. — Я вернул план юноше и попрощавшись со всеми, поспешно ушел к своим. Радости моей не было предела и я мчался «домой» как на крыльях. «Не узнаешь откуда придет избавление! Разве это не помощь Аллаха, о существовании которого мы ино­гда забываем? Эта помощь ниспослана Аллахом не только карачаевцам, а всей Северо-Кавказской ко­лонии». — рассуждал я находу.

Юношу, с которым я только что расстался, ино­гда ласково называли «Аланчиком», имея в виду, что и он и все мы карачаевцы и балкарцы являемся по­томками древних аланов. Так вот не раз я был сви­детелем того, как такие «аланчики» выручали от не­минуемой беды. В том числе на пути до берега Драу.

Как только я добрался «домой», отвел маму в сторону и рассказал ей все, как есть. Долго думала она, прежде чем мне ответить. Но, наконец, твердо сказала:

— Должны бежать вы, мужчины, и только. Женщины, старики и дети вам будут мешать! Ясное дело, всех подряд они не пропустят. А если будем

Мы долго стояли молча, будучи не в силах смот­реть друг другу в глаза.

— Надо торопиться и готовить тебя в путь, — сказала она уверенно и направилась к нашему фургону. Я последовал за нею. Не доверяя мне, она
сама начала упаковку моего рюкзака. Делала она но спокойно, будто отправляет меня на курорт. Собирая меня в путь, она положила в рюкзак самое необходимое из вещей и провизию...

Когда рюкзак был уже упакован и завязан, я вынес его во двор. Я взял маму под руку, снова отвел в сторону и, показывая на одно из трех деревьев, которые росли у нашей повозки, сказал:

— Все ценное, что есть у тебя, особенно запас продуктов, зарой вот под этим деревом. Ребята помогут. Останемся живы — пригодится.

Занимаясь всем этим, мы не могли тогда пред­полагать, что расстаемся не навсегда и что мы будем иметь счастье жить вместе в течение двадцати восьми лет!

Начали готовиться к побегу и мои товарищи. Под предлогом посмотреть, на месте ли лошади, я вышел со «двора» и прошелся по лагерю, чтобы разведать обстановку. Ни у кого из людей, которых и встречал, ни улыбки на устах, ни веселого задора в глазах — все, как один были похожи на арестантов, закованных в кандалы.

По пути мне встречались и те, кто записался в список желающих вернуться на Родину. Среди них и Энвер Ботдаев. Будучи по положению одним из руководителей, он тем не менее не поехал на «сове­щание» к фельдмаршалу Александеру. Энвар был в превосходном настроении, доказывая тем самым то, что отстал от руководства не случайно и что ему это подсказали агенты НКВД (своего ума не хватило бы у него на такую предусмотрительность). Он к нам явился в чине лейтенанта РОА с двумя медалями на груди. Рассказывал нам, что являлся Героем Советского Союза, но попал в плен, поступил в РОА и уже воевал против Красной Армии, был ранен, лежал в Берлинском госпитале. И будто после излечения его направили к нам в колонию. Но ни одному его слову я не верил.

Сегодняшнее его настроение свидетельствовало, что я в нем не ошибся и что он является одним из агентов советской контразведки. Я увидел и таких, кто смотрел на него с презрением. Видимо и они уже догадались кто он есть такой на самом деле.

Я все еще ходил по лагерю и всех тех, кому доверял, предупреждал о необходимости немедлен­ного побега, давал необходимые инструкции и шел дальше. Среди встреченных мною единомышленни­ков имелись такие, которые были готовы бежать, но сомневались в успехе. Их смущало незнание языка, обычаев местного, чужого нам народа, незнание местности. Что было им ответить? Они были по-своему правы. Кроме того, в такой сложной об­становке надо было действовать осмотрительно, не настаивая, не принуждая людей делать только то, что ты считаешь нужным. Брать на себя ответствен­ность за их судьбу и гарантировать им полный успех было рискованно. Перед нами, решившими бежать, стояла неизвестность с двумя вариантами — жизнь или смерть — и с этим надо было считаться...

...Точно в условленное время мы собрались вме­сте. Все благодарили «Аланчика» за то, что он нашел нам путь к спасению. Поскольку с «Аланчиком» встречался только я, надо было еще раз объяс­нить товарищам, где и как нам следует двигаться, чтобы успешно вырваться на волю.

Видя, что мы взволнованы и суетимся, один из старших поторопил нас:

— Времени у нас мало. Надо спешить. Кому из нас удастся вырваться сегодня, должен ждать оста­льных. И главное, надо поддерживать надежную связь как между собой, так и с колонией. Важно, чтобы мы продержались неделю. А там обстановка покажет, как нам следует действовать дальше.

Мы крепко обнялись с теми, кто оставался пока на месте и двинулись в путь...