Вместо предисловия

Военный парламентер

Вновь появилась в нашем лагере агитмашина и из репродуктора послышались слова: «Внимание, внимание!» Я посмотрел на дорогу. Там стояли двое военных, повернувшись в нашу сторону. К ним вплотную подъехала танкетка и остановилась у обо­чины. Тут же появились еще две машины. Из перед­него «Джипа» вышли три англичанина и один ита­льянец в гражданской тирольской форме. Из второ­го «Джипа» вышли три немца в военной форме. Одного из низ я узнал сразу: то был гауптман Тайрер.

Этот Тайрер в 1943 году встречался с кавказс­кими беженцами на Украине как представитель не­мецкого командования. С тех пор он был закреплен за нами и всегда следовал с нами. И все мы знали его хорошо. Он исполнял для нас роль крепкого кнута третьего рейха. Если сказать правду, он был и не так жесток, как требовалось в его роли, но все равно он был представителем диктатора. В народе говорят: «Не будь женой дурака, но, если стала — терпи». Вот и он стал рабом тирана и терпел. С диктаторством, тиранством мы познакомились у себя на Родине и знаем как себя вести. Попробуй не подчинись приказам!

Один из англичан вышел вперед. Видно было, что он и по возрасту и по званию является старшим. Он внимательно посмотрел на собравшихся беженцев и подозвал к себе одного из сопровождавших, начал говорить по-английски:

— Вы уже знаете, что война в Европе закон­чилась, но яд войны не нейтрализован, раны, полу­ченные в ней заживут не скоро. Они, эти раны, очень тяжелы. И вам, видимо, не легко будет жить на чужбине.

Стоявший рядом англичанин перевел его слова на русский язык.

Затем выступавший подозвал гауптмана Тайрера, и предложил выступить «с прощальным сло­ном». Тайрер подошел и стал рядом с англичани­ном. Его обычно веселые глаза, смотревшие из-за роговых очков, были печальными. Он сделал шаг вперед:

— Дорогие северокавказцы! — обратился он к нам по немецки. Тот же переводчик, который пе­реводил с английского, начал переводить и с не­мецкого.

Голос Тайрера звучал не так бодро и звонко, как прежде, он продолжал:

— Война закончилась. Германия капитулировала перед четырьмя союзными державами. Адмирал Дениц подписал акт о капитуляции от имени Гермайского правительства. Все мы, каждый на своем месте, должны подчиниться этому акту. Беженцы и переселенцы тоже. Поскольку мы находимся на территории, занятой 8-ой армией английских войск

Вы являетесь беженцами от коммунизма. Среди вас находятся и те, кто бежал на Запад во время 1-ой мировой войны. Есть среди вас и бежавшие из немецкого плена. Английское командование хорошо знает, что вы являетесь политическими беженцами. В течении двух лет мы жили и работали вместе. Видели мы с вами и плохое и, возможно, хорошее. Шла война. Вы простите меня. Сколько было в моих силах я старался защитить вас и помочь вам. Мно­гому хорошему научился я у вас. Память о вас навсегда сохранится в моем сердце. Ваши обычаи, ваш этикет заслуживают глубокого уважения и по­читания. Пусть Бог хранит всех вас! Не поминайте лихом. До свидания! — Он снял фуражку, прижал ее к груди и низко поклонился нам.

В ответ с разных мест послышались слова благо­дарности.

В заключении выступил английский офицер:

— Мой Штаб находится в Обердраубурге. Штаб, который будет обслуживать вас непосредственно, размещен в доме, расположенном рядом с Гастхаузем. Все вопросы, касающиеся вас, будут решаться там. — Вытянув руку, он указал на упомянутый дом. Попрощавшись с нами, он вместе с сопровождавшими его лицами сел в свой «Джип» и уехал в направлении Лиенза. Немецкие офицеры, сопровож­даемые танкеткой, поехали вслед за англичанами...
Глава четвертая

А мы?
Мы вернулись на свои стоянки, встревоженные и задумчивые. Здесь все разделились по группкам (старшие отдельно от младших) и начали обсуждать происшедшее. Это событие каждый старался ис­толковать по-своему, но к четкому ответу и ясному ш,1 воду никто не приходил. Были среди нас и оптимисты и пессимисты. Многие боялись гладить проблему против шерсти. Но все были единодушны в одном — надеяться на что-то хорошее пока ра­новато.

Не было спокойно и в моей душе. Надеясь несколько рассеяться и успокоиться, я направился к реке Драу. Я сел на валун у самой воды. Река текла спокойно, почти незаметно. Движение воды выда­вали лишь волны, менявшие свой облик ежесекунд­но. Свежий ветерок, образуемый движением и про­хладой реки, ласкал мое лицо, успокаивал нервы и через каких-то десять минут я почувствовал све­жесть во всем своем изнуренном организме. Но это успокоение покинуло меня также быстро, как оно пришло. События последних двух часов стиснули мою голову стальным обручем. Меня беспокоило главным образом заявление англичанина, который однозначно сказал: «...ваш длинный путь завершил­ся». Эти слова были сказаны в строгом тоне. Неужели и все закончилось на этой поляне? Неужели он знает что-то определенное, решенное кем-то, но не объявленное нам? Или он просто пугает нас? Эти мысли никак не хотели освободить мою голову. «Пет, он ошибается», — ответил я на собственные же вопросы. Может быть он имел в виду первую фазу нашего пути. Мог ли он знать или хотя бы догадываться, что нам предстояло проделать почти нескончаемый и по своей тяжести значительно пре­восходящий, чем даже при фашизме, путь? В одном он безусловно был прав: здесь нам предстояло рас­статься со своими верными помощниками, горячо любимыми конями. Какой титанический подвиг со­вершили эти умные и преданные животные! Как бы добрались мы до этих дальних мест без их бес­корыстной помощи и почти человеческой верности. Кавказцы всегда, во все века высоко ценили коня и оружие, как свою душу и тело. Но до этого путеше­ствия, пока все не увидел своими глазами, я к этим высокопарным словам относился скептически. А жаль, что я был так слеп!

Я думал много, но никак не мог убедить себя в том, что наш путь завершился именно здесь. Я сердцем чувствовал, что это далеко не конец наших мытарств. Я сопоставлял аргументы «за» и «про­тив» и приходил к вполне логическому выводу: нам предстоит еще долгий мучительный путь. Но куда? Вот этого я не знал и знать не мог. В момент, когда я, находясь во власти своих мыслей, размышлял на эту тему, я услышал чей-то голос. Совсем рядом. Я оглянулся. И увидел своих друзей, устроившихся под сенью немолодой развесистой ивы.

Я встал, подошел к ним и, поприветствовав их кивком головы, сел рядом.

— Ей богу, вы вправе не соглашаться со мной, сказал один из сидевших, — но я считаю — немцы мужественный народ, не смотря на поражение. Ви­дели вы как Тайрер вел себя: говорил спокойно, справедливо и мужественно.

Но его тут же перебил другой:

— Бог рассчитался с ними сполна. Он ответил им теми же жестокостями и мучениями, которые они причинили другим. Может бог накажет их и с некоторым перебором. Тебе следовало бы сперва вспомнить все то зло, которое они причинили миру, а потом подумать, стоит ли восторгаться их муже­ством. Где твой народ и где ты сам? Сейчас у нас нет пристанища ни здесь, ни там на Родине. Кто может быть несчастнее человека, лишенного Роди­ны? Человек без Родины... Это страшно. Надо ду­мать прежде, чем говорить. Да, немцы побеждены, но они остались жить на своей земле. И будут жить в своих домах, в своих селах и городах, пить свою воду, дышать своим воздухом. А мы?

Никто его не перебивал и после такого прямого искреннего вопроса воцарилось молчание. Я внимательно слушал и с нетерпением ожидал выступления очередного «философа» и он не заставил меня долго ждать.

— Все, что ты сказал, мой брат, чистейшая правда, — сказал он. — Разве не по их вине мы вынуждены скитаться по миру? Нам надо глубоко осмыслить и разобраться в том, кто виноват и кто прав, почему мы оказались в таком позорном положении. Причин здесь не мало. И каждой из них надо заняться отдельно. Поскольку это требует значительного времени, я не
вижу смысла продолжать сейчас этот разговор.

Взвешенные и справедливые слова этого челове­ка расставили все суждения по своим местам. Он говорил спокойно, уверенно и убедительно. Его сло­ва тронули меня за живое и я увидел в нем своего единомышленника. Мне стало стыдно, что этого человека я не знал и не замечал до сих пор. С трудом дождавшись конца его монолога, я поднял руку, как школьник, и попросил разрешения высказаться. Мне захотелось излить свою душу. Все повернули головы в мою сторону.

— Алан², как ты справедлив и точен в своих суждениях! Я согласен со всеми твоими доводами, меня беспокоит лишь одно: не все истолкуют их в
нужном смысле.

Не успел я высказать и половину того, что за­думал, как меня перебил один из молчаливо си­девших:

— Аланла! О чем вы мелете здесь? Кому нужна бурка после дождя? Все произошло, все в прошлом. А прошлое вспять не вернешь. Надо говорить о том, что нам следует делать дальше. Искать выход. И есть ли он вообще? Об этом надо говорить открыто, не таясь. Есть ли среди нас человек, который мог бы предсказать наше будущее? Сказать нам, что нас ждет? Разве кто-нибудь нам сказал: «Приветствуем вас, дорогие кавказцы, вас, кто бежал от
коммунистов! Ваш поступок достоин восхищения!» Никто этого нам не говорил. Заметил ли кто из вас как был холоден этот англичанин, как во время
своего выступления, так и во время выступления Тайрера. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Его перебил кто-то из сидящих позади:

Как бы ты ни старался, как бы громко не кричал, ты от воли Аллаха никуда не денешься. Кто из вас знал, что наше путешествие закончится здесь?
Никто. И то, что произойдет дальше тоже никто не отважится предсказать. Потому что не знает. Все мы ходим под Аллахом!

Дорогой друг! Если ты не умеешь плавать, не суйся в реку Драу. Как бы ни любил тебя Аллах, он тебе не поможет. — Говоря это, он вытянул руку в сторону Драу. — Утонешь и не просто погибнешь, а станешь пищей для хищных рыб.

Ребята! — обратился к нам один, из молча­вших до сих пор, вставая с места. — У всех нас есть более важные сиюминутные заботы. Надо накор­мить и напоить лошадей. Давайте расходиться. Спокойной ночи всем вам! — Помахав нам рукой, он пошел в сторону стоянки. Все остальные последовали его примеру. Только двое задержались на месте, продолжая спорить, может ли Аллах помочь человеку, не умеющему плавать, преодолеть глубокую реку или нет.
Глава пятая

Это радость для всего мира
После этого стихийного собрания я вернулся в свой «двор», который представлял собой клочок земли, огороженный четырьмя повозками, своего рода очаг, вокруг которого были теперь сосредото­чены дела и мысли моих близких и не очень близких родственников. Каждый был занят своим делом, мать готовила ужин. Зная ее любознательность, я был уверен, что она уже успела разузнать некоторые подробности из жизни родственников, с которыми нам суждено было встретиться именно здесь: как они жили, чем занимались, в каких местах побывали до нашей встречи. Я знал то, что сведения, получен­ные мамой, могли быть и правдивыми, и полуправ­дивыми и выдуманными. Одна лишь встреча с глазами матери убедила меня, что услышанным, узнан­ным она не очень довольна. И она меня считает и взрослым, и на редкость проницательным.

Что нового? Твои сверстники давно уже на месте. Где ты пропадаешь? Сейчас, когда «собака не узнает своего хозяина», когда все перевернуто вверх

Интересно, и Терк попал сюда! Мама, как же так, почему ты отпустила его?

Я упрашивала его, как могла. Сказала, что пошлю за тобой кого-нибудь из ребят, но он, ссыла­ясь на то, что его ждут товарищи, ушел, не задерживаясь.

Я чувствовал, что у мамы есть еще какой-то ко мне вопрос и стал ждать. Интуиция меня не обманула и она спросила:

— Я хотела тебя спросить, о чем говорили на сходе наши новые хозяева, но ждала, думая, что ты сам расскажешь...

Я постарался показаться веселым и беззаботным и с улыбкой ответил:

Сказали, что Германия проиграла войну и капитулировала перед четырьмя союзными державами т.е. перед Соединенными Штатами Америки, Вели­кобританией, Францией и Россией. Что, хотя война в Европе закончилась, причиненные ею раны будут заживать еще очень долго. Предупредили, чтобы мы соблюдали дисциплину и порядок. Вот и все. Ничего
нового, чего ты не знаешь, я от них не услышал.

Но твои глаза говорят о том, что особым почетом и уважением они вас не наградили. Улыбка твоих глаз фальшива, — сказала мать. — Но ничего. Аллах, который помог нам добраться сюда целыми и невредимыми, придумает еще что-нибудь. Не го­рюй. Будем молиться, чтобы он и впредь был милостив к нам!

Ты права, Гулистан, — сказал человек, кото­рый перекладывал поленья в костре. — Не даром говорят, что не увидев того, что ему суждено, чело­век не уходит в могилу. И мы увидим, что нам суждено. — Высказав эту школьную истину, он встал и пошел к своему фургону.

Я искал слова, чтобы успокоить мать, но она выпрямилась, приняв какой-то значительный вид и сказала:

— Ты слышишь? Там играют на гармошке, танцуют и поют.

Действительно недалеко от нас кто-то запевал, кто-то подпевал и поддерживал. Дальше играли на гармошке с трещетками. Короче говоря, какая-то компания веселилась от души.

— Конец войны — большая радость. Это праздник всего мира. И для всех, кто победил, и для тех, кто потерпел поражение. Поздно или рано правый побеждает. Не только век, но даже день и даже час без войны и кровопролития — это уже праздник. Те, кто рассуждает: «После моей смерти пусть хоть потоп» подобен голодному зверю. Так рассуждают не люди, — сказала мама торжественно.

— Ты совершенно права, дорогая Гулистан, — включился в разговор сосед. — Даже минута мира спасет сотни, если не тысячи жизней от гибели. Нет большей радости и другу и врагу, чем мир. Особен­но для тех, кто мир встречает у себя дома, на своей родной земле. На сегодняшний день мы самые несчастные. Судьба забросила нас на чужбину. И язык, и религия, и обычаи, и образ жизни этого народа нам не понятны и почти чужды, — сказал он и тяжело вздохнул.

Видя, что бесполезный разговор может длиться еще долго и, решив его прекратить, я сказал:

— Я приметил местечко, где много травы. Иду ночным табунщиком. Давайте мне своих лошадей. А сами отдыхайте, уже поздно. — Я отвязал уздечки своих лошадей и подождал, пока это сделают дру­гие.