Впереди — ледовая разведка



бет3/12
Дата01.07.2016
өлшемі0.72 Mb.
#169268
түріКнига
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Полюс недоступности


Наконец дом засыпает. Непривычная тишина застывает кругом. За окнами, покрытыми паутиной мороза, — ночь, густая зимняя ночь.

Этого дня он ждет с нетерпением. Он знает, что такой вечер когда-нибудь должен наступить. Как награда за суету, за быстротечность нашей жизни.

И вот наконец он приходит.

Стараясь ступать потише, словно боясь спугнуть тишину, он встает из глубокого кресла и подходит к секретеру. Крышка секретера со скрипом опускается, и среди десятков коробочек с табаками самых прославленных марок он отыскивает небольшую, чуть потускневшую жестяную коробку, медленно открывает крышку. Запах прекрасного табака наполняет комнату. Пальцы мнут спрессованный временем табак, и аромат все сильней. Кажется, вся комната вдохнула уже этот запах.

Он подносит коробочку с табаком к столу, долго разглядывает десятки трубок, собранных в двух больших хрустальных вазах, примериваясь, какую же взять.

Наконец он выбирает. Усаживается в кресло и медленно, основательно набивает трубку табаком. Щепотка, еще щепотка.

Конечно, можно было бы курить и почаще этот табак. Но однажды, еще много лет назад, он решил, что будет курить его только раз в год, в предновогоднюю ночь. В ночь, когда человек вспоминает былое и думает о том, что принесет грядущее.

Чиркает спичка, и начинается одна из самых приятных и самых тяжелых ночей в его жизни.

Кажется, коробка согревает руку. Но она согревает память. Согревает, как умеют согревать всего несколько вещей в нашем доме. Неожиданное прикосновение к ним будоражит нас и возвращает к дням давно минувшим, заставляя забыть, что «на носу у вас очки, а в душе осень».

Валентин Иванович Аккуратов нашел эту коробку давным-давно, нашел случайно.

Это было больше сорока лет назад, на Земле Франца-Иосифа, где экипаж самолета после высадки папанинцев целый год зимовал на далеком архипелаге. Самолет оставили на Земле Франца-Иосифа на всякий случай — мало ли что может случиться на первой дрейфующей станции. Стояли тягучие, скучные дни. И он старался убить время, отправляясь в долгие лыжные походы по острову Рудольфа.

В один из таких походов он набрел случайно на засыпанный снегом дом. Лед сковал его, и в дом было не войти — глыбы льда закрыли двери крепче любых засовов. Летчики откапывали дом, благо свободного времени было сколько угодно, выбивали лед. Они докопались до ящиков со старыми, пожелтевшими документами. Всюду была надпись на английском: «Полярная экспедиция Циглера».

Американский миллионер, не раз щедро финансировавший попытки достичь Северного полюса в самом начале нашего века, отлично снабжал свои экспедиции. В брошенном среди льдов доме были десятки ящиков с маслом и консервами, отлично оборудованная механическая мастерская.

Даже золоченые нарты и золоченые лыжи приготовил Циглер, надеясь, что участники экспедиции вступят в них на полюс. Да и каких только вовсе ненужных и странных вещей здесь не было: фраки, лакированные ботинки... Люди в унтах и полушубках рассматривали все это, и им казалось, что очутились они не за восьмидесятым градусом северной широты, а где-то в старом разрушенном театре с выгоревшими костюмами и ветхими декорациями.

Это была одна из самых дорогостоящих и самых бессмысленных попыток достичь полюса. У другого американца — Роберта Пири — не было ни золоченых лыж, ни столь прекрасного снаряжения, но было другое — упорное стремление достичь своей цели, к которой он стремился почти четверть века. Он возвращался из экспедиций больной, полуживой, но проходило время, и он снова направлял свои нарты к полюсу. И он достиг своей цели в 1909 году — первым из всех живущих на Земле. А экспедиции Циглера не помогли тысячи, затраченные на ее подготовку, не помогли даже угрожающие надписи на одежде: «Если ты повернешь назад — тебя ждет смерть». Такая надпись была у каждого на великолепной добротной шелковой одежде, предохраняющей от жестоких ветров. Но они повернули назад, только переступив 82-ю параллель и не достигнув даже тех широт, которые были достигнуты до них.

...Старый штурман смотрел на коробку английского табака, сделанную в Лондоне в 1902 году, потягивал трубку и вдруг взглянул в угол комнаты, где стояло старое весло. На нем была та же надпись: «Полярная экспедиция Циглера». Аккуратов привез его в тот же год с Рудольфа. И вот до сих пор хранит его, как табак, как список участников экспедиции, где отмечено, в какой день сколько рома получил каждый. Да, продумана даже была такая мелочь — сколько выдавать рома людям Циглера. Но, кроме умения делать все с шиком, кроме стремления прославить свое имя и выиграть международные скачки к полюсу, длившиеся не одно десятилетие и унесшие множество человеческих жизней, не было в руководителях экспедиции ни таланта, ни упорства первооткрывателей, ни мужества.

Старый штурман вспомнил Ленинград и улыбнулся.

Он вспомнил время, когда он был задиристым и отчаянным и когда его дорога в Арктику только начиналась. Он занимался боксом, был чемпионом Ленинграда. Учился в Институте инженеров путей сообщения, где тогда можно было получить диплом инженера по изысканию и проектированию воздушных линий. Работал в Гидрографическом управлении, летал. Мечтал об Арктике. И с благодарностью вспомнил случай, дарованный ему судьбой.

...Он работал в Рязани, на фабрике «Победа Октября», раскраивал кожи, и вот однажды на фабрику приехал знаменитый летчик Борис Григорьевич Чухновский. Это было сразу же после спасения экипажа Нобиле. Чухновский казался тогда мальчишкам героем из легенд, из мифов. А тут он сам приехал на завод и стал рассказывать об Арктике. Потом пошел по цехам. И вдруг остановился возле работавшего без рубашки раскройщика кож, посмотрел на его крепкое тело, на ловкие движения и сказал: «Чего ты, парень, здесь торчишь? Тебе в авиацию надо или в водолазы».

Аккуратов уехал в Ленинград и поступил на географический факультет университета. Но проучился ровно год. А через год зазвучал по стране призыв: «Комсомолец — на самолет». Он вспомнил встречу с Чухновским и подумал: почему бы не соединить стремление попасть в Арктику с желанием летать? Валентин поступил в Институт инженеров путей сообщения.

Он стал штурманом. Хотел летать на севере, в Арктике, а его как назло посылали то в Среднюю Азию, то на Дальний Восток — изыскивать новые трассы, прокладывать их среди гор и морей, лесов и болот. Правда, и в Арктике ему удалось немножко полетать. Вместе со знаменитым летчиком Махоткиным он обследовал бухты, где можно устраивать аэродромы для гидросамолетов.

Так было до 1935 года. Однажды поздно ночью раздался телефонный звонок.

— Товарищ Аккуратов?

— Я слушаю.

— С тобой говорит Водопьянов.

Это явно был чей-то розыгрыш. Друзья знали: Аккуратов мечтает об Арктике, вот, видно, и решили подшутить. Водопьянов был героем. Станет он звонить молодому штурману, к тому же среди ночи.

— Бросьте трепаться, — разозлился Аккуратов и положил трубку.

И вдруг снова настойчивый звонок.

— Ну что надо?

И снова тот же уверенный и спокойный голос:

— С тобой говорит Водопьянов. Я тебя приглашаю в один очень серьезный полет. Мне нужен человек, который хорошо знает воздушную астрономию. Пойдешь со мной штурманом? Куда полетим? Приезжай в Москву — здесь все узнаешь.

И все же он был уверен, что это розыгрыш. Уверен до самого утра, до той самой минуты, когда пришел в Гидрографическое управление и начальник управления сразу же вызвал его к себе:

Валентин, пришла телеграмма из Москвы. Тебе нужно немедленно выехать в Управление полярной авиации.

В Москве он впервые встретил Водопьянова.

— Через год пойдем на полюс, — говорил Водопьянов. — Будем ставить там наш флаг. А сейчас нужно изучить подступы к полюсу. Вот это нам с тобой и предстоит сделать. Полетим на Землю Франца-Иосифа... Тебе предстоит — если осилишь, конечно, — отработать методику аэронавигации в Арктике.

В те годы летали в основном над железными дорогами, реками, городами. В таких полетах можно сориентироваться и без приборов. В Арктике в основном держались берегов.

Водопьянов задумал первый высокоширотный полет. И сразу же понял — без штурмана этот полет неосуществим.

Штурману приходилось очень тяжело. Обычные авиационные компасы, как говорит Аккуратов, врали немилосердно.

Он решил соорудить солнечный пеленгатор. Вспомнил древних финикийцев, которые плавали по теневому пеленгатору. А что такое теневой пеленгатор? Это примитивный солнечный компас. И когда долетели до северной оконечности Новой Земли — мыса Желания — и магнитные компасы перестали работать, на капоте самолета штурман нарисовал огромный круг, поставил в середине штырь, круг разделил на 360 градусов. По тени штыря определяли курс. «В дальнейшем солнечный пеленгатор служил мне основным навигационным прибором, — вспоминает Аккуратов. — По нему можно было судить даже о поведении магнитных компасов».

...Сейчас в его секретере лежит старая пожелтевшая карта — «Карта расположения льдов по наблюдениям штурмана В. Аккуратова во время полета с Героем Советского Союза М. Водопьяновым и пилотом В. Махоткиным с 31 марта по 17 мая 1936 г.». На карте треугольники, кружки — условные знаки, какими обозначал штурман молодой лед, торосистый, взломанный...

Он достает эту карту и вновь вспоминает те дни, когда летел из Москвы до Земли Франца-Иосифа и попутно вел ледовую разведку. А тогда не было на борту ученых-гидрологов. Тогда штурман был и ледовым разведчиком, вел наблюдения за льдами и сам придумывал условные знаки для обозначения льдов, встречавшихся по пути.

Пожалуй, трудно было найти для штурмана в Арктике работу более тяжелую, чем ледовая разведка. И трудно было найти работу более интересную.

Ведь среди старых полярных капитанов царило недоверие к ледовой разведке. Куда привычнее был дедовский метод: забраться самому в прикрепленную к мачте бочку и посмотреть, что впереди, какие льды на пути. Называли такую бочку вороньим гнездом.

С самолета и обзор лучше, и картина распределения льдов точнее вырисовывается. А доверия к нему нет. Так уж всегда — традиция, как она порой ни плоха, медленно уступает дорогу. И ледовая разведка тут не исключение.

Однажды — это было в конце тридцатых годов — штурман Аккуратов во время разведки нанес на карту полосу почти чистой воды, тянувшуюся от мыса Желания, самого северного мыса Новой Земли, до Диксона. А кругом в Карском море все забито льдами, и эта полынья как тропа в непроходимых дебрях. Но мыс Желания — это слишком уж по тем временам высокие широты, почти 78 градусов. А с самолета ледовой разведки штурман все повторял двум караванам: «Забирайтесь севернее, там есть полынья, по ней быстро доберетесь до Диксона».

Одним из караванов командовал тогда заместитель начальника Северного морского пути Марк Иванович Шевелев. Он решил: была не была, воспользуюсь рекомендацией авиаразведчика. И дал такую радиограмму: «Иду указанным вами курсом. Учтите последствия». Другой караван отправился привычной дорогой — ближе к берегу, к Ямалу, и оттуда — на Диксон.

Первый караван был на Диксоне уже на четвертый день. А второй караван, хотя и имел два мощных ледокола, шел две недели, суда пришли на Диксон с вмятинами.

Ту историю капитаны запомнили. И все чаще и чаще запрашивали ледового разведчика: каким курсом лучше идти.

Не только отыскать дорогу, но и порой определить, где находится караван, помогали в те годы ледовые разведчики. Однажды командир самолета Черевичный и штурман Аккуратов получили радиограмму от капитана Белоусова: «Около двух недель идем в тумане. Помогите определить наше местоположение».

Для определения координат тогда применялся метод счисления. Штурманы, зная свой курс и скорость, высчитывали, где они в данный момент находятся. Метод, мягко говоря, не совсем точный. Но что делать, если туман скрывал все видимые ориентиры?

Вот и приходилось судам порой неделями ждать, пока разойдется туман, или вызывать на помощь разведчика. Но самолету прежде надо было отыскать суда, пробить облачность, и только тогда по небесным светилам штурман определял координаты и передавал их на ледокол.

Бывали и такие случаи, как со знаменитым капитаном Хлебниковым. Самолет Черевичного и Аккуратова возвращался в Тикси и в ста милях восточнее увидел караван Хлебникова. Спросили, куда идет. Хлебников отвечает: в Тикси. Сначала думали — он смеется: Тикси-то караван давно уже проскочил. Вот и пришлось сказать: поворачивай, друг, на 180 градусов.

Молодой штурман старался не только изучить основы самолетовождения в высоких широтах, но и законы дрейфа льдов, возможности ледоколов. И теперь спустя уже много лет после тех первых проводок судов он любит повторять: сила ледокола зависит от крыльев самолета.

— «Арктика» — атомный ледокол, и то не может работать без ледовой разведки, — говорит Валентин Иванович. — Ведь даже если сама она пройдет через тяжелые льды, следом за ней идут суда транспортные, не столь мощные. И их льды могут раздавить, если не найти наиболее простую и безопасную дорогу... Поэтому я и считаю, что мощность ледокола зависит от действий экипажа ледовой разведки, который хорошо знает тактические особенности плавания во льдах.

...Однажды вместе с командиром самолета Борисом Осиповым штурман Валентин Аккуратов возвращался с востока. Хотелось поскорее очутиться дома, отдохнуть от гула двигателей, от бесконечных: «Ледовый борт. Мы застряли. Помогите». Они летели домой, на запад.

— Смотри, мы уже на знойном юге, — улыбнулся Аккуратов, когда они подлетали к проливу Югорский Шар. Командир посмотрел вниз и тоже улыбнулся. Они уже привыкли видеть под собой только льды, а тут — зеленеющая тундра. И оба глубоко вздохнули — словно старались уловить запах травы, запах зелени.

И снова льды. Правда, совсем небольшие поля — перед входом в Югорский Шар. И вдруг у кромки льдов они увидели беспомощные речные суда.

— Да ты смотри, их тут целая орава. Штук пятьдесят будет, — сказал штурман. — Давай-ка снизимся.

Они пошли на круг, и Аккуратов взял в руки микрофон:

— Братцы, что вы тут делаете?

— Как что делаем? — раздался в наушниках злой голос капитана. — Сами не видите, что ли? Уже пятые сутки тут кукуем, не можем в Карское море пробиться.

— Ясно. Значит, так: поверните точно на север, пройдите пять миль, поверните потом на восток, и вы выйдете на чистую воду.

Месяца через три после этого дня Аккуратов утром развернул газету и увидел большой список речников, награжденных за мужественную и отважную работу по проводке судов речного флота к устьям Оби и Енисея. В списке была фамилия и штурмана первого класса Аккуратова. «Надо же, у меня есть однофамилец и тоже штурман. Повезло человеку — орденом Трудового Красного Знамени наградили». Но инициалы тоже сходились. Странно... Дальше в списке награжденных значился и командир самолета Осипов. И тогда Аккуратов вспомнил, как они возвращались с ледовой разведки и встретили маленькие суденышки. Какую тяжелую работу они проделали в тот год на востоке! Из таких, казалось бы, безвыходных лабиринтов выводили суда! На таких недопустимо малых высотах летали! Расскажи кому — не поверят, а тут за пустяковый в жизни экипажа ледовой разведки случай — и такая награда.

И все-таки... Не наткнись самолет ледовой разведки на караван, не дай ему рекомендаций, десятки не приспособленных к плаваниям в таких широтах судов застряли бы и, возможно, погибли, сдавленные льдами. И еще хорошо было то, что случай еще раз подтвердил: без ледовой разведки в Арктике судам делать нечего — ни большим, ни малым. Без нее они беспомощны. И порой не нужно прорубаться через тяжелые льды, выжимая все силы из людей и из парохода. Нужно просто иметь на капитанском мостике карту, сброшенную с борта разведчика.

— Ладно, — усмехнулся Аккуратов. — Начальству виднее, раз награждает.

Ему повезло. Он летал с прекрасными летчиками — Черевичный, Водопьянов, Титлов.

С Черевичным они летали очень много. И каждый раз Аккуратов поражался его невероятному мастерству, какому-то фантастическому чутью летчика.

Утром они приходили к синоптикам. Синоптики вздыхали:

— И сегодня нет вам погоды.

В подтверждение раскладывали карты: всюду ползли «пауки» — циклоны.

Черевичный посмотрит карты, а потом взглянет на своего штурмана, подмигнет:

— Валентин, пошли в полет. Будет погода.

Они взлетали, час-другой шли в непроглядном молоке, а потом вдруг все менялось и солнце выскакивало из облаков. Видимость — миллион на миллион, звенит погодка.

Тогда Черевичный говорил:

— Ну, теперь твоя работа, Валентин. Мое дело — взлет и посадка. Все остальное время штурман командует.

Превосходный летчик, он не боялся за свой авторитет, не боялся, что кто-то скажет: Черевичный выполняет лишь советы штурмана. Он полностью доверял своему экипажу. И знал, что его не подведут.

Аккуратов часто вспоминает Черевичного. Вспоминает не только потому, что они дружили, что это был один из самых превосходных летчиков за всю историю Арктики. Он часто вспоминал Черевичного и тогда, когда не ладилась работа с командиром самолета, когда командир штурману не доверял.

Однажды он прямо сказал:

— Вы знаете, Черевичный бы себе такого не позволил.

Вышел тогда конфликт... Аккуратов дал поправку к курсу. Командир на поправку не обратил внимания. Штурман снова дал поправку. Командир снова отказался ее выполнять. А командиром был в тот полет летчик прославленный, знаменитый, командовавший всей полярной авиацией. Аккуратов препираться не стал. Он взял бортжурнал и сделал запись: столько-то часов, столько-то минут, командир отказался выполнять указания штурмана. И в хвосте самолета улегся спать... Часа через два командир пришел в хвост:

— Вставай, Валентин. Понимаешь, какое дело, — земли не видно.

Пришлось встать. Определить координаты и дать курс.

— Упрямый ты парень. Ох, упрямый, — вздыхал командир. — Сразу в бутылку.

— Я не упрямый. Я просто считаю, что самолет ведет штурман. Если вы штурману не доверяете — ведите сами... Черевичный в отличие от вас мне всегда доверял.

Черевичный всегда советовался со своим экипажем в самых критических ситуациях.

А сколько таких ситуаций было. Аккуратов вообще любит повторять: работа в Арктике — одна сплошная критическая ситуация. Кстати, добавляет он, тем она и интересна.

Они летели с Черевичным на гидросамолете. Вдруг начала расти температура головок цилиндров. Надо срочно выключать моторы. Иначе — заклинят, и тогда — гибель. А до берега еще 600 километров. И как назло в океане уже часа три не утихает шторм. Внизу сплошная белая пена. В этот ад вздымающихся волн им и надо сесть.

Они коснулись волн, и стало бросать отчаянно. Поднимет на гребень, кинет вниз, и мысль у всех только одна: только бы следующая волна не накрыла.

Попробовали просить помощи у ледокола «Красин» — он стоял в Тикси. В ответ пришла радиограмма: «В такой шторм выйти не могу»... Среди этих волн нужно было лезть наверх, вынимать фильтры, чистить их, сливать масло и заливать новое... Четыре часа их кидало. Когда они оказывались на дне оврага, в котором с двух сторон вздымались волны, не видно было даже горизонта. Одно крыло уходит в воду и медленно вылезает, потом второе... Но не зря Черевичного за смелость и горячий нрав называли Иван-Казак.

Когда работа была закончена, командир спросил у штурмана:

— Ну что, будем взлетать?

Черевичный летал без второго пилота, на месте второго сидел штурман.

Начали рулить. Попробовали, как ведет себя машина.

А взлетать надо против ветра. Но тут против ветра не пойдешь — уж очень он силен, может перевернуть, когда самолет будет карабкаться вверх по водяной горе. Пришлось развернуть самолет бортом к ветру... Качает, качает. Черевичный все газ прибавляет, словно примеривается. И только на секунду глянул на штурмана, словно хотел увидеть в его глазах такую же готовность рискнуть.

— Давай!

Машина побежала. Сначала зарылась носом в воду, показалось — не вынырнет. Но она вдруг вынырнула, повисла в воздухе. Задумалась, как говорят пилоты. В тот момент они готовы были что угодно отдать, чтобы думала она побыстрее.

— Ну же, ну!

И она медленно, словно нехотя, пошла вперед, стала набирать высоту.

Глянув вниз, командир и штурман не поверили, что четыре часа их летающая лодка болталась среди таких волн и все же взлетела.

...Через сорок лет после своих первых полетов в Арктике, уже налетав больше двадцати тысяч часов, флаг-штурман полярной авиации в одной из своих книг напишет:

«Всегда не покоренная до конца, как любая стихия, Арктика такая же, какой была во времена Нансена и Седова. Мы бесконечно любим ее такой, какая она есть, ибо она требовала от нас мужества, упорства, выдержки, спокойствия и осторожности, разумной и смелой. Опыт наших многолетних исследовательских полетов в высоких широтах подтверждает слова Нансена, что умение ждать — высшая добродетель полярника, а умение рассчитывать свои силы и рваться вперед и добиваться только победы — основа права на риск».

...Комната тесна от книжных шкафов, от большого письменного стола, заваленного книгами, рукописями.

Кот забрался на колени и сидит тихо-тихо, словно понимает — сейчас хозяину нельзя мешать, словно тоже наслаждается запахом старинного табака.

Валентин Иванович собрал уникальную библиотеку об Арктике и Антарктике, о полюсах. В этой библиотеке есть книги, написанные штурманом Аккуратовым. Есть в ней и маленькая тоненькая книжечка «По новым трассам», изданная еще до войны. В ней штурман решил подытожить свой опыт полетов, рассказать о своих ошибках, о том, как родился ныне известный каждому летчику метод Аккуратова, метод условных меридианов.

А помогла ошибка молодого штурмана. Когда высаживали папанинскую четверку, самолет Мазурука и Аккуратова, заблудившись в хаосе ледяных полей, совершил посадку в стороне от станции. На борту было снаряжение, приборы, без которых бессмысленным был бы дрейф. Как найти станцию, как узнать, куда лететь, когда всюду юг, когда вокруг сходятся земные меридианы? Ведь магнитные компасы в тех местах, как шутили летчики, скорее показывали цену на дрова, чем правильный курс. Тогда еще никто не знал, как ориентироваться в высоких широтах.

Штурман уже не первые сутки без сна. Надо выводить самолет... Он пытался связаться по рации с базой на острове Рудольфа, с самолетами, которые уже на полюсе. Все безуспешно.

Как же ориентироваться в этом лабиринте меридианов, в пучок сходящихся у полюса?

...А если представить, что они сидят не у полюса, а где-то у экватора, и что меридианы параллельны? Ведь полюс — точка условная. Его придумал человек. Надо же было куда-то «спрятать» пучок меридианов, вот и «спрятали» на полюсах... Если эту условную точку вынести за пределы земного шара? Тогда все меридианы будут параллельны.

Придуманная Аккуратовым система условных меридианов позволила появиться на полюсе северу, югу, востоку, западу. Этот метод дал возможность не только точно находить полюс, но и точно выбирать направление, вылетая от полюса. Этот метод пригодился многим полярным летчикам и в Арктике, и в Антарктике. Применяется он и до сих пор. Пригодился он не раз и самому Аккуратову.

Уже были открыты оба полюса нашей планеты, уже пропутешествовала целый год на льдине папанинская четверка, а на карте Северного Ледовитого океана оставалось белое пятно — Полюс относительной недоступности. Самый труднодоступный полюс, ведь он одинаково далек от всех берегов — от Аляски и от Гренландии, от Чукотки и Новосибирских островов.

Не было никаких карт этого района, никто не знал, есть ли там суша. Садиться на дрейфующий лед? И снова вспоминались слова Амундсена: не летайте в высокие широты, вас там ждет только гибель.

Решено было открыть и этот полюс, водрузить и на Полюсе недоступности флаг нашей страны. Летчики доказывали: такой полет возможен. Их поддерживали крупнейшие ученые.

Совершая ледовые разведки, они все дальше и дальше по своей воле уходили от берегов, к Полюсу недоступности. Словно примеривались.

И вот 1941 год. Они готовятся к прыжку с острова Врангеля на Полюс недоступности на самолете Н-169. Один экипаж. Не целая армада из многих самолетов, как было во время полета на Северный полюс, когда один подстраховывал другого. Они одни на четырехмоторном самолете. Экипаж и три сотрудника Арктического института.

Они задумали совершить посадку на лед, провести научные наблюдения, организовать на льдине кратковременную дрейфующую станцию. Такой станции еще не было за всю историю освоения Арктики.

И штурман Аккуратов, не зная, как работают в районе Полюса недоступности приборы, не имея никаких карт, привел Н-169 к Полюсу недоступности. И доложил командиру:

— Мы у цели.

Кружит самолет надо льдами, отыскивая удобное для посадки поле. Летит вниз дымовая шашка — надо узнать направление ветра. Черевичный убирает газ, ведя машину на минимальной скорости, и вот уже лыжи коснулись снега, побежали по льдине.

Через три часа после посадки на Полюсе недоступности вырос небольшой лагерь советских полярников. Они измеряли глубину, температуру воздуха и воды, брали пробы льда. Штурману Аккуратову пришлось заняться метеорологией.

Полюсом безжизненности считали исследователи эти места.

...Аккуратов спал после тяжелой ночной вахты и вдруг проснулся от крика: «Осторожней, медведь!» Он подумал, что это все еще сон — ну какой в здешних безжизненных краях медведь? Спросонья выскочил из палатки и чуть не угодил в объятия ревущего зверя. Штурмана как ветром сдуло обратно в палатку.

Он решил медведя перехитрить. Взял нож, вспорол заднюю стенку палатки — и наутек. А летчики и ученые уже вооружились паяльными лампами, ведрами: гремят, стараются отогнать медведя.

Медведь и внимания на них не обращает. Он — к самолету. А в самолете радист сидит у приемника, приветственные телеграммы принимает. И надо же, чтоб именно в этот момент ему захотелось размяться, прогуляться по льдине. Радист задом по трапу спускается, медведь же в это время трап обнюхивает. Радист ногой ступеньку нащупывает, а «ступенька» как рявкнет — оказывается, радист стал на голову медведю. Он как вниз посмотрел да медведя увидел, так, словно пробка от шампанского, вверх взлетел. Аккуратов потом смеялся: «Я думал, ты фюзеляж пробьешь — так летел».

Четверо суток медведь был их гостем, угощали они его всякими лакомствами. Все же это был необычный медведь — первый хозяин Арктики, встреченный на Полюсе недоступности.

Три «прыжка» в районе Полюса недоступности сделал самолет Н-169. Пятнадцать дней провели летчики и ученые на дрейфующих льдах.

Они доказали реальность замысла академика Отто Юльевича Шмидта, доказали, что действительно, как и писал Шмидт, «возможности самолета как орудия исследования значительно выше, чем предполагалось. Наряду с возможным повторением высадки на лед такой станции, как папанинская, на полюсе или в другом месте можно будет широко применять временные посадки самолетов на льдины в течение нескольких дней или недель. Такая летучая лаборатория сможет поработать в один сезон в самых разных местах Арктики».

Война помешала по достоинству оценить эту экспедицию. Поздравляя участников высадки на Полюс недоступности с 25-летием перелета, Иван Дмитриевич Папанин писал: «Вас успели избрать только почетными членами Географического общества СССР, но правительственную награду оформить не успели. Вы, безусловно, заслужили звание Героев Советского Союза».

Но было уже не до наград. Началась война.

И в дневниках Аккуратова — он привык вести их еще с юношеских лет — стали появляться записи не о ледовой разведке, не о полетах в царстве полярной ночи, а о бомбежках, ранениях.

Осенью 1941 года штурман Аккуратов добирался в Красноярск, куда было эвакуировано Управление полярной авиации Главсевморпути. «Думал о возвращении в привычную трудную арктическую стихию, туда, где боль неудач преждевременной изморозью выступала на висках, а радость успехов от проведенного тобой каравана судов глушила острую горечь отказа военного комиссариата зачислить тебя добровольцем во фронтовую авиацию». И вдруг радиограмма за подписью одного из замов И. Д. Папанина: «Вам надлежит войти в состав экипажа Орлова и немедленно следовать в Москву, где получите дополнительные указания».

Уже в Москве он узнал: вместе с Орловым, одним из участников высадки папанинцев, ему предстоит совершить несколько десятков полетов в блокированный Ленинград. Надо было вывезти в Череповец сотрудников и ценнейшие материалы Арктического института.

Им предлагали летать в сопровождении истребителей. Но Аккуратов предложил:

— Самое надежное наше оружие — плохая погода. Боюсь, что истребители сопровождения только привлекут внимание фашистских самолетов.

Командир поддержал своего штурмана.

...Когда в тумане Орлов посадил ПС-84 на аэродроме в Ленинграде, к ним подъехал на газике комендант аэродрома и, даже не поздоровавшись, закричал:

— Что за фазан прилетел? Вам что, жить надоело?! Лазаете по туманам...

Они доложили о цели прилета, и комендант смягчился:

— А я ломал голову, какой сумасшедший летит к нам в такую погоду?!

...Трубка в руке все теплей. Дым все душистей. И вот среди клубов дыма он видит тоненькие ломтики хлеба и бледные лица девушек, смотревших на этот хлеб, — официанток.

Комендант пригласил летчиков пообедать.

Жиденький суп, вместо мяса — кусок картошки. На второе — по ложке пшенной каши. А рядом алюминиевая кружка — сто фронтовых и ломтик хлеба. Никто из экипажа к хлебу не притронулся — его отдали девушкам.

...Подъехала машина с сотрудниками института. Аккуратов знал многих из них. Но сейчас не мог узнать никого, так изменила лица блокада. Здоровые, веселые люди, с которыми он еще год назад встречался в Арктике, сейчас были немощными, осунувшимися стариками. Один из сотрудников не может двигаться — он похож на мумию. Аккуратов узнал профессора Архангельского. Он взял его на руки и перенес в самолет. Профессор благодарно посмотрел на летчика и прошептал:

— Вы Аккуратов, да? Смотрите, что делает война...

Один полет за другим. За их машиной уже охотились фашисты. Один из немецких пилотов, взятый в плен, рассказал, что за уничтожение экипажа полярных летчиков командование назначило приз — месячный отпуск.

Они не обращали внимания на перегрузку и кроме сотрудников Арктического института, кроме архивов вывозили в Череповец умирающих детей. Подбирали их на улицах и увозили.

«Часто опытные и обстрелянные летчики, давно открывшие счет сбитых ими фашистских самолетов, нас спрашивали: «Не страшно ли вам летать на вашей «лайбе» в этом пекле? Вы же живая мишень!»»

«Ответить, что не страшно, — пишет Аккуратов, — было бы ложью. Страх перед смертью у нормального человека существует всегда. И чем больше подвергаешься опасности, тем острее это ощущение. Главное — это умение подавить страх. Странно, но чувство страха приходит не в момент боя, а после, когда остаешься наедине со своими мыслями...»

В эту предновогоднюю ночь он наедине со своими мыслями. И хотя много, очень много лет прошло, хотя ему уже за семьдесят, он вспоминает все былое, и события давно минувших лет выступают ярко, контрастно.

А может быть, это действительно какой-то волшебный табак?..

Жаль, что трубка подходит к концу...

Ему хочется выкурить еще одну трубку. Хочется, чтобы этот вечер был длинным, чтобы он не кончался. Хочется снова и снова мысленно блуждать по лучшим годам своей жизни.

Он берет в руки коробку 1902 года, раскрывает ее... Но вторую трубку не набивает. Раз уж решил в год по одной...

Пусть хватит на много лет. В коробке еще больше половины, пожалуй, будет.



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет