ЯЗЫК И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА

Проблема соотношения языка и социальной структу­ры является одной из центральных проблем социолинг­вистики. Для вульгарно-социологических работ, о кото­рых речь шла в предыдущем разделе, было характерно сведение социальной структуры к структуре классовой. Вместе с тем подлинный марксистско-ленинский подход к исследованию социальной структуры общества основан на учете всего многообразия факторов, воздействующих на дифференциацию этой структуры. Как отмечает А. А. Галкин [22, 73], марксистско-ленинская теория социальной структуры предусматривает выделение не­скольких ее уровней. Первичный классовый уровень обра-

15

зуется путем вычленения наиболее крупных элементов общественной совокупности. Критериями являются отно-i шения собственности (исходный критерий), место в обще­ственном разделении труда, способы получения и разме-, ры приобретаемой доли общественного богатства. Вто­ричный уровень образует более мелкую сетку, которая накладывается на классовую. Она включает внутриклас­совые, промежуточные, пограничные и вертикальные со­циальные слои. При этом социально-психологическая и социально-политическая структуры рассматриваются как производные от социальной структуры.

Таким образом, восходящая в конечном счете к соци­альной дифференциации общества, социальная диффе­ренциация языка осложняется действием ряда опосредст- -вующих факторов — таких, как функциональная роль той или иной подсистемы языка, социальная ситуация рече­вого акта, установки говорящего, местные исторические условия и др. Кроме того, соотношение социальной и язы­ковой структуры осложняется и в результате тех социаль­ных сдвигов, которые происходят в жизни данного об­щества. Исследователями современного русского языка установлено, что если в дореволюционном русском обще-

16

стве носителями литературного языка считались лишь

Вместе с тем среди некоторых зарубежных социолинг­вистов имеет хождение так называемая «теория изомор­физма языковых и социальных структур». Согласно этой теории структуры языка и общества обнаруживают взаи­мооднозначные связи. Сторонник этой теории А. Гримшо [151] ссылается в подтверждение своих взглядов на рабо­ты Б. Бернстайна [см. 122], английского ученого, зани­мающегося проблемами социальной психологии. Б. Берн-стайн выдвинул гипотезу о наличии двух речевых кодов — развернутого и ограниченного, различие между которыми состоит в том, что первый характеризуется меньшей сте­пенью предсказуемости и предпочитает более сложные синтаксические построения, тогда как для второго харак­терна высокая степень предсказуемости и широкое ис­пользование элементарных синтаксических структур. В своих работах Б. Бернстайн пытался установить одно­значные связи между этими кодами и такими компонен­тами социальной структуры, как «средний класс» (т. е. мелкая и средняя буржуазия) и рабочий класс. Согласно его гипотезе, развернутый код — код среднего класса, а ограниченный код — код рабочего класса.

Гипотеза Бернстайна никак не подтверждает теории изоморфизма языковых и социальных структур. Прежде всего, его «коды» — это не дискретные языковые образо­вания, которые можно было бы считать компонентами языковой структуры, а лишь некие тенденции, характери­зующие использование языка (т. е. одного и того же ко­да) в речи. Различия между ними носят не качественный, а количественный характер (большая или меньшая сте­пень предсказуемости," более или менее сложные синтак­сические построения).

Главный тезис Бернстайна относительно прямой соот­несенности этих «коммуникативных кодов» с социальной структурой общества явно не соответствует действитель­ности. Дело в том, что «ограниченный код», по его мне­нию, ориентирован на поддержание социального .контж-та, тогда как «развернутый код» является, п

средством самовыражения и межличностного общения. В то же время данные социолингвистических исследова­ний убедительно показывают, что утверждение о том, что так называемые «низшие классы» используют более ог­раниченные и стереотипные речевые ресурсы, пригодные лишь для поддержания социальных контактов, не имеет под собой никакой почвы [169; 126].

На самом деле представители самых различных соци­альных слоев достаточно эффективно используют родной язык как для поддержания контакта, так и для самовы­ражения в тех ситуациях, в которых обычно протекает их речевая деятельность. В резко стратифицированном бур­жуазном обществе существуют значительные расхожде­ния в самом наборе речевых ситуаций, доступных тем или иным социальным слоям. Это обстоятельство, по-видимо­му, не учитывал Бернстайн, ставя своих испытуемых в непривычные для них речевые ситуации и делая на этой основе выводы об ограниченности их речевого кода.

Иными словами, обнаруживаемые Бернстайном рас­хождения соотносятся с социальной структурой не непо­средственно, а через посредство речевой ситуации. Иг­норирование опосредствующего звена при изучении свя­зей между социальной структурой и языком явно искажает данные анализа. Так методологическая ошибка сказывается на результатах эмпирического исследования.

Необходимо иметь в виду, что об изоморфизме раз­личных систем можно говорить лишь в тех случаях, когда «каждому элементу первой системы соответствует лишь один элемент второй, и каждой операции (связи) водной системе соответствует операция (связь) в другой» [102, 143]. В то же время данные конкретных социолингвисти­ческих исследований говорят о другом. Так, например, в исследовании, посвященном социальным факторам, влияющим на использование личных местоимений в рус­ском языке XIX в. [144], было показано, что одной язы­ковой оппозиции ты/вы соответствует не одно, а несколь­ко социальных и социодемографических отношений (от­носительный возраст, пол, генеалогическая дистанция, от­ношения власти, принадлежности к одной социальной группе).

Выше мы убедились в том, что «перескакивание» с высших уровней социологического анализа непосредст­венно на уровень эмпирического исследования, минуя опосредствующие звенья, влечет за собой вульгаризатор-

ские ошибки. Вместе с тем игнорирование высших уров­ней не только обедняет анализ и сужает его рамки, но и отрицательно сказывается на объяснительной силе ис­пользуемых исследователем моделей.

Ярким примером работ, ориентированных исключи­тельно на низшие уровни социологического анализа и низ­шие звенья социальной структуры, являются работы представителей «микросоциологического» направления зарубежной лингвистики. Возникшее под влиянием сим-волико-интеракционистской школы Дж. Мида и его уче­ников, сводивших социальное взаимодействие к семанти­ческим отношениям (знак и означаемое), а процессы социализации личности к выучиванию знаковых систем [43], это направление взяло на вооружение разработан­ную символико-интеракционистами теорию малых групп. Так, американский социолингвист Дж. Гамперц [25, 311] рекомендует не прибегать к таким не «поддающимся из­мерению показателям», как класс, и ориентироваться на малые группы как на основную операционную единицу ан-ализа.

Малые группы и их речевая деятельность является интересным и заслуживающим внимания предметом социолингвистического анализа. Еще задолго до того, как эта проблема стала интересовать американских и запад­ноевропейских социолингвистов, советский языковед Е. Д. Поливанов писал, что внутри отдельных тесно свя­занных внутри себя групп обнаруживаются еще более тесные и специфические «кооперативные связи», чем в пределах больших коллективов, и что эти связи определя­ют и высокую степень тождества ассоциативных систем языка [83, 55—56].

В результате предпринятых Гамперцом конкретных исследований малых групп в Индии и Норвегии, ему уда­лось выявить ряд интересных закономерностей, характе­ризующих социальную обусловленность речевой деятель­ности в пределах той или иной группы (например, осо­бенности переключения от одной языковой или диалект­ной системы к другой — так наз. «переключение кода» — в зависимости от социальной ситуации).

Однако никак нельзя согласиться с установкой на ма­лую группу как на «микрокосм» большого общества, вполне достаточный для выявления воздействия социаль­ных факторов на язык. Дело в том, что малые группы не существуют в вакууме. Влияние внешнего мира на их

19

речевую деятельность не может не учитываться в любом социолингвистическом исследовании.

Микросоциология языка может явиться ценным до­полнением к макросоциологии, описывающей связь меж­ду языком и обществом на высших уровнях социальной структуры, но никак не может ее заменить. Она может быть действительно эффективной при ориентации на марксистскую социологию, рассматривающую малые группы как единицы, в конечном счете производные о-в такой структуры как класс.

Остановимся подробнее на вопросе о характере свя­зей между элементами языковых и социальных структур. За последнее время в зарубежной социолингвистике по­лучила распространение концепция «взаимной детерми­нации» языка и социальной структуры. Так А. Гримшо [151] признает, что социальная структура оказывает де­терминирующее влияние на язык, но при этом добавляет, что язык, в свою очередь, может оказывать детермини­рующее влияние на социальную структуру.

В высказываниях Гримшо и его единомышленников есть определенное рациональное зерно. В самом деле, язык не только является пассивным отражением социаль­ной структуры, не только пассивным объектом, испыты­вающим воздействие со стороны того или иного социаль­ного фактора, но и сам выполняет ряд общественных функций, выступая в качестве одного из факторов, оказы­вающих известное влияние на социальные процессы и структуры [131, 7].

В частности, язык играет важную роль, способствуя цементированию, идентификации и дифференциации эт­нических общностей — наций, племен, народностей (по­дробнее об этом будет сказано ниже)—и социальных групп. Так, в современном обществе и, в особенности в

20

обществе, разделенном на антагонистические классы и социальные группы, существует широко разветвленная система социальных и профессиональных жаргонов. Часто такого рода жаргон приобретает характер социаль­ного символа — символа принадлежности к определенной социально-экономической, профессиональной, возраст­ной, этнической или иной группе и символа противопос­тавления ее другим группам. Не случайно, жаргон изо­билует словами с отрицательной коннотацией, выражаю­щих отрицательную социальную оценку лиц, находящих­ся вне данной группы (например, в американских моло­дежных жаргонах square — «квадратный», straight — «прямой» — презрительная кличка конформиста; ср. «не пройдет и года, как «квадраты» в полицейской форме будут избивать «неквадратный народ» (ЛГ, 1/1 1976,

Однако, рассматривая случаи обратной связи между языком и элементами социальных структур, нельзя не заметить, что язык при этом играет особую, не детерми­нирующую роль. Характерно, что, когда Гримшо пишет о том, что язык определяет социальную структуру, он употребляет английский глагол define, который означает «определять» не в смысле «детерминировать», а в смысле «давать определение, очерчивать, выделять». Выделяя или очерчивая те или иные социальные общности, высту­пая в роли их маркера или индикатора, язык, несомненно, влияет на процессы социального взаимодействия. Однако определяющей роли по отношению к социальной струк­туре он не играет, и поэтому детерминирующую роль со­циальной структуры по отношению к языку никак нельзя приравнивать к роли языка по отношению к социальной структуре.

Давней традицией в общественных науках является обращение к языку при исследовании социальных явле­ний и процессов. Интерес к языку со стороны представи­телей обществознания вполне закономерен и объясняется тем, что это специфически человеческое средство обще­ния, будучи неразрывно связано с говорящей на нем общностью, функционирует и развивается при условии сохранения и развития этой общности. Поэтому утрата исконного языка данной общностью и ее переход на дру-

21

гой, степень монолитности и уровень развитости языка могут соответственно считаться свидетельством процесса распадения общности, ее слияния с другой, показателем этнической и социальной, либо социально-этнической од­нородности, или, наоборот, неоднородности, признаком уровня социально-экономического и культурного разви­тия данной общности, а также ее положения среди дру­гих общностей, составляющих то или иное общество.

Язык несет следующие социальные функции: консо­лидирующую, разъединяющую и интегрирующую.

Различие между, как будто, совпадающими по назва­нию консолидирующей и интегрирующей функциями со­стоит в том, что первая, реализуясь в стихийном процес­се слияния этнических общностей, способствует становле­нию других этнических единиц, но только более крупных, вторая же, возникая и усиливаясь в результате созна­тельных действий общества или государства, направлен­ных на распространение языка, необходимого для меж­национального общения, интенсифицирует формирование национально-политических общностей [см. 18]. Консоли­дирующая и интегрирующая функции не представляют собой антиподов в'том смысле, что вторая не прекращает действие первой. Складывание национально-политиче­ской общности может происходить одновременно с про-

22

цессами национальной консолидации. Например, в Индо­незии, наряду с укреплением чувства принадлежности к единому государству, растет национальное сознание яванцев, сунданцев, минангкабау в связи с процессом консолидации данных отдельных наций.

С другой стороны, разъединяющая функция тесно связана с консолидирующей, поскольку в действительно­сти представляет собой преобразование этой функции, которую язык выполняет внутри общности, стремящейся к отделению. Для осознания отдельности языка необхо­димы не только материальные различия между языками, но и единообразие формы речи, претендующей на статус самостоятельного языка. Таким образом, предпосылкой появления у языка разобщающей функции являются вы­сокая степень внутризтнической консолидации и, как следствие, лингвистической гомогенности ее языка.

Консолидирующую функцию язык выполняет в ходе этнической консолидации, когда несколько этно-лингви-стических общностей сливаются в более крупную и когда язык той из них, которая играет роль центра, узла этни­ческой консолидации [47], усваивается другими.

Непременным условием распространения языка кон­солидирующей этнической единицы является наличие у укрупняющейся общности экономической основы, созда­ние которой определяют такие факторы, как расширение товарного обмена и укрупнение рынка, становление но­вой структуры в разделении труда, носящей надэтниче-ский характер. Созданию хозяйственной основы, безус­ловно, предшествует усиление двусторонних экономиче­ских связей и сопутствующие ему формирование и распространение своеобразных средств двусторонней коммуникации в виде междиалектных койне, пиджинизи-рованных торговых языков, которые впоследствии обыч­но уступают место языковому образованию укрупняю­щейся общности. Таким образом, язык способен выпол­нять консолидирующую функцию только на определен­ном этапе развития укрупняющейся общности, и при рассмотрении в генетическом плане представляется про­изводным и вторичным по отношению к другим социаль­ным факторам. Лишь распространившись в межэтниче­ском общении, он упрочивает объединяющую единицу и объективно становится в ряд с другими социальными факторами, оказывающими активное влияние на процесс консолидации общности.

23

, Консолидирующая функция языка крупных общно­стей, вокруг которых объединяются мелкие этнические группы, иллюстрируется примерами в работах советских этнографов, посвященных подробному рассмотрению процессов этнической консолидации в развивающихся странах (см. [47; 104; 18]). Здесь нам хотелось бы обра­тить внимание лишь на отмечаемую почти всеми исследо­вателями «противоречивость» этнических процессов. Эта противоречивость характеризуется тем, что преобладаю­щая в этническом развитии центростремительная тенден­ция иногда прерывается из-за возрождения или усиления центробежной тенденции. Тогда складывающееся единст­во подрывается, и этнические общности, стихийно вовле­кавшиеся в состав более крупной этнической единицы, стремятся к отделению, выдвигая требования официаль­ного признания их языка, создания для них особой тер­риториально-административной единицы (майтхильцы и раджастанцы в Индии, брагуи-дравидоязычный народ, живущий среди белуджей в Пакистане). В этом процессе проявляется разъединяющая функция языка. Несомнен­но, что выдвижение требований признать и развивать язык данных и подобных им общностей, — явный при­знак осознания ими своей этнической специфики. Воз­можно, что в таком случае с майтхильцами именно осознание специфики языка, на котором они говорят, а не особенностей в обычаях, традициях и верованиях состав­ляет первостепенный по важности элемент этнического самосознания. Но интересно отметить различия в этниче­ском самосознании майтхильцев, живущих в Индии и в Непале: первые не отождествляют себя с хиндиязычной общностью и считают майтхили языком, отличным от хинди, вторые, по-видимому, причисляют себя к говоря­щим на хинди. Это проявилось в противоположной реак­ции двух частей майтхилоязычной общности на введение хинди в качестве официального языка Индии: одни про­тивопоставляют майтхили хинди и добиваются в резуль­тате упорной борьбы признания первого в 1965 году Ли­тературной академией самостоятельным литературным языком, другие приветствуют введение хинди.

24

движения могут вызываться повышением уровня соци­ально-экономического и культурного развития данной национальности, религиозными мотивами (например, случай с брагуи [26, 14]), политическими факторами, в том числе деятельностью сепаратистов-феодалов и племен­ных вождей, потерявших привилегии и власть в резуль­тате социально-экономических преобразований [146, 64].

Но и то, что разные по характеру и классовой сущно­сти движения могут выдвигать одни и те же сепаратист­ские языковые требования, в конечном счете объясняется консолидирующей ролью языка внутри общности. Эта роль даже повышается в условиях обострения внутриэт-нических социальных противоречий. Призывы защищать язык общности от посягательств извне и развивать его, превращая в полифункциональное средство общения, воспринимаются всеми членами общности как отражение их стремлений и интересов. Защита языка служит моби­лизацией общности на-борьбу за объединение и выделе­ние ее из более крупной.

Таким образом, непременным условием зарождения центробежной тенденции является наличие и рост этниче­ского сознания, осознание отдельности и лингвистиче­ской гомогенности формы речи, используемой этнической общностью. Но ее проявление обусловливается экономи­ческими, социально-политическими, идеологическими факторами.

Говоря же об интегрирующей функции, следует иметь в виду, что ее может выполнять только язык, фактически ставший средством межнационального общения. Таковы­ми, несомненно, являются русский язык, обслуживающий межнациональное общение на всей территории СССР, языки союзных республик и, в частности, азербайджан­ский, таджикский, украинский языки, которые использу­ются в межнациональной коммуникации всеми нациями и народностями, составляющими население соответству­ющей республики.

В настоящее время в той же роли выступают индоне­зийский язык в Индонезии и суахили в Танзании. Получив значительное распространение еще до освобождения, они стали средством сплочения народов в борьбе за достиже­ние и упрочение независимости. Их интегрирующая роль

25

неизмеримо повысилась с созданием независимых госу­дарств, в которых они используются как средство межна­ционального и общегосударственного общения. Развитие и распространение этих языков всемерно стимулируются государством, которое придает их использованию важное значение, видя в них орудие сплочения ряда разноязыч­ных народов, живущих в одном государстве.

Символико-интегрирующую функцию выполняют и многие языки в многонациональных освободившихся странах (хинди в Индии, урду в Пакистане, в некоторой степени тагальский на Филиппинах), а также некоторые сакральные языки (например, арабский классический язык, или язык корана, объединяющий всех мусульман), ныне мертвые — санскрит как язык индуизма и пали — язык буддизма. Что касается санскрита, то он стал, кро­ме того, средством общения между брахманами, при­надлежащими к разным этно-лингвистическим общно­стям.

В зарубежной социолингвистической литературе рас­пространена точка зрения, в соответствии с которой в странах, где в качестве официальных или государствен­ных продолжают применяться западные языки, они несут интегрирующую функцию.

Учитывая, что западными языками в развивающихся странах владеет в разной степени незначительный про­цент населения (в среднем не более 10%), и его в меж­национальном общении используют преимущественно элитарные слои, трудно согласиться с этим взглядом.

26