А. Федоров. Отцовская линия

Отцовская линия.

Отец прожил нелегкую трудовую жизнь, в какой-то степени она была типичной для того поколения. Поэтому узнать ее, думаю, будет небезынтересно нашим современникам.

Эта жизнь неразрывно связана с его родственниками и собственно нашей семьей, поэтому им будет уделяться, наряду с отцом, большое внимание в этом повествовании.

Большую часть своей жизни – около сорока лет он провел в Заволжском городке Ершове, поэтому с этого периода и начинается повествование.

Три составные части… жизни. С источниками.

Всю отцовскую жизнь можно разделить на три больших периода, причем каждый последующий был больше предыдущего. Это были детство и юность, сначала в захолустной деревеньке Глебово Тельчинского уезда Орловской губернии (интересно, что его внука, моего сына, по совершенно не связанной с этим названием причине, зовут Глеб), затем в городе Орле.

Потом служба в ВВС (военно-воздушных силах), и, наконец, жизнь после демобилизации в районном городишке, который ранжировался, в начале нашей жизни там, как рабочий поселок Ершов, Саратовской области.

Военная служба отца закончилась в 1957 году в ГДР, в Группе Советских Войск в Германии – ГСВГ, когда он по выслуге лет - 25 - ушел на военную пенсию. Ушел еще достаточно молодым, сорокапятилетним. Но перспектив при продолжении службы не было – среднее военное образование, полученное в годы войны, практически ставило крест на дальнейшем должностном росте, а учиться дальше было уже поздно. Фронтовикам со среднем военном образовании давали дослужиться до пенсии, а там…

Пенсия за такую выслугу лет определялась в половину оклада. И на эту сумму отец, мать, я и еще моя бабушка жили в маленьком Ершове, и жили несколько лет неплохо, пока взбалмошному Никите Сергеевичу Хрущеву не пришло в голову сократить чуть не в четыре раза армию и заодно убавить содержание военных пенсионеров вдвое. Но это произошло не сразу после обоснования на житие в Ершове.

Отцу, да и матери хотелось определиться после службы где-нибудь в центр России, в Подмосковье, где жил родной брат матери, или в городе, откуда отец ушел в армию – Орле. В Москве в это время, как на грех, случился Всемирный фестиваль молодежи и студентов, и всякая прописка в 100 км зоне от Москвы была прекращена. Помешал устройству и горячий характер отца. Уже обменяв удостоверение личности офицера на гражданский паспорт в Подмосковье, имея реальные шансы на прописку при некотором пережидании всяких бюрократических проволочек с этим делом, он не выдержал паузы и вдрызг переругался с начальником тамошней милиции, после чего всякое ожидание стало бессмысленным.

Орел тоже не оправдал надежд, квартиру можно было получить только через несколько лет, а где жить до этого? Участки под застройку тоже давались неприемлемые, заваленные кирпичным боем или на окраине. Тем временем подошла зима, отец вернулся, так сказать, на базу, в Ершов, где мы проживали в маленькой бабушкиной саманной мазанке, с отцом уже вчетвером.
У нас, наконец, свой, собственный дом.
А тут на соседней улице ему стали усердно сватать довольно просторный деревянный, из сосновых полубревен дом, с кладовыми, верандой, все под одной крышей. Дом был старый, в стенной основе своей хороший, но требовавший огромного капитального ремонта. Нужно было заменить деревянную замшелую покоробленную протекающую крышу, заменить фундамент из самана на кирпично-бетонный, сделать дощатую обшивку дома снаружи, и полностью перепланировать дом изнутри. Построить летнюю кухню, сарай, поднять, по-моему, целинный, приусадебный участок.

Но купить дом – это значило отказаться от переезда на новое место, пустить здесь корни, на что отец категорически не соглашался. Да и средств на все это требовалось очень много, таких денег не было. Уж не знаю, как мать с бабушкой отца уговорили, но весной 1958 года бабушка продала свою мазанку тысяч за 8, деньги отдала отцу, и уже отец уплатил за новый дом 39 тысяч рублей, сумму довольно приличную на то время, достаточно сказать, что врач получал несколько сотен рублей в месяц.

Мы переехали в новый дом осенью или зимой, не помню. Помню только огромное количество клопов, гнездившихся в многослойных стенных обоях, прикрепленных к стене, в основном, кнопками. Они с радостью набросились на новых постояльцев – да, в первую зиму именно они были хозяевами дома, не помогала даже довольно холодная атмосфера дома. Она создавалась небольшой чугунной печкой-буржуйкой времен гражданской или отечественной войны, с железной трубой, выведенной в стоящую рядом, в центре дома, круглую, облицованную железом, печь-голландку. Ее отопительные свойства, по-видимому, не удовлетворяли ожидания прежних жильцов – двух незамужних сестер в возрасте. Дом был страшно запущен, ремонта не было лет 30 - чувствовалось отсутствие не только мужской руки, но и полное пренебрежение к собственному быту, видно сестры никак не могли решить, кому что делать по дому, так как дом составлял их совместную собственность.

Поэтому хозяйственные решения делались по принципу минимальной достаточности – зола из печки выносилась из дома по крутой лестнице из коридора прямо на подлавку - так у нас бабушка, а за ней и мы, называла внешнюю поверхность потолка дома под крышей. Туда же выносились всевозможные пузырьки от ликероводочных до аптечных, и другой хлам. «Культурный слой» достигал более полуметра, хорошо потолочные поперечные балки – матки - и потолочные доски были прочные и толстые. Аптечных пузырьков отец спустил вниз несколько конских ведер (отличаются от обычных повышенной емкостью – 15 литров). Мать их вымыла и, чтобы не пропадать добру, сдала их в местную аптечку, в которой такие емкости тогда были в большом дефиците. Аптекарша еще долго при встрече многословно благодарила маму, прося возобновить поставку, но источник поступления оных иссяк вместе с отъездом прежних хозяев.

Однажды я слышал, как отец вполголоса, чтобы не слышал я в соседней комнате, рассказывая о творящемся ранее в доме ранее раздрае, говорил своим гостям о ведерке презервативов, найденных им на той же злополучной подлавке.

Мы нашли там даже клад, мешочек с царскими, увы, только медными деньгами. Бабушка потом некоторым из этих монет нашла свое применение – она делала, так называемую, крепкую водку. Это было средство, заменяющее дефицитный, когда-то йод. Рецепт этого лечебного средства сообщил ей когда-то аптекарь. Смешивалась в какой-то пропорции азотная и соляная кислота, потом туда добавлялась медь (!) и ртуть, и прореагировавшая смесь зеленоватого цвета разливалась в бутылочки. При ранах на коже, достаточно было коснуться раны пробкой, смоченной оным эликсиром, как кровь тут же, как бы закипала и отверждалась в зеленовато-коричневую массу, после чего о всяческих нагноениях можно было не думать.

Интересны были дипломы и аттестаты, найденные там же, большие листы плотной бумаги желтого цвета, выданные при Николае II и Александре III, с погрудными портретами упомянутых императоров сверху, с таким интересным перечнем предметов – закон божий, греческий язык и латынь, полученные ПРИ ПРИМЕРНОМ ПОВЕДЕНИИ. Видно, это документы касались классической гимназии.

Строительно-ремонтные хлопоты.

В те времена на лесоторговой базе, расположенной на окраине города, можно было купить свободно только невысокий, неширокий, скорее декоративный, чем функциональный, березовый штакетник для ограждения участка, колючую проволоку для защиты от несанкционированного проникновения (куда?!, если не из чего строить сам объект для проникновения), да еще какую-нибудь ерунду.

Деловой древесины не было. Уж не знаю, как отец организовывал покупку всех строительных материалов. За краской он ездил, на пример, в то самое Подмосковье, где жила…нет, ни девушка Прасковья, а мамин брат. И там, через родственные связи его жены, «достал» - интересное слово, значение которого в наше время становятся строго каноническим - то есть вынул, вытащил чего-то – десятки трехкилограммовых банок с суриком, половой эмалью и еще какой-то ужасно вонючей желтоватой разливной краски, применяемой для военных нужд. Я думаю, последняя краска попала, как никакая, по адресу, ведь отец был бывшим военным. Вообще, строительство дома в то время можно было приравнять к подвигу, за который должно бы последовать награждение какой-нибудь правительственной наградой. А ведь отца местным властям полагалось после демобилизации обеспечить жильем (вот она, награда!). Вот только ждать его нужно было годами. Это сейчас офицерам после демобилизации дают жилищный сертификат. А здесь или жди непонятно где и сколько то, что полагается по закону, или плюнь на все обещания и делай все сам на свои средства.

Когда потребовалось поднять балки пола, чтобы его выровнять, он договорился со знакомым железнодорожником, и тот привез ему огромные мощные вагонные домкраты.

Вообщем, сам, с помощью семейных трудовых резервов, друзей, соседей и нанятой рабочей силы за один теплый сезон дом изменился неузнаваемо и засверкал свежей краской, которой он никогда не видывал.

В запарке работ отец даже забыл на время о своем нежелании оставаться на постоянное жительство в Ершове.

Да, перед внутренним ремонтом, отец провел дезинсекцию клопов методом фумигации, т.е. химической атаки. Уф, какие сложные понятия, обозначающие просто то, что отец заткнул все отверстия в доме и поджег в внутри него серную шашку. Внутри несколько часов стоял плотный желтый дым, оставивший от клопов только малоприятные воспоминания.

В результате всех этих усилий материальная основа нашего жизненного цикла была построена.

Выпив за столом стопку (по его собственным словам, он любил выпить), он часто жалел, что дал обстоятельствам волю и сокрушенно говорил: – «Нет, все равно я уеду!».

Всякое действо, работа, отца, от природы несдержанного, еще более возбуждало. При этом он, особенно физически устав, не терпел от ближних никакой критики себя и работ, осуществляемых под его руководством. Не слушал он и предложений, делал всегда все по-своему.

Но был по-своему отходчив, никогда не держал зла и сам часто сокрушался по поводу собственного вспыльчивого характера. Вот мы с ним бетонируем площадку под водопроводную колонку. Я, уже довольно взрослый парень, предлагаю ему какой-то свой вариант строительства. Он не соглашается, я тоже горячусь, и вот уже он говорит мне:- « Не хочешь делать, как я хочу – тогда иди, без тебя управлюсь!». Я молча обиженно ухожу, он доделывает работу по-своему, а утром он примирительно зовет посмотреть результаты, и вижу, что на бетонной площадке красуется уже затвердевшая надпись, сделанная мастерком: - «Федоровы 1972 год».

Когда же это было необходимо, отец по отношению ко мне проявлял прямо-таки трогательную заботу. Где-то на рубеже 13-14 лет, в переходном возрасте, при перестройке нервной системы, у меня неожиданно возникла проблема с засыпанием. Часами лежал, закрыв глаза, а сон все не шел. В итоге я не высыпался, весь день ходил сонным и разбитым, пропал аппетит, я похудел, хотя и до этого был «строен». Родители всполошились, по чьему-то совету мы с папой стали на сон грядущий прогуливаться по улице. Помниться, была зима, стояли крепкие морозы, над нами чернел небосвод с крошечными яркими мигающими точками звезд и серебристой луной. Безлюдно, тишина, только громко хрустел снег под подошвами валенок. Так мы и прогуливались, не спеша, по нашему кварталу, туда - обратно. И так же не спеша говорила, говорили… Говорили о всем – о тайнах мироздания, и вообще, о каких-то глобальных проблемах, например, отца очень интересовала такая категория вселенной, как бесконечность.

Часто отец вспоминал о событиях своего детства и юности. Что-то запомнилось, и я это постарался передать, как помнилось, в этом произведении.

Отношения отца с бабушкой, которая жила с нами, развивались в другом направлении. Она была человеком самостоятельным, большую часть своей жизни прожила без мужей, которые составили в ее голове нелестное, как мне кажется, мнение обо всех мужчинах, как таковых. На все у нее уже давно формировалось собственное мнение, надеялась она только на себя, соответственно имела достаточно авторитарный тип характера. Но и отец, в силу своего военного прошлого, тоже обладал таким же комплексом. Таким образом, боестолкновения были неизбежными.

В домашние дела, кухню, отец не лез, в армии он всегда питался в офицерской столовой и дома, поэтому, когда матери не стало, пришлось обучать его готовке с нуля, начиная с простейшего - яичницы и вареной картошки. Впрочем, он тщательно записал все рецепты и довольно быстро освоил это новое для него, человека уже совсем не молодого, дело, хотя в результате получалось может не очень вкусно, без гастрономических изысков, но вполне съедобно. И в этом сказалось его серьезное, основательное отношение к жизни.

А вот в других делах…- это я снова относительно его способностей прислушиваться к чужому мнению. Отец был главным, как это сказать, вскапывателем огородной земли, что ли, причем он делал это и осенью и весной. Копал глубоко, на всю длину штыка лопаты. После таких трудов он, естественно, принимался за продолжение полевых работ, иногда с помощью домашних – сажал, поливал, при необходимости подвязывал, рыхлил и, вообще, проводил полный курс ухода за растениями. У бабушки на этот самый уход, особенно на полив, был свой взгляд, глубоко отличный от отцовского. По ее воззрениям, отец поливал мало, как она выражалась, «только брызгал сверху», поливать же по-бабушкиному значило подводить воду снизу, по нарезанным предварительно канавкам, долго и упорно, так, чтобы промочить землю глубоко и широко. Эти разногласия порой оформлялись в крики и слезы.

Не знаю уж сам он, но, по крайней мере по согласованию с матерью, отец на зиму, с целью экономии финансовых ресурсов, проводил мясозаготовки . Это продолжалось до начала 60-х годов. Он доставал машину, и обычно вместе со своим другом Александром Попеко, ездил в район и там покупал недорого у хозяев заднюю часть или побольше, коровы. Это мясо мы хранили в холодном чулане, подвешенном на крюке. Мясо в ту пору мы ели, что называется, до отвала. Мясные борщи, на крепком мясном бульоне, котлеты, тефтели, отбивные, гуляши… Ешь, не хочу.

У этого способа заготовки, при всех его достоинствах, был один недостаток. Если среди зимы случалась длительная оттепель, мясо начинало портиться, и поэтому в это время мясоедение приобретало максимальные размеры. А часть иногда все же пропадала.

Вот это явление толкнуло мать и отца на покупку сравнительно большого по тогдашней мерке, холодильника, «ОКА», приобретенного в Балаково в году1963, на строительстве ГЭС, где дефицитные вещи распределяли по разнарядке. Впрочем, и маленькие холодильники тогда были в дефиците.

Через дальних родственников и удалось получить этот агрегат, который у нас проработал почти 40 лет, когда ему на смену пришел новый холодильник «САРАТОВ», приобретенный в период перестройки, когда все уже все стало исчезать, теперь уже через «Совет ветеранов», куда входил отец. Вообщем, хорошие нужные вещи всегда было в дефиците. Приблизительно таким же образом и в это же время, отец привез в то время из Москвы (!) стиральную машинку с центрифугой. Уверен, что если бы наши тогдашние власти больше внимания уделяли реальному улучшению жизни людей посредством насыщения товарного рынка, развитию таких областей промышленности, не пользовались бы мы поголовно сейчас импортной техникой, став, по сути, сырьевой державой.

Вопросы ирригации.

Поливать посаженный молодой сад и огород из водоразборной колонки вдоволь было невозможно. Колонки располагались на другой улице, около них была вечная очередь, поэтому по сложившимся правилам в одни руки давалось только два ведра воды. Мы ездили туда летом с сорокаведерной бочкой на самодельной тележки, всей семьей, втроем – бабушку не брали. Приходилось вставать 6-7 раз в очередь, чтобы наполнить сорокаведерную бочку, что занимало вместе с движением часа полтора.

И вот отец решил совершить невиданное в нашем городке (почти). Построить колодец. В нашем засушливом крае, с плотной глиной в качестве материнской основы почвы, таких попыток было единицы. Я лично ни одного колодца, не видел, по крайней мере.

И вот отец заказал щуп – отрезок трубы (стакан), длиной миллиметров 350 и диаметром 75, один торец стакана был заострен, к другому был приварен лом с проушиной на конце для вдевания веревки. Во дворе дома была поставлена тренога из сосновых жердей, скрепленная скобами, вверху треноги поставлен блок для веревки, внизу в землю вбит отрезок трубы несколько большего диаметра, чем щуп, как направляющий. Внутрь трубы шупом был нанесен первый удар, затем шуп с набившейся внутрь землей был вынут и из него и толстым крепким ножом выковорена первая земля.

За этим ударом последовали другие, и вот уже головка щупа с ушком для веревки исчезла под землей. Вскоре уже щуп с утробным гулким уханьем исчезал в скважине, углубляя ее за каждый цикл на 15-20 сантиметров. Прошли уже таким образом 16 метров, и вдруг в стакане щупа появилась вода. Вот уж радости было! Решили строить колодец на два двора, потому как с финансовые расходы по оборудованию колодца и трудовые усилия по рытью предполагались значительные.

Размер будущего колодца был выбран около 1,5 на 1,5 метра из расчета возможности копания и погрузки грунта в ведро. Копали довольно быстро, сначала сруб не ставили, так как спрессованная глина – наносы древней Волги, которая под действием Кариолисовой силы в течение многих тысячелетий смещалась на запад, была плотная. Но однажды, при глубине колодца несколько метров, произошел небольшой обвал верхней части колодца. Пришлось сверху опустить сруб из сосновых горбылей – то, что было под рукой, собственно, тогда мы не знали, что наилучшая древесина для колодца – осина. Теперь технология изменилась – при проходке метров полутора, сверху на веревках опускался наращенный сруб. Отец рассказывал, что днем на глубине метров десять без добавочного электрического освещения из глубины колодца можно было видеть звезды на черном небосклоне. Здорово!

Накопанную глину погружали в опущенное с помощью ворота ведро и поднимали на поверхность. Таким же образом понимали или опускали шахтеров – ведь копали шахту, вообщем-то, т.е. вертикальный ствол. Теперь я поражаюсь смелости и, в какой-то степени, даже авантюристичности отца, который взялся за новое для него, опасное и непредсказуемое по результатам дело. Тем не менее, колодец был выкопан, в основном благодаря настойчивости отца, и лет десять снабжал нас вполне приличной водой для питья и полива. И завалился благодаря все тем же весенним поводкам, когда весенняя талая вода наполняла колодец с верхом, и подолгу стояла там, разрушая внутреннюю деревянную обшивку колодца.

Отец, мать, и я, взаимоотношения.

В старших классах он был председателем родительского комитета класса, ходил на родительские собрания. Регулярно, один, редко два раза в год, я невольно представлял ему возможность внеочередного свидания с классным руководителем, или с каким-нибудь педагогом.

Где-то в середине, скорее в конце года, кто-то из них не выдерживал моего ироничного, насмешливого поведения – наверное, учителя думали, что все представление задумано специально против них – и вызывали родителей.

Самое трудным было вручение дневника со злополучной записью. Обычно это делалось молча, вечером, перед днем экзекуции, так сказать. Приходил отец после рандеву обычно спокойный и даже умиротворенный. Это происходило потому, сто кроме расплывчатых жалоб на «невыносимое поведение вашего сына» предъявить другого было, вообщем, нечего. Учился я стабильно хорошо, не проводя за уроками много времени, выезжая за счет способностей и разработанной системы организации ответов на уроках. Рассчитывая время, когда меня должны спросить, я обычно дома хорошо готовился и старался после этого, чтобы меня вызвали к доске и я ответил. Называлось это движение в разработанной системе «заткнуть».

Потом, когда я начал готовиться к вступительным экзаменам, я понял, какими несистематизированными и отрывочными знаниями я обладаю. Пришлось много потрудиться, но к экзаменам я обладал действительно фундаментальными знаниями, достойными полученной в школе медали.
Домашняя живность и охотничья дичь.
В шестидесятые и семидесятые годы отец держал в сарайчике возле дома поросенка и кур. Сарай мы с ним сделали из стоящего ранее там же, оставшегося от старых хозяев, строения из толстых деревянных пластин, скрепленных деревянными клиньями. Очередному Самсонке, кроме так называемых «озадков», т.е. зерновых отходов, летом полагалось собирать траву, которую потом мелко рубили топором и запаривали вместе с отходами. Трава требовалась и курам, которые делили сарайчик с поросенком. Тогда Ершов был беден зеленью, приходилось мне ездить на велосипеде с приятелями в поля, и набивать ногами мешок повиликой – вьюнком, в изобилии росшем на кукурузных полях. В результате получался совершенно неподъемный мешок, который крепко притягивался сзади на багажник веревками. Везти его на вихляющимся по дороге велосипеде было трудно, после даже ноги дрожали от перенесенного напряжения.