Аристотель о софистических опровержениях //Аристотель. Сочинения в четырех томах. — Т — М., 1978. — С. 535-593

[Цель и содержание сочинения. Софисты и софистические силлогизмы]

Итак, мы говорим о софистических опровержениях, т.е. о тех, которые хотя и кажутся опровержениями, но суть паралогизмы, а не опровержения, и начинаем, естественно, с первых.

Что одни [опровержения] суть умозаключения, а другие, не будучи ими, лишь кажутся таковыми, — это очевидно. В самом деле, так же как это бывает в других областях в силу некоторого сходства, так и при приведении доводов. Ведь поведение одних людей действительно безукоризненное, у других это только кажется, поскольку они принимают важный вид и ведут себя исправно, как подобает членам филы. И одни красивы своей красотой, а другие только кажутся красивыми, потому что прихорашиваются. Точно так же обстоит дело и с неодушевленными предметами. А именно, одни из них действительно серебро или золото, а другие нет, но кажутся таковыми чувственному восприятию. Так, вещи свинцово-серебристого цвета и вещи из олова кажутся серебряными, а вещи цвета желчи — золотыми. Таким же образом и одни умозаключения и опровержения действительные, а другие нет, но кажутся такими по неопытности. Ибо неопытные смотрят как бы находясь на большом расстоянии. Умозаключение же исходит из определенных положений таким образом, что оно через положенное с необходимостью высказывает нечто отличное от положенного. А опровержение — это умозаключение с выводом, противоречащим заключению [собеседника]. Некоторые опровержения не осуществляют этого, но кажутся осуществляющими это, по многим причинам, из которых самый удобный и распространенный топ — исходящий из имен... В самом деле, так как нельзя при рассуждениях приносить самые вещи, а вместо вещей мы пользуемся как их знаками именами, то мы полагаем, что то, что происходит с именами, происходит и с вещами, как это происходит со счетными камешками для тех, кто ведет счет. Но соответствия здесь нет, ибо число имен и слов ограниченно, а количество вещей неограниченно. Поэтому одно и то же слово и одно имя неизбежно обозначают многое. Значит, так же как в приведенном примере сведущие вводят в заблуждение тех, кто не умеет обращаться со счетными камешками, так и при приведении доводов неправильно умозаключают те, кто не знает значений слов, — и когда сами рассуждают, и когда слушают других. По этой причине и по другим причинам, о которых речь впереди, имеются умозаключения и опровержения, которые только кажутся таковыми, не будучи ими. А так как некоторые заботятся больше о том, чтобы слыть мудрыми, чем быть мудрыми и не слыть ими (ведь софистика — это мнимая мудрость, а не действительная, и софист — это тот, кто ищет корысти от мнимой, а не действительной мудрости), то ясно, что для них важно скорее казаться исполняющими дело мудрого, чем действительно исполнить его, но при этом не казаться исполняющими его. Дело же знающего — каждый раз, сопоставляя одно с другим, говорить правду относительно того, что он знает, и уметь уличать лжеца. А это означает, с одной стороны, уметь высказывать свои доводы, а с другой — выслушивать другие. Поэтому те, кто хочет прибегать к софизмам, должны исследовать род указанных [нами] доводов. Ибо это полезно [для их цели], так как такое умение позволяет казаться мудрым, к чему они как раз и стремятся.

Таким образом; ясно, что имеется такой род доводов и что те, кого мы называем софистами, добиваются такого умения. Сколько же имеется видов софистических доводов, из чего слагается это умение, из скольких частей состоит настоящее исследование и обо всем остальном, что способствует этому искусству, — об этом и пойдет теперь речь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

[Четыре рода доводов]

Имеется четыре рода доводов в беседах — поучительные, диалектические, испытующие и эристические. Поучительные заключают исходя из собственных начал соответствующей науки, а не из мнений отвечающего (ведь тот, кто учится, должен доверяться). Диалектические — те, которые заключают от правдоподобного к одному из членов противоречия. Испытующие — те, что заключают от [положений], которые отвечающий считает правильными и которые необходимо знать тому, кто притязает на обладание знанием (а каким образом — указано в другом месте). Эристические — те, что заключают или кажутся заключающими от [мнений], кажущихся правдоподобными, но не действительно правдоподобных. Что касается доказывающих доводов, то о них сказано в «Аналитиках», о диалектических же и испытующих — в других сочинениях, а о препирательских, т.е. эристических, речь пойдет теперь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

[Пять целей софистов в спорах]

Прежде всего следует уяснить, сколько целей преследуют те, кто рассуждает лишь ради спора и желания одолеть. Таких целей пять: опровержение; ложное; несогласующееся с общепринятым; погрешность в речи и, пятое, принуждение собеседника к пустословию, т.е. к частому повторению одного и того же. Или же [софисты] добиваются каждой из этих целей не на деле, а хотя бы по видимости. Больше всего они намерены создать видимость того, что они опровергают; второе - показать, [что собеседник говорит] неправду; третье — привести его к тому, что не согласуется с общепринятым; четвертое — заставить его делать погрешности в речи, т.е. своими доводами заставить отвечающего говорить неправильно подобно чужестранцу; наконец, заставить его говорить часто одно и то же.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

[Шесть видов софистических опровержений,

Имеется два способа [софистического] опровержения: одни опровержения — от оборотов речи, другие — не от оборотов речи. Способов создать на основании оборотов речи видимость опровержения имеется шесть: одноименность, двусмысленность, соединение, разъединение, ударение или произношение и форма выражения. Правильность этого [перечисления] (хотя можно было бы указать другой способ) подтверждается наведением или силлогизмом, а также тем, что [лишь] столькими способами можем мы одними и теми же именами и выражениями (logoi) обозначать разное. На одноименности основываются такие доводы, как например, что «те, кто знает, manthanoysin (учатся) ведь учителя грамоты manthanoysin (понимают), излагая изустно свои знания». Дело в том, что manthanein многозначно: оно означает «понимать, применяя знание», и «приобретать знание». Или далее, что «зло есть благо, ибо ta deonta (то, что должно быть) есть благо, а зло deonta (должно быть)». Дело в том, что deonta имеет два значения: «неизбежное» — что часто бывает и со злом (ведь некоторое зло неизбежно), и о благе мы также говорим как о «долженствующем». Далее, что «один и тот же человек сидит и стоит, болен и здоров. Ведь именно тот, кто встал, стоит, и именно тот, кто выздоровел, здоров. Встал же сидящий и выздоровел больной». В самом же деле то, что больной то или иное делает или претерпевает, означает не одно [и то же], а речь идет иногда о том, кто теперь болен [или сидит], а иногда о том, кто раньше болел [или сидел]. Однако [можно сказать двояко]: выздоравливал тот, кто болен (kamnoii), и выздоравливал больной (ho kamnOn), а здоров не тот, кто болен, а больной, который не теперь [болен], а раньше [болел]. На двусмысленности основываются такие доводы: «Желание врагов захватить» или «Если знает это, то, знает ли это?» Ведь последнее выражение может означать, что кто-то знает это и что само это знает. Или: «Если видит это, то видит ли это? Видит же [кто-то] столб. Следовательно, видит столб».

Или: «Значит, говоришь ты «есть» — говоришь ли ты- это есть? Но ты говоришь, что [это] есть камень. Стало быть, ты говоришь, что ты камень». Или: «Говорит ли молчащий (sigonta legein)?» В самом же деле sigonta legein означает двоякое: что говорящий молчит и что молчит то, о чем он говорит.

Имеется, таким образом, три способа [рассуждать] на основании одноименности и двусмысленности: один — когда выражение или имя означает многое, например, aetos и kyon; другой — когда мы привыкли говорить таким именно образом, а третий — когда в сочетании имя означает не одно, а многое, отдельно же — только одно, например «знание букв», а именно: каждое в отдельности — «знание» и «буквы» — означает как раз нечто одно, а оба вместе больше чем одно: или сами буквы имеют знание, или кто-то другой знает буквы.

Итак, на этих способах основываются двусмысленность и одноименность. На соединении же основываются такие [доводы], как, например, «сидящий способен ходить» и «непишущий — писать». Ведь значение не одно и то же, высказывают ли отдельно или вместе, что сидящий способен ходить <и непишущий — писать>, и точно так же [во втором примере], если соединяют эти слова и говорят «непишущий пишет». Ведь это означает, что он обладает способностью писать, будучи непишущим. Если же не соединяют, то это означает, что и когда он не пишет, он обладает способностью писать. Или [пример]: «Он учится теперь грамоте, если только он учится тому, что он знает». Далее: «Что в состоянии нести только одно, в состоянии нести многое».

На разъединении основываются такие доводы, как: «Пять — это два и три; значит, пять есть нечетное и четное». Или: «Большее есть равное, ибо оно столько же и еще что-то сверх этого». В самом же деле не всегда одна и та же речь, будучи разъединенной, имеет то же значение, что и тогда, когда она соединена, например: «egos'etbeka doylon onf eleytheron» или «pentekont' andrOn hekaton lipe dios Achilleys».

На основании ударения или произношения нелегко в устных беседах выдвигать доводы, скорее в писаниях и стихотворениях. Так, например, некоторые исправляли Гомера, защищая его от упрека, что нелепы его слова «Дерево, которое (hoy) гниет от дождя». Они решают это с помощью произношения, говоря, что [у Гомера] не hoy, а оу (не) со знаком острого ударения. И точно так же — относительно сновидения Агамемнона, что не сам Зевс сказал «Мы позволяем (didomen) ему славу стяжать», а велел сновидению позволять (didonai) это. Таковы доводы, основывающиеся на произношении или ударении.

Доводы основываются на форме выражения, когда то, что не одно и то же, излагают одинаково, например мужской род — как женский род, или женский род — как мужской, или средний род — либо как мужской, либо как женский род, или же качество — как количество, или количество — как качество, или действующее — как претерпевающее, или состояние — как действие и так далее, согласно проведенному ранее различению [категорий]. Ведь то, что не принадлежит к действиям, можно в речи обозначать как действие: например, по форме выражения «здравствовать» (hy-giainein) одинаково с «резать» или «строить», хотя первое указывает на некоторое качество и состояние, а последнее — на какое-то действие. Точно так же и в других таких случаях.

Итак, опровержения от оборотов речи исходят из этих топов. Паралогизмов не от оборотов речи имеется семь [видов]: первый — от привходящего; второй — такие, в которых говорится о [присущем] вообще или же не вообще, а в каком-то отношении, в каком-то месте, в какое-то время и по отношению к чему-то; третий — от незнания [сути] опровержения; четвертый -от следования; пятый — от принятия положенного вначале; шестой — такие, в которых то, что не есть причина, выдается за причину; седьмой — такие, в которых многие вопросы сводят к одному вопросу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

[Семь видов софистических опровержений,

Итак, паралогизмы от привходящего получаются, когда утверждают, что все присущее вещи присуще и тому, что привходяще для нее. В самом же деле, хотя одной и той же [вещи] привходяще многое, не обязательно, чтобы все это было присуще всему тому, что называется [о ней] и о чем оно сказывается. Например, «если Кориск не то же, что «человек», то он не то же, что он сам, так как он человек». Или: «Если Кориск не то же, что Сократ, а Сократ — человек, то, — говорят они, — признается, что Кориск не то же, что человек»; ведь привходяще то, что тот, от которого, как было сказано, отличен [Кориск], есть человек.

Паралогизмы от сказанного [о чем-то как о присущем] вообще или в каком-то отношении и но в собственном смысле получаются, когда сказанное ограничительно берется как сказанное вообще, например «если не-сущее есть воображаемое, то не-сущее есть». В самом же деле не одно и то же быть чем-то и быть вообще. Или наоборот, что «сущее не есть сущее, если оно не есть что-то из существующего, например если оно не есть человек». Но дело в том, что не одно и то же не быть чем-то и не быть вообще. Но [людям] кажется, что это одно и то же из-за большого сходства, выражения и из-за того, что различие между «быть чем-то» и «быть» и между «не быть чем-то» и «не быть» кажется незначительным. И точно так же обстоит дело с [паралогизмами] от сказанного [о чем-то как о присущем] в каком-то отношении и вообще. Например, «если индиец, будучи весь смуглый, имеет белые зубы, то он белый и не белый». Или если он и то и другое в каком-то отношении, то ему, мол, вместе присущи противоположности. В некоторых случаях такие [уловки] легко усмотреть всякому; например, если тот, с кем соглашаются, что эфиоп черен, спрашивает, белые ли зубы у эфиопа. Если же [признают], что эфиоп в этом отношении бел, то вопрошающий, заключая, что эфиоп черен и бел, полагает, что, доведя до конца постановку вопроса, он рассуждал посредством умозаключения. В некоторых же случаях [такие уловки] остаются незамеченными, а именно в тех случаях, когда о чем-то говорится [как о присущем] в каком-то отношении, а кажется, что следует также [присущее] вообще, и когда нелегко усмотреть, что из этого считать правильным. Это бывает в тех случаях, когда противолежащие друг другу [свойства] одинаково присущи. Ибо тогда кажется, что надо согласиться, что или и то и другое может сказываться вообще, или

что ни одно из них не может сказываться. Например, если нечто наполовину бело и наполовину черно то [спрашивается], белое ли оно или черное?

Иные паралогизмы возникают из-за того, что точно не обозначили, что такое умозаключение и что так такое опровержение, и из-за наличия изъяна в [их] определении. Ибо [правильное] опровержение есть нечто противоречащее одному и тому же — не имени, а предмету, а если имени, то не соименному, а тождественному; такое опровержение исходит из согласованных [посылок] и следует [из них] с необходимостью (не включая положенного вначале) в том же отношении в отношении того же, одинаковым образом и для того же времени, [что и положение опровергаемого]. Вводить в заблуждение относительно чего-то можно таким же образом. Некоторые же, упуская что-то из только что указанных [условий], опровергают лишь по видимости, например [доказывая], что одно и то же есть двойное и не двойное, так как два есть двойное против единицы, но не двойное против числа три. Или если [утверждают], что одно и то же есть двойное и не двойное против одного и того же, однако не в одном и том же отношении, ибо оно двойное по длине, но по ширине не двойное. Или если [утверждают], что [нечто есть что-то одно] в отношении одного и того же и в одном и том же отношении и одинаковым образом, но не для одного и того же времени; ввиду этого опровержение — мнимое. Впрочем, такое опровержение можно причислить и к опровержениям от оборотов речи.

Паралогизмы от принятия положенного вначале получаются так же и столькими же способами, сколькими способами возможно постулировать из начала. Видимость опровержения получается здесь из-за неспособности отчетливо видеть, что есть одно и то же и что — разное.

Опровержение от следования получается оттого, что полагают, будто возможно обратное следование, а именно когда на основании того, что, если есть вот это, необходимо есть то, полагают, что, если есть то, необходимо есть и вот это. Отсюда и ошибки во мнениях, опирающихся на чувственное восприятие. В самом деле, часто принимают желчь за мед, потому что желтый цвет связывают с медом. Равным образом мы полагаем, что раз земля становится влажной от дождя, то, если земля влажная, значит, шел дождь. Однако это не необходимо. И в искусстве красноречия доказательства от признака основываются на следовании. Ведь, желая доказать, [например], что кто-то есть прелюбодей, делают этот вывод из того, что он щеголь или что его видели шатающимся ночью. Но это бывает со многими, однако обвинять их [в прелюбодеянии] нельзя. Равным образом — и в рассуждениях через умозаключения. Так, довод Мелисса о том, что Вселенная беспредельна, исходит из того, что Вселенная есть невозникшее (ведь из не-сущего ничего не может возникнуть), а возникшее имело начало. Поэтому раз Вселенная не возникла, то она не имеет начала, стало быть, она беспредельна. Однако это не следует с необходимостью, ибо если все возникшее имеет начало, то это не значит, что все, что имеет начало, возникло, так же как из того, что у больного лихорадкой жар, следует, что все, у кого жар, болеют лихорадкой.

Опровержения от принятия за причину того, что не есть причина, имеются, когда то, что не есть причина, присовокупляется так, как будто на его основании получается опровержение. Это бывает в умозаключениях через невозможное. Ибо в них необходимо оспорить что-то из положенного. Поэтому если к вопросам, необходимым для невозможного заключения, причисляют то, что не есть причина, то часто кажется, что опровержение получилось на его основании, например [в положении], что душа и жизнь не одно и то же. А именно, если возникновение противоположно уничтожению, то и определенного рода возникновение противоположно определенного рода уничтожению. Смерть же есть определенное уничтожение и противоположна жизни. Стало быть, жизнь есть возникновение и жить — значит возникать. Но это невозможно, значит, душа и жизнь не одно и то же. Однако этот вывод не получен через умозаключение. В самом деле, невозможное получается и в том случае, если не отождествляют жизнь и душу, а принимают лишь, что жизнь противоположна смерти, которая есть уничтожение, и что возникновение противоположно уничтожению. Такие доводы приводятся через умозаключение не вообще, а только в отношении обсуждаемого. Часто нечто такое не в меньшей мере остается незамеченным самими вопрошающими.

Таковы доводы от следования и от [принятия за причину] того, что не есть причина. Доводы же от соединения двух вопросов в один встречаются, когда не замечают, что задается больше чем один вопрос дают один ответ, как если бы был задан один вопрос. В некоторых же случаях сразу видно, что задают больше чем один вопрос, и потому не следует давать на них один ответ, например [когда спрашивают] «земля — это море или небо?» А в некоторых случаях это не так легко видно, и, считая, что это один вопрос или не дают ответа на вопрос, или подвергаются мнимому опровержению. Например: «Человек ли этот и тот? Да. Значит, если бьют этого и того, то бьют одного человека, а не двух человек». Или еще: «Если из этих вещей одни хороши, другие не хороши, то все ли они хороши или не хороши?» Какой бы ответ ни дали, можно, видимо, делать мнимое опровержение или ложное [утверждение]. Ведь сказать, что нечто из нехорошего хорошо или нечто из хорошего нехорошо, неправильно. Однако иногда, если что-то прибавить, опровержение может стать верным, например если кто-то признает, что одно и многие одинаково называются белыми, или обнаженными, или слепыми. Ибо если слепое — это то, что не имеет зрения, хотя ему естественно его иметь, то и слепыми будут те, что не имеют зрения, хотя им естественно его иметь. Поэтому, [говорит софист], когда одно [животное] имеет зрение, а другое нет, оба будут или зрячими, или слепыми; а это невозможно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

[Паралогизмы противоречат правилам опровержения]

Мнимые умозаключения и опровержения следует разделять таким именно образом или же всех их следует свести к незнанию [сути] опровержения, считая это началом, ибо все виды [софистических опровержений] можно свести к [тому или иному нарушению] определения опровержения. Прежде всего следует смотреть, не обстоит ли дело так, что они не основаны на правильном умозаключении. Ведь заключение должно вытекать из данных [посылок], так что оно должно следовать (legein) с необходимостью, а не только по видимости. Затем [следует смотреть], соответствуют ли они частям определения. Ведь из паралогизмов от оборотов речи одни основываются на двояком значении, каковы одноименность, [двусмысленная] речь и сходство по форме выражения (ведь принято обозначать все как определенное нечто). А соединение, разъединение и произношение или ударение [вводят в заблуждение] потому, что речь не одна и та же или имя разное, а ведь имя должно быть одним и тем же, как и сам предмет один и тот же, если хотят, чтобы было опровержение или умозаключение. Например, если речь идет о плаще, то умозаключать надо не о покрывале, а о плаще, ибо хотя положение о покрывале правильно, но не выведено через умозаключение: для того, кто спрашивает, почему так, необходим еще вопрос, означает ли это одно и то же.

Паралогизмы же от привходящего становятся очевидными, когда дается определение умозаключения. Ведь то же определение должно быть и для опровержения, разве что прибавляется «противоречие», ибо опровержение есть умозаключение к противоречию. Поэтому если нет умозаключения о привходящем, то не получается и опровержения. В самом деле, если при наличии одного и другого необходимо существует третье, а третье бело, то не необходимо, чтобы это «бело» вытекало из умозаключения. И если треугольник имеет углы, равные [в совокупности] двум прямым, и ему случается быть фигурой, или первым, или началом, то он имеет [такие] углы не потому, что он есть фигура, или начало, или первое. Ведь доказательство касается треугольника не поскольку он фигура или первое, а поскольку он треугольник. И точно так же в других случаях. Так что если опровержение есть некоторое умозаключение, то не может быть опровержения на основании привходящего. Тем не менее несведущие выдвигают опровержения и против знатоков своего дела, и против сведущих вообще. Ибо они строят умозаключения против знающих на основании привходящего. И те, кто не в состоянии проводить здесь различия, или соглашаются, когда их спрашивают, или, не соглашаясь, думают, что согласились,

Паралогизмы от сказанного [о чем-то как о присущем] в каком-то отношении или вообще получаются потому, что утверждение и отрицание касаются не одного и того же. В самом деле, отрицанием «в каком-то отношении бело» будет «в каком-то отношении не бело», а отрицанием «вообще бело» будет «вообще не бело». Поэтому если [отвечающий], соглашаясь с тем что нечто в каком-то отношении бело, принимает это как сказанное безотносительно, то [вопрошающий] не опровергает, а только кажется, что он опровергает, потому что [отвечающий] не знает, что такое опровержение.

Наиболее очевидные паралогизмы из всех — указанные ранее, как нарушающие определение опровержения, почему они и названы так. Ибо здесь возникает видимость [опровержения] из-за упущения в определении его. И если различать паралогизмы так, как мы различали, то упущение в определении опровержения следует признать общим им всем.

Паралогизмы от принятия [положенного] вначале и от признания того, что не есть причина, за причину также обнаруживаются с помощью определения. Ведь заключение должно следовать потому, что [посылки] таковы и именно это не нашло себе места среди того, что не есть причина; с другой же стороны, заключение должно следовать без того, чтобы быть включенным в то, что [положено] вначале, и именно этого условия нет у паралогизмов от постулирования из начала.

Паралогизмы от следования составляют часть паралогизмов от привходящего. Ибо следствие есть нечто привходящее и отличается от привходящего [лишь] тем, что привходящее можно брать только для чего-то одного (например, [когда утверждают], что желтое и мед или белое и лебедь -одно и то же), а следствие всегда относится ко многому. Ведь мы полагаем, что [предметы], тождественные одному и тому же, тождественны между собой. Поэтому получается опровержение от следования. Однако это верно не во всяком случае, например когда [тождественность] привходящая. Ведь снег и лебедь тождественны лишь в том смысле, что они белое Или же принимают, как в доводе Мелисса, что быть возникшим и иметь начало — одно и то же или что одно и то же — стать равным и принять одну и ту же величину. А именно, на том основании, что возникшее имеет начало, Мелисс полагает, что то, что имеет начало, возникло, как будто оба — возникшее и ограниченное — одно и то же потому, что имеют начало. И точно так же в отношении становящегося равным [считают, что] если [вещи], принимающие одну и ту же величину, становятся равными между собой, то и [вещи], становящиеся равными, принимают одну и ту же величину. Так что здесь используют следование. А так как опровержение от привходящего кроется в незнании [сути] опровержения, то очевидно, что так же и опровержение от следования. Но это надлежит рассмотреть и иначе.

А паралогизмы от принятия многих вопросов за один кроются в том, что мы неправильно расчленяем основание посылки. Ведь посылка есть [высказывание] чего-то одного о чем-то одном. Определение же одного отдельного предмета и предмета вообще — одно и то же, например определение человека [вообще] и одного отдельного человека. И точно так же в других случаях. Если, таким образом, отдельная посылка — это та, которая утверждает нечто одно о чем-то одном, то и посылка вообще будет такого рода вопросом. Но так как умозаключение состоит из посылок, а опровержение есть умозаключение, то и опровержение должно состоять из посылок. Поэтому если посылка есть [высказывание] чего-то одного о чем-то одном, то очевидно, что и указанный паралогизм кроется в незнании того, что есть опровержение. Ибо лишь кажется посылкой то, что не есть посылка. Если поэтому дан ответ как на один вопрос, то опровержение будет; если же не дан, а только кажется, что дан ответ, то опровержение мнимое. Итак, все виды [паралогизмов] относятся к незнанию [сути] опровержения: те, что от оборотов речи, — потому, что противоречие мнимое, а ведь именно противоречие есть отличительная черта опровержения, а остальные основаны на [нарушении] определения силлогизма.