Авдеёнок И. Э. Когда солнце утопает в зените, или Ань Лушань
Ши. Не причитайте! К чему эти унижения, государь? Император
жүктеу/скачать 270.5 Kb.
|
Ши. Не причитайте! К чему эти унижения, государь? Император. Гао, арестуйте самозванца – и на кол, на кол! Что ты с нею сделал, убийца? Гао, он лишил ее жизни, жизни, ты понимаешь? Гао. Всемилостивейший император, как тут не понимать: упестовали бедняжку на вечный покой! Черный дракон коснулся ее своим крылом – монета встала на гурт – пора звать родичей для плача! Ши. Ты бы постеснялся паясничества, Гао. Гао. О, нет, постой! Император, (машет красной лентой) она просила кланяться и передавала вам гостинец в виде этой прекрасной бархатной ленточки. Император. Она была богиня, она была моей Гуань-Инь, моей владычицей Запада, хозяйкой священной горы! Гао. Надо же, кажется, горе проясняет застланный ум! Ши. Пойдем, Гао, нам надобно обговорить планы взятия столицы. Гао. Постой, давай насладимся этим зрелищем сполна! Император. Смерть сослепу лютует, о белый, белый свет очей моих! Угасшие очи! Выпитые! Раздавленные! Ясны очи закатились! Выкатились и умерли! Восход играет в пустых глазницах! Где она? Где? Гао (показывая на свое сердце). В сердцах своих подданных, всевеликий император! Император. Зачем ты слушал меня, ужели твои уши не скрутились в глухой осенний листок, а руки не бились дрожью, когда ты, изверг, душил ее? Почему тебя не сразила судьбина, когда ты взял в свои грязные руки этот кусочек кумачовой материи, эту красную полосу, прошедшую через ее смерть? Гао. Как патетично. (Ши.) Постой, военачальник, не рой ногами в нетерпении камень. (Слышит шум.) Эй, офицеры, что это за шум там? Да впустите же его без обиняков – как-никак светило он! Входит Ли Бо. Император тотчас же набрасывается на Ши Сымина. Короткая потасовка, в которой победителем без натуги выходит военачальник. Император зарывается в подушки. Ши. Мне искренне вас жаль, государь! Предательство мыслей царит у вас в голове, а в подданных ваших – безумие помыслов! Гао. Ну чего опять произошло, Ли Бо, неужели у вас опять отняли ваш кошель с медяками, а? Ли Бо. Вы стоите перед поэтом, Гао, посему советую вам упрятать все ваше остроумие в ваши пятки. Гао. Тогда бы пятки стали бы похихикивать. Ли Бо (косо улыбаясь). Хотите занять место Лушаня по чину шутовства. Император! Император! Я все видел! Видел, вы слышите – и нет ничего бы дотоле ужасного, что я видел прежде! Она почернела какой-то фиолетовой синевой, император! (Тот начинает рыдать.) Что вы с ним содеяли? Гао. Ладно, я чувствую, военачальник, нам лучше поговорить в другой зале – здесь чересчур пахнет тленом, да и вы раскраснелись. Ши. Счастливо вам оставаться, господа, надеюсь, и вам ветры снесут персики бессмертия. Гао (уходя вместе с Ши). Смотри, чтоб он не покончил с собой, жаль, что стража не осматривала тебя – остолопы! Остолопы! Император, встаньте вы уж со своего ложа, а то прилипнете, на следующей неделе мы будем с вами пировать в столице! Император (поднимая голову с постели). Они ушли, Ли Бо? Я устал играться, до остервенения устал. Гао (возвращаясь). Простите, я забыл, кажется, где-то здесь эту ленточку. Хорошо бы вернуть ее, так, в качестве трофея, но не более того. Император (вяло). На столицу! На Чанъань! Гао. Впрочем, не к спеху, ладно, Ли Бо, радуйтесь, будем вместе с вами зори еще живописать над северными пустынями! Ли Бо. Смотрите, как бы хитрец не пролил чернила на договор. Гао. Не прольет, уж верьте мне, ибо только победа способна останавливать время. Счастливо вам быть, властелин Неба! Как патетично, как патетично! (Уходит.) Ли Бо. Вы были до подозрительного разумны, мой государь, разум нынче преследуется по законам военного времени. Император. Я доигрался до попустительства в ее смерти, Ли Бо. Ли Бо. Зато вы манкировали смерть вашу, как бы это скабрезно и невразумительно звучало. Император. Ты полагаешь? Я нахожусь ныне будто бы в нарочитом бессилии, всевышней покорности, а вместе с тем я осознаю, что эта покорность, перемежающаяся волнами безумия, – о, они есть, Ли Бо, вне всякого сомнения, это как кровь души моей – ежели взять себе и порезать кожу, то кровь первое время не остановить, так и с душой моей, Ли Бо. Ли Бо. Я полагаю, император, вы достойны более справедливой планиды, но видите ли, какое дело… Император. Она жива, ведь так? Ли Бо. Если вас это утешит или сподобит на успокоение, то она всегда жива в моих стихах. Император. О, нет, это вовсе не то, я стар, Ли Бо для веры во вдохновение. Ли Бо. А я слишком молод для веры в бессмертие, хоть я лишь на самую малость младше вас, император. Император. Так будет лучше, пьянящий кубок, брошенный в зарю, седое солнце, кони, взметающие пыль до небес… Ли Бо. Император, соберитесь, вы останетесь одни! Император. Извини, чтоб не думать обо всем этом, я все режу и режу себе душевную кожу. Да-да, ты должен отыскать Ду Фу, такова была наша прежняя договоренность: все в памяти держу, воистину все. Ли Бо. Здесь каждый амикошон так и норовит высказать мои соболезнования в связи с его кончиной, но я не больно в нее верю, император. Император. Когда же ты выступаешь? Ли Бо. Через час – меня будет сопровождать четверка варваров – так безопасней ныне. Император. Я хочу, чтобы ты меня простил за эту грубую игру с тобой, в особенности в последние недели. Ли Бо. Признаться, я не без восторга и восхищения, доходящего до задора, играл в нее, но теперь надобно выступать, покуда есть зачем. Император. Что же, презрим все эти пустые объятия, я благословляю тебя, Ли Бо, несись прежде ветра и отыщи его, ее…и… Ли Бо. Что же, как-то неловко. Но ведь дворец, наполненный смертями – плохая крепость для чистой души и затхлого сердца. Прощайте! (Собирается уйти.) Император. Постой! Я, собственно, хотел на память ли, на припоминание – вручить вам кое-что… (Протягивает ему красную ленточку.) Ли Бо. Но ведь… Император. Скажи ему всё как есть – не тая ни единого упущения. Я прощаю его. Ань Лушань, я прощаю тебя! Слышишь? Прощаю! Ли Бо. Боже, император (Подходит к нему, бросается на колени и целует руку.) Молчание. Император (через слезы). На столицу! Мы должны ее взять! Ли Бо (поворачиваясь в дверях). Полагаю, вам не стоит на нее смотреть, император. Император. На Чанъань, рабы! Велика империя Тан! Ли Бо (качая головой). Да только мы ее недостойны. Ли Бо уходит. Император бьется в судорогах, рвет на себе волосы и, захлебываясь, плачет в подушки и изредка вскрикивает: «Велика империя Тан! Велика!». 6 картина. Пепел света. Зала из первой картины, повсюду видны следы разрухи и мерзостного запустения. Среди перевернутых столов и груд наваленных одеяний, свитков, уборов и проч. едва различимы две фигуры. На заднем фоне видны птицы, выбившиеся из своих клеток. Ань Лушань. Чжуан мне говорит, что я все более становлюсь похожим на этого старого хрыча-императора, который, видите ли, взбодрился, поднял свое брюшко на мерина и рыскает где-то с кочевниками в окрестностях столицы! Что за благонравная муть! Я, собственно, по сию пору чего-то жду, как этот персонаж, который изрекал: грешны, грешны, а лакаем щи! Ду Фу, какого черта ты там обретаешься? Ду Фу. Император, вы не поверите, но я нашел посреди разоренного зверинца пару фазанов и павлина – чем же они здесь изволят наполнять свои пустые животы? Ань Лушань. Вот и опиши это в поэме под названием: «Что кушает фазанчик!», в какой они стороне, Ду Фу? Ду Фу (внезапно). Прости, я все не могу привыкнуть к тому, что ты слеп, Ань Лушань. Ань Лушань. Бинго, мой дорогой! А знаешь, как я каждое утро удивляюсь, когда спросонья открываю свои заплывшие глазки, а они не открываются, я открываю их раз-другой, тру своими заскорузлыми руками, зову Чжуан – так призывненько! Но баста! Слышишь, родной, баста! Я внезапно осознаю, что я слеп – слеп, как мертвый павлин, что ли. Ду Фу. Если бы жизнь состояла из сравнений, тебе бы не понадобилось завоевывать этот трон. Ань Лушань. Который, к слову, шатается подо мной, как пьяная кляча, – прости уж за сравнения, но сегодня особенный день, надеюсь, ты не забыл о маленькой услуге, о которой я попросил тебя, когда ты меня, прости господи, чуть не пристукнул. Ду Фу (отрываясь от созерцания павлина). Знаешь, мне иногда, кажется, воспоминания находятся в нашем уме, а не в нашей памяти. Ань Лушань. Отвечать пространными изречениями на вполне здравые вопросы – твоя плохая черта, мой друг. Ладно, мертвому тимпан – не погудка. Вот, знаешь ли, всё Чжуан орет, дескать, надобно улизнуть в восточную столицу, в этот моржовый Лоян и запереться там – и сидеть яко сыч. Чудесно! Ты понимаешь, какую он свинью кладет под мое благое отношение к нему? Ду Фу. Если благим отношением называется понукание и словесная невоздержность, то, знаешь ли, большую свинью он кладет тебе, Ань Лушань. Ань Лушань. Хорошо, что у тебя работает чувство юмора, когда эти черти приступом берут столицу. Уйгурские воины хоть и хороши, да и мои, знаешь ли, им ни в сноровке, ни в кровавой вспененности им не уступают! Ду Фу. А ты теперь хоть осознаешь, к чему были эти всечасные сражения в отдаленных провинциях, это людоедство простого люда на полях, эти чиновники, созерцавшие разрушенную столицу на колах, к чему, Лушань? Ань Лушань. Кто это кричит, ужели это дурьё миновало крепостные стены? Ду Фу. Это павлин, генерал, успокойся и лучше ответь на мой вопрос достойным образом. Ань Лушань. Положим, многие будут затем говорить – он был варвар, потому захотел создать варварскую империю, истребить китайцев и завоевать мир – будут махать пальчиком, приговаривать: ах, какой он плохой, а их жены на ночь будут рассказывать детям сказки про меня собственной персоной, про серых волчков и черных драконов! Не правда ли, слезное положение я обрисовал? Ду Фу. Все-таки паясничество для тебя – это мерило, которым ты отмеряешь вечность у каждого своего слова. Ань Лушань. Вот, значится. Ночь во сне, а день во зле. Найдутся и те, кто будут вздыхать по мне каким-нибудь завидующим панталыком, создал-де империю, загнал братьев-китайцев обратно в лес, но и те, мой друг, будут далеки от истины, как мои глаза далеки от зрячести. Ду Фу (достает из кармана красную ленточку и задумчиво ее перебирает в руках своих). Долог поскок к истине, так и лошадиная морда далека от крупа. Ань Лушань. Ты набрался этих цитат от Чжуана – что же, я по сию пору помню, как вы слезно умоляли меня дать позволение на издание ваших свитков: конечно, намарали вы порядочно, хоть нынче Чжуан и перестал всякую стихотворную всячину мне пихать. Ду Фу. Очень редко глубокомыслие достигает дна мысли, генерал. Ты все блуждаешь по смежным областям и не хочешь вступать в соприкосновение с противником. Ань Лушань. Если противник – истина, то пожалуй. А все потому, что жизнь – это сущий абсурд, эдакий всехлевный бред, и, чтобы окончательно развенчать положение о том, что мы, дескать, всамделишно живем, надо этой жизни и ее насельникам показывать высочайшую меру абсурда, которую только может вынести земля, и тем самым, мой друг, разбивать дурное представление о вездесущей действительности, которая после смерти обращается в сон, черный сон. Ду Фу. А шутовство – это главный таран, разбивающий ворота столичной крепости? Ань Лушань. Шутовство – это способ быть человеком, вот и всё, дорогой мой. Вбегает Чжуан. Чжуан. Мой генерал! Штурм первой линии укреплений начался! Я говорил же, что благоприятно иметь, куда выступить, говорил! Ань Лушань. Знаешь что? Шишел вышел – вон пошел! Хочешь, чтобы я бежал из столицы, хочешь, чтоб в Лояне или в Фаньяне укрылся: я что, по-твоему, курица-наседка или какая-нибудь разнеженная китайская мразь? Чжуан. Ду Фу, вразумите его ради бога. Да бросьте вы вашу ленточку, не время играться кусками материи. Ду Фу. Боюсь, выбор уже сделан, так что скоро мы все осознаем, какая-таки несвобода выбора страшная вещь. Чжуан. Да что со всеми вами? Ань Лушань. Философская проказа, дружок, не обращай на нее больно внимания. Чжуан. Нет, нам надобно бежать в Фаньян! Там мы сможем поверстать свежие части! Ань Лушань. Я слеп – мне надобен поводырь, я не могу скакать почем зря, тем более в какую-то дурную бесконечность. А кто руководит взятием столицы, Чжуан? Чжуан. Некий Ши Сымин, о предательстве которого я не раз вам сказывал, мой генерал. Ань Лушань. Не чаяно, не ведано, да вышло так, Чжуан, что у нас с ним вполне определенный сговор образовался. После того, как все будет кончено, я полагаю, что тебе будет лучше вступить в его армию. Чжуан. Вы шутите? Ду Фу, да скажите же ему, что появившийся дракон находится на поле, благоприятно свидание с великим человеком. Таково предзнаменование! Ду Фу. Увы, судьба говорит языком смертей, а не слов. Ань Лушань. Да кто же это всё кричит – не разорвется? Ду Фу. Павлин, генерал! павлин. Чжуан. Зачем вы даете мне какую-то грязную ленту, Ду Фу? Ань Лушань. А, чудесно! Он действует по наущению честного слова, которое он мне когда-то дал! Так славно, что хоть кто-то держит это легковесное свое слово, не плюется, не смотрит криво, а исполняет свой долг. Чего нам терять-то: смерть-то – не корысть, Чжуан! Чжуан. Теперь я понял, о чем вы. Ань Лушань. Ду Фу, иди в тень к своим павлинам и слагай там стихи, а потом, ежели эти черти мою могилу не разорят, выбей эти строки на камне! А еще лучше, ребятки, ну там, по тибетскому-то образцу, чох на ветер, шкуру на шест, а мясо собакам съесть. Чжуан. Я вас люблю, мой генерал. Ань Лушань. Но признайся, что больше ты любил императрицу Ян? Чжуан (помещая красную ленточку на его шею). Я ее любил, но тем не менее я не преступал означенной черты. Ань Лушань. Да кто ж так душит-то, а! Хочешь, чтоб я десять лет сдыхал так под твоей рукой! Любил он меня! Так поступай по договору – иль совсем мозжечок вышибло? Помнишь, когда за несколько дней до восстания перед входом в эту самую залу я тебя попросил об этой услуге! Ты опешил, отпирался – как западная дева, я не такой, я сякой, а чего толку-то! Все равно мы сюда вошли, все равно свергли импертора-хрыча! Попировали славно! Чжуан. И залили себя по горло кровью. Ань Лушань. А это уж та мера абсурда, за которой стоит жизнь. Прощай, Ду Фу, не поминай лихом, что ли! Молись там Трем чистым, ставь свечки, кури благовония, слагай стопы – надеюсь, и эта твоя мера абсурда приблизит тебя к совершенству и к зайцам, толкущим порошок бессмертия на этих бесчисленных лунах, – черти ядреные, а! Ду Фу. Надеюсь, за крышкой гроба вы найдете то, что не сумели найти здесь – смысл и смерть. Чжуан (начиная его душит). Нет, я не могу, мой генерал! Ань Лушань. Дай мне сюда! Вот так вот, слагаешь надвое, чуть припускаешь – ну и со всей своей силищей, что забыл, как душил уйгурских детей? Чжуан. Мой генерал! Ань Лушань. Давай – не будь бесхребетным куролесом – натягивай! Чжуан (душит Ань Лушаня). Я…господи… Ань Лушань (покрасневший и задыхающийся). Кто это там кричит, Ду Фу? Что за дурацкие павлины! Чжуан. А вы – вы думаете, что она жива, мой генерал? Ань Лушань. Благословляю тебя на брак с нею, ежели что! Детей народите, это вам не толокно месить! Души! Души! И ты, Ду Фу, все подмечай! Я еще явлюсь тебе в поэтическую келью-то: понаблюдаю, чего ты там наскреб! Чжуан. Я не могу… Ань Лушань. Души, я говорю, остолоп, души! Чжуан. Но кто же будет верховодить обороной? Ань Лушань. Нашел о чем вспомнить. Дай мне сюда, слабак, вялое ничтожество, убивающее детей и не могущее – слышишь! – не могущее выполнить ни единого приказа своего генерала! Чжуан. Зачем вы так, мой генерал? Ань Лушань (хрипя). Повякай мне еще! Кидаемся цитатами из книжечки перемен – какие мы утипушные! А исполнить приказ – это нет, для этого есть кусты и пятки! На худой конец – степи и комони там всякие! Давай, офицер! Чжуан. Ду Фу, я не виноват, ты видишь. Ань Лушань. Души, хочу души! Чжуан внезапно отступает от Ань Лушаня, у того идет кровь горлом – через минуту все кончено. Длительное молчание, лишь кричит павлин в отдалении. Ду Фу. Успокойся, Чжуан, он принял яд – за полчаса до твоего прихода. Чжуан. Боже, Трое чистых! Но зачем? – к чему это бегство в пустую смерть? Ду Фу. Знаешь, а я искренне верю в то, что он ее любил. Чжуан. Но не сильнее, чем я. Ду Фу. И то правда, мой юный друг… прекрасный юный друг. У дверей слышатся крики. Дверь распахивается и в залу входит Ши Сымин с воинами. Ши. Ба! Я, кажется, не вовремя… Чжуан. Как ты пробрался сюда? Ши. Посредством предательства и умерщвления моего друга – первого евнуха танского двора. Но я вижу, что не он один был сегодня убит. Чжуан. Ну да, воистину! – предатель пьет из колодца трех солнц и объезживает коней десяти лун. Ши. Ты мне по душе за твою напускную мудрость. Как! и Ду Фу здесь? Живой ли? Наш полоумный император приказывал вам кланяться и передавал многочисленные, впрочем, бессмысленные приветы. Я уж не помню, что он говорил. Ду Фу (кланяясь). Воистину от забвения до истины один шаг. Ши. Кстати, Чжуан, раз уж Ань Лушань мертв, я тебе предлагаю сообща разгромить правительственные части, которые спешно бегут от столицы – и все благодаря моей сноровке и верности моих частей, набранных из варваров. Извини уж за бутафорный штурм первой крепости столицы, но нам было необходимо отвлечь их, чтобы потом внезапно обрушить на них всю мощь степной кавалерии. Но старый император, к слову, снова успел бежать. Так что думай, у тебя есть столько времени, сколько нужно. Мне! Чжуан. Нам нужно его похоронить. Ши. Расскажешь потом, что у вас да как произошло. Чжуан. Постой, что стало с первой наложницей? Генералу всё эта мысль не давала покоя. Ши. А пес ее знает, быть может, она и жива. И обретается во все том же дворце в горах Сычуани. А? Чжуан. Я его любил, Ши Сымин. Ши. Мне странно это от тебя слышать! Впрочем, думайте, думайте! А я пойду приуготовлять части для преследования бегущих танских войск. На рассвете мы выступим и победим! Чжуан (сжимая красную ленту). Думаешь, что я стану предателем? Ши. Можешь мне не верить, но именно об этом меня просил Ань Лушань. Подумай хорошенько, подумай. А я иду готовить войска. Ши Сымин уходит. Чжуан и Ду Фу разбредаются в разные стороны. Последний начинает кормить птиц. Чжуан встает на колени перед телом Ань Лушаня. Громкий павлиний крик. Занавес жүктеу/скачать 270.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|