Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 1.63 Mb.
|
|
149
светители, никогда не бывавшие на севере. Чтобы прийти к нему, нужно было только не иметь того оппозиционного настроения, которое в тогдашней Франции так часто и так сильно ссорило науку с верой. А его-то и не имел Ломоносов. Что его стихотворные размышления о божьем величии проникнуты полной искренностью, это доказывается тем духом поэзии, который, бесспорно, пропитывает их. В этих своих произведениях Ломоносов обнаруживает несравненно больше поэтического вдохновения, нежели в своих одах. Но поэтом несомненным, глубоко чувствующим поэтом, он становится тогда, когда смотрит «а вселенную не с точки зрения того или другого мифа, а с точки зрения современного ему естествознания, так хорошо ему знакомого. Он восклицает: Когда бы смертным толь высоко Возможно было возлететь, Чтоб к солнцу бренно наше око Могло, npиблизившись, воззреть; Тогда б со всех открылся стран Горящий вечно океан Там огненны валы стремятся И не находят берегов, Там вихри пламенны крутятся, Борющись множество веков; Там камни, как вода, кипят, Горящи там дожди шумят. Язык тут, разумеется, тяжел, как тяжел он нередко даже в наиболее удачных стихотворениях той эпохи. Но дыхание космической поэзии чувствуется здесь в такой же мере, как и в «Вечернем размышлении о Божием величестве»: Лицо свое скрывает день; Поля покрыла мрачна ночь, Взошла на горы черна тень; Лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна звезд полна. Звездам числа нет, бездне дна. Уста премудры нам гласят: Там разных множество светов; Несчетны солнца там горят, Народы там и круг веков и т. д. Странно, что Пушкин, обладавший таким тонким критическим чутьем и, в общем, судивший так поразительно верно о стихотворной 150
деятельности Ломоносова, не обратил внимания на эту ее сторону. Если, как заметил он сам, вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, то надо признать, что именно научное представление о космосе располагало душу Ломоносова к живейшему принятию впечатлений, получавшихся им от картин природы. Горячий сторонник просвещения, Ломоносов не мог не преклониться перед монархом, который «предусмотрел за необходимо нужное дело, чтобы всякого рода знания распространить в отечестве, и людей искусных в высоких науках, также художников и ремесленников размножить» 1). Неприятно действуют на нынешнего читателя только огромные преувеличения в похвальных отзывах его о первом русском императоре. Он заявляет, например: «Ежели человека, Богу подобного, по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обретаю» 2). Кажется, что дальше идти в этом направлении невозможно. Но Ломоносов идет дальше. «За великие к отечеству заслуги — читаем мы в том же похвальном слове, — назван он (Петр. — Г. П.) отцом отечества. Однако мал ему титул. Скажите, как Его назовем за то, что Он родил Дщерь всемилостивейшую Государыню нашу, которая на отеческий престол мужеством вступила, гордых врагов победила, Европу усмирила, благодеяниями своих подданных снабдила?» 3). Громкий титул отца отечества «мал» для Петра, потому что он «родил» Елизавету! Это уже слишком даже с точки зрения собственной риторики Ломоносова, согласно которой «штиль в панегирике, а особливо в заключении должен быть важен и великолепен, и при том уклонен и приятен» 4). Надо прямо сказать: «штиль» похвальных слов Ломоносова неприятен. Он заставляет вспоминать не только о панегирике Плиния Младшего Траяну, на который указывали наши исследователи как на образец, избранный Ломоносовым, но и о тех панегириках IV столетия, в которых римские ораторы времен упадка превозносили тогдашних владык Рима. Неприятно чувствуешь себя, когда невольно приходят в голову такие невыгодные для великого «архангельского мужика» сравнения. Конечно, царствование Елизаветы дало кое-кому возможность облегченно вздохнуть после тирании Бирона. Но мы знаем те- 0 Сочинения М. В. Ломоносова, изд. Ак. Наук, т. IV, стр. 368.
151
перь, что общее положение страны очень мало улучшилось и при Елизавете. Это очень хорошо видели наблюдательные современники 1). Неужели не видел этого очень наблюдательный Ломоносов? А если видел, то откуда почерпал он свой восторг? Как мог он воспевать «блаженство дней своих»? Можно сказать, пожалуй, что не один он готов был писать панегирики власть имущим. Однако это не ответ. Своими редкими дарованиями Ломоносов так сильно возвышался над окружавшею его средою, что мог бы хоть немного отклониться от установившегося в ней обычая. Ведь умел же он говорить с И. Шуваловым таким языком, каким не имели обыкновения говорить с «милостивцами» другие образованные разночинцы того времени. Разгадка в том, что иное дело Шувалов, а иное дело Петр и его «дщерь». Чтобы написать знакомое нам письмо к Шувалову, достаточно было духа личной независимости и «благородной упрямки», а чтобы усмотреть черные стороны Петровской реформы и царствования Елизаветы, нужна была такая склонность к обдумыванию важнейших общественных явлений, какой никогда и ни в чем не обнаруживал Ломоносов. Ученый естествоиспытатель, он сохранил большую наивность в области политики 2). Ломоносов высказывает то мнение, что у нас музы могут найти себе более безопасное убежище, нежели где бы то ни было. Подкрепляется это мнение ссылкой на то исключительное спокойствие, которым будто бы пользуется Россия благодаря «прозорливости Монархини нашея», а также указанием на обширность русского государства и на вытекающее отсюда разнообразие его физических особенностей. «Ибо де удобнее совершиться может звездочетная и землемерная наука, как в обширной Ее Величества державе, над которою солнце целую половину своего течения совершает, и в которой каждое светило восходящее и заходящее в едино мгновение видеть можно?» 3), — спрашивает, например, Ломоносов. Излишне доказывать, что с точки зрения истории куль- 1) В 1757 г. голландский посланник писал: <О6щество в России представляет ужасающую картину распущенности и беспорядка, распадение всех связей гражданского общества. Императрица видит и слушает только Шувалова (очевидно, П. П. Шувалова. — Г. Я.), не беспокоится ни о чем и продолжает свой привычный образ жизни. Она буквально покинула свое государство на разгромлена» («Русский двор сто лет тому назад», СПБ., стр. 73). 2) Прежде чем превозносить Елизавету, Ломоносов превозносил ее ближайших предшественников: Анну в «Оде на взятие Хотина» и других. Большой запаснаивности нужен был хотя бы для того, чтобы совершенно спокойно позабыть об этом после ноябрьского переворота 1741 года. 3) Сочинения, т. IV, стр. 268. 152
туры такие доводы слабы 1). Но интересно, что здесь мы едва ли не в первый раз встречаемся с той мыслью, что положение России имеет такие исключительные преимущества, которые позволяют ей опередить со временем западноевропейские страны. Мысль эта высказывалась потом весьма часто. Больше всего дорожили ею наши новаторы, мечтавшие о тех или других социально-политических реформах, хотя она и не была их исключительным достоянием. Ломоносов совсем не попы тался дать ей какое-нибудь филооофско-историческое обоснование. Но, как увидим, уже Фон-Визин отстаивал ее с помощью соображений, которые даже и в XIX веке представлялись убедительными всем сторонникам! идеалистического взгляда на историю. Читая «Книгу о скудости и богатстве», чувствуешь, как сильно болел Посошков бедствиями тяглой Руси. Такой боли незаметно ни в одном сочинении Ломоносова. Что он любил Россию и русский народ, в этом никакое сомнение невозможно. Но впечатления детства у него были иные, нежели у Посошкова, и ом стремился служить России не посредством исправления важных общественных «неисправ», а распространением в ней просвещения. В этом направлении мысль его работала неутомимо. Даже преувеличенные похвалы его дщери Петра придумывались им, по крайней мере, отчасти, для того, чтобы как можно более расположить ее в пользу просвещения. В. похвальном слове, произнесенном 26 ноября 1747 г., в годовщину ее воцарения, Ломоносов, превознося ее до небес, наметил широкую программу просветительной деятельности. «Не токмо мы довольствуясь Ее Величества щедротами, — говорит он, — иные в откровении естественных тайн, и в исследовании пречудньгх дел премудрого Создателя в спокойстве услаждаемся, иные преподая наставление учащимся с радостию чувствуем являющиеся плоды трудов наших; не токмо учащиеся питаемы обыльною Ее рукою без попечения о своих потребностях, только о научении стараться могут: но общее благополучие предлагается. Нет ни единого места в просвещенной Петром России, где бы плодов своих не могли принести науки; нет ни единого человека, который бы не мог себе ожидать от них пользы» 2).
153
Взятая в таком общем виде, — принесение пользы родине путем распространения в ней света науки, — это есть та программа, которую ставили себе все просветители всех стран. Но в каждой отдельной стране конкретная формулировка ее видоизменялась под влиянием социально-политической обстановки. Наши просветители первой половины XVIII века не примешивали к ней никаких пожеланий по части общественных реформ. В этом отношении Ломоносов, которого по его же собственным словам часто попрекали его крестьянским происхождением, был, пожалуй, самым типичным между ними. Он усердно просвещал жителей своей страны, но никогда не позволял себе «учить» ее правительство. В сравнении с этим петербургским просветителем «московский прогрессист» Посошков, требовавший исправления неисправ и за то окончивший дни свои в каземате, является поистине беспокойным человеком. Однако и Ломоносову случалось вызывать неудовольствие начальства. Россия только недавно выступила на путь западноевропейского просвещения. Правительство приглашало иностранных ученых в Россию. Но приглашенные им ученые не все бескорыстно любили науку, да не все были настоящими учеными. Они смотрели на русских людей сверху вниз и старались подчинить их себе, сделать образование своей монополией. Ломоносов видел, как видел Посошков, эти эксплуататорские поползновения иностранных торговцев, и опять, подобно Посошкову, стремился избавить русских от подчинения иностранцам. Это стремление не вызвало, и при данном ходе его умственного развития не могло вызвать, националистической реакции в его миросозерцании, но причинило ему много неприятностей. Спокойно смотревший на «отяготения» крепостных крестьян помещиками, он выходил из себя, доказывая, что иностранцы своекорыстно и недоброжелательно относятся к делу русского просвещения. Раздражительный и несдержанный, он придавал иногда такой оборот борьбе своей за это дело, что поднимался вопрос о наказании его «на теле» и даже о «лишении живота». Если он избежал и того и другого, то единственно благодаря своему «довольном» обучению». В цитированном мною выше похвальном слове Елизавете он обращался к «российским юношам» от имени императрицы, приглашая их учиться в интересах России. «Я видеть Российскую Академию из сынов Российских состоящую желаю; поспешайте достигнуть совершенства в науках: сего польза и 154 слава отечества, сего намерение. Моих Родителей, сего Мое произволение требует». Потом от ее же имени он указывал учащейся русской молодежи целый ряд задач, ожидающих своего решения. «Не описаны еще дела Моих Предков, и не воспета по достоинству Петрова великая слава. Простирайтесь в обогащении разума и украшении Российского слова». Это — темы для будущих историков и литераторов. А вот, насущное дело для будущих техников: «В пространной Моей державе неоцененные сокровища, которые натура обильно произносит, лежат потаенны, и только искусных рук ожидают: прилагайте крайнее старание к естественных вещей познанию, и ревностно старайтесь заслужить Мою милость» 1). Мысль о том, что русские люди должны научиться ходить на своих собственных ногах, сделаться самостоятельными работниками в области пауки и техники, редко покидала Ломоносова. Ода Елизавете, написанная в 1747 г., содержит знаменитую строфу: О вы, которых ожидает Отечество от кедр своих И видеть таковых желает, Каких зовет от стран чужих, О ваши дни благословенны! Дерзайте ныне ободренны Раченьем вашим показать, Что может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля раждать. В той же оде Елизавете повторяется та не менее дорогая Ломоносову мысль, которая, без сомнения, была бы горячо одобрена Посошковым, — мысль, что приобретение русскими людьми научных знаний должно способствовать развитию производительных сил России: И се Минерва ударяет В верьхи Рифейски копнем, Сребро и злато истекает Во всем наследии Твоем. Плутон в расселинах мятется, Что Россам в руки предается Драгой его металл из гор, Который там натура скрыла; От блеску дневного светила Свирепой отвращает взор... 1) Сочинения, т. IV, стр. 269. 155
Уже страдая предсмертной болезнью, Ломоносов продолжал заботиться об отправке за границу русских студентов, окончивших университетский курс. Вообще надо заметить, что к вопросам науки и просвещения он относился с гораздо большим увлечением, нежели сама ученая дружина. Кантемир думал, что служебная деятельность важнее литературной. А для Ломоносова служить и значило неустанно работать для русской науки и русского просвещения. Читатель согласится, что эта особенность взглядов «архангельского мужика» делает ему большую честь. В мой план не входит оценка литературных произведений Ломоносова. Тем не менее я не устоял перед искушением указать на склонность его к «космической поэзии» 1). Теперь я позволю себе напомнить замечание Белинского, что стихи Ломоносова были необыкновенно хороши по своему времени и что никто из его современников не писал таких хороших стихов. Белинский прибавлял, что Державин сделал очень малый шаг вперед после своего великого предшественника, и то лишь в наилучших своих стихотворениях, значительно уступая ему в менее удачных 2). Между тем мы знаем, что литература никогда не была главным призванием Ломоносова. Никогда не была не только главным, но вообще серьезным его призванием и история, хотя он и находил, что ученые русские люди обязаны описать дела предков Елизаветы, особенно же, конечно, Петра Первого. Когда Елизавета лично выражала ему свое желание «видеть российскую историю, его штилем написанную», он, следуя своему всегдашнему обыкновению, постарался хорошо ознакомиться с источниками. Но из его обработки источников не вышло ничего замечательного. Его мысль не очень хорошо разбиралась во всем, относившемся к настоящей или прошлой жизни общества. Он не понял задачи историка; как говорит С. М. Соловьев, он смотрел на историю, с чисто-литературной точки зрения и таким образам создал литературное направление в русской исторической науке, господствовавшее в ней долго после него 3). Ломоносов счел себя обязанным «открыть древность российского народа и
150
славные дела наших государей». Вследствие этого его «Древняя российская история» вышла чем-то вроде нового похвального слова. Впрочем, в ней можно найти, по словам С. М. Соловьева, правильные и даже блистательные замечания о некоторых частных вопросах истории славян 1). Предаваясь своим историческим занятиям, Ломоносов не забывал о так больно обижавшем его высокомерном взгляде образованных иноземцев на Россию и русский народ. Он хотел хорошо разукрасить нашу историю, надеясь, что «всяк, кто увидит в Российских преданиях равные дела и Героев Греческим и Римским подобных, унижать нас пред оными причины иметь не будет». Посошков, думается мне, и тут вполне понял бы и вполне одобрил бы Ломоносова. Сравнивая русскую историю с историей Рима, Ломоносов находил между ними следующее, правда, по его же собственным словам, небольшое, «подобие». Эпоха («владение») римских королей соответствует «самодержавству первых самовластных Великих Князей Российских». Период республики («гражданское правление») подобен «разделению нашему на разные княжения и на вольные городы, некоторым образом гражданскую власть составляющему». Наконец, период императорский представлялся Ломоносову «согласным самодержавству Государей Московских». Разница только в том, что римское государство гражданским владением возвышалось, а самодержавством пришло в упадок. Наоборот, Россия разномысленною вольностью едва не была доведена до крайнего разрушения, между тем как самодержавство умножило ее, укрепило и прославило. Как видит читатель, в этой исторической параллели очень много наивного и очень мало поучительного. С. М. Соловьев, по справедливости, назвал ее странной. По словам Ломоносова, Петр поднял Россию на вершину славы. При таком взгляде естественно было приурочить все свои дальнейшие упования к просвещенной деятельности русских государей. Как и «ученая дружина», Ломоносов считал, что только правительству может принадлежать у нас почин прогрессивной деятельности. Так думали долго после него многие русские прогрессисты. Повторяю, главным призванием Ломоносова были естественные науки, от занятия которыми он никак не хотел отказаться даже тогда, когда от него требовали изложения подходящим «штилем» истории России. В XIX веке наши естествоиспытатели приписывали Ломоносову много крайне важных открытий. Писали, например, что он первый вы- 1) Там же, стр. 1355. 157
сказал правильный взгляд на образование каменного угля и на происхождение янтаря. Профессор Любимов утверждал, что, занимаясь воздушным электричеством, Ломоносов составил теорию, которая превышала, может быть, все современные ему понятия об этом предмете. Но несравненно важнее всех остальных его физических теорий было отвержение им гипотезы теплорода и учение о теплоте, как об особом виде движения. Было бы желательно, чтобы специалисты вновь подвергли критической оценке естественно-научные заслуги Ломоносова. Но и теперь уже очевидно, что Ломоносов был чрезвычайно выдающимся естествоиспытателем. «Все записки Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, — писал один из его современников, знаменитый Эйлер, — ибо он с такою основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неисследованные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в верности его объяснений». Впрочем, вопрос об естественно-научных заслугах Ломоносова должен быть рассмотрен историками естествознания в России. В истории русской общественной мысли, а также в истории европеизации нашего отечества, гораздо уместнее вопрос о не совсем понятной на первый взгляд судьбе, выпавшей на долю ученых работ Ломоносова. Его поставил Н. Булич, с грустью отметивший, что работы эти не оказали влияния на ход нашего научного развития и привлекли к себе внимание русских естествоиспытателей только по случаю чествования памяти Ломоносова в 1865 году (столетие со дня его смерти.) «Почему современная европейская наука не воспользовалась его гениальными открытиями? — спрашивал г. Булич. — Почему русские ученые, шедшие по одной дороге с Ломоносовым, не обратили внимания на труды его, изучение которых разом дало бы им здравые лонятия в науке и избавило бы от тяжелой и ненужной необходимости изучать плохие зады Европы?» 1). Рассмотрению этого вопроса не мешает предпослать несколько общих соображений. Представим себе две страны, находящиеся на неодинаковых ступенях культурного развития. При этом отсталая страна учится у передовой и постепенно выдвигает своих собственных деятелей в различных областях науки и литературы. Иные из этих деятелей могут отличаться большими дарованиями. Но, в общем, научные и литературные при-
158
обретения отсталой страны будут в течение некоторого времени по необходимости очень скромными и потому совсем неинтересными или очень мало интересными для интеллигенции передовой страны. Так, например, известно, что после Тридцатилетней войны Германия сильно отстала от других государств Западной Европы и должна была много учиться у них в течение всего XVIII века, а особенно первой его половины. Вследствие этого немецкая философия и литература оставались мало известными интеллигенции этих государств даже тогда, когда и в литературе и в философии уже сделаны были огромные успехи. Другой пример: западные читатели, включая сюда и германских, совсем не знали русской литературы в такое время, когда в ней уже действовали таланты первой величины. Это не все. Пока выдающиеся люди отсталой страны не получат признания в передовых странах, они не добьются полного признания и у себя дома: их соотечественники будут питать более или менее значительное недоверие к своим «доморощенным» силам («где уж нам!»). Ведь нельзя же отрицать, что русские люди оценили все колоссальное значение своей литературы только после того, как перед ней преклонился Запад 1). Я не спрашиваю: хорошо это или дурно? Я только говорю: так было, так будет. Так было и так будет по весьма понятной социально-психологической причине. И если мы примем во внимание эту причину, то нам станет ясно, почему, как спрашивает г. Н. Булич, ученая деятельность Ломоносова не оказала влияния на дальнейший ход западной науки и почему она мало обратила на себя внимания даже русских ученых, шедших с ним по одной дороге. Он был первым русским человеком, не получившим ни за границей, ни у себя дома того влияния, которое, казалось бы, по праву принадлежало ему, как человеку редких способностей. Но он был, как говаривали у нас в старину, «в роде своем не последний». Выдающиеся умы, подобно книгам, имеют свою судьбу. И нельзя сказать, что судьба их «куется» ими самими. Она определяется тон ролью, которую играет их родина в ходе культурного развития человечества. Но и это еще не все. Естественно-научные работы Ломоносова были очень замечательны; но он далеко не сделал всего, что мог сделать для естествознания. Обстоятельства его жизни вынуждали его разбрасываться. Я уже не говорю о тех заказных восторгах, которые он обязан
159
был выражать и прозой и стихами при разных высокоторжественных оказиях, хотя оды, похвальные слова и разные «надписи», конечно, отнимали у него не мало времени. Но даже серьезные занятия его нередко мешали ему всецело отдаваться тому делу, которое было для него дороже всех других. А он был не только ученым. Он был также просветителем. «Мое единственное желание, — писал он однажды И. И. Шувалову, — состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение университет, откуда могут произойти бесчисленные Ломоносовы». Известно, как усердно хлопотал он об основании Московского университета и как много сделал для того, чтобы упорядочить преподавание в нем. Несколько позже Ломоносов стал добиваться коренного переустройства Петербургского университета, влачившего самое жалкое существование при Академии Наук. Он хотел, чтобы и этот университет сделался независимым от Академии учреждением. Мысль его была осуществлена только при Александре I. Но для учебных заведений нужны были учебники и руководства. И вот, Ломоносов принимается за их составление. Он пишет «Краткое руководство к риторике», (1744 г.) «Краткое руководство к красноречию» (1748 г.), «Российскую грамматику» (1755 г.), «Рассуждение о пользе книг церковных в российском языке» 1). Всем этим далеко не исчерпывается его просветительная деятельность, но всякий понимает, что для всего этого нужно жүктеу/скачать 1.63 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|