Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова
жүктеу/скачать 1.63 Mb.
|
| им не следует, а принадлежит оный хлеб взять нам. О сем просим вас, великого государя, учинить решение» 1).
1) Там же, т. III, стр. 113—114. 289
Крестьяне, не способные собственными силами решить даже такой ничтожный спор между двумя соседними селами, конечно, не могли ждать и желать для себя от пугачевского восстания ничего, кроме перехода от одного владельца к другому: от помещика к царю. Но этого с них было довольно. Крепостную зависимость от царя они всегда предпочитали крепостной зависимости от помещика и всюду, где это было возможно, объявляли себя сторонниками «Петра Федоровича». В Исетской провинции «самозванный капрал Матвей Евсевьев, сопровождаемый только шестью человеками мятежников, 31 января прибыл в село Теченское, был встречен народом и священниками с иконами, колокольным звоном и пением» 1). Так шло дело на окраинах. В центральной России, где государственный порядок был прочнее, крестьяне не восставали открыто против помещиков. Но и там они с нетерпением ждали своего освободителя. Каково было там их настроение, видно из следующего случая. А. Болотов, бывший тогда управителем одной дворцовой волости, получил приказ набрать из среды подчиненных ему крестьян отряд уланов, вооружить их копьями и отправить в Коломну для охранения общественного спокойствия. Перед самым их отправлением ему «рассудилось за благо» произнесть подходящее к случаю напутствие. После напутствия он, обратившись к одному из новоиспеченных «уланов», самому видному и бойкому, сказал: «Вот этакому как бы не драться, один десятерых может убрать». К величайшему удивлению и испугу оратора, новоиспеченный улан, «злодейски усмехаясь», ответил: «Да, стал бы я бить свою братию! А разве вас, бояр, так готов буду десятерых посадить на копье сие». Положение было таково, что эти слова не навлекли на произнесшего их смельчака немедленной кары. Огорошенный начальник только прикрикнул на него: «Что ты это мелешь!», а потом поспешил прибавить: «Хорошо, хорошо, братец; но ступай-ка, ступай! Может быть, сие тебе и неудастся, а там мы посмотрим» 2). 1) Там же, т. II, стр. 361. 2) «Жизнь и приключения Андрея Болотова», т. III, стр. 40—41, «Сие», в самом деле, не удалось. Восстание не распространилось на центральные губернии. и смелому «улану» пришлось пострадать: «Ибо, как случилось ему в чем-то прошерститься и надобно было его наказывать, — торжествует Болотов, — то припомнил я ему сии слова и построил за них ему наказание». (Там же, та же страница.) 290
XIКогда Пугачев взял Пензу, он сказал купцам: «Ну, господа купцы, теперь вы и все городские жители называетесь моими казаками. Я ни подушных денег, ни рекрут с вас брать не буду и соль казенную приказал я раздать безденежно, по три фунта на человека, а впредь торгуй ею, кто хочет 1) и промышляй всякий про себя». Нельзя сказать, что это была очень определенная «экономическая политика». К тому же зажиточная часть пензенского городского населения имела все основания опасаться за свои имущества, так как, войдя в город, войско Пугачева принялось грабить и освободило из острога всех колодников. Но государственный гнет, тяготевший над нашим торгово-промышленным сословием, был так велик, что оно готово было помириться даже и с весьма «вольным» отношением пугачевской армии к обывательскому имуществу. Жители Пензы торжественно встретили Пугачева за городом, а бургомистр пригласил его обедать 2). Радость населения была так велика, что смутила даже руководившего городской обороной секунд-майора Герасимова. «Признаюсь чистосердечно, — показывал он на следствии, — что я и сам при сем случае поколебался было в мыслях, думая, что Пугачев и в самом деле государь, как в том утверждало меня сие, что многие города и крепости побрал и вся чернь везде, где он ни был, прилеплялась к нему без сумнения» 3). То, что произошло в Пензе, происходило и во многих других городах. Весьма неопределенная «экономическая политика» Пугачева имела в глазах городского населения то преимущество, что сулила избавить его от обязательной службы государству и от многочисленных обид со стороны дворянства и «крапивного семени». Перечисление купцов в казаки означало именно избавление от этого гнета и от этих обид. Когда воевода города Осы добровольно пришел на поклон к одному из сподвижников Пугачева, Зарубину, называвшему себя графом Чернышевым, тот велел ему остричь волосы по-казачьи. «Будь ты отныне казак, — сказал он, — а не воевода, полно тебе мирскую кровь-то сосать» 4). 1) Тогда существовала казенная соляная монополия. 2) Пугачев, разумеется, не отклонил приглашения. За обедом «пища его состояла более в том, что велел принести толченого чесноку глубокую тарелку и налив в оную уксусу и посоля ел». 3) Дубровин, назв. соч., т. III, стр. 164, 165, 166. 4) Там же, т. II, стр. 201. 291
Говоря об отношении торгово-промышленного сословия к Пугачеву, важно заметить следующее. Сословие это неизменно высказывалось против предоставления свободы торгово-промышленной деятельности дворянам и крестьянам. Оно требовало, чтобы названная деятельность стала его исключительной монополией. Мы увидим, как настоятельно защищали это требование купеческие депутаты Комиссии Уложения. Но то же самое сословие нимало не смущалось зачислением его в казачество, сразу отнимавшим у него возможность получить какие бы то ни было монополии. Откуда это противоречие? Когда помещики или крестьяне принимались за торгово-промышленную деятельность, они оставались свободными от той обязательной службы государству, которая тяжелым гнетом лежала на купечестве Точно так же они не исполняли и многих других повинностей, падавших на долю торгово-промышленного сословия. Это ставило их в более выгодное положение, позволяло им успешно конкурировать с купцами и промышленниками, занесенными в тяглые списки. И против этого зла купцы и промышленники не видели другого средства, кроме предоставления им исключительного права заниматься торговлей и промыслами. Требование этого исключительного права явилось естественным следствием сословной организации государственных служб и повинностей. Казацкая «вольность» устраняла эту сословную организацию и тем самым лишала монополию привлекательности в глазах торговцев и промышленников. Они очень легко мирились тогда с правилом: «промышляй всякий про себя». Впрочем, не все города так охотно принимали Пугачева, как Пенза. Некоторые энергично сопротивлялись ему. Но это были исключения. Такие исключения объясняются разнообразными местными причинами, между которыми большую роль должен был играть страх перед инородцами. В войске Пугачева было много инородцев восточной и юго-восточной окраин: башкир, калмыков, киргиз-кайсаков. Русское государство и его служилое сословие так жестоко их угнетали, что у них давно уже накопилось очень много недовольства 1). Но, присоединяясь к русским сторонникам Пугачева, эти сыны природы часто не делали ни малейшего
292
различия между своими новыми союзниками и своими прежними угнетателями. Они нападали на всякого, кто подвертывался им под руку, жгли сено, угоняли скот, грабили и отводили в плен русских жителей тех местностей, которые сами готовы были подняться против петербургского правительства. Казакам Пугачева приходилось подчас вступать в настоящие битвы с инородцами. Заводское население Урала, горячо сочувствовавшее бунту и само принимавшее в нем деятельное участие, местами вынуждено было принимать серьезные военные меры против инородческих нашествий. Поэтому понятно, что торгово-промышленное сословие некоторых восточных и юго-восточных городов отказывалось переходить на сторону пугачевцев. Но все это, повторяю, были исключения. Податная масса русского государства частью шла за Пугачевым, частью готовилась пойти за ним. На стороне дворянства было только духовенство, глубокий консерватизм которого заставил его позабыть обиды, еще так недавно нанесенные ему «секуляризацией» духовны« вотчин. Церковные витии гремели «противу всех безумных свободолюбцев», дерзко возмущавших покой обывательской души и «чин государственный» 1). Но «безумные свободолюбцы» находились даже в его собственной среде: между сельскими попами и причетниками, много терпевшими от своих архиереев 2). Дворянство было страшно перепугано. Страх почти парализовал его силы в местностях, охваченных движением. Известный Михельсон, один из самых энергичных усмирителей пугачевщины, доносил князю Щербатову 1 августа 1774 г.: «В Саранске... ни один дворянин не думал о своей обороне, а все, как овцы, разбежались по лесам». Благородное шляхетство оборонялось из рук вон плохо, возлагая все свои упования на войска матушки-государыни. Если годы, прошедшие от воцарения Екатерины II до пугачевского бунта, показали, как необходима была царице поддержка со стороны дворянства, то пугачевский бунт, в свою очередь, показал, как необходима была дворянству сильная власть царицы. Дворянство не забыло этого урока...
293
Чем хуже чувствовало оно себя во время бунта, тем больше ликовало оно после его прекращения. «Настало то вожделенное нам время, — писал государыне один из усмирителей, — в которое премудрость Вашего Величества, блаженство России и счастье подданных Великой Екатерины взойдет на горнюю степень». В Москве, куда везли Пугачева, готовили для содержания его и его сообщников особый дом. Побежденный самозванец прибыл туда утром 4 ноября 1774 г. «Народу в каретах и дам столько было у Воскресенских ворот, — писал Екатерине князь Волконский, — что проехать с нуждою было можно». По свидетельству Болотова, «Москва вся занималась одним только Пугачевым» 1). Казнь его состоялась в Москве же, 10 января 1775 года. Дворяне смотрели на это кровавое событие, как на праздник. «Судя по тому, что Пугачев наиболее против их восставал, то и можно было происшествие и зрелище тогдашнее почесть и назвать истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем» 2). В Петербурге дворянство ликовало не меньше, чем в Москве. Когда получено было там известие о пленении Пугачева, дворяне радостно поздравляли друг друга, а «российский Расин», А. П. Сумароков, написал оду, в которой говорил, обращаясь к Пугачеву: Отбросил ты, разбойник, меч И в наши предан ныне руки, То мало, чтоб тебя сожечь К отмщению невинных муки, Но можно ль то вообразить, Какою мукою разить Достойного мученья вечно! Твоей подобья злобы нет И не видал доныне свет Злодея толь бесчеловечна! Еще прежде, чем Пугачев был привезен в Москву, вдохновленный его пленением Сумароков написал «Станс городу Симбирску» 3). Воспевая город, отразивший Разина XVII столетия и содержавший в своих стенах «Разина нынешнего», автор «Хорева» осыпал всевозможными ругательствами этого последнего, а главное — неистово торжествовал по случаю одоления опасного для дворянства врага. 1) Болотов, назв. соч., т. III, стр. 486. 2) Болотов, там же, стр. 488. 3) До отправления Пугачева в Москву его продержали некоторое время в Симбирске. 294
Восходит веселяй из моря солнце красно, По днях жестокости, на Волгин горизонт. Взыграли Дон, Яик со Волгою согласно, И с ней Каспийский понт. Народы тамошни гласят Екатерине: О Матерь подданных! спасла от зол ты нас. Она рекла: всегда готова я как ныне, Спасати чада вас. Другой крупный деятель русской литературы, тогда, впрочем, еще мало известный, Г. Р. Державин, трудился над усмирением пугачевского бунта в качестве офицера. Долго помнило дворянство самозванного Петра Федоровича. И не только дворянство. Как сообщает адмирал А. С. Шишков, в его время рассказывали, что Павел, раздавший своим слугам множество казенных деревень, руководился в этом случае больше страхом, нежели щедростью. Он будто бы «думал раздачей казенных крестьян дворянам уменьшить опасность от народных смятений» 1). Se non е vero, е ben trovato! В сущности, пугачевский бунт далеко не был так опасен для дворянства, как оно думало. Соединенные силы участвовавших в движении разнообразных элементов населения были гораздо слабее, нежели силы правительства Екатерины II. Военное искусство Пугачева и его сообщников во многом уступало не весьма хитрой науке его противников. Войско его не выдерживало серьезных столкновений с регулярным войском. Все это хорошо известно нам теперь. Но тогдашнее дворянство этого не знало и не могло знать. С другой стороны, оно прекрасно видело, как сильно расходятся его интересы с интересами податной массы населения и как озлоблена эта масса. Поэтому оно имело полное основание трепетать за свою участь. И этот трепет, испытанный благородным сословием в виду восстания закрепощенной массы, глубоко запечатлелся в его сословном сознании. Он окончательно скрепил союз дворянства с самодержавной монархией. А закрепощенная масса? Она присмирела надолго. «Вся чернь, — писал Панин еще в конце октября 1774 г., — ныне действительно в таком подобострастном подданническом законной власти повиновении, какого она и прежде не имела» 2). Жестокое усмирение сопровождалось 1) «Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова». Издание Н. Киселева и Ю. Самарина, Berlin 1870 г., т. I, стр. 22. 2) Дубровин, назв. соч., т. III, стр. 318. 295
голодом. Тот же Панин писал, что всюду, где он проезжал в губерниях Воронежской, Нижегородской и Казанской, жители не имели иного хлеба, «как с лебедою, желудьми, а в некоторых местах и с мохом» 1). После пугачевщины волнения крестьян становятся в царствование Екатерины II гораздо менее частыми, чем они были до нее 2). Народ издержал тот запас энергии, который был у него прежде, и надолго стал неспособным к действенному протесту. В период, следовавший за пугачевским бунтом, его недовольство стало выражаться преимущественно в религиозных исканиях. Так и всегда бывает. Потеряв надежду обеспечить себе сносное житье-бытье на земле, люди начинают искать пути, ведущего в царство небесное. Это мы видели, например, в восьмидесятых годах XIX столетия, когда в нашей интеллигенции быстро распространилось учение гр. Л. Толстого. Видели и в годы, еще более близкие к нынешнему времени. Раскол, после пугачевщины значительно усиливший свое влияние на народную массу, не был учением о непротивлении злу насилием. Читатель помнит, как страстно советовал протопоп Аввакум царю жестоким насилием устранить новшества, закравшиеся в русскую церковь. Движение Пугачева было энергично поддержано раскольниками. Пугачевцы не повторили крупной тактической ошибки сообщников Разина, вздумавших уверять народ, что они защищают патриарха Никона. Напротив, Пугачев жаловал податное население «крестом», — старым осьмиконечным крестом, — и «бородою». Он и сам говорил языком раскольников и, может быть, разделял их взгляды 3). Рассказывали, будто яицкие казаки провозглашали, что Петр Федорович приказал ломать нынешние церкви и строить семиглавые, а креститься не трехперстным, а двухперстным сложением. Говорили даже, что подобные заявления сопровождались угрозами: «если кто будет иначе креститься, то ба-
296
тюшка (царь. — Г. П.) прикажет отрубить пальцы» 1). Это рассказывали враги Пугачева; может быть, они сочинили это. Но и тут мы имеем право сказать: se non е vero, е ben trovato. Старообрядчество отнюдь не склонялось к веротерпимости, да и вообще оно не вносило ничего нового в сознание народа. Идя за Пугачевым, народ стремился свалить с себя гнет помещичьего государства и так или иначе, в той или другой мере, вернуться к старым порядкам, существовавшим до того времени, когда это государство окончательно сложилось и окрепло. Он смотрел не вперед, - куда смотрело во второй половине XVIII века третье сословие во Франции, — а назад, в темную глубь прошедших времен. И в этом отношении он поступал совершенно так, как поступало когда-то ненавистное ему боярство. Ведь Курбский, обличая дикое самодурство Ивана IV, тоже смотрел назад, а не вперед. Назад смотрели и раскольники, приглашавшие народ умирать за древлее благочестие. Это была своего рода историческая необходимость, коренившаяся в знакомых уже нам относительных особенностях русского исторического процесса. Как видим, необходимость эта не исчезла и после Петровской реформы. Лишь по прошествии продолжительного времени, лишь во второй половине XIX столетия, отдаленные последствия преобразования, связанного с именем Петра, привели к появлению в народной массе сознательных элементов, способных, в борьбе за лучшее будущее, обратить свои умственные взоры не назад, а вперед, не туда, куда смотрели бояре, роптавшие на грозного царя, и раскольники, умиравшие за старую веру, а туда, куда смотрят сознательные слои трудящейся массы во всем цивилизованном мире. 1) Дубровин, назв. соч., т. II, стр. 81 и 109. жүктеу/скачать 1.63 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|