Действие первое

( Село Красное. Жаркий день. Вся женская половина брошена «на картошку». Колхозный оркестр народных инструментов исполняет бодрый марш:

Легко на сердце от песни веселой,

Она скучать не дает никогда,

И любят песню деревни и села,

И любят песню большие города.

Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

ВСЕ. Ах!

АФРОДИТА. Ой!

НИНКА. Сгинь!

БАБКА ДУНЯ. Господи, спаси и сохрани!

КУРЗОВ. Ух, ты!

ПЛЕЧЕВОЙ. Ах, ты!

СТЕПАН. Вот это да!

НЮРКА. Господи, я здесь лежу, а люди давно уже глядят. ( Бросилась к аэроплану). Ой, бабы, пустите! Ой, мужики, пустите!

ПЛЕЧЕВОЙ. Ты, гляди, Нюрка живая. А я думал, тебе уже все.

Я ведь аэроплан первый заметил, да. Гляжу, летит и аккурат, Нюрка, на твою крышу, прямо на трубу, да. Ну, думаю, сейчас он ее счешет.

КУРЗОВ. Брешешь ты все.

ПЛЕЧЕВОЙ. Брешет собака, а я говорю. Ты, Курзов, свою варежку закрой, да, и не раскрывай, пока я тебе не дам разрешения. Понял? Не то я тебе на язык наступлю.

НИНКА. Ой, глядите, рожей орел, да умом-то – тетерев!.

ПЛЕЧЕВОЙ. Эроплан, Нюрка, от твоей трубы прошел вот на

вершок максима. А минима и того менее. А если б он твою трубу зачепил, так мы бы тебя завтра уже обмывали, да. Я бы не пошел, а Колька Курзов пошел бы. Он до женского тела любопытный. Его прошлый год в Долгове

в милиции три дня продержали за то, что он в женскую баню залез и под лавкой сидел, да.

КУРЗОВ. А, мели, Емеля, твоя неделя!

(Из кабины аэроплана высунулся летчик).

МЕЛЕШКО. Эй, мужики, это что за деревня?

ПЛЕЧЕВОЙ. Красное.

ДЕД. А сперва называлась Грязное.

ГЛАДЫШЕВ. А еще в наш колхоз входит Клюквино и Ново- Клюквино, но они на той стороне реки.

КУРЗОВ. А речка наша – Тепа!

ПЛЕЧЕВОЙ. А Старо-Клюквино, хотя и на этой, относится к другому колхозу.

ГЛАДЫШЕВ. Наш колхоз называется «Красный колос», а тот имени Ворошилова.

ПЛЕЧЕВОЙ. В Ворошилове за последние два года сменилось три председателя.

КУРЗОВ. Одного посадили за воровство, а другого за растление малолетних.

ПЛЕЧЕВОЙ. А третий, которого прислали для укрепления, сперва немного поукреплял, а потом, как запил…

( Баба Дуня, которая пристально глядела на крыло самолета, вдруг изловчилась и шарахнула по крылу своей палкой, отчего оно загудело, как барабан. «Ах!» - выдохнула толпа, и все с ужасом уставились на Бабку).

МЕЛЕШКО (шепотом). Ты что делаешь?

БАБКА. Свиной кожей обтянуто?..

МЕЛЕШКО. Перкалью.

НИНКА. А чего это?

МЕЛЕШКО. Такая вещь, материя.

ДЕД. Противно слушать. В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович…

КУРЗОВ. Погодь, дед. Чудно, а я думал он весь из железа.

СТЕПАН. Кабы из железа, его бы мотор в высоту не поднял.

ГЛАДЫШЕВ. В высоту поднимает не мотор, а подъемная сила.

РАИСА. Кожанка, бабы, чистый хром.

АФРОДИТА. Да еще со складками.

КЛАВА. Для их, видать хрома не жалеют.

НИНКА. Это не хром, а шевро.

РАИСА. Ой, не могу! Какое ж шевро? Шевро-то с пупырышками.

НИНКА. И это с пупырышками.

РАИСА. Да где ж тут пупырышки?

НИНКА. А ты пошшупай, увидишь.

РАИСА. Я бы пошшупала, да он, наверно, щекотки боится.

КУРЗОВ. Мужики, глянь, и скотина вся сбежалась.

ПЛЕЧЕВОЙ. Куда народ- туда и урод!

СТЕПАН. Тоже на эроплан поглазеть охота.

ДЕД. Чисто на пожаре – всякой твари по паре.

ДЕД. Ну, ажли мерин Осоавиахим приташшился, теперь точно, все начальство здеся.

(Сквозь толпу протиснулся председатель Голубев).

ГОЛУБЕВ. Голубев. Председатель колхоза.

ПЛЕЧЕВОЙ. Иван Тимофеевич.

МЕЛЕШКО. Лейтенант Мелешко.

ГОЛУБЕВ. Очень приятно. Чем могу служить?

МЕЛЕШКО. Да я и сам не знаю. У меня маслопровод лопнул и мотор заклинило. Пришлось вот сесть на вынужденную.

ГОЛУБЕВ. По заданию?

МЕЛЕШКО. Какое задание? Я вам говорю – на вынужденную. Мотор заклинило.

ГОЛУБЕВ. Если чего с мотором, так это можно помочь. Степан, ты бы пошуровал чего там.

ПЛЕЧЕВОЙ. Он у нас на тракторе работает.

КУРЗОВ. Любую машину разберет и опять соберет.

СТЕПАН. Ломать не строить.

( Достав из бокового кармана разводной гаечный ключ, он решительно двинулся к самолету).

МЕЛЕШКО. Э-э, не надо! Это не трактор, а летательный аппарат.

СТЕПАН. Разницы нет, что там гайки, что здесь. В одну сторону крутишь – закручиваешь, в другую сторону крутишь – откручиваешь.

ГОЛУБЕВ. Вам надо было не здесь садиться, а возле Старо-Клюквина, там и МТС, и МТМ, враз бы все починили.

МЕЛЕШКО. Когда садишься на вынужденную, выбирать не приходится. Увидел - поле не засеяно, и прижался.

ГОЛУБЕВ. Травопольной системы придерживаемся, потому и не засеяно. Может, хотите осмотреть поле или проверить документацию?

МЕЛЕШКО. Да зачем мне ваша документация! Мне позвонить надо.

ГОЛУБЕВ. Чего же сразу звонить? Вы бы сперва посмотрели что к чему, с народом бы поговорили.

МЕЛЕШКО. Послушайте, что вы мне голову морочите? Зачем мне говорить с народом? Мне с начальством говорить надо.

ГОЛУБЕВ. Дело ваше. Только я думаю, с народом поговорить никогда не мешает. Народ, он все видит и все знает. Кто сюда приезжал, кто чего говорил, и кто кулаком стучал по столу. А чего там! Прошу в контору. Звоните, сколько хотите…

Бросая вверх свой аппарат послушный

Или творя невиданный полет,

Мы сознаем, как крепнет флот воздушный,

Наш первый в мире пролетарский флот.

Наш острый взгляд пронзает каждый атом.

Наш каждый нерв решимостью одет.

И верьте нам: на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ.

Все выше, выше и выше…

Картина 2

( Политзанятие в одной из воинских частей Красной Армии).

ПОЛИТРУК. Вот, товарищи бойцы, и Чонкин явился. Можно начинать. Что бы Красная Армия делала без вас, Чонкин?

САМУШКИН. Точно, князь.

ПОЛИТРУК. Почему князь?

САМУШКИН. Да у нас в деревне дразнили его так.

ПОЛИТРУК. Почему так?

ЧОНКИН. У нас народ какой, что впадет в башку, то и болтают.

(Все смеются).

ПОЛИТРУК. Болтать зря не будут.

САМУШКИН. Да говорят в то время, когда Гражданская была, в доме Марьяны, его матери, целую неделю квартировал прапорщик Голицын. Потом он уехал из этой деревни, и должно быть о ней забыл. Но деревня о нем не забыла. А когда через год у Марьяны родился Иван, деревня заговорила, что тут дело не обошлось без князя.

(Все смеются).

САМУШКИН. Так и прилипло к нему это прозвище. Ага, князь?

ЧОНКИН. Ботало болтало, болтало…

САМУШКИН. Он у нас на лошади говны возил, пока в армию не взяли. (Смех).

ПОЛИТРУК. Отставить разговорчики! Сегодня на политзанятии, мы с вами товарищи, изучаем очень важную тему «Моральный облик бойца Красной Армии». Кто желает выступить?

САМУШКИН. Князь.

ПОЛИТРУК. Чонкин? (Чонкин встает). Ну, что же вы не отвечаете, боец Чонкин?

ЧОНКИН. Не готов, товарищ старший политрук.

ПОЛИТРУК. Вы, товарищ Чонкин, по политготовке отстаете от большинства своих сослуживцев. А ведь не за горами инспекторская проверка. С чем вы к ней придете? Поэтому, между прочим, и дисциплина у вас хромает. Прошлый раз, когда я был дежурным по части, вы не вышли на физзарядку. Садитесь, Чонкин. Кто у нас подготовил конспект о моральном облике бойца?

БАЛАШОВ. Я, товарищ старший политрук.

ПОЛИТРУК. Молодец, боец Балашов. Дайте-ка я его проверю.

(Листает конспект. Самушкин толкает локтем Чонкина).

ЧОНКИН. Чего тебе?

САМУШКИН. Да ты не бойся, Ваня. Ты знаешь, что у Сталина было две жены?

ЧОНКИН. Да ну тебя.

САМУШКИН. Верно тебе говорю. Две жены.

ЧОНКИН. Опять врешь!

САМУШКИН. Не веришь, спроси у старшего политрука.

ЧОНКИН. Да зачем мне это нужно?

САМУШКИН. Спроси, будь другом. Я бы спросил, но мне неудобно, я прошлый раз задавал много вопросов.

ПОЛИТРУК. Молодец, товарищ Балашов. У меня к вам еще вопрос. Почему наша армия называется народной?

БАЛАШОВ. Потому что она служит народу.

ПОЛИТРУК. Правильно. А кому служат армии капиталистических стран?

БАЛАШОВ. Кучке капиталистов.

ПОЛИТРУК. Правильно. Я ставлю вам «отлично» и буду просить командира батальона объявить вам благодарность.

БАЛАШОВ. Служу трудовому народу.

ПОЛИТРУК. Садитесь, боец Балашов. Кто хочет дополнить тему «Моральный облик бойца Красной Армии?» ( Чонкин поднял руку).Чонкин? (Чонкин опустил руку). Как прикажете истолковать ваш выразительный жест?

ЧОНКИН (встает). Вопрос, товарищ старший политрук.

ПОЛИТРУК. Пожалуйста.

ЧОНКИН. А правда, что у товарища Сталина было две жены?

ПОЛИТРУК. Что?! Вы что говорите? Вы меня в это дело не впутывайте!

ЧОНКИН. Я ничего… Я только хотел спросить. Мне говорили, что у товарища Сталина…

ПОЛИТРУК. Кто вам говорил? Кто, я вас спрашиваю? С чужого голоса поете, Чонкин? Вот к чему приводит политическая незрелость и потеря бдительности. Такие, как Чонкин, ценная находка для наших врагов, которые только и ищут малейшую щель, куда можно пролезть со своими происками. Ты, Чонкин, опозорил не только свою часть, но и всю Красную Армию в целом!

СТАРШИНА. Товарищ старший политрук.

ПОЛИТРУК. Что вам, старшина?

СТАРШИНА. Разрешите обратиться.

ПОЛИТРУК. Обращайтесь.

СТАРШИНА. Рядового Чонкина по приказанию командира батальона срочно отправляют на спецзадание.

ПОЛИТРУК. Куда?

СТАРШИНА. Наш самолет сел на вынужденную.

ПОЛИТРУК. Куда?

СТАРШИНА. На землю, товарищ старший политрук. Село то ли Красное, то ли Грязное.

ПОЛИТРУК. Перестаньте острить. А почему Чонкина?!

СТАРШИНА. А больше некого. 7 человек - в лазарете, 12 – на лесозаготовках, один - в отпуске.

САМУШКИН. А как же мы без князя? Кто на кухню дрова возить будет?

ПОЛИТРУК. Ты это брось, Самушкин! Незаменимых людей у нас нет.

На закате ходит парень

Возле дома моего,

Поморгает мне глазами

И не скажет ничего.

И кто его знает, чего он моргает,

Чего он моргает, чего моргает.


Картина 3

ЧОНКИН. Стой! Кто идет? Стой! Стрелять буду! Часовой – дело серьезное.

(Поет).

Скакал казак через долину,

Скакал он садиком зеленым,

Кольцо блестело на руке…

Скакал он садиком зеленым,

Кольцо блестело на руке…

( Появляются девки, привлеченные песней).

ЧОНКИН. Эй, девки! Давай сюда!

- Всем сразу или через одну?

ЧОНКИН. Вали кулем, потом разберем!

- Вы гляньте, куда конь с копытом, туда ж и жаба с клешней!

- Не зверь, не птица, нос, как спица!!

ЧОНКИН. А чего, попытка - не пытка, а спрос – не беда.

- Где уж нашему теляти, волка поймати.

ЧОНКИН. И-их, бабоньки-и!

( Девки поют частушки).

- Полюбила лейтенанта,

Оказался рядовой.

Размоталося обмотка,

Я запуталась ногой.
- Не форси форсун часами,

Я тобой не дорожу.

Я такими форсунами

Огороды горожу.

Не шурши галошами.

Все равно любить не буду –

Морда, как у лошади

(Уходят, смеясь).

Картина 4

ЧОНКИН. Попить охота.

НЮРКА. Это можно. Только вода у нас теплая.

ЧОНКИН. Хоть какая.

ЧОНКИН. И-эх, хорошо! Верно я говорю?

НЮРКА. Ковшик на сучок повесьте.

ЧОНКИН. Одна живете или с мужем?

НЮРКА. А вам зачем знать?

ЧОНКИН. Из интересу.

НЮРКА. Одна или не одна, вас это не касается.

ЧОНКИН. Может помогти?

НЮРКА. Не надо. Я уж сама. ( Чонкин взял тяпку и бросился лихо окучивать картошку). Сами, видать, деревенские?

ЧОНКИН. Неужто заметно?

НЮРКА. Как не заметить. У нас тут городские были, помогать приезжали. Так иной раз стыдно смотреть. Тяпку в руках держать не умеют. Интересно, чему их там в городах учат?

ЧОНКИН. Известно чему, сало деревенское жрать.

НЮРКА. То-то и есть.

(Появляется Нинка Курзова.)

НИНКА. Ну как, картошку окучила?

НЮРКА. Еще немного осталось.

НИНКА. Теперь-то с помощником легче.

НЮРКА. Да уж, конечно, в четыре-то руки.

НИНКА. Парень хоть хороший?

НЮРКА. Да кто его знает. С первого разу нешто разберешь. Росточку маленького, но так, видать, работящий. Как пошел с тяпкой вдоль борозды, так я за ним угнаться никак не могу.

НИНКА. Ну-ну, а звать-то как?

НЮРКА. Иваном.

НИНКА. Холостой?

НЮРКА. А я и не спросила.

НИНКА. Зря. Сразу спрашивать надо.

НЮРКА. Да вроде неудобно сразу-то.

НИНКА. Напрямки неудобно. А так, вроде к слову, можно. Хотя все равно соврет.

НЮРКА. А на что ему врать?

НИНКА. Как не врать. Вся наша жизнь состоит из того, что мужики врут, а бабы верят.

НЮРКА. Я ему почему-то верю.

НИНКА. Если веришь, дело твое. Но я бы на твоем месте его раньше время до себя не допускала.

НЮРКА. А кто ж допускает?

НИНКА. А я и не говорю, что допускаешь, а можешь допустить. А этот еще и военный… Свое дело справит, а потом над тобой еще и посмеется… ( К Нюрке со всех ног несется корова Красавка). Вот сатана какая! Гляди, Нюрка, кабы Красавка твоя не вздела тебя на рога.

НЮРКА. Ничего, меня не вздернет.

НИНКА. А моей заразы что-то не видать. Побегу, как бы в огород к кому не залезла. Заходи – поболтаем, песни попоем, посмеемся. (Убегает).

( Чонкин, закончив работу, улыбаясь, приближается к Нюрке).

НЮРКА. Устали?

ЧОНКИН. Плевать. Мне эта работа только для развлечения.

НЮРКА. Я там на стол собрала…

ЧОНКИН. На стол? Нельзя мне. С сожалением бы, но нельзя. У меня, вон, стоит.

НЮРКА. Да, Господи, кто его тронет! У нас тут такой народ живет – избы не запирают.

ЧОНКИН. Ну, а если пацаны там захотят чего отвернуть?

НЮРКА. Пацаны уж спать полегли.

ЧОНКИН. Ну, ладно. Минут на десять я, пожалуй, зайду.

НЮРКА. Устраивайтесь… (Чонкин окинул взглядом стол и бросился из избы). Куда же вы, Иван Васильевич? (Чонкин вернулся с вещмешком, достал колбасу и банку консервов).

НЮРКА. Ой, да что вы!

ЧОНКИН. Так положено, Анна Игнатьевна (Разливает самогонку).

НЮРКА. Нет-нет, мне только половину…

ЧОНКИН. Со встречей!

ЧОНКИН. Поди сюда…

НЮРКА. Да зачем?

ЧОНКИН. Просто так.

НЮРКА. Просто можно и через стол поговорить.

ЧОНКИН. Ну иди… Я ж тебя не укушу.

НЮРКА. Ни к чему все это.

ЧОНКИН. Чтой-то холодно стало (Кладет левую руку ей на плечо).

НЮРКА. Да не так уж и холодно… (Сбросив его руку с плеча).

ЧОНКИН. Чтой-то руки замерзли…(И правой рукой полез к Нюрке за пазуху).

НЮРКА. А вы всегда на эроплане летаете?

ЧОНКИН. Всегда!

С той поры, как мы увиделись с тобой,

В сердце радость надежду я храню,

По иному и живу я и дышу,

С той поры, как мы увиделись с тобой.

Милый друг, наконец-то мы вместе,

Ты плыви наша лодка, плыви,

Сердцу хочется ласковой песни,

И хорошей большой любви.

( Первый страшный сон Чонкина).

ЧОНКИН. Стой! Стрелять буду? Стой! Кто идет!

СТАРШИНА. Кто надо тот и идет!

ЧОНКИН. Товарищ старшина!

СТАРШИНА. Ты почему не приветствуешь? Опять спишь? Я те покажу! Ну-ка, шагом марш вокруг столба и 10 раз его поприветствуй. Чего стоишь?

ЧОНКИН.А где он столб-то, товарищ старшина?

СТАРШИНА. А, значит, ты не видишь этот столб? Вот я тебе глаз сейчас выну, тогда ты у меня все увидишь, что нужно! (вынимает глаз)

ЧОНКИН. А-а-а!

СТАРШИНА. Шагом марш, Чонкин, Раз-два, раз-два!

На замке граница.

Не отступим никогда!

Нет нам большей чести –

Остаемся вместе

В армии родимой навсегда.

Эй, бей, винтовка, метко, ловко,

Без пощады по врагу!

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу…

ЯРЦЕВ. Не бойся – не угонит. Не волнуйтесь, вы, товарищ Чонкин, – лицо неприкосновенное, и никто вам ничего не сделает. Мне поручено сообщить вам, что у товарища Сталина никаких жен не было, потому что он сам – женщина.

СТАЛИН. Это твоя винтовка, боец?

ЧОНКИН. Моя.

СТАЛИН. Товарищ Ярцев, а где старшина?

СТАРШИНА (высовываясь из кабины самолета). Я здесь, товарищ Сталин! СТАЛИН. Товарищ старшина, рядовой Чонкин покинул свой пост, потеряв при этом боевое оружие. Нашей Красной Армии такие бойцы не нужны. Я советую, расстрелять товарища Чонкина. А как вы считаете, товарищ Ярцев?

ЯРЦЕВ. Так точно, товарищ Сталин!

СТАРШИНА. Ложись!

ЧОНКИН. А-а-а!

( Чонкин проснулся в холодном поту. Рядом с ним спала какая-то незнакомая женщина. Он не сразу вспомнил, кто она. Увидев свою винтовку, а в окне нелепые крылья аэроплана, облегченно вздохнул и встретился с Нюркиным взглядом. Оба смутились, но, не желая этого показать, Чонкин взял ее руку в свою, потряс легонько и сказал…)

ЧОНКИН. Здравствуйте!

Нас ветром встречает река,

Кудрявая, что ж ты не рада

Веселому пенью гудка?

Не спи, вставая, кудрявая,

В цехах звеня,

Страна встает со славою

Навстречу дня.

В своих дерзаниях всегда мы правы,

Труд наш есть дело чести,

Есть дело подвига и дело славы,

К станку ли ты склоняешься,

В скалу ли ты врубаешься,

Мечта прекрасная, еще неясная,

Уже зовет тебя вперед.

ГОЛУБЕВ. Давай картошку… (ставит на стол картошку). Нет, лучше яичницу…( убирает картошку, ставит яичницу) Или нет, ( возвращает картошку) картошку… Яичницу.. . Клавка, давай что-нибудь одно, не заставляй меня думать про глупости!

КЛАВА. Ой, горе мачехе – пасынок сметану не ест!

ПЛЕЧЕВОЙ (в дверях). Все сомневаешься, председатель? Ты эти свои сомнения брось. Сейчас надо работать, а не сомневаться! (подсаживается за стол и ест).

ГОЛУБЕВ. Ты чего приперся, Плечевой?

ПЛЕЧЕВОЙ. А я молоко сдавал.

ГОЛУБЕВ. Сдал?

ПЛЕЧЕВОЙ. Ага, сдал! Жирность, говорят, маловата.

ГОЛУБЕВ (забирает сковородку и ставит себе). Перебьются.

ПЛЕЧЕВОЙ. Ты чего это, Иван Тимофеич, с утра злой, аль на худо наступил?

ГОЛУБЕВ. А я не с утра, я с вечера. Вчера в райком вызывали. Мало, говорят, ты, Голубев, внимания уделяешь наглядной агитации. В частности не дал денег на диаграмму роста промышленного производства.

ПЛЕЧЕВОЙ.А ты бы дал.

ГОЛУБЕВ. Не дал, - говорю, - и не дам, во! (показывает кукиш). Мне коровник не на что строить, а им только бы диаграммы рисовать, деньги колхозные трынькать!

ПЛЕЧЕВОЙ. Так и сказал?

ГОЛУБЕВ. Секретарь Ревкин мне: «Ты, Голубев, в первую очередь коммунист, а потом уже - председатель. А диаграмма – это дело большой политической важности. Мы, - говорит, - тебя проверим, в самую душу к тебе заглянем. Ты помни, Голубев, за тобой ведется пристальное наблюдение.

ПЛЕЧЕВОЙ. Да… сам ты на себя палку подал.

ГОЛУБЕВ. А ты чего расселся? Дела тебе нет?

ПЛЕЧЕВОЙ. Да Нюрку Беляшову обещал в Долгов подвезти.

ГОЛУБЕВ. Что, живет она со своим красноармейцем?

ПЛЕЧЕВОЙ. А чего ж ей не жить? Он у ней заместо домохозяйки, да. Она на почту, а он воду наносит, дров наколет и щей сварит! Нюркин передник наденет и ходит, как баба, да!

КЛАВА. А Нинка-то Курзова, сказывала, будто он еще и салфетки крестом вышивает.

(Смеются).

ГОЛУБЕВ. Салфетки вышивает!

КЛАВА. Ей-Богу, вот сколь живу, а такого, чтоб мужик в бабском переднике ходил да еще крестом вышивал бы, не видела.

ПЛЕЧЕВОЙ. И вот что интересно, прислали его будто бы на неделю, а уж полторы недели живет и не чухается, да!

ГОЛУБЕВ. А ведь верно!

ПЛЕЧЕВОЙ. Я вот, Иван Тимофеевич, не знаю. Может это все от темноты, но народ думку такую имеет, что не зря он, этот армеец, сидит тут, а некоторые прямо считают – в виде следствия.

ГОЛУБЕВ. Какого следствия?

ПЛЕЧЕВОЙ. А кто его знает, какого. Только понятно, что зазря его здесь держать не будут, да. Если эроплан сломатый, значит, его надо чинить. А если он в таком состоянии, что и чинить нельзя, значит надо выбросить. Чего ж даром человека держать? Вот потому-то народ, Иван Тимофеевич, и сомневается. Слух есть.

ГОЛУБЕВ. Какой слух?

ПЛЕЧЕВОЙ. Что колхозы обратно распущать будут.

ГОЛУБЕВ. Это ты брось! Не будет этого никогда, и не надейся.

КЛАВА. Работать надо, а не слухи собирать!

Нам ли стоять на месте,

В своих дерзаниях всегда мы правы,

Труд наш есть дело чести,

Есть дело подвига и дело славы.

ЧОНКИН. Слышь, сосед, здорово!

ГЛАДЫШЕВ. Желаю здравствовать.

ЧОНКИН. Как жизнь?

ГЛАДЫШЕВ. Тружусь.

ЧОНКИН Что-то ты, сосед, я гляжу, возишься на своем огороде, возишься. Не надоело?

ГЛАДЫШЕВ. Да ведь как сказать. Я ведь не для себя, не ради личной наживы, а ради научного интереса.

ЧОНКИН. И когда же у тебя картошка-то с помидором вырастет?

ГЛАДЫШЕВ. Погоди, еще рано. Всему, как говорится, свой срок. Сперва еще отцвести должно.

ЧОНКИН. Ну, а если и в этом году опять не получится, чего будешь делать?

ГЛАДЫШЕВ. В этом должно получиться. Да ты сам посмотри. Стебель получается вроде картофельный, а на листе нарезь, как на томате. Видишь?

ЧОНКИН. Да кто его знает, сейчас пока вроде не разберешь.

ГЛАДЫШЕВ. Ну как же не разберешь? Ты погляди, кусты-то какие пышные.

ЧОНКИН. Насчет пышности – это да…Как, говоришь, называние овощу-то?

ГЛАДЫШЕВ. ПУКС. Что означает - «Путь к социализму».

ЧОНКИН. ПУКС? Вот ведь как! Слышь, сосед, а так не может получиться, чтоб помидоры были внизу, а картошка – наверху?

ГЛАДЫШЕВ. Нет, так не может быть. Это противоречило бы законам природы, потому что картофель есть часть корневой системы, а томаты – плод наружный.

ЧОНКИН. А вообще-то было бы интересно.

ГЛАДЫШЕВ. Я ведь, Ваня, был намерен распространить свои опыты на всю территорию родного колхоза, но Голубев не позволил. Не понимает он, какие перспективы открываются перед страной! Мне один сельхозакадемик письмо прислал, на официальном бланке: « Хоть ваши опыты антинаучны, не падайте духом, уважаемый селекционер-самородок, никакой труд в науке не бывает напрасным».

ЧОНКИН. Ишь ты! А хошь табачку? У меня самосад крепкий, аж в горле дерет. Нюрка вчера на рынке в Долгове купила.

ГЛАДЫШЕВ. Табак для здоровья – вреднейшее дело. Ученые подсчитали, что капля никотина убивает лошадь. ( За изгородью показалась морда Осоавиахима).

ЧОНКИН. Да ты что?! А вот, к примеру, мерина колхозного, Осоавиахима, тоже убить может?

ГЛАДЫШЕВ. Может. Раз – и нет мерина. Потому что, Ваня, лошадь – она не человек.

(Закуривают.)

ГЛАДЫШЕВ. Да уж, табачок-крепачок.

ЧОНКИН. Табачок-самсон, молодых – на это дело, стариков – на сон. А у меня к тебе, слышь, сосед, дело есть.

ГЛАДЫШЕВ. Какое дело?

ЧОНКИН. Да понимаешь, прислали меня сюда на неделю, и сухой паек на неделю, а прошли уже полторы, а меня не берут. И опять же насчет сухого пайка никакого известия. Значит, я что же, выходит, должен жить за счет бабы?

ГЛАДЫШЕВ. Да, это нехорошо.

ЧОНКИН. Так вот я тебе к чему говорю. Письмишко надо составить к моему командиру, что я есть, и как мне быть дальше. Ты-то человек грамотный, а я вообще-то буквы понимаю, а пишу плохо.

ГЛАДЫШЕВ. А расписываться умеешь?

ЧОНКИН Нет, это-то я могу. И читать, и расписываться. Я, слышь, знаешь, как расписываюсь? Сперва пишу «И», потом «Ч», потом кружочек, и дальше все буква к букве, и в конце такую это черточку с вывертом, и на всю страницу от края до края. Понял?

ГЛАДЫШЕВ. Понял. А бумага, чернила у тебя есть?

ЧОНКИН. А как же, Нюрка-то, она почтальоншей работает. Тоже работа, тебе скажу, не для каждого. Голову надо большую иметь.

ГЛАДЫШЕВ. Ну ладно. Пошли к тебе, а то у меня там баба с дитем, будут мешать. А это дело серьезное, тут надо писать политически выдержанно.