Действие первое

ПЛЕЧЕВОЙ. И что у нас за народ такой! Ты ему одно – он тебе другое! Как работать, так каждый упирается, как баран, да.

КУРЗОВ. Что да, то да.

ГОЛУБЕВ. Что, мужики, сидим, лясы точим? Вот нарисую всем по 25 трудодней штрафу, и не грамма меньше. Понял, Плечевой?

ЧОНКИН. Скакал казак через долину.

Через кавказские края.

Скакал он садиком зеленым…

ГОЛУБЕВ. Рукодельем занимаетесь?

ЧОНКИН. Чем бы ни заниматься, лишь бы не заниматься.

ГОЛУБЕВ. Это верно…Так, так…

ЧОНКИН. Так не так, перетакивать не будем.

ГОЛУБЕВ. (Чонкину) В газетах пишут, немцы обратно Лондон бомбили.

ЧОНКИН. В газетах чего не напишут.

ГОЛУБЕВ. Как же так? В наших газетах чего зря не напишут.

ЧОНКИН. А вы по какому делу?

ГОЛУБЕВ. А ни по какому. Просто посмотреть зашел, как живете. Донесения пишите?

ЧОНКИН. Да так, пишу, что ни попадя.

ГОЛУБЕВ. До чего же умный человек! Небось и высшее образование имеете. (Чонкину) Кес кесе?

ЧОНКИН. Чего?

ГОЛУБЕВ. Кес кесе?

ЧОНКИН. Ты чего это, чего? Чего говоришь-то? Ты, слышь, это брось такие слова говорить. Ты говори, чего надо, а так нечего. Я тебе тут тоже не с бухты-барахты.

ГОЛУБЕВ. Я и вижу, не с бухты-барахты. Установили тут наблюдение! Дураки-то, думаете, не поймут. А дураки нынче - умные стали. Мы все понимаем. Может, у нас чего и не так, да не хуже, чем у других. Возьми хоть «Ворошилова»…

ЧОНКИН. Да зачем он мне?

ГОЛУБЕВ. …хоть «Заветы Ильича» …

ЧОНКИН. Да на что они мне?

ГОЛУБЕВ. Везде одна и та же картина. А то, что прошлый год сеяли по мерзлой земле, так это ж по приказу. Сверху приказывают, а колхозник отдувайся. Не говоря уж о председателе. А вы тут на самолетах летаете, пишете!

ЧОНКИН. Да я-то чего? Я ведь тоже не так просто, а по приказу.

ГОЛУБЕВ. Так бы сразу и сказал – по приказу. А то сидит тут, как мышь, бабой замаскировался. Какой приказ-то? Партбилет положить? Положу. В тюрьму? Пожалуйста, пойду. Лучше уж тюрьма, чем такая жизнь! Детишек у меня шестеро, каждому по сумке и – побираться по деревням. Как-нибудь прокормятся. Пиши! (убегает)

ЧОНКИН. А чего он приходил-то?..

А вчера прислал по почте

Два загадочных письма,

В каждой строчке только точки,

Догадайся, мол, сама.

И кто его знает, на что намекает,

На что намекает, на что намекает.

КУРЗОВА. Глянь, кабан Борька сидит. Никак Нюрку поджидает.

АФРОДИТА. А завидит ее, как с цепи сорвется – побежит встречать.

БАБКА. Бабоньки, а чой-то Нюрка в последнее время с лица спала.

КУРЗОВА. Чисто кошка облезлая.

АФРОДИТА. Не наговаривай, Нина.

КУРЗОВА. Ходит - на ходу спит, еле ноги таскает. ( Пауза). А все Ванька ейный, бабы.

РАИСА. Да ты что?

КУРЗОВА. Верно говорю, по три раза будит, с работы ждет - не дождется. Только она сумку-то с плеча скинет, как он – того!

РАИСА. Ишь ты, вот ненасытный!

КУРЗОВА. Уж она от него и в курятнике пряталась, и на сеновале.

РАИСА. И чего?

КУРЗОВА. Нашел.

( Смеются). (Мимо с хрюканьем, как пуля, промчался кабан Борька.

Бабы вскрикнули: А-а-а!).

БАБКА. Тьфу, окаянный!

КУРЗОВА. Чуть Богу душу не отдала!

РАИСА. Напугал до смерти!

АФРОДИТА. Я говорила…

(Появляется Нюрка).

КУРЗОВА. Нюрка.

БАБКА. Слышь, Нюрка, как твой-то?

НЮРКА. Да, слава Богу!

АФРОДИТА. Хороший у тебя мужик, работящий, ничего не скажешь. И хозяйство в порядок привел.

НЮРКА. Да и печь теперь не дымит, и дверь закрывается, и коса отбита да наточена.

РАИСА. Да что говорить, без мужика – разве хозяйство! Взять хоть такую малость, как железка, чтоб ноги от грязи очищать, а и та без мужика-то не появится.

БАБКА. Повезло тебе, девка.

РАИСА. А мой вчерась крышу перестилал, так его сразу ветром прихватило. Зачихал, закашлял… Пришлось молоком горячим отпаивать. Когда у его теперь руки до крыши дойдут, никто не знает.

КУРЗОВА. И мой не лучше. Как зенки зальет, так сразу за ухват либо за кочергу и давай крушить что ни попадя, тарелки в доме целой уж не осталось.

АФРОДИТА. Да все они одним миром мазаны!

КУРЗОВА. Нет, что ни говори – без мужика не жизнь!

Ну-ка, солнце, ярче брызни.

Золотыми лучами обжигай!

Эй, товарищ! Больше жизни!

Поспевай, не задерживай, шагай!
Чтобы тело и душа были молоды,

Были молоды, были молоды,

Ты не бойся не жары и не холода,

Закаляйся, как сталь!

ЧОНКИН. Слышь, Нюрка, ты давай прибирай скорее, щас приду, поваляемся.

НЮРКА Иди, черт чудной! Сколь можно?

ЧОНКИН. А сколь хошь. Кабы ты не сердилась, так я хоть целые сутки.

ПЛЕЧЕВОЙ. Слышь, армеец, закурить не найдется?

ЧОНКИН. Ну, как рыба ловится?

ПЛЕЧЕВОЙ. Какая там ноне рыба! Это несчастье одно, а не рыба, да. Раньше, бывало, щуки на блесну ловились во какие! (показывает). А сейчас щук здесь днем с огнем не найдешь. Караси их, что ли, пожрали?.. А ты что же, с Нюркой живешь?

ЧОНКИН. Ага, с Нюркой.

ПЛЕЧЕВОЙ. И после службы думаешь с ней оставаться, да?

ЧОНКИН. Не решил еще. Вообще, конечно, Нюрка – баба справная и видная из себя. Но и я ведь тоже еще молодой. Обсмотреться надо сперва, что к чему, а потом уж и обзаводиться по закону в смысле семейной жизни.

ПЛЕЧЕВОЙ. А на что тебе обсматриваться? Женись да и все. У Нюрки все ж таки своя изба, корова. Где ж ты еще такое найдешь, да?

ЧОНКИН Вообще-то верно…

ПЛЕЧЕВОЙ. Вот я и говорю – женись, Нюрка – баба очень хорошая. Да тебе про нее никто плохого не скажет. Она уж четыре года одна живет, да. И не братьев у ней, ни сестер. Мать-то у нее заболела, Нюрке еще двадцати не было, а бригадир освобождения от работы не дает. Когда мать уже криком кричала, Нюрка к председателю лошадь просить, в Долгов ее везти, к доктору. А председатель: жди, мол, попутную. А как попутная оказалась, она уж была ни к чему. Кладбище-то рядом, на руках снесли, да. А Нюрка сколь ни жила одна, никогда ни с кем не путалась. И мужика у ей отродясь никакого не было. Только с Борькой одним и жила, да.

ЧОНКИН. С каким Борькой?

ПЛЕЧЕВОЙ. С каким Борькой? С кабаном ейным.

ЧОНКИН. Брось чудить! Какого еще такого кабана выдумал?

ПЛЕЧЕВОЙ. А чего я тебе сказал? Тут ничего такого и нет. Женщина одинокая, а ей тоже требуется, да. И сам посуди – ему в обед сто лет, а она его резать не хочет. А почему? Подумай, голова! Да ты кого хошь спроси на деревне… Спроси – тебе каждый скажет… Лучше Нюрки никого не найти, да.

НЮРА. Погоди, протру пол.

ЧОНКИН. Нечего мне годить.

НЮРА. Ты чего?

ЧОНКИН. Ничего. Пусти.

НЮРА. Ты чего это надумал? На что ружье берешь?

ЧОНКИН. Пусти, сказано тебе.

НЮРА. Скажи - зачем?

ЧОНКИН. Чего у тебя было с Борькой?

НЮРА. Да ты что? С каким Борькой?

ЧОНКИН. Известно с каким. С кабаном. Ты с ним давно живешь?

НЮРА. Ваня, ты это шутейно, да?

ЧОНКИН. Говори, стерва, когда с ним снюхалась?

НЮРА. Господи, что же это такое творится! (плачет)

ЧОНКИН. Слышь, Нюрка, ну, если чего и было, я ж ничего. Я его шмальну, и все, и дело с концом. По крайности, хоть мясо будет, какое там никакое. А то бегает по двору, как собака, только хлеб зазря переводит.

НЮРА. Ой, да что это же делается-то! Да почему у всех жизнь как жизнь, а у меня - одно мучение!?

ЧОНКИН. Ну если не было ничего, так ты мне, Нюрка, скажи. Я ведь не со зла, а сдуру. Мне Плечевой бухнул, а я, неподумавши, тоже. Слышь, Нюрка, да ты что? Да мне никто ничего не говорил, я сам все выдумал просто для шутки. Дурак я. Ну хочешь, ударь меня по голове вот хоть утюгом, только не плачь… Но все же ты сердись не сердись, а Борьку я шмальну.

НЮРА. За что?

ЧОНКИН. Да при чем тут – за что? Раз болтовня такая в народе пошла, значит, надо шмальнуть, и чтоб не было никаких разговоров.

НЮРА. Если ты его убьешь, думаешь, народ сразу перестанет болтать? Не знаешь ты, Ваня, наших людей. Да они все от радости взвоют. Уж так разрисуют, не хуже, чем в книге: «Чего это он, мол, кабана вдруг застрелил?» - «Понятно чего… Пошла это Нюрка ввечеру корову доить, а Иван дома остался. Ждет-пождет – нету Нюрки. Дай, думает, погляжу, не заснула ли. Заходит он это в хлев, а Нюрка…»

ЧОНКИН. Цыц ты! Пусти!

НЮРА. Не пущу!

ЧОНКИН. Пусти!

НЮРА. Не пущу!

ЧОНКИН. Видать, Нюрка, правду про тебя брешут. Кабы у тебя с Борькой не было ничего, ты бы за него держаться не стала. Ему уж в обед сто лет, давно на сало пора, а ты его все бережешь. А коли так, видно, нам с тобой не жить. И вопрос, Нюрка, в настоящий период стоит либо так, либо эдак, либо я, либо этот кабан. Даю тебе на размышление пять с лишним минут, а затем собираю манатки – и, извини, подвинься.

НЮРА.А что мне думать? Ты, Ваня, сам все решил, сам поступай, как знаешь. А Борьку я убивать не дам. Я его в колхозе взяла, когда ему было всего три денечка. И молоком из бутылки через соску поила, и в корыте купала, и в платок завертывала. Он мне теперь, хоть смейся, хоть нет, вроде сына. И для него-то дороже меня никого нет, почему он меня провожает на работу, и встречает, когда обратно иду. И какая б ни была погода, я только на пригорок взойду, а он навстречь мне несется, хоть по снегу, хоть по грязюке. И так у меня, Ваня, иной раз сердце сжимается, что присяду я над этим Борькой и реву, как дура, сама не знаю, от радости или от горя…. К тебе, Ваня, я хоть и привыкла и полюбила тебя, как мужа родного, но ты сегодня здесь, завтра там. Найдешь себе другую, получше да покрасивше. А для Борьки лучше меня никого нет. И когда я буду одна, он подойдет, ухом об ногу потрется, и уже веселее, все живая душа…

ЧОНКИН. Ну, что же делать, Нюрка? Ведь это ж такое говорят, да ведь это же стыд просто.

НЮРА. Смотри, Ваня, дело твое.

ЧОНКИН.. Ну, ладно… Я ведь, Нюрка, ухожу.

НЮРА. Иди.

ЧОНКИН. Ухожу.

НЮРА. Иди, Ваня.

ЧОНКИН. Совсем ухожу я.

НЮРА. Иди.

ЧОНКИН. Ну и оставайся!

Картина 14

( Второй страшный сон Чонкина).

СТАРШИНА. Пошли.

ЧОНКИН. Куда?

СТАРШИНА. Куда надо.

ЧОНКИН. Чего они тут делают?

СТАРШИНА. Не болтай. Садись.

ЧОНКИН. Куда?

СТАРШИНА. Сюда.

ЧОНКИН. Здравствуйте. Здравствуете.

ОСОАВИАХИМ. Ты, князь, не робей, здесь все свои, никто тебя не обидит.

ЧОНКИН. А я и не робею.

ОСОАВИАХИМ. Робеешь, князь. Ты только делаешь вид, что не робеешь, а на самом-то деле ух как робеешь.

КРАСАВКА. Тебя звать-то как?

ЧОНКИН. Чонкин я, Ваня.

КРАСАВКА. А по отчеству?

ЧОНКИН. Васильевич.

КРАСАВКА. Это хорошо.

КОЗА. Царь был когда-то Иван Васильевич Грозный. Слыхал небось?

ЧОНКИН. Вообще чего-то слыхал.

КРАСАВКА. Хороший был человек. Душевный.

ОСОАВИАХИМ Давай, князь, выпьем.

КОЗА. А ты, Ваня, ротом прямо.

КРАСАВКА. Ротом-то оно способнее.

ОСОАВИАХИМ. Вань, я гляжу на петлицы, летчиком что ли служишь?

КОЗА. Нет, князь на лошади ездит.

ОСОАВИАХИМ. Неужто на лошади? Это хорошо. Лошадь – это самое милое дело.

КРАСАВКА. Она тебе не гудит, не урчит, и бензином от ей не пахнет.

ОСОАВИАХИМ. И сколько же у вас лошадей, интересно в части?

ЧОНКИН. Четыре.

КОЗА. А вот и не четыре, а три. Которая была пегая, ногу сломала. Ее на бойню отправили.

ЧОНКИН. Пегую отправили, а гнедая родила жеребеночка. Стало быть – четыре.

ОСОАВИАХИМ. Ты мне лучше скажи – эроплан быстрее бегает, чем лошадь?

ЧОНКИН. Глупый вопрос. Да он когда низко летит, так вот прямо – вжик! – и нет, а когда высоко заберется, тогда медленно.

КОЗА. Ты скажи!

ОСОАВИАХИМ. Все рассказал.

ЧОНКИН. Ты, слышь, ты чего это?

ОСОАВИАХИМ. А ты чего кричишь-то?

ЧОНКИН. А ты чего пишешь-то?

СТАРШИНА. Болтун – находка для врага!

ЧОНКИН. Кто болтун?

СТАРШИНА. Да ты! Выболтал первому встречному совершенно секретную военную тайну.

ЧОНКИН. Какая тайна?

БОРЬКА. Го-орько!

ВСЕ. Го-орько!

ЧОНКИН. Ты чего смотришь? Ну чего смотрите? Ты, ты чего на меня уставился?

БОРЬКА. Князь, а ты почему не хрюкал?

ЧОНКИН. О чем это он?

КОЗА. Ты не хрюкал, Чонкин.

КРАСАВКА. Да, да, он не хрюкал.

СТАРШИНА. Не хрюкал, не хрюкал!

ОСОАВИАХИМ. Да, Ваня, по-моему, ты не хрюкал.

КРАСАВКА. Интересно, все хрюкают, а князь – нет!

БОРЬКА. Может, тебе не нравится хрюкать?

ЧОНКИН. Да я это…

БОРЬКА. Чего – «это»?

ЧОНКИН. Не знаю.

КРАСАВКА. Он не знает!

ЧОНКИН. Не понимаю.

БОРЬКА. Не понимает.

КОЗА. Хрюкать – это же так приятно.

БОРЬКА. Хрюкни! Хрюкни!

НЮРКА. Ваня, хрюкни, ну что тебе стоит? Я раньше тоже не умела, а теперь научилась: «хрю-хрю», и все.

ЧОНКИН. Да на что вам это нужно! Ну на что?!.. Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чем? Я все-таки не свинья, а человек.

БОРЬКА. Он человек.

КОЗА. Говорит – человек.

ОСОАВИАХИМ. Хрюкай. Хрюкай!

БОРЬКА. Хрюкай, тебе говорят.

ЧОНКИН. Хрю-хрю. Довольны?

БОРЬКА. Нет! Не довольны!

ОСОАВИАХИМ. Ты хрюкаешь так, как будто тебя заставляют. А надо хрюкать весело, от всей души, чтоб самому нравилось.

БОРЬКА. Хрюкай!

КОЗА. Хрюкай, давай!

ЧОНКИН. Хрю-хрю!

НЮРКА. А вот и горячее. Кушайте, гости дорогие!

(Вносят горячее. Чонкин, не обратив внимания на содержимое блюда, спросил:

ЧОНКИН. Неужто свинина?

КОЗА. Совсем не свинина, а даже наоборот – человечина.

(Чонкин, разглядев, пришел в большой ужас. На первом подносе в голом виде и совершенно готовый к употреблению, посыпанный луком и зеленым горошком, лежал политрук Ярцев).

ЧОНКИН. А!

СТАРШИНА. Это ты его предал!

ЯРЦЕВ. Да, товарищ Чонкин, вы выдали Военную тайну и предали всех: своих товарищей, Родину, народ и лично товарища Сталина.

СТАЛИН. Не хорошо, Чонкин. За предательство у нас полагается расстрел.

ЧОНКИН. А-а-а!

Ну-ка, солнце ярче брызни,

Золотыми лучами обжигай,

Эй, товарищ, больше жизни,

Поспевай, не задерживай, шагай.


Картина 15

( Сделав невероятный рывок, Чонкин больно ударился о крыло самолета. Он открыл глаза. Стоял яркий солнечный день. Кабан Борька продолжал дергать его за ногу).

ЧОНКИН. А… Уйди, гад, зараза! (Со всей силы пнул кабана, тот заскулил). Я вот тебе поскулю!.. Ну ладно, иди сюда. ( чешет Борьку за ухом).

( читает записку). «Я ушла на рботу, клич пЫд плувицей, шчи в пчке, кушай н здравье, с прветом Нюра». ( Борьке) Пшел вон!..

( Из-за плетня появляется Гладышев).

ГЛАДЫШЕВ. Желаю здравствовать.

ЧОНКИН. Здорово, сосед!

ГЛАДЫШЕВ. Ты, Ваня, никак сегодня под эропланом ночевал?

ЧОНКИН. А нам, татарам, все одно – одна ложка, два каша. Сейчас время теплое – не зима.

ГЛАДЫШЕВ. А я утром вышел, гляжу – чьи-то ноги из-под эроплана торчат. Неужто, думаю, Ваня нынче на улице ночевал. Еще и Афродите говорю… Слышь, Афродита, помнишь утром я тебе говорил, кажись Ванины ноги из-под эроплана торчат.

АФРОДИТА. За твоим языком не поспеешь босиком.

ЧОНКИН. Я с бабой своей поругался, ушел я от ней, понял? Потому нынче на улице и ночевал.

ГЛАДЫШЕВ. А что так?

ЧОНКИН. Да так. Я ей, слышь, одно, она мне – другое, словом по слову, носом по столу, так все и пошло. Я, слышь, плюнул, взял шинельку, винтовку, мешок – а что у меня еще? – и на двор..

ГЛАДЫШЕВ. Вон оно как повернулось. А может, и правильно сделал. Если хочешь знать, я тебе вот что скажу, не связывайся ты, Ваня, с этими бабами. Беги от них, пока молодой. Ведь они… Ты посмотри хотя бы на мою. Она, Ваня, змея гремучая. У ней язык, когда поближе будешь разговаривать, обрати внимание – раздвоенный. Ну чистое змеиное жало. А сколько я от нее горя натерпелся, это ни в сказке сказать, ни пером описать. Да разве ж только я? Все мужчины от ихнего пола страдают неимоверно, возьми хоть современную эпоху, хоть факты из исторического прошлого. Когда царь Николай I сослал декабристов в Сибирь, черт- те куда, так ихни жены на этом не успокоились, а свои шмотки собрали и поперли туды за ими, несмотря, что железной дороги в те поры не было. И лошадей позагоняли, и ямщиков перемучили, и сами чуть не подохли, а все же добрались, и испортили им всю каторгу. Я, Ваня, про Нюрку худого ничего не скажу – она женщина образованная и с понятиями, а все же беги ты от ней, покуда не поздно.

ЧОНКИН.. Я бы побег, да вот этот драндулет не пущает. Да и исть охота. Кишка кишке бьет по башке.

ГЛАДЫШЕВ. Исть хочешь? Господи, да чего ж ты раньше не сказал? Пошли ко мне. Сейчас примус разожгем, яишню с салом сготовим. Самогоночки маленько есть. Пошли. ( Афродите). Хоть бы клеенку под дите подстелила, а то ведь напрудит, весь подол провоняет.

АФРОДИТА. Ты лучше в избе понюхай. И дай гостю понюхать.

ГЛАДЫШЕВ. Слыхал, как она со мной разговаривает? И вот так каждый день. Дура грязная. У меня вонишша с научной целью, а у тебя в виде неряшества. ( Чонкина шибануло так, что он зашатался от неожиданности).

Спервоначалу, оно, конечно, малость шибает, а как попривыкнешь, ничего. Ты, Ваня, одну ноздрю приоткрой, а когда пообыкнешь, принюхаешься, открой и вторую.

ЧОНКИН. Ну и дух, аж глаза слезятся!

ГЛАДЫШЕВ. Это с непривычки. Запах как будто противный, а на самом деле – здоровый и для организма пользительный, имеет различные ценные свойства.

ЧОНКИН. Фу-у!

ГЛАДЫШЕВ. К примеру, французская фирма «Коти» из дерьма изготовляет духи тончайшего аромата. Ну, ты пока погляди, как живу, я мигом.

ЧОНКИН. Слышь, сосед, вроде того - дерьмом воняет .

ГЛАДЫШЕВ. Удобрение это, Ваня.

ЧОНКИН. Пахучее оно у тебя это удобрение!

ГЛАДЫШЕВ. Еще какое! Вот, Ваня, мы привыкли относиться к дерьму с этакой брезгливостью, как будто это что-то плохое. А ведь если разобраться, дерьмо – самое ценное вещество, потому что вся наша жизнь происходит из дерьма и в дерьмо опять же уходит.

ЧОНКИН.. Это в каком же смысле?

ГЛАДЫШЕВ. А в каком хошь. Посуди сам. Из дерьма произрастают травы, раз, злаки, два, овощи, три. Для хорошего урожая землю надо удобрять дерьмом. Так?

ЧОНКИН. Так-то оно так…

ГЛАДЫШЕВ. А животные, которых мы едим, которые нам молоко и шерсть дают, они питаются травой. Верно?

ЧОНКИН. Верно.

ГЛАДЫШЕВ. Значит, мы все это потребляем и переводим опять на дерьмо. Вот и происходит, как бы это сказать, круговорот дерьма в природе. Но спрашивается, зачем же нам потреблять его в виде мяса, молока или хотя бы хлеба? Не лучше ли, отбросив предубеждения и ложную брезгливость, потреблять его в чистом виде, как замечательный витамин?

ЧОНКИН. Так ведь воняет…

ГЛАДЫШЕВ. Для начала можно удалить естественный запах. А вот когда человек привыкнет, - оставить все, как есть. Но это, Ваня, дело далекого будущего и успешных дерзаний нашей науки. И я предлагаю, Ваня, выпить сейчас за нашу науку и за нашу любимую советскую власть и лично за гения в мировом масштабе товарища Сталина!

ЧОНКИН. Со встречей! (пьют).

ГЛАДЫШЕВ. Ну как, Ваня, самогончик?

ЧОНКИН. Первачок что надо. Аж дух зашибает. Из хлеба или свеклы?

ГЛАДЫШЕВ. Из дерьма, Ваня.

ЧОНКИН. Это как же?

ГЛАДЫШЕВ. Рецепт, Ваня, простой. Берешь на кило дерьма кило сахару.. . И все…

( Чонкин вскакивает и бросается к двери, чуть не сбив с ног Афродиту).

Ваня, да ты что?

АФРОДИТА. Господи! Еще одного дерьмом напоил, ирод проклятый, погибели на тебя нету! Тьфу на тебя!

ГЛАДЫШЕВ. Ты чем плеваться, яблочка моченого принесла б из погреба. Плохо, вишь, человеку.

АФРОДИТА. Да какие там яблочки! Те яблочки тоже наскрозь пропахли дерьмом. По всей избе одно сплошное говно, чтоб тебе провалиться, чтоб тебе в нем утопнуть, идиот несчастный. Уйду я от тебя, идола, побираться буду с дитем, чем в дерьме погибать.

ГЛАДЫШЕВ. Куды ты бежишь, Афродита! Вернись, тебе говорят. Не выставляй перед народом и себя и меня на позорище! Афродита, Ты хоть Геракла-то пожалей!

АФРОДИТА. Да какой он Геракл? Гришка он! Сын мой – Григорий!

ГЛАДЫШЕВ. Афродита, вернись!

АФРОДИТА. Да какая ж я тебе Афродита? Фроська я, понял, обормот вислоухий, Фроська! Фроська я, слышите, люди, я – Фроська!

- Идем, идем, веселые подруги!

Страна, как мать, зовет и любит нас.

Везде нужны заботливые руки

И наш хозяйский, теплый женский глаз.

А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!

Пускай поет о нас страна,

И звонкой песнею пускай прославятся

Среди героев наши имена!

Картина 16 ( Эпизод № 1)

(Во дворе Нюркиного дома).

НЮРКА. Ва-аня! Ваня, где ты? Вот леший тебя побери, и куды подевался?

ЧОНКИН. Ну, чего шумишь?

НЮРКА. Война, Ваня! Война!

ЧОНКИН. Еще чего не хватало! Неужто с Америкой?

НЮРКА. С Германией!

ЧОНКИН. Не может этого быть.

НЮРКА. По радио передавали.

ЧОНКИН Может, брешут?

НЮРКА. Все до конторы побегли на митинг. Пойдем!

ЧОНКИН. Раз уж такое дело, мне, пожалуй, не до митинга. Вот он мой митинг, чтоб он сгорел…

НЮРКА. Брось, кому он нужон.

ЧОНКИН. Был не нужон, теперь – пригодится. Может, завтра все же приедут.

НЮРКА. Кто?

ЧОНКИН. Кто, кто… Война идет, а я тут… Ты чего?

НЮРКА. Что ж это ты на войну-то рвешься? Да неужто тебе там будет лучше, чем у меня?

ЧОНКИН. Да что теперь делать, Нюрка?.. Бежим!

ЭПИЗОД №2.

ГОЛУБЕВ. Алло, алло! Станция! Станция! Ало, алло!

ТЕЛЕФОНИСТКА. Станция.

ГОЛУБЕВ. Девушка! Миленькая, будь добра… Со вчерашнего звоню…

Ревкина… Срочно нужен…

ТЕЛЕФОНИСТКА. Соединяю.

РЕВКИН. Ревкин слушает

ГОЛУБЕВ. Сергей Никонорыч, Голубев беспокоит из Краснова. Звоню, связи нет, народ ждет, работа стоит, время горячее, не знаем, что делать.

НИНКА. Ой, бабы, ой, беда-то какая!

БАБКА. Что же теперь будет, люди добрые?

КУРЗОВ. Да чего будет! Дождались!

ГЛАДЫШЕВ. Разум отказывается воспринимать. Это ж надо совесть какую иметь – кушали наше сало, а теперь подносят свинью в виде вероломного нападения.

СТЕПАН. Да вся эта война до первого дождя. Вот как дороги развезет, так вся немецкая техника под Долговым и потонет.

ДЕД. Кончай выть, бабы. Раньше смерти – не помрем!

Эпизод № 4

РЕВКИН. Недопонял. Чего не знаете? Митинг провели?

ГОЛУБЕВ. Да нет же.

РЕВКИН. Почему?

ГОЛУБЕВ. Почему? Не знали, как быть. Дело, сам понимаешь, ответственное, а указания нет…

РЕВКИН. Теперь допонял. А если ты по малой нужде идешь, ширинку сам расстегиваешь, или тоже указания дожидаешь?

ГОЛУБЕВ. Ширинку сам.

РЕВКИН. Ну ладно, надо провести стихийный митинг в свете выступления товарища Молотова и как можно быстрее.

ГОЛУБЕВ. Народ давно собрался.

РЕВКИН. Недопонял.

ГОЛУБЕВ. Чего недопонял?

Эпизод № 5

ГЛАДЫШЕВ. Нет, ты подумай только, ведь просто, Ваня, обидно до слез.

Люди, Ваня, должны не воевать, а трудиться на благо будущих поколений. Потому что именно труд превратил обезьяну в человека. А ведь ты, Ваня, небось и не знаешь, что человек произошел от обезьяны?

ЧОНКИН. По мне – хоть от коровы.

ГЛАДЫШЕВ. От коровы человек произойти не мог. Ты спросишь – почему?

ЧОНКИН. Не спрошу.

ГЛАДЫШЕВ. Ну можешь спросить. А я тебе скажу: корова не работала, а обезьяна работала.

ДЕД. И что у нас за народ такой, как работать, так каждый упирается, как баран…

ЧОНКИН. Где?

ГЛАДЫШЕВ. Что – где?

ЧОНКИН. Я тебя пытаю: где твоя обезьяна работала? На заводе, в колхозе, на фабрике – где?

ГЛАДЫШЕВ. Вот дурила! Это ж надо такое ляпнуть! В джунглях она работала, вот где! Сперва на деревья лазила за бананами, потом палкой их стала сшибать, а уж опосля и камень в руки взяла…

ДЕД. Может, где в другом месте и была, а в Петербурде не было…