Дуглас Коупленд Поколение А

ЖЮЛЬЕН

Nique ta mere, это был просто пипец, а не день: совершенно убийственное похмелье, смерть, идиотский поход к этой мрачной поляне, где когда-то был улей, потом еще порция насилия, а под конец – снова смерть, катастрофа, огонь. В общем, не день, а сплошное безумие и беспредел.

Когда мы вернулись из леса, Диана отправилась в город – чистить зубы индейцам. Зак и Сэм пошли «на добычу» за выпивкой. Сказали, что попытаются разыскать что-нибудь поприличнее в плане бухла. Серж тоже ушел. Я потом видел, как он ходит туда-сюда по одной узенькой улочке: в руке – наладонник, на голове – наушники с микрофоном. Я так думаю, он передавал в Париж отчет о нашем унылом совместном житье, которое напоминало неудавшийся социальный эксперимент хипповских коммун начала 1970-х годов.

Я бродил в одиночестве по улицам, совершенно безжизненным и пустынным, как в фильме «Штамм «Андромеда». Я уже почти придумал свою следующую историю и теперь размышлял над деталями. А потом я увидел какого-то парня из хайда, который бежал со всех ног, а за ним гнались еще десять парней. Они пробежали через перекресток и тут же исчезли из виду. Это было похоже на кадр из мультфильма, только в этом мультфильме присутствовали очень даже реальные бейсбольные биты и топоры. Потом со стороны Рок-Пойнт-роуд донеслись истошные крики. Потом вновь стало тихо. Я не пошел смотреть, чем все закончилось.

Когда я вернулся домой, Диана как раз пересказывала остальным все последние городские сплетни:

– Солон. Они нашли целую коробку. Она была спрятана внутри пианино, в центре досуга и отдыха для подростков. Весь остров наводнен солоном.

– То есть все здешние подростки его принимают?

– Похоже на то.

Я спросил у Дианы, тяжело ли проходит процесс отвыкания от солона. Бывают ли у людей «ломки» и все такое.

– Я интересовалась этим вопросом. Люди, которые принимали солон, а потом перестали, говорили, что им не хватает ощущения одиночества. Им очень не нравилось, что надо заботиться о других. Они тосковали по своему одиночеству, и ничто не могло унять эту тоску.

На ужин у нас были микроскопические порции лосося и «шведский стол» из омерзительных консервированных овощей: мягких, безвкусных и склизких, – тех самых, которых так любят америкосы, отчего их тела превращаются в жирные неповоротливые бочонки.

Сразу после ужина случилось одно примечательное событие: мы услышали, как прямо над домом пролетел небольшой реактивный самолет. Это было действительно необычно, поскольку, кроме нас шестерых, на этот остров уже давно никто не ездит – с тех самых пор, как мир потерял интерес к «последнему из известных науке мест, где был обнаружен активный пчелиный рой».

Самолет пролетел прямо над нашим домом, держа курс на северо-восток, к аэропорту. А потом мы услышали взрыв. Encore, nique ta mere!

Мы выскочили на улицу и увидели вдалеке столб черного дыма. Мы тут же уселись в наш грузовичок и помчались в аэропорт. Самолет упал справа от взлетно-посадочной полосы, если смотреть в сторону леса. Это был настоящий кошмар: стометровый кусок смятого металла, разбросанный багаж, раскуроченное киносъемочное оборудование и горящие обломки. На острове не было пожарного депо, но пожарные все равно бы ничего не спасли – после такого крушения спасать уже нечего. Остается только стоять, и беспомощно смотреть, и ломать себе голову, чей это был самолет, и кто мог быть на борту.

Кроме нас шестерых, к месту крушения примчались еще двое хайда. Они деловито искали что-то среди обломков – и почему-то нам сразу же стало ясно, что они ищут отнюдь не тела погибших. Это было странно и как-то даже слегка настораживало. Мы отошли в сторонку и принялись наблюдать за индейцами. Вскоре один из них – тот, который помладше, – окликнул другого и указал на слегка обгоревший, но в целом не пострадавший деревянный ящик с маркировкой «СУХИЕ ЗАВТРАКИ». Хайда, который постарше, поднял с земли металлическую рейку и с ее помощью взломал ящик. Внутри был солон. Несколько сотен коробок.

– А вот и оно.

Хайда, который помладше, сходил к машине и принес канистру бензина. Вылил почти весь бензин в ящик с солоном и поджег его, бросив туда недокуренную сигарету. Я подумал, что те двое повешенных, которых мы видели днем – это только начало. И теми двумя дело не ограничится.

– Эй, ребята, – окликнул Зак хайда. – А почему вас только двое? Где все остальные? В смысле, у вас тут не каждый день падают самолеты, но никто не пришел посмотреть.

– Все сейчас заняты. -Да?

Между собой мы уже обсудили вероятные причины крушения самолета. Но это были всего лишь догадки. И тут хайда, который помладше, очень нас удивил. Никто его ни о чем не расспрашивал, он сам сказал:

– Мы отключили посадочные огни и зажгли обманки. Специально, чтобы он упал.

И тут мы взбесились. В смысле… nique ta mere/Зак заорал:

– Вы что, охренели?! Вы специально устроили аварию?!

– А тебе что за дело?

– Что.мне за дело?! У вас, вообще, как с головой?! Вы что, дебилы?!

Индейцы подошли ближе, вплотную к Заку. Тот, который постарше, сказал:

– Вас пустили на остров только из-за пчел. Так что ты не ори.

Хайда, который помладше, подобрал с земли верхнюю половину разорванного пополам чемодана и принялся изображать, как будто играет на гитаре. Зак набросился на него и повалил на землю. Все принялись кричать. Ардж и Сэм оттащили взбешенного Зака от упавшего индейца.

Лицо Зака было багровым.

– Вы хоть понимаете, что вы делаете?!

Индеец, который помладше, поднялся с земли, отряхнулся и сказал:

– Мы понимаем. И делаем то, что считаем нужным, чтобы защитить свое племя. Все, вопрос исчерпан.

Хайда сели в свой грузовичок и уехали. Я смотрел им вслед чуть ли не в восхищении. Они превратили реальный мир в «World of Warcraft», и они были хозяевами в этом мире.

Серж стоял чуть в стороне и курил сигарету за сигаретой. Он подошел к нам и сказал:

– Киносъемочное оборудование… Дорогое, наверное. И все вдребезги. Жалко.

– Ты, блядь, приберег бы свое сочувствие. А то сразу истратишь, и на потом ни хрена не останется, – сказала Диана. И добавила, чуть погодя: – Ребята, я, кажется, обосралась.

– А сколько у нас тут людей… э… сколько трупов? – спросил Серж.

Мы принялись считать: пилот и три пассажира. Их возраст и пол было уже невозможно определить. Зак сказал:

– Это были сотрудники новостной службы Третьего телеканала.

Диана пристально посмотрела на Зака:

– Мне только сейчас пришло в голову… Это ты их сюда пригласил, да?

– Ты о чем, Диана?

– Только не надо тут изображать из себя оскорбленную невинность. Это ты их сюда пригласил. Тебе, блядь, не хватает всемирной славы?! Мальчику хочется в телевизор?! А ведь твой дядя нас предупреждал, что ты попытаешься выкинуть что-то подобное…

– Дядя Джей с вами связался? За моей спиной? Вот мудила!

– Кто тут мудила, это еще вопрос.

– Диана, послушай. Господи… Я не хотел, чтобы все получилось вот так. Да, это я их сюда пригласил. Но если честно, то мне нужны деньги. Нам всем нужны деньги. Я имею в виду не сейчас, а на будущее. И чем это плохо, если мы выступим по телевидению? Пусть о нас знают! Мы не можем жить в здешней Нарнии вечно! И Серж тоже знал, что они прилетят. Он сам выправил им разрешение.

Все посмотрели на Сержа, который только пожал плечами:

– Ну да. Я тоже думаю о будущем. О вашем будущем, между прочим. Вам понадобятся деньги. Я старался для вас.

– А солон в самолете откуда?

– А я что, доктор? – нахмурился Зак. – Я вообще их не ждал так быстро. Я думал, они прилетят через пару недель, не раньше.

Мы не знали, что и думать. Обломки разбившегося самолета уже догорели. Спасать было нечего, смотреть – тоже не на что. Мы поехали домой. За всю дорогу никто не сказал ни слова. Я все думал, откуда хайда узнали, что в самолете был солон. И что было бы, если бы самолет не разбился, и телевизионщики благополучно добрались до нас. Ничего интересного они бы не увидели. Мы же не люди-ромашки, и вокруг нас не вьются пчелы, горя желанием слиться с нами в любовном экстазе.

Мы уселись в гостиной и сразу, почти безо всякого предисловия, принялись рассказывать истории.

Антипризраки

Саманта Толливер

В некотором царстве, в некотором государстве жили люди, чьи души были испорчены, искорежены и выжаты досуха суровой реальностью современного мира. И вот однажды эти несчастные души восстали против подобного обращения и разом покинули тела, в которых они пребывали. А если душа покидает тело, это уже необратимо. То есть обратно она не вернется.

Однако тела, лишившиеся своих душ, продолжали жить как ни в чем не бывало. Они занимались своими обычными делами, а именно проверяли остатки средств на счетах, меняли проволочные сетки на дверях и бегали по магазинам в поисках белых махровых стопроцентно хлопчатобумажных носков. А их души тем временем собирались небольшими компаниями на перекрестках и вели долгие, обстоятельные разговоры, чтобы убедиться, что все, что с ними происходит, происходит на самом деле – и что они не сошли с ума все разом.

– То есть мы теперь призраки?

– Наверное, нет. Призраки – это духи умерших, а наши тела все еще живы.

– Тогда кто мы? Чудовища?

– Нет. Чудовища взаимодействуют с материальным миром. А мы так не можем. Мы просто летаем по воздуху, и проходим сквозь стены, и пребываем в извечной тоске и печали.

– Может, мы нежить?

– Нет. Хотя мы действительно не живые, но мы и не мертвые.

Души чувствовали себя неприкаянными и потерянными. Как домашние питомцы, пережившие разрушительный ураган, после которого у них не осталось ни домов, ни хозяев. Мир остался таким же, как был. Жизнь продолжалась. Но она продолжалась уже без них – мимо них. Они могли наблюдать, но уже не могли участвовать. Души видели, как стареют тела, в которых они пребывали раньше. Видели и ужасались тому, как это жестоко и страшно – стареть в современном мире, когда все вокруг вроде бы остается свежим и молодым.

Души никак не могли понять, почему их не отправили в рай, или в ад, или куда-то еще. Почему они так и остались здесь, в этом мире, где у них не было ничего, кроме бесконечного перемещения в пространстве. Перемещения, которое даже не назовешь полетом, потому что полет – это радость и легкость, а радости не было. Легкости – тоже. Хотя души сами покинули тела в знак протеста, они скучали по брошенным телам, как родители скучают по выросшим детям, у которых давно своя жизнь.

И в какой-то момент души так разозлились на свою несчастную судьбу, что не придумали ничего лучше, как обрушить всю злость на мир, и – вот сюрприз! – оказалось, что всякое действие, заключавшее в себе заряд ярости, приносит вполне ощутимые реальные результаты. Как бы сама собой падала и разбивалась посуда, хлопали двери, вылетали оконные стекла, портились данные на жестких дисках компьютеров, взрывались лампочки в осветительных приборах.

Души вновь получили возможность взаимодействовать с миром живых.

Душам это понравилось. С каждым днем их способности к взаимодействию становились все лучше и лучше. Теперь души могли глушить двигатели в автомобилях и включать сирены пожарной тревоги. Делать так, чтобы у людей подгорала еда и скисало молоко. Выводить из строя аппаратуру на космических спутниках и превращать пресную воду в соленую. Они научились использовать грозовое электричество, чтобы устраивать лесные пожары. Они узнали, что ярость – это красиво. Что у них остался единственный путь к созиданию: путь разрушения. Что единственный способ вернуться в реальный мир – это пробиться в реальность с боем.

И они принялись крушить все, что могли сокрушить. Это была настоящая война, но война без противника. Свою ярость они превратили в искусство. Души больше не рефлексировали на тему, достойны ли они своих бывших тел. Теперь они ставили вопрос иначе: достойны ли бывшие тела своих душ?

Это был не конец света. Но все же это было начало болезней и великих скорбей.

Человек, который любил одиночество – и очень любил читать

Жюльен Пикар

Жил-был человек, который любил одиночество. И еще он любил читать книги. Его звали Жак, и жил он в Америке, в предместье большого города – в окружении сотни пустынных торговых центров и миллиона людей, страдавших болезненным ожирением. Жак любил читать книги, потому что, читая, он отдыхал душой. И еще потому, что когда он читал, он себя чувствовал личностью, живым человеком, а не столбиком в статистической таблице маркетингового исследования и не галочкой в бланке переписи населения.

Днем Жак, как правило, спал. Потому что не мог выносить шума, производимого многочисленными соседями. Грохот автомобилей, рев «пылесосов», которыми сдувают опавшие листья, вопли детей – почему обязательно нужно орать и греметь?! Почему обязательно нужно, чтобы вас слышала вся округа?! Почему нельзя делать все тихо?! Прекратите шуметь!Дайте человеку покоя!

Жака раздражал не столько шум сам по себе – хотя и шум тоже, чего уж лукавить? – сколько мысль о людях, этот шум производивших. О людях, которые существовали так близко, что ему никак не удавалось почувствовать себя в одиночестве. Ему постоянно казалось, что рядом всегда кто-то есть.

Чтобы хоть как-то примириться с жизнью, Жак работал – и читал – по ночам, когда соседи не стригли лужайки своими ревущими газонокосилками, когда прекращались работы на стройках, и на улицах не было автомобилей с их пронзительными гудками. Он пытался поселиться в деревне, но оказалось, что и там нет спасения от шума: вечно лающие собаки (Господи, и как им не надоедает все время лаять?!), сельскохозяйственные машины, аварийные генераторы, бензопилы и трактора-внедорожники.

Жак уже и не знал, что ему делать.

А потом он нашел объявление в Интернете: «Требуется человек для работы смотрителем маяка». Жак ухватился за эту работу – и поначалу все было волшебно. Лучше и не придумаешь! Никаких людей! Вообще никаких! Ни единой живой души в радиусе несколько километров! А редкие крики олушей и чаек – это, в общем, терпимо. Это он как-нибудь переживет. Тем более что предыдущий смотритель не прикармливал птиц. Жак обрел долгожданный покой и решил, что в мире все-таки есть совершенство. Но счастье было недолгим. Жак начал слышать плеск волн. Да, волны бились о скалы: так было уже миллиарды лет – и будет еще миллиарды лет. Постепенно этот беспрестанный шуршащий плеск начал действовать Жаку на нервы. Жак не мог отгородиться от этого шума, не мог его не замечать. Звук был везде. Это было в десятки раз хуже, чем вопли соседских детей, скачущих на батуте в саду, или рев тракторов, забуксовавших в грязи.

В конце концов Жак позвонил своему нанимателю и сообщил, что, к сожалению, он вынужден отказаться от этой работы. Жаку действительно было грустно, поскольку сие означало, что ему вновь предстоит мучиться и страдать от присутствия в его жизни других людей, которые раздражали его одним только фактом своего существования.

Но ему вновь повезло. Как-то вечером он слушал онлайновую радиотрансляцию, и там объявили, что Национальному управлению лесоводческого хозяйства требуются мужчины для работы на дозорных башнях в отдаленных лесничествах. Вот оно! Да! Жак немедленно позвонил по номеру, указанному в объявлении. Ему на мыло прислали анкету, он ее тут же заполнил, отослал обратно, и уже через полчаса паковал вещи, чтобы ехать на новое место работы. На самую дальнюю дозорную башню в самом глухом уголке самого крупного в стране национального заповедника. В этой башне Жак будет жить совершенно один. Ему придется общаться с людьми не чаще одного раза в месяц, когда ему будут привозить продукты – и его это вполне устраивало. В лесу было тихо. Никаких механических звуков. Никаких автомобилей, никаких газонокосилок. Никакого собачьего лая. Лишь тишина и блаженный покой, одиночество – да, восхитительное одиночество, – и книги.

В первую неделю все было просто божественно. Если Жаку и докучали какие-то посторонние звуки, то лишь иногда и не так чтобы сильно: редкие самолеты, пролетавшие над башней на высоте не меньше восьми километров, полуденный стрекот цикад, ночной писк комаров и как-то вечером – всего один раз за все время – гроза.

Однако Жак не рассчитал скорость чтения и «прикончил» все книги, которые взял с собой, с явным опережением графика. Он чуть не умер со скуки и ужасно обрадовался, когда к башне приехал грузовик с продуктами. Жак попросил водителя свозить его в город, чтобы купить еще книг. Но водитель сказал, что, согласно контракту, Жаку запрещено покидать башню. Тогда Жак сказался больным и заявил, что ему надо к врачу (поликлиника располагалась буквально в двух шагах от книжного магазина). В общем, Жак все же добился того, чтобы его отвезли в город.

Водитель ужасно тревожился и подгонял Жака – мол, надо быстрее возвращаться, – но тот на полдня завис в книжном, и когда они все же вернулись в заповедник, там вовсю полыхал пожар. В итоге сгорело несколько сотен квадратных миль леса.

Национальное управление лесоводческого хозяйства грозилось привлечь Жака к суду за безответственность и халатное отношение к служебным обязанностям, и Жак всерьез подумывал о том, чтобы бежать из страны. Он снова полезна сайт объявлений о работе и почти сразу наткнулся на сообщение, что НАС А требуется доброволец для полета на Марс. Он станет первым переселенцем в рамках долгосрочной программы по массовой колонизации Марса. Он никогда не вернется на Землю, и ему придется прожить в одиночестве несколько лет – может быть, даже десятилетий, – пока к нему не присоединятся другие колонисты. Что может быть лучше?! Вот она, работа мечты! Плюс к тому в распоряжение первого поселенца предоставлялся бесплатный скоростной канал беспроводной спутниковой связи и мощнейший компьютер, причем на его жестком диске хранятся все – абсолютно все – книги, которые есть на Земле. Все-таки есть в жизни счастье!

К чести ребят НАСА, они провели всестороннее психологическое профилирование всех соискателей, и Жак был признан наиболее подходящей кандидатурой. Он получил вожделенное место и отбыл на Марс буквально за пару минут до того, как в его почтовый ящик опустили повестку в суд по иску от Национального управления лесоводческого хозяйства. Пф!

Полет на Марс занял ровно полгода. Это было блаженное время. Жаку ужасно понравилась невесомость, но он все равно с нетерпением ждал окончания путешествия. Прибыв на место, он сразу же приступил к исполнению своих непосредственных обязанностей первопроходца: наслаждаться одиночеством, читать книги, смотреть фильмы – из видеотеки и по Интернету, – и ждать, когда прилетят следующие колонисты. Жак был на седьмом небе от счастья. Жизнь казалась прекрасной, как никогда.

И так продолжалось бы бесконечно, если бы не одно непредвиденное обстоятельство: на Марсе жили марсиане. В первый раз, когда Жак заметил какое-то странное движение за окном своего отсека, он решил, что ему померещилось. Но ему не померещилось. Там действительно что-то двигалось. Жак был не из робкого десятка. Он надел скафандр и вышел наружу, где тут же столкнулся с тремя марсианами, вылитыми умпа-лумпа* – только покрытыми оранжевой шерстью и практически круглыми из-за специальных защитных пузырей.

* Умпа-лумпа – сказочные персонажи из книги Рональда Даля «Чарли и Шоколадная Фабрика». Это маленькие человечки, доходящие до колена обычному человеку. У них у всех характерная внешность, ярко-оранжевый цвет кожи и волосы яркого, чаще зеленого, Цвета.

– Привет тебе, землянин, – сказал главный марсианин. Жак вздрогнул, хотя и не от испуга. Скорее, от растерянности. Он не знал, что сказать.

– Прошу прощения за такую избитую банальность, – продолжал марсианин. – Нам показалось, что это будет смешно. Но иногда шутки не удаются. Думаешь, что пошутил очень удачно, а на деле выходит, что неудачно. Никто не смеется. Ну да ладно, бывает. Тебе нравится тут, на Марсе?

Жак проникся серьезностью момента. Как ни крути, это был исторический момент: первый контакт с разумными инопланетными существами. Поэтому он ответил со всей торжественностью:

– Я пришел с миром, от имени всех обитателей Земли. Марсиане переглянулись и расхохотались.

– А что здесь смешного? – не понял Жак.

– Смешного здесь вот что, – сказал марсианин. – Во-первых, ты почему-то уверен, что представляешь всех обитателей Земли. И во-вторых, ты сказал, что земляне хотят с нами мира. Ой, не могу!

– Так зачем ты сюда прилетел? – спросил второй марсианин.

– В рамках программы по массовой колонизации Марса.

– А вам оно надо? Здесь же ни хрена нет. Мы истощили все запасы более или менее полезных ископаемых еще в прошлом тысячелетии. Если мы тут еще не рехнулись, то исключительно потому, что мы все ужасные болтуны… ну, в смысле, любим поговорить… и поэтому нам всегда есть чем развлечься.

– Так что тебе повезло, что мы тебя нашли, – сказал третий марсианин. – Теперь ты не будешь грустить в одиночестве, уж мы-то составим тебе компанию. Еще как составим. С нами ты никогда не соскучишься. Даже и не надейся.

Жак тихо выпал в осадок. Представьте себе разочарование человека, который в поисках одиночества отправился аж на другую планету – и неожиданно встретил там чересчур разговорчивых и донельзя дружелюбных аборигенов. Плюс к тому эти аборигены были отнюдь не чужды иронии и обладали гипертрофированным чувством юмора, то есть качествами, напрочь отсутствующими у Жака (что вообще характерно для любителей серьезной литературы, издаваемой в твердом переплете).

– Что-то мне как-то сонно. Пойду посплю, – сказал он. – Мы потом пообщаемся, хорошо? В другой раз.

– Без проблем. Мы сами вообще никогда не спим. И нам очень нравится ходить в гости. И когда гости приходят, нам тоже нравится. Чем чаще, тем лучше.

Жак только-только заснул, как его разбудил громкий стук в дверь – стук пушистых оранжевых кулачков. Жак поднялся с кровати, пошатываясь спросонья. Прошел в шлюзовой отсек и выглянул наружу: это был один из тех трех марсиан-юмористов, что уже приходили раньше.

– У тебя не найдется стаканчика сахара? – сказал марсианин. – Взаймы.

– Какого че…

– Шучу, шучу. Мне можно войти? И вообще, давай будем дружить домами. У меня, правда, сейчас бардак. Капитальный ремонт, все дела. Но ведь это не страшно, я думаю. Ты ведь переживешь?

У Жака не было выбора: он впустил марсианина внутрь.

– А у тебя симпатично. Все по последнему слову техники, но при этом уютно. И- ух ты! – бесплатный высокоскоростной Интернет! Знаешь, я ненавижу, когда останавливаешься в отеле, и с тебя там сдирают еще и за доступ в сеть. Вроде как он идет за отдельную плату. Сразу складывается впечатление, что тебе там не рады.

– А я как раз собирался обедать, – сказать Жак. – Будешь есть?

– Я? Нет. У нас сейчас период активного метаболизма подкожного жира. – Марсианин указал на свой складчатый, как у шарпея, лоб. – Все идет прямо сюда. – Он продемонстрировал бугорок, похожий на латексный протез, знакомый фанатам «Звездного пути» по одной из серий «Следующего поколения».

Жак налил воду в стакан, достал из буфета банку освежающих кристаллов к завтраку – с повышенным содержанием сахара и апельсиновым вкусом, – открыл ее и зачерпнул целую ложку оранжевых гранул.

– Не хочешь попробовать?

– А-а! – завопил марсианин. – Ты что, хочешь меня убить? Выпусти меня отсюда! Сейчас же!

– Господи, что я такого сделал?

– Молекулы ваших цитрусовых плодов – это яд для марсиан. Мог бы и предупредить. До того, как открыть банку.

– Прости, пожалуйста. Я не знал…

– Ладно, забей. Просто выпусти меня отсюда. – Марсианин бросился в переходный шлюз. – Да, кстати. Сегодня вечером будет большой пикник. Ну, чтобы ты познакомился с соседями. Я тебя очень прошу, постарайся хотя бы изобразить, что тебе весело. Ради детишек.

Когда марсианин ушел, Жак сел на кровать и погрузился в тягостные раздумья. Он не знал, что теперь делать – теперь, когда он снова лишился вожделенного одиночества и покоя, ради которых проделал такой долгий путь. Если бы я знал, что на Марсе у меня будут соседи… если бы мне сказали заранее…

А потом ему в голову пришла замечательная идея. Да! Жак стянул с кровати свой плед – наполовину шерстяной, наполовину синтетический, наподобие тех пледов, что выдают в самолетах пассажирам, летящим в салоне первого класса, – расстелил его на полу и щедро посыпал апельсиновыми гранулами из банки. Вечером Жак взял этот плед на пикник и отдал марсианам. И больше они его не беспокоили. Жизнь наладилась.

Однако через пару недель ему сообщили из НАСА, что на Марс летят еще три колониста. Жак в ужасе выслушал эту новость. НАСА его предало. Когда он принялся протестовать, женщина из отдела кадров сказала:

– Жак, вы редко выходите на связь и не сообщаете нам никакой информации. Если бы вы были более общительным, может быть, нам не пришлось бы так спешно посылать на Марс других людей.

Черт! Жак отправил в правление НАСА срочное уведомление: «Атмосфера отравлена. На планете свирепствует вирус, от которого у меня постоянно течет кровь из носа. Не присылайте людей. Повторяю: не присылайте людей». Но он был уверен, что ребята из НАСА разгадают его хитрость.

Теперь Жак целыми днями лежал на кровати и предавался унынию. На Марс летел не один колонист. Их было трое.

Жак пытался придумать, что делать. Если он притворится мертвым и вообще перестанет выходить на связь, НАСА отключит его скоростной Интернет и, может быть, перекроет доступ к цифровой библиотеке. Нет, только не это!

«Ну, ничего, – решил Жак. – У меня есть еще несколько месяцев, чтобы придумать, как мне прикончить этих троих колонистов, когда они прилетят. И надо будет все провернуть очень быстро. Потому что НАСА наверняка захочет меня убрать. Ничего себе выбор: либо ты убиваешь, либо тебя убивают. Но такова жизнь. В конечном итоге все именно к этому и приходит».

Проповедник и его любовница-шлюха

Диана Битон

Они познакомились по Интернету, на сайте поиска партнеров для секса. Договорились о встрече в отеле на условиях НЧНОС – ни к чему не обязывающего секса, – причем специально оговорили, что они друг о друге ничего не знают и не раскрывают свои волшебные способности.

– Надо сказать, – заявила Бренда, пытаясь вспомнить, куда она надела свои колготки, – что для НЧНОС это было вполне себе пылко.

– А ты часто этим занимаешься?

Бренда обернулась к своему анонимному любовнику:

– Вообще-то, по правилам НЧНОС, такие вопросы задавать нельзя.

Она наклонилась, чтобы достать туфли из-под кровати.

– Но мне хочется узнать тебя лучше. Бренда застыла:

– Так. Не говори больше ни слова.

– Меня зовут Барри.

– Блядь. – Ей захотелось ударить его чем-нибудь тяжелым, но злость быстро прошла. – Ну ладно, Барри. А почему тебе хочется узнать меня лучше.

– Потому что ты не такая, как все. Ты особенная.

– Да неужели? -Да.

– И что во мне такого особенного?

– Твой взгляд, уже в самом конце. Что-то с нами происходило… что-то особенное.

– Что за бред?

– Ладно, не хочешь – верь. – Барри достал сигареты.

– Ты куришь? Сейчас уже никто не курит.

– Я не «никто».

– Очень остроумно.

– Хочешь? – Он протянул пачку Бренде. Та на секунду задумалась.

– А давай. Почему бы и нет?

Она закурила, зная, что этого делать не нужно. А нужно быстро одеться и бежать отсюда со всех ног. А еще лучше – собрать одежду в охапку и одеться уже в машине. Но вместо этого она спросила:

– Так что ты хотел обо мне узнать?

– Ну, для начала, как тебя зовут.

– Бренда.

– Хорошо, Бренда, скажи мне, во что ты веришь.

– Типа как в Бога и все такое?

– Ну, да. Типа того.

– По-моему, Бог ошибся с людьми. Ничего интересного не получилось.

– Как мило.

– А ты во что веришь?

– Теперь уже ты захотела узнать меня лучше?

– Слушай, а не пошел бы ты в жопу?

Потом они молча курили, и чуть погодя Бренда сказала:

– Я не курила со школы. Собственно, я и в школе-то не курила. Так, баловались с девчонками в старших классах. Как-то я не прониклась всей прелестью этой привычки.

– А в каком году ты окончила школу? Она сказала, в каком.

– Значит, мы с тобой одногодки.

– Вот это да! Офигеть! – Она затушила окурок в пепельнице. – Все, мне пора.

– Мы еще встретимся? Бренда помедлила и сказала:

– Хорошо. Здесь, в то же время. Ровно через неделю.

Так прошло несколько месяцев. Раз в неделю Бренда и Барри встречались в отеле, и каждый раз Барри задавал Бренде вопросы, чтобы узнать ее лучше, и Бренда рассказывала о себе – хотя внутренний голос подсказывал, что этого делать не стоит. Тем более что сам Барри почти ничего о себе не рассказывал. Бренда уговаривала себя, что ничего страшного в этом нет, ведь она не открыла Барри свою самую главную тайну. Если Барри узнает ее секрет, их отношения изменятся навсегда. Причем вряд ли в лучшую сторону. А этого Бренде совсем не хотелось.

Постепенно эти еженедельные свидания превратились для Бренды в главное событие недели. А потом, в один явный погожий денек Бренда выглянула в окно и увидела, что во дворе цветет персиковое дерево – как это было, когда они в первый раз встретились с Барри. Она поняла, что они с ним встречаются для НЧНОС уже год, и что это уже никакой не НЧНОС. Она по-настоящему влюбилась в Барри. Хотя он-то, похоже, ее не любил.

Это было так грустно, так больно. Одиночество – тяжкая штука, а безответная любовь еще более усиливает его тяжесть.

Вскоре Бренда не выдержала и сделала то, чего нельзя было делать: призналась Барри в любви. Она, в общем, догадывалась, что услышит в ответ, и приготовилась к самому худшему. Но ответ Барри был настолько неожиданным, что Бренда буквально лишилась дара речи.

– Если хочешь видеть меня почаще, вступай в мою церковь. Будешь моей прихожанкой. Я проповедую истину.

Бренда сказала, что ей надо в душ. Но на самом деле ей надо было просто побыть одной и спокойно подумать. Закрывшись в ванной, она включила воду в душе, а сама села на краешек ванны и попыталась понять, сможет она или нет стать «прихожанкой» в церкви у проповедника Барри. Все дело в том, что она сама была жрицей. Верховной жрицей в своей собственной церкви. Это и есть ее страшная тайна. Бренда не знала, что делать. На такой случай нет никаких четких правил.

Когда Бренда вышла из ванной, Барри был уже почти полностью одет. Она сказала ему, что – да, она придет к нему в церковь. А он ответил:

– Вот и славно. Значит, увидимся в воскресенье. В одиннадцать утра.

Он объяснил ей, как ехать, и ушел.

И вот настало воскресенье. Бренда приехала к назначенному часу. Здание церкви было вполне симпатичным, хотя и располагалось слишком близко от съезда с автомагистрали. Не самое приятное соседство, но бывает и хуже.

Но Бренду ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что Барри не только священнослужитель, но еще и женатый мужчина с двумя детьми. За целый год пылкого НЧНОСа Бренде и в голову не приходило, что у Барри может быть жена. И тем более – дети. Кстати, жена Барри очень тепло встретила Бренду, и вообще была милой, приятной и дружелюбной. После службы все прихожане собрались в зале на первом этаже, чтобы поприветствовать Бренду – нового человека в общине, – в зале с плохим освещением, с доской объявлений, увешанной листовками религиозного содержания, и с жутковатого вида стареньким пианино в углу. Бренда сидела смурная и думала только о том, какой же она была дурой!

На следующей неделе Бренда не поехала встречаться с Барри в отеле в их обычное время. И не пришла к нему в церковь. И еще через неделю, и еще. А на четвертую неделю ей позвонил Барри.

– Откуда у тебя мой номер?

– Бренда, не надо разыгрывать из себя дурочку. Номер телефона узнается элементарно. Куда ты пропала? Приезжай в церковь. И на нашу обычную встречу. Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь. Неужели ты ничего не чувствуешь? Прислушайся, что подсказывает тебе сердце.

И Бренда прислушалась. Посреди недели, в обычный день, они с Барри снова встретились в отеле и предались страстному сексу, а в воскресенье Бренда приехала в церковь, где ей пришлось притворяться, изображая из себя кого-то другого.

А потом, в субботу вечером, Бренда поехала в центр – возвращать в магазин куртку, которая ей все-таки не подошла и сидела не так, как надо. Выходя из магазина, она увидела, как ее возлюбленный проповедник пронесся по улице на своем новеньком GMC – где весь салон пропах духами его жены, – и сбил бордер-колли. Бренда бросилась к сбитой собаке, подхватила ее и прижала к груди. Проповедник вышел из машины.

– Бренда, не убивайся ты так. Это всего лишь собака.

– Что значит «всего лишь собака»?

– Собака – это собака. У нее нет души. Так что не переживай.

– Что значит «не переживай»?! Это живое существо, и ей больно! Она умирает!

Колли умерла на руках у Бренды, а в сердце Бренды умерла любовь к Барри.

Она обернулась к нему. Ее щеки пылали. Она тихо сказала:

– Я ухожу.

– Уходишь – откуда?

– Из твоей церкви. От тебя. Кстати, ты ведь не знаешь, что я верховная жрица.

– Ну, уходишь, и ладно. И будь себе жрицей, раз у тебя с головой не в порядке.

– Да, я ухожу. Кстати, как у верховной жрицы, у меня есть три официальных желания, и я пока ни одно не использовала. Но одно я использую прямо сейчас.

– Ну, давай, – сказал Барри, садясь в машину.

– Вот мое первое желание: отныне и впредь родители больше не будут любить своих детей.

Барри уже отъехал на несколько метров, но окна в машине были открыты, и он услышал, что сказала Бренда.

– Что?! – Барри резко нажал на тормоз.

– Отныне и впредь родители больше не будут любить своих детей.

– Ну, ладно. Как скажешь, – и Барри уехал.

Первое желание Бренды как верховной жрицы исполнилось.

Во всем мире родители перестали любить своих детей. «Если моя любовь умерла, – думала Бренда, – пусть умрет и вся остальная любовь, во всех ее проявлениях».

Итак, родители перестали любить детей, и ничего страшного не случилось – поначалу. На самом деле мир практически не изменился. Просто в конце первого дня у всех людей, у кого были дети, возникли похожие мысли:

…Хочешь поехать на стадион? Я тебя не повезу. Доберешься сам, на автобусе. А мы с папой пойдем поплаваем с маской и трубкой.

…У меня ощущение, что я приходящая няня у чужих детей. Даже нет, не детей, а мелких чудовищ.

…Не буду я им звонить. Они только и делают, что жалуются на своих мужей, и просят у меня денег. Надоело.

…Диплом о высшем образовании?Подумаешь, какое событие! У всех дипломы о высшем образовании.

…Не хочешь есть? Ну, и ладно. Не хочешь, не жри. Делать мне больше нечего, как только следить, поела ты или нет.

На второй день люди уже бросали младенцев на порогах церквей, и заседания всех родительских комитетов на Земле были отменены.

На третий день беременные женщины буквально повалили в бары, где подают алкоголь. Главы правительств по всему миру отменили День матери и День отца и объявили о том, что все граждане, имеющие детей, получат правительственные дотации, каковые следует употребить на путешествия и различного рода увеселения для себя.

Четвертый день стал началом золотого века для гувернанток и нянь. Цены на их услуги взлетели практически до небес. Из серии «сколько скажете, столько заплатим». Все предприятия потогонного производства окончательно забили на законы, запрещающие эксплуатацию детского труда, и общественность даже не возмутилась.

На пятый день бездетные люди во всем мире вышли на демонстрации протеста против родителей, которые прекратили заботиться о детях. «В законе сказано, что родители обязаны заботиться о своих детях!»; «Что, вот так прямо и сказано? Ну, хорошо. В холодильнике – готовые завтраки со сгущенкой. Со вкусом клубники и ванили. Видеоигры – на полке. Пусть обыграются до посинения. А будут жаловаться и ныть, пойдут спать в подвал на матрасе. И большое спасибо, что вас так волнуют мои дела. А теперь, будьте добры, отъебитесь. Я уже опаздываю на йогу».

Разумеется, Барри и его жена тоже перестали любить своих детей, хотя Барри не думал, что такое возможно. Ощущение было странное: вот ты любишь кого-нибудь сильно-сильно, а потом -раз!- и больше не любишь. И тебе уже по хрену эти люди. В следующее воскресенье Барри читал проповедь о том, как важна в человеческой жизни любовь, но в церковь в тот день пришли только те люди, у которых не было детей. А те, у кого были Дети, повыгоняли своих чад во двор, а сами заперлись дома и принялись жарить яичницу со шпинатом. Бездетные прихожане кипели от ярости и не знали, что делать, потому что как только они принимались заботиться о чужих заброшенных детях – причем совершенно бесплатно, – они становились родителями de facto и тут же лишались способности любить своих подопечных.

Так прошла еще неделя, а в пятницу Барри не выдержал и позвонил Бренде.

– Ну, хорошо. Теперь можешь злорадствовать. С полным правом.

– Я не хотела злорадствовать.

– А чего ты хотела?

– Чтобы ты понял, что ты со мной сделал. Умчался на своем джипе в туманную даль, а я осталась сидеть в канаве. В прямом смысле слова.

– Я тебя очень прошу, пожалуйста, отмени свое желание. Хочешь, чтобы я встал на колени?

– Нет, не хочу. Вообще-то я не жестокая… не такая, как ты. Убить живое существо и ничего не почувствовать! Ничего!

– Бренда, пожалуйста, отмени свое желание.

– Я не могу его отменить. Вернее, могу, но только используя еще одно волшебное желание. Вот мое второе желание: отныне и впредь дети больше не будут любить родителей.

– Ну ты и сука.

Вот так и вышло, что люди всех возрастов во всем мире перестали любить родителей. Но масштаб катастрофы был значительно меньше по сравнению с первым желанием, потому что таков естественный ход вещей: дети, как правило, неблагодарны и принимают родительскую любовь и заботу, как нечто само собой разумеющееся. Дети, которые еще не вышли из детского возраста, продолжали капризничать и не слушаться – как всегда. Дети, которые сами давно стали взрослыми и жили отдельно, продолжали откладывать на неопределенное завтра тот пресловутый звонок родителям, на который никак не могли сподобиться и безо всяких волшебных желаний. Миллионы людей поувольнялись с работы, куда устроились лишь для того, чтобы сделать приятное маме с папой. Производители поздравительных открыток полностью разорились. А сколько детей изничтожило своих родителей, чтобы скорей получить наследство! Счет таким случаям шел на миллионы. Суды во всем мире уже не справлялись с количеством дел об убийстве.

Барри позвонил Бренде.

– Ты победила.

– Мы с тобой не воюем. Я просто хочу, чтобы ты понял, что ты сделал со мной и с той бедной колли.

– О Господи! Ты все о том же! Бренда вздохнула.

– Ты и вправду редкостный мудак. – А потом она выпалила со злости: – Хочу, чтобы никто никого не любил.

Желание Бренды исполнилось. И у нее уже не осталось желаний, чтобы отменить это – последнее. Земля превратилась в планету одиночек – в планету Унабомберов, отшельников, затворников и мизантропов, людей, обреченных на одиночество в мире, где невозможно уединиться. В мире без надежды.

«Вот и славно, – подумала Бренда. – Пусть так и будет. Теперь все знают, каково было мне».