Эллинистически-римская эстетика I-II веков

d) Красота в нео-платонизме и есть такой эйдос, а следовательно, и ум, т.е. такая идеальная, смысловая значимость, которая, пользуясь умной материей и наполняя ее стихией становящейся жизни, осуществляет то или иное абсолютно идеальное единство, вернее, абсолютную единичность. Другими словами, нео-платонизм понимает красоту как чистый ум, который, однако, мало того, что внутри преисполнен энергиями жизни, но эти энергии, осуществляя ту или иную единичность, складываются обязательно в некую фигурность, в некую умную телесность и пластичность. Чтобы это понять, надо отбросить обычную для нас дуалистическую точку зрения, что только чувственное - наглядно и пластично, а все же умственное обязательно абстрактно, ненаглядно и невыразительно. Сущность нео-платонической эстетики заключается как раз в учении о наглядной умности, о пластическом уме, о скульптурном созерцании.

Понятно, что для конструирования скульптурно-умного объекта необходимо понятие умной материи, без которой ум был бы так же абстрактен, как абстрактна идея архитектуры в сравнении с реальным домом, построенным из камня или дерева; умная материя и есть условие этой фигурности и пластики. Понятно, далее, что скульптурной умности необходим и момент Единого, так как только абсолютная апофатичность способна обеспечить нераспадаемость такого умного изваяния. Понятно и то, что тут действует особая категория жизни или души, так как красота и искусство и есть не что иное, как созерцание внешнего, но - для внутренних тайн жизни и души, и - созерцание внутреннего, но при помощи стройных и понятных, внешних и даже физически зримых и осязательных форм.

Пластическую сформированность ума нео-платоники называют мудростью, Софией. Следовательно, красота у них есть софийно-умная стихия. Она истекает из неисповедимых глубин Первоединого, эманирует из них, но эти эманации не есть физические силы, а только текуче-становящаяся стихия самого же смысла. Что же касается физической материи, которая, как сказано, сама по себе есть только отрицание ума и смысла и, следовательно, нечто безобразное, то она не просто отбрасывается от ума и квалифицируется как не-сущая, но она вбирается в самый ум, т.е. превращается в умную материю. А это значит, что и она участвует в общем порождении красоты из совокупно-сущей действительности. Поэтому печать неизгладимой телесности лежит на этом понимании красоты, как бы мистически последняя ни изображалась. Такова ведь и вся античная красота. Нео-платонизм в этом смысле есть подлинный классицизм, а не романтизм, хотя, если не сравнивать его с вне-античными теориями, а с другими же античными, это, может быть, и есть романтизм.

Умно-софийная природа красоты может быть описана с разных сторон. Можно подчеркнуть совпадаемость в ней умно-смыслового и умно-материального; тогда она будет символом. Можно акцентировать просто ее максимальную осмысленность по сравнению с темным и пустым призраком материи; тогда она будет светом. Можно говорить об ее внутреннем становлении и как бы вечном возникновении; тогда она эманация. И т.д. и т.д. Главное только одно: красота есть чистый Ум, и этот Ум пластически осуществлен, т.е. софиен. Что дальше возникает та или иная степень красоты, тот или иной момент ее, та или иная иерархия ее, это уже вопрос второстепенный и его можно здесь не касаться.

Вот это и есть вся нео-платоническая эстетика. Мы видим, что она приходит к мудреным выводам. Однако уже элементарная историко-философская честность заставляет признать, что под этими мудреными вещами кроется очень простое человеческое наблюдение и что нео-платоники вполне реально отражали некоторый жизненный опыт, по-своему чрезвычайно богатый и интересный. И только у них основная эстетическая интуиция античности - скульптура - достигла степени развитого философского знания.

"ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИ-РИМСКАЯ ЭСТЕТИКА".

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ КНИГИ
Когда говорят об огромной лосевской эпопее "История античной эстетики" (1963-1994), всегда имеют в виду восемь томов в десяти книгах, оставляя в стороне внешне как будто сравнительно небольшую "Эллинистически-римскую эстетику". Однако этот труд А.Ф.Лосева непосредственно связан с "Историей античной эстетики" и, более того, доносит до нас живые черты давних, еще довоенных текстов философа, и не только 30-х, но даже и конца годов двадцатых.

И хотя А.Ф.Лосев любил говорить, что "История античной эстетики" (обозначим ее ИАЭ) возникла "естественным путем"{105}, но этот естественный путь был настолько болезнен и тяжел, что сам автор не вспоминал об его истоках. О них свидетельствовали, правда, изувеченные, в остатках глины и песке, страницы какой-то разбитой машинописи, некогда представлявшей нечто целое, завершенное и аккуратно уложенное в папки. Истоки же начинались еще со времени Московской консерватории, где профессор Лосев читал в 20-е годы "Историю эстетических учений", куда входила и античная эстетика, представленная, правда, достаточно скромно{106}.

Профессор Лосев готовил расширенную программу "Истории эстетических учений" из 20 разделов, шесть из которых собирался посвятить античности (учение о прекрасном у Сократа, Платона, Аристотеля, Плотина, а также трактат "О возвышенном" и "Поэтическое искусство" Горация), а завершить курс хотел новейшими эстетическими теориями XX в. Автор программы собирался даже напечатать в консерватории в 1929 г. брошюру "Принцип построения курса эстетических учений", рукопись которой вызвала протест со стороны Отдела художественного образования Главного комитета по профессиональному образованию. В правление Московской консерватории было направлено заключение, в котором отмечалась "попытка автора представить историю эстетики как цельный диалектический процесс", но "философские предпосылки" автора оказались "несовместимы с марксистским мировоззрением". Отсюда было сделано два вывода: во-первых, Отдел в своем заключении за подписью его заведующей Н.Я.Брюсовой (сестры поэта, и якобы дружественно настроенной к Лосеву) отказался печатать брошюру, а, во-вторых, правление консерватории постановило "считать профессора А.Ф.Лосева выбывшим ввиду того, что курса истории эстетических учений нет"{107}. Так печально закончился опыт построения истории эстетических учений в стенах Московской консерватории.

Напоминанием об этом опыте и упорной попыткой повторить этот опыт является "Предисловие" к курсу и "Введение. Методология курса". Этот замечательный текст возник после возвращения А.Ф.Лосева из БелБалтлага и помечен 16 декабря 1934 г. Судя по дошедшим материалам, А.Ф.Лосев не терял надежды напечатать свои лекции, о которых он вспоминает с живым юмором и неподдельным удовольствием, радуясь своим эскападам, критикуя марксистов, подменивших сложную жизненную зависимость бытия и сознания "абстрактной рационалистической метафизикой" и не имеющих "никакого представления о социальной жизни"{108}. А.Ф.Лосев вспоминает, что в своих лекциях он претендовал на "более свободное и менее сухое академическое изложение", начинал увлекаться разными красивыми деталями, искал "интимно-эстетические моменты", стремился быть "понятным и живым рассказчиком" и считал невозможным превратить свои лекции в "тусклый перечень общеизвестных в науке материалов", хотя признавался, что для печати пришлось многое сократить и сделать "более бледным"{109}.

Конечно, в таком виде, как ее задумал А.Ф.Лосев, "История эстетических учений" не могла быть напечатана. Вполне оправдались слова самого автора, заключающие его предисловие: "Но что же такое тогда сама-то жизнь? Сама-то жизнь - сумасбродство. Но в этом сумасбродстве есть метод. И жизнь философа - между сумасбродством и методологией"{110}.

Однако, несмотря ни на какие сложности, А.Ф.Лосев наметил охватить в будущем труде (правда, очень проблематичном) обширный античный материал, особенно неоплатонический, хотя вся классика и послеаристотелевская эстетика (стоики, эпикурейцы, скептики) должны были быть изложены обстоятельно и превратиться в "самостоятельное исследование с неизбежной детализацией и филологическими изысканиями"{111}. Собственно говоря, А.Ф.Лосев стоял на пороге создания "Истории античной эстетики", где обширное место предполагал отвести неоплатонизму, а значит, эстетике эллинистически-римской.

Итак, постепенно складывается стройная система античной эстетики, от Гомера до неоплатоника Прокла (V в.). Опальному профессору Лосеву было некуда деваться, и, воспользовавшись помощью члена ЦК ВКП(б) П.Ф.Юдина, он обратился в издательство "Искусство". К 1936 г. "История эстетики" была готова, причем она включала не только античность (вспомним, что лекции по "Истории эстетических учений" тоже завершались новейшей эстетикой XX в.). В издательстве "Искусство" сразу же начались трудности. Повторялась обычная история. Когда Лосев вернулся из лагеря, ему было предписано властями заниматься мифом античности и эстетикой, тоже античной. Поэтому дирекция "Искусства" сочла для себя более безопасным пока остановиться на первом томе "Истории эстетики", т.е. на античности. С автором подписал договор на I том осторожный директор издательства И.М.Бескин (1936 г., договор №3626 на 30 п. л.). Но здесь сыграл печальную роль редактор И.Е.Верцман, который отказался редактировать идеалиста, проработанного на XVI партсъезде ВКП(б) секретарем ЦК Л.М.Кагановичем.

Издательство уведомило автора 7 октября 1936 г. о том, что "рукопись в настоящем ее виде к производству принята быть не может". Автор даже обратился с письмом к редактору (8 октября того же года), именуя последнего в "нашу весьма мужественную эпоху - весьма немужественным (чтобы не сказать больше) человеком", и предупреждал своего оппонента: "Завтра Вы уже не будете нужны стране. Ваше место займут более живые и гибкие умы", прозревая будущее, далекие времена, когда с 60-х годов начнет выходить "История античной эстетики". Терпеливый автор не сдавался, но и редактор был наготове. Ему снова предложили редактировать все тот же злосчастный том. И вот И.Е.Верцман снова пишет рецензию, в которой, отмечая интересные материалы, "крупное, значительное по эрудиции явление", опять-таки критикует Лосева за неумение противопоставить "материализм и идеализм", утверждая, что "труд к марксизму абсолютно никакого отношения не имеет", сам автор тоже не имеет "никакого представления о марксистско-ленинской философии и эстетике", "не владеет ее текстами", Ленина не упоминает, а предисловие с цитатами из

"Капитала" "носит внешне декларативный характер". По Верцману, А.Ф.Лосев оказался врагом "духа просвещения" и "интеллектуализма вообще". Само собой разумеется, заключил редактор, что "вопрос о марксистском исследовании античной эстетики абсолютно не может быть решен, даже работой редактора-марксиста". В итоге - отказ от редактирования.

Однако 22 ноября 1940 г. новый директор издательства, Г.П.Силкин, заключил новый договор (№3392) уже на "Историю античной эстетики" (25 л.). Рукопись в апреле 1941 г. снова попадает к тому же Верцману, но ее тут же отзывает дирекция издательства, ссылаясь на только что подписанный договор с автором (примечание 2 к пункту 4 о "политико-идеологических соображениях"). Рукопись была передана на просмотр в Главлит и возвратилась оттуда в издательство в первую неделю войны, 30 июня 1941 г., с пометкой о необходимости редакционной переработки с автором. Заведующий отделом изолитературы Бандалин (письмо от 2/VII 1941 г.) заключает, что пока издательство не имеет возможности редактировать труд по истории античной эстетики. Война, естественно, пресекла издательские проекты А.Ф.Лосева. Полагаю, что это великое счастье для автора. Он приступит в другое, более человечное время к изданию своего нового громадного труда и, главное, освободится от редакторов-марксистов, писавших на него доносы. Так в первые дни войны 1941 г. закончились, и, казалось, навсегда, отношения А.Ф.Лосева и издательства "Искусство".

Все сороковые и пятидесятые годы Алексей Федорович работал над своими мифологическими исследованиями и эстетикой Гомера. Этому я живой свидетель, так как в доме профессора Лосева, моего фактического руководителя в аспирантуре по классической филологии, я появилась в 1944 г.

Надежд на печатание не оставалось, но Алексей Федорович работал, как всегда, систематически, ни одного дня без строчки. Его обнадежил заказ еще в конце 40-х годов от Института мировой литературы им. Горького АН СССР написать в коллективную монографию "История греческой литературы" два раздела: "Предшественники неоплатонизма" и "Философская проза неоплатонизма". Эту главу (160 страниц машинописи) Алексей Федорович сдал своевременно, но том III "Истории греческой литературы" вышел только в 1960 г. (к тому же с главой Лосева в сильно сокращенном виде), когда Алексей Федорович уже работал над ИАЭ. Наконец благодаря стараниям В.М.Лосевой в 1953 г. в скромном издательстве Московского госпединститута им. Ленина вышли Ученые записки с "Олимпийской мифологией в ее социально-историческом развитии", занимавшей двести страниц. В 1954 г. там же появилась и "Эстетическая терминология ранней греческой литературы (эпос и лирика)". Наконец, в 1957 г. в издательстве "Просвещение" вышел большой труд "Античная мифология в ее историческом развитии"{112}. Все эти работы, появившиеся в результате неустанных занятий А.Ф.Лосева, принесли большую пользу для будущих томов ИАЭ. Освободившись от мифологических исследований, опубликовав своего "Гомера" (изд. "Просвещение") в 1960 г.{113}, Алексей Федорович вновь обратился к античной эстетике.

Первая попытка вызвать из небытия старую рукопись "История эстетики" (т. 1. Античная эстетика) оказалась довольно плачевной. После 12 августа 1941 г., когда от прямого попадания фугасной бомбы в дом, где жил Лосев (Воздвиженка, 13), все рукописи или погибли целиком, или находились в изувеченном состоянии, со следами глины и песка, многое приходилось собирать буквально по листочкам (до сих пор мы так и собираем в архиве Лосева по листочкам его некоторые старые рукописи).

Но поскольку Алексею Федоровичу было предложено издать "Античную музыкальную эстетику" (вышла в 1960 г.), он начал интенсивно над ней работать, а я отыскала в одной из разбитых старых папок главу "Плутарх о музыке". Даже эта маленькая находка обнадеживала - значит, где-то должны быть еще остатки той старой "Истории эстетики".

Однако Алексей Федорович решил иначе - начать все сначала.

Хорошо помню, как в 1957 г., находясь летом на даче в Валентиновке, мы везли с собой минимум книг - только греческие тексты досократиков и Платона, а также незаменимый лексикон Аста к Платону. А.Ф.Лосев вернулся к работе над ИАЭ, составил подробнейший план всего издания (вплоть до указания терминов, подлежащих исследованию) и стал собирать необходимые материалы. С этого времени работа над ИАЭ шла вполне планомерно. То же самое издательство "Искусство", но в другое время и с другими людьми стало выпускать всем теперь хорошо известные книги{114}, причем автору отнюдь не мешала одновременная работа над сотней статей для пятитомной "Философской энциклопедии" (1960-1970) и над книгой "Проблема символа и реалистическое искусство" (1976).

Так более или менее спокойно шло дело до V тома ИАЭ под названием "Ранний эллинизм", куда вошли стоики, скептики, эпикурейцы и, кроме того, эстетика первых веков, предшествующих неоплатонизму, т.е., собственно говоря, эстетика эллинистически-римская. Алексей Федорович, помня, что я как-то разыскала раздел "Плутарх о музыке", попросил меня снова порыться в этих несчастных искореженных папках - не попадется ли что-нибудь из римских материалов, хотя он уже подготовил весь том, в том числе искусство римских и греческих поэтов, критиков искусства, теоретиков музыки, архитекторов, историков, искусствоведов (Гораций, Цицерон, Квинтилиан, Тацит, Витрувий, Плиний Старший, Аристид Квинтилиан, Дионисий Галикарнасский, Деметрий, Псевдо-Лонгин, Плутарх, Павсаний, Филостраты и др.).

Мои поиски старой рукописи оказались не очень плодотворными. Сохранилась, например, страница с текстом заголовка части II: "Эллинистически-римский период (от Аристотеля до неоплатонизма)". На месте оказалась страница с заголовком части III: "Всемирно-римский период (III-VI вв. н.э.)", т.е., собственно говоря, была обозначена эстетика неоплатонизма.

Именно из этой III части сохранился раздел под названием "Римское чувство красоты", который Алексей Федорович решил озаглавить как "Римское чувство красоты и его образы" и в переработанном виде поместить в V том, выделив два параграфа: "Римское чувство жизни и красоты" и "Образы римского чувства красоты" (1. Язык, 2. Религия, 3. Искусство). Алексей Федорович ввел раздел "Социально-историческая сторона римской эстетики", куда вошел из старой рукописи параграф "Общественно-политическая жизнь" (1. Цирк и амфитеатр, 2. Римские триумфы, 3. Вековые игры, 4. Апофеоз императоров). Заново написал Алексей Федорович §2, "Римское чувство истории". Изменен был §3, "Социально-экономический смысл римской эстетики", с четким заключением "Римское чувство жизни и красоты в тезисах".

Что касается неоплатонизма, то в старой рукописи он отсутствовал, за исключением одного параграфа, да и то оборванного на полуслове. Этот параграф назывался "Неоплатонизм, изложенный ясно, как солнце". Поскольку Алексей Федорович собирался исследовать эстетику неоплатонизма в VI и VII томах ИАЭ, то этот параграф он оставил без внимания, и рукопись опять канула в небытие.

Много лет спустя, уже после ремонта "Дома А.Ф.Лосева" и нашей квартиры в 1999 г., когда разбирались картонки с рукописями, я вновь обнаружила этот текст о неоплатонизме и вынула его для исследования. Совсем недавно он опять попался на глаза нам с В.П.Троицким уже в составе другой папки, вместе с фрагментами иных текстов. Оказалось возможным, таким образом, изучить и подготовить для печати этот интереснейший параграф о неоплатоническом Едином. Он начинается словами: "Если бы я был марксистом... Однако я не марксист" - и, судя по старой рукописи, он шел сразу после рассуждения о римском цезаризме, монизме и универсализме. Живописное изложение сложнейшего представления о Едином дано с удивительной простотой и, надо сказать, вполне соответствует таким же художественно-философским характеристикам, которые А.Ф.Лосев дал в томе V, говоря о философах раннего эллинизма (с. 42-43), об эпикурейской эстетике или об эстетике скептиков. В этой замечательной похвале Единому наш автор, последовательный логик и систематик, мастер отвлеченной чистой мысли, решительно вышел за пределы традиционных изложений, отбрасывая всякие абстрактные представления о философско-эстетических категориях Плотина{115}. Что касается главы о Плутархе, то она написана Алексеем Федоровичем заново, так же как "Риторы и коллекционеры", "Поздние стоики" (Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий), "Дион Хризостом" и "Лукиан" (где использована моя статья).

Заново написал Алексей Федорович параграфы о Цицероне и Вергилии, хотя философско-эстетические взгляды Цицерона нашли место в другом разделе V тома ИАЭ. Вергилием мы с Алексеем Федоровичем стали заниматься еще в начале 70-х годов. Он всегда в своих мифологических изысканиях большое место уделял хтонизму, и я в свою очередь занималась хтоническими мотивами у Вергилия и у Аполлония Родосского{116}. Затем Алексея Федоровича заинтересовала ритмика аффективных структур в "Энеиде", опять-таки связанная с хтонизмом. Тезисы его доклада были напечатаны в сб. "Проблемы ритма, художественного времени и пространства в литературе и искусстве" (1970), а затем увидела свет его большая статья "Хтоническая ритмика аффективных структур в "Энеиде" Вергилия"{117}. Еще раньше обе статьи, Алексея Федоровича и моя, были помещены на французском языке в сборнике, посвященном Вергилию{118}. Вот эту свою работу об аффективной ритмике Алексей Федорович предназначил тоже для V тома. Таким образом, том ИАЭ "Ранний эллинизм" начал приобретать незаурядную величину, что могло препятствовать изданию книги. Надо сказать, однако, что во время работы над V томом, особенно на последних этапах, обстановка вокруг Алексея Федоровича в издательстве "Искусство" ухудшилась. Его тексты стали решительно сокращать. Так, например, вступительная статья "Исторический смысл эстетического мировоззрения Рихарда Вагнера" в книге "Эстетика Вагнера" (1978) была сокращена более чем на полтора листа, и никакие мои переговоры с главным редактором не привели к положительным результатам. В это же время готовилась В.П.Шестаковым антология по эстетике Возрождения. Сам В.П.Шестаков многократно уродовал большую статью Алексея Федоровича к этому тому (у меня в архиве сохранились экземпляры этой возмутительной правки); затем инспирировали отрицательный отзыв проф. В.Н.Гращенкова. Алексею Федоровичу пришлось отвечать на него, посылать свой ответ главному редактору Ф.Д.Кондратенко. Ничто не помогло. Статью Алексея Федоровича сняли, и антология вышла вообще без всякого предисловия (издательство не доверило его даже самому составителю). Из всех людей, читавших рукопись Лосева и знакомых со злостными нападками ее критиков, только один человек оказался не согласен с отзывом В.Н.Гращенкова. Это был тогда еще начинающий свой путь скромнейший Владимир Бибихин.

Как известно многим, кто знаком с творческой биографией Лосева, он в это самое время выпустил в издательстве "Мысль" замечательную книгу "Эстетика Возрождения" (1978; 2-е изд. 1982; 3-е изд. 1998). Лосев разрушил здесь привычное представление об эпохе Возрождения, о которой судили строго по Энгельсу (эпоха титанов). С этим смириться не могли некоторые историки и искусствоведы (особенно отличался проф. В.Рутенбург), устраивавшие настоящие "проработки" автора в Москве и Ленинграде в духе давних времен. Издательство "Искусство" тоже насторожилось в свою очередь, поэтому личные наши просьбы об увеличении размеров тома V отклонялись. Пришлось мне обращаться в Госкомиздат к замминистра печати И.И.Чхиквишвили. Наш друг Л.В.Голованов в свою очередь обратился к министру печати Б.Н.Пастухову (когда-то учились вместе). С другой стороны, Г.Д.Белова, постоянно нам сочувствовавшая, редактор издательства "Искусство", просила помощи (увеличить листаж) у проф. И.Ф.Волкова, дружившего с главным редактором издательства Ф.Д.Кондратенко. В конце концов благодаря именно И.Ф.Волкову (он был почитателем Лосева) дело сдвинулось. Но том V оказался огромным, более 50 листов, и такой объем пропустить отказались. Вот тогда встал вопрос: как же быть с "римской" частью? Мы с Алексеем Федоровичем решили вынуть ее, к нашему огорчению, из тома V. Но печатать "римскую" часть было совершенно необходимо. И дело не только в том, что автором затрачен большой труд, но и материалы его интересные, читаются с увлечением. Без этой части нет полноты представления о предшествии неоплатонизма. К счастью, в это время в издательство МГУ им. Ломоносова назначили нового директора, кандидата филологических наук и бывшего аспиранта нашего филологического факультета, специалиста по французскому языку, А.К.Авеличева. Деканом нашего филологического факультета в это время был проф. Л.Г.Андреев, человек, высоко ставивший науку, меня знавший (я заведовала кафедрой классической филологии) и знакомый с книгами А.Ф.Лосева. Недолго думая я обратилась за помощью к Л.Г.Андрееву. Он предупредил А.К.Авеличева, который отнесся с энтузиазмом к моей просьбе и решил выпустить отдельной книгой "Эллинистически-римскую эстетику I-II вв. н.э.". Необходимую рецензию написал проф. И.М.Нахов, редактором пригласили Г.Д.Белову, а она в свою очередь пригласила из все того же издательства "Искусство" художницу М.А.Климову. Приведу выдержки из моего письма с дачи на ст. Отдых к Г.Д.Беловой{119} (от 25 июля 1978 г.) в связи с работой над "Эллинистически-римской эстетикой":

"Дорогая Галина Даниловна! Письмо Ваше получили и рады, что дела постепенно устраиваются. Конечно, как всегда, рождаются дела новые и новые - вот теперь VI том (имеется в виду ИАЭ. - А.Т.-Г.) в производстве, значит, беспокойство об его дальнейшей судьбе. А сезон сейчас глухой - все в отпусках. Сами-то Вы, когда уходите? Или пока еще совмещаете город и дачу? Дело совсем нелегкое. Главное теперь не только сдать том ("Эллинистически-римской эстетики". - А.Т.-Г.), но чтобы с Вами заключили договор. Здесь стесняться нечего, т. к. Александр Константинович (Авеличев) дал слово, что том будет. А потом, осенью, надо и с переводчиками оформить нам соглашение. Но главное - Вы. Спасибо, что и художника подыскали. Раз уж издание связано с юбилеем университета, то оно будет приличное. Супер, конечно, желателен. Они издают книги в супере, мы их видели. Что касается вопросов, то отвечаю сразу".