Ганс Рюш Убийство невинных

В мрачном Средневековье блистательный интеллект Парацельса (Paracelsus) ослепил бы его современников. Когда на сцену вышли Везалий и Коперник, зоря нового дня уже была видна во многих местах Европы, и современники этих людей могли без страха видеть восход солнца.

Что касается нового галенизма — учения, которое имеет в качестве основы опыты на животных и которое до сих пор рассматривается традиционной медициной как правильный метод исследования, невзирая на контраргументы, — мы можем принять за его начало 1865 год. Тогда в Париже вышла Introduction à l’étude de la medicine expérimentale Клода Бернара — книга, которая во Франции до сих пор считается одним из крупнейших шедевров французской научной литературы, наряду с Discours de la méthode.

Клод Бернар извлек вивисекцию из темных подвальных лабораторий узкого круга физиологов и поднял ее на академический уровень. С тех пор вивисекция начала медленно и безостановочно распространяться, подобно онкологическому заболеванию.

Доктрину невозможно оторвать от ее основателя. Чтобы правильно оценить этот новый галенизм, который можно также назвать бернардизмом, надо познакомиться не только с трудами, но и с личностью Клода Бернара.

Ученик
Все биографы восхищались Клодом Бернаром, но, если проанализировать его доклады и прислушаться к тому, что говорят о нем критики, то может сформироваться правильная картина его личности. Две биографии, которые цитируются здесь под названием «Клод Бернар», оказались единственными, опубликованными во Франции за последние годы, и они представляют собой дистиллят всех более ранних биографий. Автор одной Пьер Мориак (Pierre Mauriac, издательство Бернара Грассе (Bernard Grasse), Париж, 3 издание, 1954), другой — Роберт Кларк (Robert Clarke, издательство Сегерс (Seghers), Париж, 1966).

Ожесточенные споры Клода Бернара с каждым, кто не разделял его готовности использовать всякое животное, в том числе щенка своей дочери, для доказательства положений, в которых кто-то осмелился усомниться, и обычно небезосновательно, его неумение видеть свои ошибки, — все это говорит о его тщеславии и душевной ограниченности.

Все по-настоящему великие люди имели одно общее качество — скромность. Клод Бернар не был обременен им, и от этого его бесчисленные ошибки становятся еще более непростительными. Например, на основе многочисленных экспериментов с собаками Клод Бернар объявил, что в воротной вене, иными словами, в вене, которая несет кровь от кишечника через поджелудочную железу и селезенку к печени, невозможно найти сахар. На этом неправильном наблюдении основывается его идея о том, что «печень производит сахар», так как он нашел сахар в венах, несущих кровь от печени.

Как сообщают оба биографа, он своим авторитетным голосом заставил молчать всех других ученых, которые осмелились возражать ему, и властно заявил трепещущим членам академии следующее: «Это постоянный и абсолютный эксперимент. В воротной вене никогда, никогда не было обнаружено ни малейшего количества сахара. Считаю своим долгом выступить против всех учений, которые доказывают обратное и своей поверхностностью возбуждают недоверие к экспериментальной физиологии».

Конечно, такое нельзя назвать речью скромного человека. Но самое худшее заключается в том, что Клод Бернар ошибался. Пьер Мориак отмечает по этому поводу: «среди его экспериментов есть такой, который он называет фундаментальным, и ради которого он бы охотно отказался от других. Когда животные не получают пищу, в воротной вене не обнаруживается следов сахара, они присутствуют лишь в кровеносном сосуде, который выходит из печени. Значит, источником сахара должна быть печень» (с.138).

Пьер Мориак добавляет: «Эксперимент, который Клод Бернар приводит как гарантию, не имеет смысла; он считает его фундаментальным, а в действительности это опыт бесполезен. Бернара ввела в заблуждение религия экспериментирования, она же ввела его заблуждение, когда он утверждал, что во время систолы после прокалывания блуждающего нерва происходит остановка сердца. То же самое касается его анализа работы зрачковых нервов и мышц».

А вот что говорит Кларк об этих ошибках, столь примечательных, что целые поколения физиологов из-за них пошли по неправильному пути: «Какая жестокая ирония! Сегодня мы точно знаем, что сахар встречается в воротной вене. Клод Бернар попал в собственную ловушку, от которой предостерегал других».

Согласно представлениям, которые еще несколько лет назад считались окончательными, но сегодня уже вызывают сомнения, печень аккумулирует гликоген и расщепляет его, когда организм в нем нуждается. Мы знаем, что печень не производит сахар. Но слава Клода Бернара зависела от этого «открытия», которое тем не менее оказалось неверным. Однако все его бесчисленные заблуждения, происходившие от опытов на животных, преподносились с такой непоколебимой уверенностью, что большую их часть развенчали лишь спустя годы после его смерти.

Через сто лет, 5 июля 1951, Ф. Янг (F. G. Young), профессор биохимии Кембриджского Университета, прочитал доклад в Медицинской школе Больницы Гай и рассказал в нем о заблуждениях Бернара: «Поскольку Бернар установил, что укол все еще эффективен после пересечения блуждающего нерва, и вследствие доминирования идеи о рефлекторной секреции, он выстроил совершенно неверную теорию, согласно которой, нервное возбуждение, заставляющее печень секретировать сахар, начинается в легких…» (British Medical Journal, 29 декабря 1951, с.1537).
*

Клод Бернар, посредственный драматург, нашел свое истинное призвание случайно. Он родился в 1813 году близ Лиона в семье крестьянина и учился в иезуитской школе в Виллефранче, где был плохим учеником. Затем он приехал в Лион на выучку а аптекарю, который научил его делать чудодейственный эликсир от всех болезней. Это вызвало у молодого помощника презрение ко всему врачебному искусству и практикам.

В возрасте 21 года он поехал в Париж с намерением снискать литературную славу с помощью двух написанных им пьес. Первый влиятельный человек, который прочитал его пьесы, убеждал его выбросить из головы мысли о театре и заняться изучением медицины, поскольку он уже работал в аптеке.

При изучении медицины его успеваемость была такой же слабой, как и в школе. Пьер Мориак пишет: «После разочарования в поиске славы на литературном поприще он решил изучать медицину… Он оказался посредственным учеником, пунктуальным, но ленивым, плохо подготовленным к зачетам и экзаменам» (с.20).

Но внезапно произошло чудо: в Collège de France, физиологической лаборатории университета, Клод Бернар впервые увидел, как разрезают живое животное — и в нем так разгорелась страсть (ее он впоследствии всегда испытывал при занятии вивисекцией), что глава лаборатории, Франсуа Мажанди́ (François Magendie), вскоре назначил его своим ассистентом

Роберт Кларк описывает это следующим образом: «Медицина его никогда не интересовала, а исследования пробуждали в нем страсть» (с.12). И Пьер Мориак: «Больницами он интересовался гораздо меньше, чем лабораториями, за исключением случаев, когда влюблялся в пациентку».

В 1843 году, в возрасте 30 лет, Клод Бернар, наконец, сдал экзамены — отнюдь не с отличными оценками, 26-м в группе из 29 студентов — а год спустя он не сдал экзамен на допуск к практике. Профессор Форе (J. L. Faure), другой его биограф, пишет, что его докторская была «ниже среднего уровня». Потом он полностью посвятил себя вивисекционной лаборатории, заняв со временем место Мажанди́, и тем самым стал образцом для многих сегодняшних студентов-медиков, которые проваливаются на выпускных экзаменах.

Мажанди́, который сформировал не только мировоззрение Клода Бернара, но и его профессиональную этику, с тех пор и поныне вызывает восхищение у вивисекторов и лексикографов. «Выдающийся экспериментатор и смелый вивисектор…» Так его описывает Encyclopedia Britannica.

Тем не менее, есть и такие свидетели, которые заглянули дальше, чем лексикографы. Доктор Джон Эллиотсон (John Elliotson), профессор физиологии в Лондоне, посещал курс Мажанди́ и пишет: «Доктор Мажанди́ разрезал живых животных без какой-либо цели, просто чтобы посмотреть, что произойдет». И именно это, должно быть, побудило лексикографов обозначить Мажанди́ как «смелого вивисектора».

Между Мажанди́ и сэром Чарльзом Беллом (Charles Bell), шотландским ученым, который только через наблюдения за нормальным функционированием и задействование своего интеллекта открыл одну из важнейших физиологических закономерностей, закон Белла, происходили серьезные разногласия.

Белл был гуманным исследователем. Но над ним насмехались вивисекторы, потому что он делал утверждения без проверки их на животных. Когда он, наконец, решил доказать экспериментальным путем то, что уже ему было известно, то надеялся таким образом положить конец всяким разногласиям и предотвратить дальнейшие эксперименты. В книге «Системы оперативной хирургии, основанные на анатомии» (A System of Operative Surgery Founded on Anatomy) он пишет (с. 29): «Мое понимание этого вопроса сформировалось через выводы об анатомической структуре, и несколько экспериментов предназначались только для подтверждения фундаментальных принципов, на которых основана система. Во Франции бесчисленные эксперименты проводятся на живых животных безо всякой жалости к ним; это делается с большой жестокостью и без опоры на анатомические знания или по меньшей мере индукцию, в надежде ухватить какие-то случайные факты из системы, которую, как представляется очевидным, вивисекторы не полностью осмысливают. Я долго откладывал операцию из-за ее неприятной сущности, а потом вскрыл позвоночный канал кролика и перерезал корешки спинномозговых нервов у задних конечностей; животное начало ползать, а я не стал повторять эксперимент из-за его жестокости».

В конце этой классической работы (с. 377–378) Белл пишет: «В иностранном обзоре моих более ранних трудов их результаты рассматриваются как дальнейшее доказательство пользы экспериментов. Но, напротив, они являются логическими выводами из анатомии; и я обратился к экспериментам не для того, чтобы сформировать свое собственное мнение, а чтобы убедить других. Я должен признаться, что все мои попытки убедить оказывались тщетны, когда я доказывал свои утверждения, исходя из анатомии. Я провел несколько экспериментов; они простые, и их легко выполнять; и, надеюсь, они все решат».

Они действительно сыграли решающую роль, но Белл не решил проблему с одержимостью вивисекторов и не справился с болезнью, которая свирепствует в мире физиологов и заключается бесконечном ритуальном повторе хорошо известных экспериментов, описанных во всех учебниках.

В отличие от Белла, Мажанди́ не извинялся и не испытывал терзаний совести: «Он убил 4000 собак, чтобы доказать правоту Белла по поводу различения чувствительных и моторных нервов. Но потом он убил еще 4000 животных, чтобы доказать, что Белл не прав». Чьи это слова? Не кого иного, как будущего преемника Бернара, Флуранса, по сообщению другого вивисектора того времени, Блатена (H. Blatin), в Nos Cruautés (1867, с. 201). Блатен также говорит, что Белл с самого начала был прав, и добавляет: «Я тоже выполнял эксперименты на эту тему, работал с большим количеством собак и продемонстрировал, что первое мнение — единственно верное».

Об истинной личности Мажанди́ рассказывают и другие его современники, но лексикографов это уже не интересовало. Французский доктор Ла-Тур (Latour) пишет в L’Abeille Médical следующее: «Мажанди́ проводил эксперименты публично. Среди прочего, я помню несчастную истекающую кровью и изувеченную собаку, которая пыталась убежать от своего беспощадного мучителя, и я дважды видел, как она клала передние лапы на плечи Мажанди́ и лизала ему лицо. Должен признаться, что я не мог вынести этого зрелища — господа вивисекторы, вы можете смеяться надо мной, если хотите» (British Medical Journal, 22 августа 1863, с. 215).

В другой раз Мажанди́ прибил гвоздями к операционному столу маленького кокер-спаниеля за уши и за лапы, чтобы показать своим ученикам разрезание зрительного нерва, распиливание черепа, рассечение позвоночника и обнажение оснований нервов. Щенок не умер после всего этого, и Бернар оставил его в таком же положении, чтобы на следующий день использовать его дальше.

А ученик Мажанди́ Клод Бернар, герой и образец для всех экспериментаторов, во всех отношениях превзошел своего учителя.

Клод Бернар считал физиологические исследования самоцелью. Он повторял это неоднократно, эта мысль присутствует и в Principes de medicine experimentalle, его крупной работе, которая была опубликована после его смерти (издатель Presses Universitaires de France, Париж, 1947), и которая передает его последние мысли и окончательное мировоззрение. В ней говорится: «Нам хотелось бы закрепить мысль, что профессиональная медицина должна четко отличаться от научной медицины, как теоретической, так и практической, и в качестве таковой не должна проникать в рамки нашей чисто научной школы» (с. 35). Он также выражает свое пренебрежение к практической медицине: «Большинство практикующих врачей считают медицину самоцелью. Они считают необходимым лечить так, как лечат. Я думаю, именно ввиду этого они иногда способны посмотреть друг на друга без смеха (с. 18).

О деятельности Клода Бернара пишет в своем известном и сегодня письме, опубликованном 1 февраля 1875 года в Morning Post, его бывший ассистент доктор Джордж Хогган (George Hoggan): «После четырехмесячного опыта и пришел к мнению, что никакие из этих опытов на животных не оправданны и не необходимы». А в «Докладе» исследовательской комиссии, которой премьер-министр Дизраэли (Disraeli) поручил в тот год изучение вивисекции, имеется свидетельское показание доктора Артура де Ноэ Уолкера (Arthur de Noë Walker), очень известного английского врача, когда-то работавшего в лаборатории Бернара. После описания одного из экспериментов Бернара (абзац 4888) Волкер заявляет: «Сам я отказываюсь критиковать тот ужасный эксперимент. Я испытываю слишком большое презрение к экспериментатору и отвращение к опыту. Я бы лишил этого человека работы лектора и преподавателя физиологии».

Бернаровские опыты на животных всегда давали переменчивые результаты, и это побудило его увеличить число экспериментов, что усугубляло путаницу. И подтолкнуло его преемников делать то же самое, чтобы опровергнуть учителя и снискать собственную славу.

Клод Бернар постоянно критиковал эксперименты своих коллег или смеялся над ними. Но когда они разоблачали его ошибки, он имел наглость отрекаться от своих слов. Пьер Мориак пишет (с. 143): «Его заблуждения происходят из культа подопытных животных. Он обращал мало внимания на возражения своих коллег и во время дискуссии мог отрицать доказательства и нагло противоречить самому себе. В 1854 году он уверял, что легкое разрушает сахар, вырабатываемый печенью, и приводил рисунок, изображающий, как кровь по капиллярам подступает к легким и там почти полностью разрушается. Но в 1859 году он пишет: „Мне в уста вкладывают мнение, которое я никогда не высказывал, и о котором никогда не писал. Я не отрицаю, что сахар разрушается легкими — я этого не знаю и никогда не высказывал мыслей об этом”».

Хотя многие врачи и даже коллеги Бернара — Фигье (Figuier), Пави (Pavy), Шифф (Schiff) — разоблачали его ошибки, никто к ним не прислушивался, потому что они находились в тени его славы.

Когда из Южной Америки пришли новости о кураре, смертельном яде для стрел, Бернар сразу заказал его. Он испробовал яд на животных и установил, что кураре действует иначе, нежели любой другой известный яд. Это вещество вызывает паралич, но действует только на моторные нервы, не затрагивая чувствительные. Кроме того, у жертвы, невзирая на паралич, сохраняется способность испытывать боль. На современном научном языке «кураре блокирует импульсы торможения и таким образом позволяет импульсам возбуждения сделать нервные клетки более чувствительными» (см.: Effects of Curare on Cortical Activity, Морлок (Morlock) и Уорд (Ward), Университет Вашингтона (University of Washington), Сиэтл, E. E. G. Journal, февраль 1961, с.60).

Иными словами, кураре является миорелаксантом; он не притупляет восприимчивость к боли, даже повышает чувствительность, и под действием кураре животное страдает от боли еще сильнее, чем безо всяких медикаментов — это открытие вдохновило нашего героя на лирику. Вот выдержка из статьи Бернара в Reveu des deux mondes (1 сентября 1864): «У каждого известного нам смертного вида вплоть до последнего момента наблюдаются судороги, вопли и стоны, свидетельствующие о страданиях — борьбе между жизнью и смертью. При смерти от кураре ничего подобного не происходит: тут нет предсмертной борьбы, и выглядит это так, как будто жизнь просто угасает. Кажется, что переходом от жизни к смерти становится просто сон. Но это не так: данная картина обманчива. Если мы посередине эксперимента произведем органический анализ конца жизни, что такая смерть, напротив, происходит в самых страшных мучениях, какие только можно представить… При отравлении кураре яд не влияет на сознание, чувствительность и волю, но постепенно теряются моторные инструменты — они перестают подчиняться. Первыми утрачиваются самые экспрессивные способности: сначала голос, потом движения конечностей, а в последнюю очередь — глаза, которые у умерших функционируют дольше всего. Можно ли себе представить более ужасное страдание, чем понимание того, что все органы, призванные служить, отказывают один за другим, и ты, так сказать, оказываешься заперт в труп? Когда Клоринда, героиня Тассо, оказалась заточена в волшебный кипарис, автор по меньшей мере оставил ей возможность плакать и растапливать сердце тем, кто причинял ей страдания, повреждая ее чувствительную кору».

Описание страданий явно делает Бернара поэтом; но как добросовестный ученый он не позволял себе плакать и рыдать, если его непарализованная жертва была в состоянии показать мучения. После обнаружения свойств кураре он стал отдавать предпочтение этому средству, делающему жертву беспомощной.

Поскольку в лаборатории Collège de France не было места для более крупных животных, Бернар и Мажанди́ иногда совершали прогулки в ветеринарную школу за пределами Парижа, где они могли «работать» с лошадьми и лошаками, или посещали городскую бойню, где можно было делать что угодно со скотом. Кроме того, чтобы не скучать по субботам и воскресеньям, Бернар соорудил частную лабораторию в подвале своего дома.

Мы узнаем от востоковеда Жозефа Эрнеста Ренана (Ernest Renan), одного из его лучших друзей, преподававшего иврит в Collège de France и написавшего известную книгу «Жизнь Иисуса» (Life of Christ), какие жестокие ритуалы и представления происходили в бернаровском личном застенке. Каждый понедельник вечером Клод Бернар давал «прием» в своем подвальном театре, которую его биограф Кларк называет «научным салоном». Здесь собирались четверо-пятеро физиологов; иногда к ним присоединялся Ренан, единственный литератор, посещавший эту лабораторию. Кларк больше ничего не рассказывает об этих «приемах». Тем не менее, мы знаем, что в каждом углу в муках умирали собаки, а органы их изымались. А о том, какое вино подавали в этом салоне (что делало его очень отличным от других парижских салонов), какая музыка там звучала, мы узнаем из речи Ренана, произнесенной им 3 апреля 1879 года на приеме во Французскую Академию. В этом выступлении он упоминает своего недавно умершего друга: «То, как он работал в своей лаборатории, с задумчивым, печальным, погруженным в себя видом, без усмешек, ни на что не отвлекаясь, представляло собой убедительное зрелище. У него было ощущение, что он выполняет священнодействие и совершает своего рода жертвоприношение. Казалось, что его длинные пальцы, погружаемые в кровавые раны, принадлежат античному авгуру, который ищет тайны во внутренностях жертвы…»

Клод Бернар научился от Мажанди́ своему любимому методу, «добираться до тайн жизни». Он заключался, по словам самого «ученого», в «разрушении органа», то есть, полном или частичном его разрезании и дальнейшем наблюдении за изувеченным животным, для этого он как можно дольше поддерживал им жизнь. Он прибегал к искусственному дыханию или использовал аммиак, чтобы вновь оживить страдающий комочек мяса, который мог просить только об одной милости — в виде смерти. Он безрезультатно убил тысячи собак, чтобы разгадать «тайну диабета», и даже опубликовал труд о «сахарной болезни». Его современники были впечатлены, но сегодня мы знаем, как сильно он заблуждался и в отношении диабета.

Иногда ему удавалось через повреждение четвертого желудочка собакам (Кларк, с.85) или просверливание большой иголкой кроличьего черепа вызвать «искусственный диабет», то есть, в моче жертвы присутствовал сахар; но в другой раз у него не получилось, и он не знал, почему. Точно так же он не догадывался даже приблизительно о причине болезни. «Диабет это нервное расстройство» — заявил он однажды с непоколебимой уверенностью, после того, как ему удалось вызвать у одной из собак симптомы болезни через повреждение спинного мозга. Но при повторении эксперимента ему уже не повезло.

Клоду Бернару в течение многих лет была доступна одна из важнейших тайн диабета, и он мог бы с легкостью поднять над ней завесу: она имела образ многочисленных собак, которым он без наркоза вырывал поджелудочную железу вместе с окружающими ее нервами, и на которых он проводил всевозможные эксперименты до самой их смерти.

Бернар добросовестно изучал все состояния, связанные с удалением поджелудочной железы, но он не сделал анализ мочи собак. В результате, от него ускользнуло главное — связь этой железы с диабетом.
*

Личная жизнь доставала Бернару меньше удовлетворения, чем его «научная» деятельность. В те времена вивисекция приносила больше славы, чем денег, и он женился на состоятельной дочери врача, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя лаборатории и не беспокоиться о пропитании.

У них родились два сына и две дочери, но мальчики умерли через несколько месяцев после рождения. Клод Бернар не понимал, почему это произошло, медицина для него была тайной за семью печатями, и осознание этого задевало его, ведь он мучил тысячи животных под предлогом решения загадок природы. Эти мысли так сильно одолевали его, что после смерти второго сына Бернару потребовался козел отпущения, и его жена, не думая в тот момент о своей собственной печали, бросила в его адрес жестокий, но примечательный упрек: «Если бы ты присматривал за нашим сыном так же, как за своими собаками, он бы не умер!»

Невероятно, но их брак просуществовал целых 17 лет. Кларк с негодованием сообщает, что жена Бернара старалась саботировать его опыты и даже побуждала общества в защиту животных подать на него жалобу. Пьер Мориак также с возмущением рассказывает, что из-за любви к животным его жена и дочь основали в Аньере приют для собак, спасенных от опытов.

Иногда Клод Бернар брал свою страдающую жертву в спальню, чтобы проводить наблюдения ночью, не вставая. Его жену это не радовало. Мориак пишет (с. 26): «Его жена протестовала, когда он навязывал ей в качестве соседей грязных, вонючих подопытных животных». Очевидно, биографу, имеющему звание профессора, не приходило в голову, что, возможно, Мари-Франсуа возражала не столько против грязи от животных, сколько против мучений, с которыми ей приходилось сталкиваться.

О жестокости ее мужа свидетельствует и тот факт, что Бернар проводил все свои эксперименты, длившиеся обычно очень долго, без малейшей анестезии. Из его трудов можно узнать, что собак, которые, очевидно, служили для демонстраций, он разрезал как минимум часом ранее, а после не убивал, так как оставлял их студентам «для других операций».

Еще одно проникновение в характер Бернарда сделано Кларком, и произошло это случайно. Он рассказывает, Бернар во время своих лекций в Collège иногда так отвлекался, что терял нить. Потом он обычно спрашивал своего препаратора Д’Арсонваля (d’Arsonval), нет ли у него под рукой кролика с разрезанным спинным мозгом.

«Такое животное всегда было в наличии», — пишет Кларк в своей достопримечательной биографии. — Клод Бернар велел его принести и проводил эксперимент, а во время него собирался с мыслями, так что мог продолжить лекцию».

Беспомощное животное с поврежденным позвоночником должно было претерпеть еще дополнительные страдания, а на Клода Бернара это оказывало такое же действие, как на нормального человека чашка чая или сигарета.
*

Вопрос о садизме будет обсуждаться в другой главе, и мы увидим, что, возможно, не все вивисекторы садисты, но из-за духовной ограниченности не осознают своих действий, либо же страдают психической болезнью. Давайте еще раз рассмотрим Клода Бернара с этой точки зрения.

Слабый ученик, циничный и высокомерный помощник аптекаря, посредственный драматург, безнадежный, ленивый студент-медик (медицина никогда его не интересовала), провалившийся во время окончательной проверки, Клод Бернар внезапно пробуждается от летаргии после того, как впервые побывал на вивисекции. С того момента в нем навсегда поселяется «жажда исследований», и он полностью посвящает себя мучениям животных. Его никогда не интересовали никакие иные отрасли знаний, никакие иные дела. Благодаря этим фактам, нетрудно проанализировать душевное состояние Клода Бернара.

Как и все садисты, которые поддаются своим слабостям, с течением времени он утратил чувствительность ко всему, за исключением своей собственной славы и признания со стороны богатых и могущественных. Его избрали в Академию наук, он четыре раза получал премию по экспериментальной физиологии, при Наполеоне III он входил в состав Сената и его приняли в круг бессмертных Французской Академии — высшая цель каждого честолюбивого француза. А писательский талант позволил ему нарядить свое жалкое учение в красивую одежду, изношенность которой обнаружится лишь со временем.

Декартовское «Рассуждение о методе» и бернаровское «Введение в экспериментальную медицину» представляют собой две приметы французской мысли. Нужно еще добавить, что французский дух, который смог получить из древних языков красивейшую в мире форму выражения человеческой мысли, а именно — французский язык XVII века, породил и самый красивый научный язык — прозаические труды «Рассуждение…» и «Введение…».

Эта речь принадлежит Фердинанду Брюнетьеру (Ferdinand Brunetiére), выдающемуся французскому литературному критику; он произносил ее в 1894 году на торжественном открытии в Лионе памятника Клоду Бернару. Спустя полвека доктор Леон Делюм (Léon Delhoume), член той же медицинской академии, что и Клод Бернар, произносил столь же помпезные слова в предисловии к посмертной работе Бернара Principes de medicine expérimentale (издатель — Presses Universitaires de France), которая была опубликована только в 1947 году: «Декарт! Клод Бернар! Какое утешение несут с собой голоса этих двух гениев в стране, терпящей бедствие! В их мыслях пред нами предстает истинный дух Франции в течение веков; в их мыслях для нас сохранились вечные истины искусства, красоты, разума, чувств и справедливости, телесного и душевного здоровья, человеческого прогресса…»

Когда литературный критик Брюнетьер в XIX веке пел дифирамбы, он мог еще не догадываться, на каких слабых ходулях держалось учение героя; он также не знал, что Бернар в своих последних, еще неопубликованных трудах отстаивал вивисекцию людей — возможно, потому что он понял бесполезность опытов на животных — а знавший это доктор Делюм не упомянул сего факта в своем введении.

А теперь давайте посмотрим, что кроется за роскошной одеждой, которую так восхваляли разные Брюнетьеры и Делюмы, и познакомимся с высказываниями самого Клода Бернара.

Учение Бернара
Сначала мы полистаем Introduction à la medicine expérimentale, которое сегодня сокращенно называется Introduction (номера страниц соответствуют изданию Garnier-Flammarion, вышедшему в Париже в 1966 году):

«Все, что получено от животных, действительно и для человека» (с. 153);

«Эксперименты, которые проводятся на животных с использованием опасных веществ, неопровержимы для человеческой токсикологии. Кроме того, результаты экспериментов с медицинскими или токсичными веществами применимы к людям с терапевтической точки зрения» (с. 180).

Ни одно из заблуждений, которые галенизм в течение 15 веков накладывал на медицину, не сравнимо с этой принципиальной ошибкой, лежащей в основе учения Галена и имеющей серьезные последствия. Он повторял и укреплял эту ошибку во всех мыслимых формах, пока следующие поколения врачей, физиологов и биологов не начали ее бездумно перенимать; и эта ошибка, невзирая на все контраргументы, прочно утвердилась в качестве догмы современной медицины.

Слово «эксперимент» заключает в себе специальное вызывание болезненного состояния. Это патологическое состояние вызывается искусственным путем, и оно не имеет ничего общего со спонтанным нарушением здоровья. Кроме того, животные реагируют совершенно иначе, нежели люди.

Сегодня любой врач знает, что на реакции каждого живого существа влияют разными способами индивидуальная жизнеспособность, психика и другие факторы. Но, несмотря на это, догмы Бернара не отрицаются, и бернардизм стал новым галенизмом — он так же изобилует ошибками и неправильными идеями, но еще более опасен, чем последний. Мир, разбуженный Декартом от долгого средневекового сна и приготовившийся для механистических идей, воодушевленно приветствовал убеждение Бернара, что медицина это точная наука, вроде математики, и любое медицинское завоевание не просто возможно, но и близко. Для этого только нужно отказаться от идеи, что «жизнь» или индивидуальная «жизнеспособность» имеют какое-то влияние на организм, так как это всего лишь абстрактные понятия, обозначающие нечто непостижимое, что нельзя вычислить математическим путем либо взвесить, нечто чуждое механизму, новому божеству.

«Витализм, который может иметь так много нюансов вследствие существования индивидуумов, — это отрицание науки и отказ от каких-либо исследований, с целью предаться фантазиям», — пишет Бернар на странице 32 своего Introduction, а на странице 258 критикует своего «виталистического» коллегу следующим образом: «Согласно Герди, жизнеспособность одного человека не такая же, как у другого, следовательно, я должен делать между индивидуумами различия, которые невозможно определить. Он отказался изменить свое мнение, он отделался словом «жизнеспособность», и было невозможно объяснить ему, что это слово не имеет совершенно никакого смысла и не отвечает ни на какой вопрос».

Согласно Клоду Бернару, все, что относится к живым организмам, можно сократить до четкой формулы, подобно неживой материи. И еще до публикации Introduction в Париже было модно посещать лекции человека, который высказывает столь революционные идеи. Среди его знаменитых вольнослушателей были принц Уэльский и даже император Бразилии. Разумеется, они не присутствовали на бессмысленных экспериментах. Они только слушали абстрактные теории Бернара. И эти лекции, некоторые из которых печатались в Revue des deux mondes, составили фундамент и ядро Introduction, книги, принесшей славу Бернару. Славы, которую он не получил в театре.

Бернар быстро покончил с этическим аспектом вивисекции: поскольку человек использует животных во всех сторонах жизни, запрет на их использование «в обучении» был бы «очень странен». Кажется, что мысль о страданиях, причиняемых специально, ему не приходила в голову.

Нужно ли говорить, что сам Клод Бернар не мог выносить боль и неприятные чувства? Нужно, потому что это общая для всех вивисекторов черта. «Вы бы видели этих несчастных, — сказал мне один французский стоматолог. — Они входят ко мне в кабинет, бледные и дрожащие, и умоляют меня ради всего святого не делать им больно!»

Разумеется, никто не получает удовольствия от собственных страданий. Но все же боль и дискомфорт можно переносить с мужеством и терпением. Было бы действительно странно, если бы вивисекторы не относились к той категории людей, которые громко причитают из-за мелких неприятностей каждодневной жизни. Мориак пишет про Клода Бернара: «С 1877 года его корреспонденция стала не чем иным, как одним большим стенанием. «Я продолжаю жить, значит, продолжаю страдать». Из-за болей седалищного нерва, хронического воспаления тонкой кишки, ненормальной раздражительности, чрезвычайно скептического отношения ко всей терапии он был пораженческим пациентом».

В одном месте он связывает свои тайные страдания с психическими факторами, а именно, с горем по причине того, что Германия победила Францию в войне, но он не указывает на то, что этим диагнозом, который, возможно, правилен, разрушает главный столп своей механистической доктрины.
*

Principe de Médecine expérimentale, Médecine для краткости, работа Клода Бернара, опубликованная посмертно, состоит из записей, сделанных им с 1862 по 1878 год, вплоть до самой смерти, и рассказывает о нем больше, чем книга, которая принесла ему славу «исследователя».

В начале апостол останавливается на своих прежних, еще не изменившихся убеждениях: «Я покажу, что с живым организмом можно обращаться так же, как с неживым объектом; в этом заключается основной принцип» (с. 19). Но с годами накапливается опыт, из-за которого возникает все больше сомнений, и Бернар уже не может так просто сбросить со счетов индивидуальную жизнеспособность.

Клод Бернар сделал ошеломляющее для себя открытие, что «неживая материя» и «живые организмы» — не одно и то же. Он пишет (с. 145): «Неживая материя не обладает спонтанностью, индивидуальными различиями, и в получаемых результатах можно не сомневаться. Но когда мы имеем дело с живым существом, индивидуальные особенность привносят элемент ужасной сложности. Необходимо помнить не только о внешних условиях, но и о внутренних, индивидуальных предпосылках, тех, которые я называю внутренней обстановкой (le milieu intérieur)».

Итак, наконец на него снизошло озарение. Очевидно, он совершил свое открытие, благодаря череде неудачных экспериментов, в ходе которых он ни разу не получил два одинаковых результата подряд; это открытие должно было его напугать, ведь оно могло раскрыть бесполезность его жизни как ученого.

Вероятно, его выводили из равновесия уже те беспощадные контраргументы, которые постоянно возникали в результате его опытов. Они наверняка вредили его литературному таланту, лишали его красноречия и сковывали рассудок. В Introduction он четко высказывал мысли, неправильность которых выявилась лишь со временем, а в Médecine мысли часто расплываются и не заключают в себе смысла, как в конце следующего абзаца (с. 249): «Было сказано: можно ли прийти к каким-либо выводам, когда существуют вещества, опасные для одних животных и неопасные для других, а также вещества, ядовитые для человека, но не для животных. Упоминается, что синильная кислота не отравляет дикобразов, козы едят белладонну, овцы проглатывают чудовищное количество мышьяка, жабам их собственный яд не причиняет вреда, электрические рыбы переносят свое электричество, морские животные не страдают от соли. Все эти факты представляют собой неправильные объяснения. Если бы их признали, наука была бы невозможна».

При просмотре этого вывода Бернар, наверное, заметил, что здесь требуется уточнение, и он добавил сноску, которая только усугубила ситуацию: «Необходимо быть рабом факта; о существовании непреложного факта говорят так, будто бы рассуждают о чем-то научном. Разумеется, в факты надо верить, но не верить слепо. У нас есть разум для пролития света на факты, и у нас есть факты, чтобы усмирить воображение и мышление. Значит, экспериментатор, который безрезультатно травит жабу ее собственным ядом или козу белладонной, скажет: я последователен, но существуют факты, в которые я не могу верить, так как рассудок уверен в ином положении вещей. На этом основании я не могу поверить в результат работы с жабой. Если бы мне это удалось, я бы объявил о своем отказе от работы физиологом».

Доктор Делюм (Delhoume), который снабдил том многими примечаниями, предпочел не заметить эту бессмыслицу. Возможно, он это сделал в надежде, что это место не бросится в глаза, ведь, невзирая на нечеткость и запутанность текста, из него следует, что автор понимает, насколько факты противоречат его теории. Поэтому он решил попросту игнорировать «факты», связанные с козой и жабой, иначе ему пришлось бы отказаться «от работы физиологом». Как и у многих вивисекторов, у Бернара не хватало мужества признать, что вся его псевдонаука держится на огромных ошибках.

И именно он делает самое выдающееся заявление: «Существуют факты, в которые нельзя верить, так как умом мы понимаем, что порядок вещей иной. Что же это тогда за «факты»? Или что за «ум»? Вряд ли тот же, который, прежде чем сбиться с толку, утверждал: «Если факт противоречит господствующей теории, то факт должен быть принят, а от теории следует отказаться даже в случае, когда она получила широкое распространение и имеет опору в виде великих имен».
*

«Я не признаю, что испытание опасных лекарственных средств на больных без предварительного испытания на животных приемлемо: я продемонстрирую, что все, полученное на животных, в полной мере касается и человека, если ученый разбирается в экспериментах». Это Клод Бернар писал в Introduction (с.153).

Его современники, воспевавшие дифирамбы книге, могли, в отличие от нас, не знать, что это догматическое заверение Бернара неверно по двум аспектам. С точки зрения науки оно неправильно, так как впоследствии Бернар показал ровно противоположное; его эксперименты свидетельствовали о том, что ничто из полученного на собаках не касается человека в полной мере. А с точки зрения этики то было лицемерие, потому что Клод Бернар безо всяких угрызений совести оправдывал опыты на людях. Столь же ханжеские отговорки используют и современные псевдоученые. На самом деле, в Médecine — эта работа, содержащая его личные заметки и истинные мысли, еще не была готова к публикации — Бернар показывает совсем другую мораль. После странного замечания о том, что «патологическая анатомия не имеет важности, которую некоторые люди придают ей» — хотя, надо думать, пока что никто не придавал ей такого большого значения, как Клод Бернар — на странице 147 он провозглашает конечной целью экспериментальной медицины вивисекцию людей.

В то время Бернар мог не догадываться, что примерно через 60 лет очерствение, которому он так способствовал словами и делом, приведет к десяткам тысяч экспериментов на людях, столь же беззащитных, как несчастные животные в его лабораториях — политических пленниках в нацистских концентрационных лагерях. И делали их не эсэсовцы, а научные наследники Клода Бернара, титулованные доктора, ученики вивисекционной школы, где он был самым именитым апостолом.

Ввиду беспрерывных неудач воспоминания о горячих спорах с виталистическими врачами и исследователями терзали Бернара. Среди его оппонентов были известные имена, такие как известный естествоиспытатель Кювье (Cuvier) и даже Пастер. Бернар в своем Introduction насмехался над всеми противниками органических механизмов. А теперь эти слова были напечатаны черным по белому, они оказались опубликованы, неизгладимы, неоспоримы.

Но первосвященник вивисекции не мог отречься от фальшивого божества, которое он навязал верующему миру. На карту была поставлена честь Франции, престиж науки, но прежде всего — тщеславие человека, которого за счет страданий других существ объявили основоположником новой эпохи и увенчали лаврами.

Бернар исповедуется лишь в одном письме к мадам Раффалович (Raffalovich), своей близкой подруге (которая потом передала эту личную переписку в Académie des Sciences): «Осенью жизни иллюзии спадают с души, подобно листьям, опадающим с деревьев осенью года».

Эти слова могли бы показаться очень трогательными, если бы не знали, насколько испачканы кровью руки его автора, и какие провалы потребовались, чтобы его тщеславная и жестокая душа избавилась от иллюзий. А они все продолжали и продолжали опадать, подобно мокрым листьям, пока дерево совсем не оголилось, и Клод Бернар на смертном одре, возле которого стояли не родственники, а вивисекторы, в том числе и его препаратор Д’Арсонваль (d’Arsonval), признался: «Наши руки пусты, у нас только много обещаний сходит с уст».

Может быть, для всех вивисекторов час правды настает лишь перед лицом смерти? Слишком поздно, дамы и господа.

Клод Бернар был первым французским ученым, которого хоронили как государственного деятеля, и, по словам биографов, в день его смерти «вся Франция плакала». Но тут есть преувеличение. В тот день во Франции как минимум три человека не плакали — его жена и дочери.

Постскриптум про Клода Бернара, диабет и печень
Крупные словари и учебники до сих пор называют Клода Бернара «гением» и указывают на якобы его открытия, касающиеся функционирования поджелудочной железы и «гликогенной работе» печени.

Но многочисленные замученные им собаки ничего не добавили к известным на тот момент фактам, гораздо более правильным, которые описывает американский военный врач Уильям Бомонт (William Beaumont) в книге, вошедшей в 1833 году в историю медицины (ее также упоминает Сигерист в Grosse Ärzte на с. 364). На самом деле, Вильям Бомонт узнал про пищеварение больше, чем все вивисекторы мира, вместе взятые, и сделал он это благодаря наблюдениям за пациентом со спонтанно возникшей фистулой желудка — отверстием, через которое можно было наблюдать за процессом пищеварения, избегая многочисленных ошибок вивисекторов.

Клод Бернар так же, как и современные вивисекторы, плохо осознавал, что при удалении без анестезии поджелудочной железы (одном из самых жестоких вмешательств) возникает не обычная сахарная болезнь, а совершенно иное состояние. Чрезвычайно болезненные травмы становятся причиной органических реакций, которые в корне отличаются от явлений, развивающихся вследствие неправильного питания или дефектов железы.

Сегодня, как и во времена Гиппократа, диабет реально предотвратить с помощью правильного питания и даже вылечить, если болезнь не зашла слишком далеко.

Диабет это очень серьезное заболевание, которое может привести к уремии, закупорке артерий, гангрене, стенокардии, слепоте и серьезным инфекциям. Причина болезни понятна всем врачам, мозги которых не затуманены экспериментами на животных. Больше всего диабетиков живут в США, где смертность от этого заболевания за последнее время достигла показателя 27,8 на 100 000 жителей. Наименьшая смертность — в Японии: 2,4 на 100 000 жителей. Пища японцев содержит примерно 5% животных жиров и мяса, а американцев — 35%. Когда японцы перенимает американские пищевые привычки, у них так же возрастает заболеваемость диабетом. Итак, причина болезни связана с питанием. В Индии смертность от диабета среди обеспеченных людей (мясоедов) очень высока, а среди бедняков (вегетарианцев) очень низка. Итак, статистика подтверждает главные выводы, к которым врачи школы Гиппократа пришли своим умом, в то время как опыты на животных вновь и вновь затемняют результаты либо направляют по неверному пути.

Факты и статистика четко показали, что вследствие неправильного питания часто развивается неизлечимая болезнь поджелудочной железы. Отсюда следует, как ее можно предотвратить или вылечить. Много лет назад доктор МакДона (J. E. R. McDonagh), ведущий хирург, писал о пользе инсулина в The Nature of Disease Journal (том 1, 1932, с.1): «Диабет — это и симптом, а не болезнь, и инсулин его только смягчает. Этот препарат не проливает света, и если бы причина была найдена и устранена, он бы не понадобился». Инсулин и другие известные на данный момент средств уменьшают симптомы и таким образом способствуют сокрытию причины. Использование инсулина, особенно инсулиновый шок, причинило уже немало вреда. Я лично знаком с диабетиками, которые прекрасно обходятся без инсулина и ограничиваются диетой.

Со времени открытия инсулина смертность от диабета не уменьшилась, а возросла. В 1900 году, за 22 года до его открытия, в США смертность составляла 11 человек на 100 000 жителей, в 1954 — 15,6, в 1963 — 17,2, десятью годами позднее — 27,8. Замечательный успех!

Это побудило Жана Ростана (Jean Rostand), одного из самых известных европейских биологов и вивисектора (прежде всего лягушек), написать следующее: «Медицина культивирует болезни. Состояние здоровья населения все ухудшается… Терапевтика — поставщик болезней, она создает людей, которые будут вынуждены воспринимать ее как спасение. В качестве яркого примера выступает диабет. После открытия инсулина эта болезнь стала бросаться в глаза» (из Le droit d’être naturaliste, издательство Stock, Париж, 1963).

Брайан Инглис (Brian Inglis), ирландский журналист, пишет в Drugs, Doctors and Disease (1965): «Дальнейшие исследования свидетельствуют о том, что диабет гораздо сложнее, чем изначально казалось, и в большинстве случаев непосредственные болезни поджелудочной железы оказывается не главной причиной… Причина — или, возможно, причины — до сих пор неизвестны ученым».

Приведем слова еще одного убежденного вивисектора. Ульрико де Айхельбург (Ulrico de Aichelburg) заявляет в итальянском журнале Epocha (21 сентября 1974) следующее: «Чем больше мы занимаемся диабетом, тем больше обнаруживаем противоречивых аспектов этой болезни. Когда 50 лет назад был открыт инсулин, мы думали, что тайна сахарной болезни раскрыта. А теперь она становится все таинственнее». Айхельбург забыл добавить: «Но только для нас, вивисекторов».

И вопросом начинают заниматься заново. Со времен мнимого решения проблемы Бантингом (Banting) и Бестом (Best) никогда не наблюдалось такого движения по кругу, как сейчас.

Если бы каждый соблюдал хорошо известную правильную диету, то исследовательские гранты выбить не удалось бы. Но их можно потребовать на работу с собаками и очередное «разгадывание» загадок диабета — и ничего страшного, что питание собак и их органические реакции в корне отличаются от человеческих.

Предприимчивость вивисекторов, которая вошла им в плоть и кровь, нельзя недооценивать. Журнал Surgery, Gynecology and Obstetrics (январь 1971) опубликовал сообщения доктора Беаты Пембертон (L. Beaty Pemberton) и доктора Уильяма Манакса (William C. Manax), которые хотели разгадать «тайну» диабета. Для этого они сделали очередным 74 собакам сложные операции на поджелудочной железе, а затем ввели им раздражающие препараты. Четырем животным повезло, и они сравнительно быстро умерли от острого панкреатита и перитонита. 16 умерли от повышенного содержания сахара в крови, восемь от тромбоза, одна от отказа почек и еще одна от застоя в легких. Что случилось с остальными собаками, неизвестно. Еще менее понятно, каков практический результат эксперимента, помимо того, что псевдоученые потешили свое тщеславие, почувствовали могущественность, а также улучшили материальное положение.

В том же самом журнале (выпуск за апрель 1975 года) напечатана статья о том, как три врача из Лондона и три из Денвера провели очередные опыты на 123 собаках в штате Колорадо и получили такой же результат: ноль.

Тем не менее, чтобы еще больше запутать научные представления о диабете, передовица в Journal of the American Medical Association ставит под вопрос даже те идеи, которые считаются доказанными, например, уже давно признанную теорию о связи между инсулином и сахаром крови. Согласно этой статье, большее количество инсулина не обязательно означает меньшее количество сахара, а меньшее количество инсулина — больше сахара.

Таким образом, появляется отличный повод поднять опять шумиху по поводу диабета, как будто Клод Бернар не вырезал собакам поджелудочную железу. И действительно, исследовательские команды пробуют что-то «абсолютно новое»: заменяют собаке поджелудочную железу на компьютер, который должен определять потребность организма в инсулине и автоматически вводить нужную дозу…

Другое крупное достижение, которое приписывают Клоду Бернару, — это мнимое «открытие» «гликогенной» функции печени. Оно основывалось на бернаровском эксперименте, о котором мы уже рассказывали, и который навел его на неправильную мысль, что печень производит сахар из ничего, так как Бернар исключил присутствие сахара в вене, ведущей к печени. Согласно новой теории, печень служит фильтром для загрязнений и выполняет функцию антитоксина, и Бернар к такому выводу не пришел. Многие физиологи признают, что печень имеет способность аккумулировать сахар и высвобождать его для использования; происходит это вследствие процесса, который они еще не объяснили и потому называют «очень сложным». Так думали еще по меньшей мере несколько десятилетий назад. Недавно все эти гипотезы вновь были поставлены под сомнение, на что указывает итальянский медицинский словарь (Edizioni Scientifiche Sansoni, 1952, с. 928): «Вследствие многочисленных новых исследований возникают серьезные сомнения относительно всего того, что было «открыто» в сфере функционирования печени вплоть до сегодняшнего дня».

А «Британская энциклопедия» выражает эту мысль следующим образом: «Структура печени исключительно проста, но до 1949 года не было известно почти ничего о ее микроскопическом строении, а до 1952 года — о ее общей анатомии. Многочисленные функции печени выполняются звездчатыми клетками (их открыл анатом Карл фон Купфер (Karl von Kupffer), но кажется, что чем больше деталей становится известно, тем менее понятно удивительное разнообразие функций этого органа».

Распространение раковой опухоли бернардизма
Великобритания стала первой страной, где в 1876 году, благодаря законодательству в защиту животных, появилась возможность ограничить вивисекцию. После его принятия на любой эксперимент стало требоваться разрешение — его выдавали в случае доказательства неоспоримой пользы эксперимента. Кроме того, там было предписание не причинять животным ненужной боли и сообщать общественности о количестве экспериментов.

За год до вступления закона в силу в Великобритании проводилось около 800 опытов ежегодно. С тех пор английским вивисекторам удавалось добиваться того, чтобы все больше экспериментов признавали необходимыми для блага людей, и водном только 1973 году число опытов на животных достигло 5 363 641, их выполняли 16 759 исследователей в 687 лабораториях. Более 4,5 миллионов экспериментов (85%) проводились без какой-либо анестезии, а доля животных, которых убивали до того, как прекращалось действие наркоза, составляло менее 4%.

Эти цифры могут показаться невероятными, но по сравнению с американскими и японскими показателями они скромны. Количество экспериментов на животных непосредственно связано с возможностью получения прибыли и грантами на так называемые научные исследования, поэтому США неизбежно стоят на первом месте. В России, где подобное субсидирование не практикуется, число опытов меньше, чем, например, в маленькой Швейцарии, невзирая на широко разрекламированный эксперимент профессора Демичева, который пересадил голову маленькой собаки в шею большой овчарке; на другой день, когда обе головы пили воду, их сфотографировали для печати, но рукотворного монстра пришлось в конце концов убить, потому что изнывающая от боли маленькая голова все время кусала своего хозяина.

Вот что говорит о причинах вивисекции Оуэн Б. Хант (Owen B. Hunt), один из предводителей борьбы против опытов на животных в США: «Основной причиной распространения вивисекции у нас являются деньги. Если бы ее не финансировали, 90% всех проектов сошли бы на нет. Кто-то какое-то время назад разъяснил правительству, что за деньги можно купить все, в том числе и здоровье. Нужно только получать достаточно денег. Это стало новостью для исследователей, прежде всего для биологов. Среди высокопоставленных лиц, которые поддались на эти увещевания, — президент Джонсон, а в целом вина лежит на всех президентах правивших страной после Второй мировой войны. Президент Джонсон разбрасывался обещаниями, что через несколько лет будут побеждены рак, сердечно-сосудистые и все остальные заболевания. Он столкнулся с тем, что все его обещания плюс деньги стонущих налогоплательщиков уходили в песок. А еще он столкнулся со стенокардией и артериосклерозом и умер от этих болезней в относительно молодом возрасте. Погибшие подопытные животные не помогли ему. Растраченные деньги налогоплательщиков тоже не принесли никому блага — никому, за исключением продажных экспериментаторов и подхалимов в органах здравоохранения и министерствах, предполагающих, что американцев легко обмануть».

Согласно Ратгерскому университету (Rutgers University) в Нью-Джерси, в 1971 году в американских лабораториях погибли в общей сложности 85 283 человекообразных обезьян, 46 624 свиньи, 22 961 козы, около 190 000 черепах, 200 000 кошек, 500 000 собак, 700 000 кроликов, 15–20 миллионов лягушек, 45 миллионов мышей и крыс. Эти цифры ошеломляют, но они, вероятно, занижены: год спустя один американский питомник похвастался, что за 12 месяцев продал 220 миллионов мышей в лаборатории.

Хотя идет постоянная разработка альтернативных методов, обеспечивающих лучшие результаты, чем опыты на животных, число животных, которые приносятся в жертву прибыли индустрии и радости относительно небольшой части индивидуальных ученых, ежегодно во всем мире возрастает примерно на 5%.

Это были цифры. А теперь мы посмотрим, что могло вывести людей на сей неправильный путь.
*

В течение ХХ века в западном мире началось воодушевление по поводу великих открытий и изобретений, которые изменили облик Земли — как тогда казалось, к лучшему Понятно, что в те времена большинство людей верили обещаниям медикам, хотя многие ученые уже тогда насмехались над этим. Сегодня абсурдность бернардизма проявляется ежедневно. Но вивисекторы между тем, как и Клод Бернар, изменили свои аргументы, чтобы прикрыть свои постоянные неудачи.

Сегодня «исследователи» признают, что с органической тканью нельзя так же экспериментировать, как с неживой материей; но они уверяют, что это обуславливает распространение вивисекцию, а не отказ от нее, и таким образом игнорируют логику. В результате, неправильный путь бернардима столь же сильно укоренился в нашей социальной структуре, как и ошибки галенизма в мрачном Средневековье.

Есть два главных объяснения — материальное и психологическое, почему традиционная медицина не желает согласиться с тем, что она выбрала неверный путь. Психологическое объяснение дал сам Клод Бернар. Он пишет: «Человек склонен признавать абсолютной истиной то, чему его учили» (Médecine, с. 214).

В США вивисекторы, прикрываясь демократией, добились «полной свободы вивисекции», как будто она равнозначна свободе слове и правам человека. Вивисекция в США прославляется, а ее противники, которые лишь изредка дерзают громко завить о своей позиции, рискуют стать изгоями, на них навешивают ярлык бесчеловечных и антиобщественных людей. С ними происходит то же самое, что с теми, кто в Средневековье рад был бы противиться охоте на ведьм, но не отваживался, иначе сам бы оказался с ними на костре.

Сегодня в Америке постоянно заботятся над тем, чтобы уже дети постигали новую религию. Лжеслужители посвящают себя этой задаче. Например, в Нью-Джерси общество учителей по естествознанию ежегодно проводит конкурс сочинений, и ученики могут получить в них денежные призы. В 1974 году тема называлась «Как использование животных в медицинских исследования спасает миллионы жизней». Другая тема: «Необходимость использовать животных ради медицинского и научного прогресса».

В США имеются строгие законы о жестоком обращении с животными, но так называемая «наука» вследствие индустриальной пропаганды и своевременного промывания мозгов не подпадает под их действие.

Если в той стране кто-то бьет лошадь кнутом, он получит серьезное наказание. Но если кто-то под предлогом научных исследований захочет выяснить, после скольких ударов кнутом лошадь умрет, ему разрешать забить до смерти сто лошадей, потому что это «наука».