Говард Филлипс Лавкрафт (Howard Phillips Lovecraft)

Несмотря на нарочито архаичный, немного тяжеловесный язык и старомодную манеру изложения, Лавкрафт с таким мастерством создает атмосферу ужаса, так пугающе убедителен, что его произведения до сих пор остаются непревзойденными образцами жанра. Многие плоды его фантазии – страшную книгу “Некрономикон” и ее автора, “безумного араба” Абдаллаха аль-Хазрата, божество Йог-Сотота – использовали его коллеги-современники (К.А.Смит, Блох, Дерлетт), а он в свою очередь, упоминает, например, созданных воображением Смита мага Эйбона, бога Тцатоккву.

Действие основных сочинений Лавкрафта происходит в придуманной им области, расположенной где-то в Массачусетсе, с местечками Архем, Данвич, Кингспорт и Иннсмут. Там скрываются последователи таинственного культа Ктулу, наследия древнейших времен, когда Землей правили спустившиеся со звезд существа, предшественники человека. Как писал сам Лавкрафт, “… все мои истории, какими бы разными они ни были, основаны на едином мифе или легенде о том, что эту планету некогда населяли представители иной расы, которые из-за своих занятий черной магией лишились господства и были изгнаны, но до сих пор обитают за пределами нашего мира, и готовы вернуть себе Землю”. Истории, непосредственно связанные с “мифологией Ктулу”, складываются в своеобразный цикл.

Напечатанная только после смерти автора повесть “Безумие Чарльза Декстера Варда” (“The case of Charles Dexter Ward”), возможно, лучшее из трех крупных произведений, законченных Лавкрафтом (четвертый роман “The lurker at the threshold” завершен Дерлеттом), примыкает к этому циклу. “Безумие…” написано по той же схеме, что и большинство рассказов: эффектная развязка, – таинственное и на первый взгляд необъяснимое происшествие, - в качестве пролога, обширная “доказательная база”, шаг за шагом подводящая читателя к страшной разгадке, постепенное нагнетание ужаса.

Бореллий.

Прежде всего, глядя на пациента, не верилось что ему исполнилось всего двадцать шесть лет. Бесспорно, душевные болезни быстро старят, но лицо этого молодого человека приобрело трудно уловимое выражение, которое обычно появляется в весьма почтенном возрасте. Во-вторых, жизненные процессы его организма протекали не так, как у других людей, и ни один из опытных медиков не сумел припомнить подобного случая. В дыхательной и сердечной деятельности присутствовала загадочная аритмия, он почти лишился голоса, так что мог лишь шептать, пищеварение было до крайности замедленным, а нервные реакции на простейшие внешние раздражители совершенно не соответствовали обычным, нормальным либо патологическим, наблюдавшимся до сих пор. Кожа стала неестественно холодной и сухой, лабораторные исследования срезов тканей показали, что они приобрели необычную грубость и рыхлость. Большая овальная родинка на правом бедре рассосалась, а на груди появилось очень странное черное пятно. В целом, врачи пришли к общему мнению, что процесс обмена веществ у Варда протекал так медленно, что почти замер, и не нашли ни прецедента, ни какого-либо объяснения такому феномену.

Чарльз Вард с детства отличался любовью к старине; ничто не могло поколебать в нем интереса к освященному веками родному городу, к реликвиям прошлого, множество которых хранилось в старинном доме его родителей на Проспект-стрит, расположенном на самой вершине холма. С годами росло его преклонение перед всем, связанным с прошлым; наконец, изучение истории, генеалогии, архитектуры, мебели и ремесел колониального периода вытеснило другие увлечения. Эти склонности необходимо учитывать при анализе его душевной болезни, ибо хотя они и не стали источником, но сыграли важную роль в ее проявлениях. Все отмеченные психиатрами провалы в памяти относились к современности и компенсировались обширными знаниями о вещах, связанных с прошлым, хотя эти знания тщательно скрывались и обнаружились лишь благодаря тщательно продуманным вопросам врачей. Пациент буквально переносился в отдаленные века, словно обладал неким подобием ясновидения. Удивительно, но Вард больше не выказывал никакого интереса к своему давнему увлечению, антиквариату. Казалось, он потерял всякое почтение к старине, как к чему-то обыденному и даже надоевшему, а все его усилия направлены на то, чтобы овладеть общеизвестными реалиями нынешней жизни, которые, как убедились врачи, полностью изгладились из его памяти. Он старательно скрывал свое странное невежество, но все наблюдавшие за ним ясно видели, что выбор книг и тем для разговора отмечен лихорадочным стремлением приобщиться к современности, собрать как можно больше сведений о забытой им собственной биографии, об особенностях быта и культуры нашего столетия, хотя он не мог не знать все это, ибо родился в 1902 году и получил прекрасное образование. После его исчезновения психиатры удивлялись, как удалось беглецу, почти не разбиравшемуся в сложностях нашего общества, приспособиться к нему. Некоторые считали, что он “ушел в подполье” и затаился, смирившись с самым примитивным существованием, пока не сравняется знаниями со своими современниками.

Врачи разошлись во мнениях о том, когда проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна, внезапно перешел от изучения истории к оккультным наукам и отказался сдавать выпускные экзамены, утверждая, что занят изысканиями, которые для него гораздо важнее. В пользу его версии говорит резкое изменение привычек Варда, особенно тот факт, что он в то время без устали рылся в городском архиве и искал на старых кладбищах могилу одного из своих предков по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году, часть личных бумаг которого Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл за облицовкой стены ветхого дома в Олни-Корт, где когда-то жил Карвен.

Говоря коротко, зимой 1919-1920 года в характере Чарльза произошли бесспорные перемены: он внезапно прекратил изыскания по истории колониального периода и со всей страстью любителя погрузился в тайны мистических наук, пытаясь постигнуть их как на родине, так и за границей, постоянно возвращаясь к поискам могилы своего отдаленного предка.

Однако доктор Виллет оспаривает утверждения Лаймана, основывая собственное заключение на близком и длительном знакомстве с пациентом, а также на неких рискованных экспериментах и чудовищных открытиях, которые недавно были им сделаны. Пережитое оставило на нем глубокий след: во время рассказа голос его прерывается, а когда он пытается запечатлеть свои воспоминания на бумаге, начинает дрожать рука. Виллет допускает, что изменения, проявившиеся в 1919-1920 годах, ознаменовали начало необратимого регресса, приведшего через восемь лет к чудовищному результату, но руководствуясь личными впечатлениями, считает, что здесь имеется более тонкое различие. Признавая, что Чарльз всегда отличался неуравновешенным характером и склонностью к слишком бурной реакции, доктор отказывается рассматривать происшедшие перемены как своеобразную границу, отметившую переход от нормального состояния к болезни; он склонен поверить утверждениям самого Варда о том, что тот открыл или воссоздал нечто, оказывающее глубокое и удивительное воздействие на человеческую природу.

Виллет уверен, что подлинное безумие пришло в семью Вардов после находки портрета Карвена и старинных документов; после путешествия за границу в далекие затерянные уголки света, где во время совершения тайных обрядов произносились страшные заклинания, на которые откликнулись неведомые силы; после того, как измученный, охваченный страхом юноша написал при неизвестных обстоятельствах отчаянное письмо. Истинное безумие, полагает доктор, началось, когда город поразила эпидемия странного “вампиризма” и целая серия необъяснимых происшествий, наделавших много шума в Потуксете; когда из памяти пациента стало исчезать все, связанное с современной жизнью; когда он лишился голоса, и в организме его возникли незначительные на первый взгляд изменения, позже замеченные всеми.

Со свойственной ему наблюдательностью, Виллет отмечает, что именно в то время у Варда появились особенности, которые могут привидеться только в кошмарном сне; с невольной дрожью в голосе приводит он веские доказательства, подтверждающие слова юноши о находке, сыгравшей роковую роль в его жизни. Прежде всего, двое квалифицированных рабочих, надежные и здравомыслящие люди, видели, как нашли старинные бумаги, принадлежавшие предку Варда. Во-вторых, Чарльз, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору документы, в том числе страницу из дневника Карвена, и подлинность их не вызывает никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, откуда пациент, по его словам, извлек записи, и доктор навсегда запомнил миг, когда бросил на них последний взгляд, окруженный вещами, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить странные, полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона, почерк Карвена, сведения о некоем докторе Аллене, добытые детективами, а также устрашающее послание, составленное угловатым почерком средневекового ученого, обнаруженное доктором Виллетом в кармане, когда он очнулся от забытья после одного рискованного приключения.

Но самым убедительным оказался результат, достигнутый доктором, применившим формулу, которую он получил во время своих изысканий; результат, неопровержимо доказавший подлинность найденных бумаг и их чудовищное значение, хотя сами записи стали нам навеки недоступны.

Его прогулки неизменно превращались в своеобразное путешествие в прошлое, во время которого он с помощью реликвий, оставшихся от былого блеска, воссоздавал картину ушедших веков. Варды жили в большом особняке в георгианском стиле, стоявшем на довольно крутом склоне холма к востоку от реки. Из задних окон флигеля Чарльз мог с головокружительной высоты любоваться стоящими совсем рядом друг с другом шпилями, куполами, остроконечными кровлями и верхними этажами высоких зданий Нижнего города на фоне пурпурных холмов и полей. В этом доме он родился, и няня впервые выкатила его в колясочке из красивого классического портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн. Она везла его мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад и давно уже поглощенной городом, к солидным зданиям колледжей, выстроившимся вдоль респектабельной богатой улицы, где квадратные кирпичные особняки и деревянные дома поменьше с узкими портиками, обрамленными колоннами в дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира изобилием цветников и садов.

Его катали и вдоль сонной Конгдон Стрит, расположенной пониже на крутом склоне холма, на восточной стороне которой располагались строения на высоких столбах. Здесь стояли древние маленькие деревянные дома, – разрастаясь, город “карабкался” вверх, - и во время таких прогулок маленький Вард словно открывал для себя колорит старого поселения времен колонизации. Няня любила посидеть на скамейке на Проспект Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда была увиденная с этой огромной, обнесенной заграждением насыпи картина простиравшегося к востоку необъятного моря крыш, куполов, шпилей и дальних холмов, подернутых легкой туманной дымкой, окрашенных в таинственный фиолетовый цвет на фоне горящего красным, пурпурным и золотым огнем апокалиптического заката, подсвеченного странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол ратуши выделялся сплошной темной массой, а увенчивавшую его статую, на которую из разорвавшихся черных облаков на пылающем небе падал случайный солнечный луч, окружал фантастический ореол.

Когда Вард подрос, начались бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку няню, потом стал ходить сам, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже по крутому склону, с каждым разом достигая все более древнего и причудливого слоя старого города. В предвкушении новых открытий, недолго колебался, прежде чем спуститься по почти отвесной Дженкс Стрит, где дома ограждены каменной оградой и подьезды прикрывали от солнца навесы в колониальном стиле, до тенистой Бенефит Стрит, где прямо перед ним предстанет деревянный дом – настоящий памятник архитектуры, каждый вход которого окружали пилястры в ионическом стиле, рядом – почти “доисторическое” строение с двускатной крышей, полуразрушенным скотным двором и другими пристройками, необходимыми для фермы, а еще немного поодаль – грандиозный особняк судьи Дюфри с остатками былого георгианского величия. Сейчас все это превратилось в трущобы; но гигантские тополя дарили живительную тень, и мальчик шел к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до Революции, с высокими трубами в середине и классическими порталами. Они стояли на восточной стороне улицы на высоких фундаментах, к входу вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог живо представить себе, как выглядели дома, когда улица еще оставалась молодой – он словно видел красные каблуки и пудренные парики прохожих, шагающих по каменной мостовой, теперь совсем стертой.

На западной стороне почти такой же крутой склон, как и наверху, вел к старинной Таун Стрит, которую основатели города провели вдоль берега реки в 1636 году. Здесь его прорезали бесчисленные тропинки, вдоль которых скучились полуразвалившиеся домишки, построенные в незапамятные времена; как ни очарован был ими Чарльз, он долго не осмеливался спуститься в этот древний отвесный лабиринт из страха, что они обернутся видениями или вратами, ведущими к неведомым ужасам. Такому рискованному предприятию он предпочитал прогулку вдоль Бенефит Стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, вмещавшей в 1761 году Управление колониями, и полуразвалившийся постоялый двор “Золотой мяч”, в котором когда-то останавливался Джордж Вашингтон. На Митинг Стрит, - Бывшей Гаол Лейн, затем Кинг Стрит, - он поворачивался к востоку и, задрав голову, рассматривал построенную для облегчения подъема, изгибавшуюся пологой аркой лестницу, в которую переходила дорога; на западе внизу виднелась старая кирпичная школа, а расположенный напротив дом, где печатались “Провиденс Газетт” и “Кантри Джорнел”, еще до Революции украшала старинная вывеска с изображением головы Шекспира. Дальше красовалось изысканное здание Первой Баптистской церкви постройки 1775 года, - особую прелесть ему придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские кровли и купола. К югу улицы становились намного более ухоженными, появлялись группы небольших особнячков; но давным-давно протоптанные тропинки вели вниз по крутому спуску на запад, где тесно скученные дома с архаичными остроконечными крышами и остовами, демонстрировавшими разные стадии живописного пестрого распада, казались призрачными видениями, а извилистая набережная, вдоль которой они стояли, и старый порт, наверное, еще помнили порок, богатство и нищету славной эпохи колонизации. Здесь были полусгнившие верфи, мутноглазые корабельные фонари и улочки, носящие многозначительные названия Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик, Монетный проезд, Дублон, Соверен, Гульден, Доллар, Грош и Цент.

Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные походы, он иногда спускался в этот рукотворный водоворот покосившихся, готовых рухнуть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе поскрипывающих ступеней, шатающихся перил, сверкающих чернотой лиц и невероятных запахов; он проходил от Саут Мейн до Саут Уотер, забредал в доки, где до сих пор стоят, прижавшись друг к другу бортами, древние пароходы, и возвращался северной дорогой по берегу, мимо построенных в 1816 году складов с крутыми крышами, мимо площади у Большого Моста, на пролетах которого возвышается еще крепкое здание городского рынка. На этой площади он останавливался, впитывая в себя пьянящую красоту старого города, раскинувшегося на востоке в смутной дымке тумана, который прорезали шпили колониальных времен, и подобно Лондону с его храмом Святого Павла, увенчанного массивным куполом новой церкви Кристиан Сайенс. Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание рынка, на стройные колокольни и ветхие кровли на холме, окрашивают все в золотые тона, придавая волшебную загадочность сонным верфям, где некогда бросали якорь торговые корабли, приходившие в Провиденс со всего света. Наконец, чувствуя, как после долгого созерцания кружится голова от щемящей любви к этой прекрасной картине, поднимался по склону и уже в сумерках шел домой мимо старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где сквозь маленькие окошки и двери, расположенные высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна, уже просачивался желтый свет.

Позже он часто оказывал предпочтение резким контрастам. Часть своих прогулок посвящал расположенным к северо-западу от своего дома, на нижнем уступе холма Темперс Хилл, пришедшим в упадок районам колониального периода с их гетто и негритянским кварталом, которые лежали вокруг станции, откуда до Революции шли почтовые кареты до Бостона. Потом отправлялся в южную часть города, царство красоты и изящества, на Беневолент, Джордж, Павер и Уильямс Стрит, где зеленые склоны хранят в первозданном виде роскошные особняки и обнесенные стеной сады, а подниматься надо по крутой, затененной густой зеленью дороге, с которой связано столько приятных воспоминаний. Такие походы, вкупе с прилежным изучением документов, бесспорно способствовали тому, что Вард приобрел необычайно широкие знания во всем, имеющим отношение к старине, и в конце-концов зти знания полностью вытеснили из рассудка юноши современный мир; они же подготовили почву, на которую зимой 1919-1920 года пали семена, давшие столь необычные и страшные всходы.

Доктор Виллет уверен, что до злополучной зимы, когда были отмечены первые изменения в характере Варда, его увлечение прошлым не содержало в себе ничего патологического и таинственного. Кладбище привлекало его лишь оригинальностью памятников и исторической ценностью, в юноше полностью отсутствовала жажда насилия, не проявлялись какие-либо примитивные инстинкты. Но потом, постепенно и почти незаметно, начали обнаруживать себя любопытные последствия одного из самых блестящих генеалогических открытий Чарльза, которое он сделал год назад, выяснив, что среди его предков по материнской линии был некий Джозеф Карвен, проживший необычайно долгую жизнь. Карвен приехал в Провиденс из Салема в марте 1692 года, и о нем ходило множество странных, внушающих ужас слухов.

Пра-прадед Варда-младшего, Велкам Поттер, в 1785 году взял в жены некую Энн Тиллингест, дочь миссис Элайзы, наследницы капитана Джеймса Тиллингеста, о котором в семье не осталось никаких сведений. В 1918, за два года до первого своего перерождения, молодой любитель истории, особо интересовавшийся генеалогией, обнаружил во время изучения подлинных городских актов свидетельство о подтвержденной местными властями перемене фамилии, согласно которому в 1772 году миссис Элайза Карвен, вдова Джозефа Карвена, пожелала вернуть себе и своей семилетней дочери девичью фамилию – Тиллингест, “…понеже имя ее почившего Супруга звучит как Упрек в устах местных жителей по Причине того, что открылось после его Кончины; последняя подтвердила дурную Славу, за ним укрепившуюся, во что не могла поверить верная Долгу своему законная его Супруга, пока в Слухах сих была хоть тень Сомнения”. Чарльз увидел запись совершенно случайно, разлепив две страницы в книге официальных актов, которые специально и довольно тщательно склеили, а затем пронумеровали как один лист.

Вард сразу понял, что обнаружил неизвестного прапрадеда. Открытие взволновало его вдвойне, потому что ему уже приходилось слышать кое-что о Карвене и находить среди старых текстов неясные намеки, относящиеся к этой загадочной личности, о которой почти не сохранилось доступных сведений; отдельные документы обнаружены лишь недавно. Создавалось впечатление, что существовал какой-то заговор , имевший целью полностью изгнать из памяти жителей города имя Карвена. Но дошедшие до нас устные свидетельства и сохранившиеся бумаги казались настолько странными и даже пугающими, что невольно будили желание разобраться, что на самом деле так упорно пытались вычеркнуть из своих анналов и предать вечномузабвению составители городских хроник колониальных времен – надо полагать, у них имелись достаточно веские причины.

До своего открытия Чарльз относился к Карвену с чисто романтическим интересом; но выяснив, что состоит в родстве с таинственным субъектом, само существование которого хотели утаить, он начал систематические поиски, буквально выкапывая все, что связано с этим человеком. В своем лихорадочном стремлении узнать как можно больше об отдаленном предке, Чарльз преуспел больше, чем даже надеялся, ибо в старых письмах, дневниках, мемуарах, так и оставшихся в рукописи, найденных им на затянутых густой паутиной чердаках древних домов Провиденса и в других местах, содержалось множество сведений, которые в то время не сочли настолько важными, чтобы скрыть их. Дополнительный свет пролили важные документы из такого далекого от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода. Но решающей находкой, которая по мнению доктора Виллета послужила главной причиной перерождения Чарльза Варда, стали бумаги, обнаруженные в августе 1919 года за облицовкой полуразрушенного дома в Олни Корт. Именно они открыли перед ним путь к черной бездне глубочайшего падения.