Игумения Ольгинского монастыря Ангелина

Говорила игумения Ангелина: «Ложное бесстра­стие хуже явных страстей. Борьба со страстями мо­жет привести к победе, а ложное бесстрастие ведет человека в яму, которую вырыл для него сатана».

Игумения Ангелина рассказывала: «Послуш­ница пришла ко мне и говорит: «Матушка, благословите ехать сегодня в город на рынок». Я от­ветила: «Поедешь завтра». А она продолжает наста­ивать: «Нет, матушка, благословите ехать сегодня». Я ответила: «Чадо, это будет не моим, а твоим бла­гословением. Ты через меня хочешь исполнить свою собственную волю»».
Монахиня Валентина сказала: «Пост для нас - время искушений; сестры, будьте осторожны, не бросайте слова, как зажженные спички, чтобы не было пожара в монастыре. А если сестра по немо­щи будет ругаться и браниться, то не спорьте с ней и утешайте ее; она скоро поймет, что это было ис­кушение от диавола, и покается».

Монахиня Валентина говорила: «В девичьем монастыре должен служить не молодой иеромонах, а старый иерей, чтобы он не искушал нас и сам не искушался».

Говорила схимонахиня Зосима: «Плотская любовь духовно отдаляет людей друг от друга. Когда проходит пристрастие, то такие люди ста­новятся чуждыми и неприятными друг другу. Грех не соединяет, он только разделяет».

Сказала мать Зосима: «Образ греха помнится долго, а горечь духовной потери (после греха) забывается скоро».

Говорила мать Зосима: «В общении монаха с монахиней невозможно избежать пристрастия. Особенно ясно видят это те, кто живет в пустыне: для них даже краткий разговор или страстный взгляд может оказаться глубокой раной, с кото­рой они возвращаются в свои келий. Иногда мо­нах целые годы борется со страстным воспомина­нием».

Говорила еще мать Зосима: «Страстная при­вязанность начинается как духовная любовь, продолжается как лихорадка и оканчивается чувством пустоты и досады о потерянном вре­мени».

Мать Зосима сказала: «Монах, сохранивший чистоту души, всегда радостен, как ребенок; а оск­вернивший душу свою нечистыми помыслами и словами - беспокоен, тревожен и уныл».

Схимонахиня Зосима сказала: «Я люблю чи­тать часы в храме, когда бываю в городе, но меня заставляют еще читать поминальные записки; это меня обременяет, я готова копать землю или носить камни, но не отвлекать ум от Иисусовой мо­литвы».
Игумения Самтаврского монастыря мать Зоили сказала: «Я монахиня с юных лет, рука мужчины никогда не касалась меня, но я прошу Господа, чтобы Он помиловал меня, как блудницу, кото­рая помазала Его ноги миром, смешанным со сле­зами».

Мать Зоили говорила: «В молодости меня бо­роли страсти, и я после вечерних молитв тайно шла ночью на гору к Иоанно-Зедазенскому мона­стырю, молилась у его стен, а затем возвращалась в свой монастырь к утренней службе. Я шла со слезами, а возвращалась с радостью, словно ношу свою оставила у преподобного*».

* То есть у преподобного Иоанна Зедазенского.

Спросили у матери Зоили: «Не мешают ли тво­ей молитве миряне, которые приходят в монастырь и ищут беседы с тобой?». Она ответила: «Мне будет большей помехой в молитве, если я не при­му человека, и он уйдет неутешенным и огорчен­ным».

Спросили мать Зоили: «Не теряешь ли ты внутреннюю молитву во время бесед с миряна­ми?». Она ответила: «Когда я беседую с миряни­ном, то больше слушаю, чем говорю. В это время я молюсь за себя и за него и произношу Иисусову молитву со словами: "помилуй нас", а иногда - "ради его молитв, помилуй нас"».

Мать Зоили говорила: «Хорошо монахиням по ночам петь акафист Божией Матери; монахини должны знать этот акафист наизусть».

Матери Зоили сказали: «Мы не видели тебя разгневанной; но что бы ты сделала и как бы ты поступила, если бы увидела дерущихся между со­бой сестер?». Та ответила: «Я сказала бы им: "Если вы хотите драться, то деритесь подушками"».

Спросили у матери Зоили: «Чем вы питались в эти голодные годы?». Она отвечала: «Мы испыты­вали нужду, но не голод. Когда у нас кончалась пища, то Господь чудесным образом присылал ее, присылал, когда было необходимо и сколько нужно». К этому она добавила, слегка улыбнув­шись: «Если монахи и волки будут спать по но­чам, то останутся голодными» (это она говорила о ночной молитве).

Говорила мать Зоили: «Игумения монастыря - Божия Матерь, а я только трапезарница, которая разделяет между сестрами хлеб».

Мать Зоили сказала: «Я хотела бы мыть посу­ду после трапезы сестер, но они не позволяют мне этого, и я слушаюсь их».

У матери Зоили спросили: «Кого ты пригото­вила своей преемницей?». Она отвечала: «Когда я буду умирать, то поставлю игуменский посох у моей келий: кто хочет, пусть возьмет его».
Спросили старца: «Какая опасность в Иисусо­вой молитве?». Тот ответил: «Чувственное представление Бога; замена молитвы рассуждениями; забвение о том, что молитва - это предстояние пе­ред Богом; нерадение и леность; искание особых духовных ощущений; гордость и тщеславие своей молитвой; желание сразу же достигнуть высоких духовных степеней; незнание учения святых отцов об Иисусовой молитве, которое содержится в "Добротолюбии" и в книгах святых последнего време­ни, особенно у святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника». Вновь спросили его: «Какие признаки неправильной Иисусовой молит­вы?». Он ответил: «Гордость, желание фантазиро­вать, гнев и раздражительность, плотские страсти, которые нередко кончаются падением; непослуша­ние, недоверие духовному отцу и постоянное желание сменять своих наставников, как будто те не имеют правильных духовных понятий; повелитель­ный тон голоса в обращении с людьми; неспособ­ность молча стерпеть обиду и выслушать возраже­ния, а тем более укоризны. Об этом лучше всего написано у святителя Игнатия (Брянчанинова)».

Старец говорил: «Для Иисусовой молитвы нужно молчание. Каждый день отвоевывай у мирских забот время, хотя бы час молчания».

Старца спросили: «Что я должен отвечать, если человек просит меня научить его Иисусовой мо­литве?». Тот отвечал: «Это дело тех, кто сам про­шел путь молитвы и подвижничества. Мой старец вместо ответа открывал "Добротолюбие" или "Лествицу" и читал по книге то, что нужно было ска­зать, а иногда предлагал посетителю самому про­читать отмеченные места вслух».

Одного старца спросили: «Что самое главное в молитве?». Тот ответил: «После веры - внимание, оно необходимо всегда как новоначальным, так и великим подвижникам».

У старого пустынника спросили: «Неужели все пустынники спасутся?». Тот ответил: «Не в моей мере ответить на этот вопрос; но наши отцы гово­рили, что не спасется в пустыне еретик, находя­щийся в прелести, и непослушник, дерзко нару­шающий благословения и епитимий духовного отца. Они прокляли сами себя».

Его спросили: «А пустынники, нерадивые или боримые страстями - спасутся?». Он ответил: «Пустыня или исцелит, или изгонит их». Его опять спросили: «А гордые?». Он ответил: «Духовная гордость в пустыне быстро переходит в прелесть и даже явную одержимость. Как в жарком климате скоро растут и пшеница, и плевелы, так в пустыне развивается и хорошее, и худое. Отцы сказали: пустыня делает из человека или Ангела, или де­мона. Однако духовная гордость не всегда распоз­нается сразу, она скрывается вначале под видом добродетели и прежде всего прячет себя от самого человека. Но бывает и обратное. Я хочу рассказать вам об одном случае. Однажды я встретился в до­роге с монахом-пустынником, у него был удручен­ный вид. Мы разговорились с ним. Он сказал: "Отец, я погибаю от гордости". Я спросил его, в чем дело. Он ответил: "Меня одолевают помыс­лы, которые говорят: ты святой, ты равен Макарию Великому, ты приобрел дар прозорливости и исцелений, иди в мир и твори чудеса. Я вижу пе­ред глазами картины, будто прокручивается ки­нематографическая лента или раскрываются стра­ницы книги: вот я проповедую слово Божие по городам и селам, обращаю множество людей в хрис­тианство, прихожу к нашему уполномоченному и открываю все его грехи, исцеляю детей секретаря ЦК партии, и они принимают Крещение; после этого иду в храм, а за мной - целая толпа народа; меня насильно делают священником, а за­тем, по просьбе людей, исцеленных мной,- епис­копом. Иногда помыслы прямо кричат мне в уши: ты святой, ты святой». Я спросил его: «А ты про­бовал творить чудеса?». Тот ответил: «Что ты го­воришь, какие чудеса, я погибаю от гордости». Я ответил ему: «Брат, не печалься, твое положе­ние вовсе не погибельно. Сатана искушает тебя гордыми помыслами. Ты не исполняешь их, зна­чит, сопротивляешься демону; ты получишь награду за борьбу. Я слышал, что ты в молодости был на войне. Сколько времени мучают тебя помыслы, столько же лет прибавляется к твоему фронтовому стажу. Иди спокойно в свою келию и радуйся о Господе».

Он добавил: «Духовный гордец считает всех гордыми, а себя смиренным». Его опять спросили: «Почему те, кто пребудет в пустыне до конца, спасутся?». Он ответил: «Жизнь пустыни сама по себе тяжела и сурова. Если человек до старости решается перенести эти труды - он мученик; если он болеет и не уходит из пустыни - он мученик; если его убьют разбойники или загрызут дикие звери - он мученик. Я видел монахов, которые не могли искоренить некоторые из своих страстей, в том числе осуждение. Но Господь перед смертью как бы преображает их: они каялись в своих гре­хах и умирали, получив залог прощения. Наши отцы говорили, что монах, который многие годы жил в пустыне, а затем добровольно покинул ее, подобен потерявшему все свои богатства море­плавателю, которого волна выбросила на чужой берег,- он остался жив, но уже не найдет того, что потерял».

Его спросили: «А в каких случаях человеку мож­но покинуть пустыню?» Он ответил: «Приблудная собака еще не принадлежит хозяину, она только забежала во двор. Человек, случайно пришедший в пустыню или поселившийся там без благослове­ния и духовной подготовки, еще не пустынник. Но все же лучше не покидать пустыню так же само­вольно, как пришел, а потерпеть скудость жизни и искушения на месте, а затем решить, что делать, с совета старца или старших братьев пустынников».
Сказал старец: «Современные монахи потеря­ли прежнее монашеское благородство. Раньше монахи не смотрели в лицо друг другу, не повы­шали голоса. Они заканчивали даже краткий разговор словом "простите", потому что чувствовали свою греховность и боялись невольно каким-ни­будь неосторожным словом или даже тоном голо­са оскорбить или огорчить человека, а теперь мо­нахи говорят "простите" по привычке, не понимая даже смысла этого слова, а иногда даже с озлобле­нием, как бы: "Отстань от меня; не твое дело". Раньше говорили слово "простите", помня, что всякий человек - образ Божий и то, что мы сде­лаем для человека,- сделаем для Христа: если мы оскорбили человека, то оскорбили Христа; а те­перь слово "простите" стало только привычкой, его говорят, как попугаи, сами не зная зачем».
КОГДА Я ДУМАЮ О ПРОШЛОМ

Когда я думаю о прошлом, то оно представля­ется мне каким-то списком убытков и счетом потерь. Это отчет в прожитой жизни перед самим собой. А что откроется в вечности, когда обнажат­ся темные глубины души,- кто знает? Если я спрошу себя, о чем я сожалею больше всего, то, пожалуй, отвечу: не столько приходится сожалеть мне о своих грехопадениях, которые неизбежны для гордого духа, сколько о другом.

Господь дал мне возможность, которая уже не может повториться: встречи и общение с людьми, стяжавшими то, что потерял наш праотец,- бла­годать. В этих людях чувствовалась неземная сила, они излучали какое-то непостижимое духовное тепло. Самой жизнью своей они свидетельствова­ли о Боге, как лучи - о существовании солнца, в сердцах своих нося свет, зажженный от Фавор­ского света. Они имели то, о чем позабыл мир, что так трагически потеряло человечество,- святость.

Я был рядом с этими людьми, видел их, бесе­довал с ними, чувствовал исходящую от них благодать, ту особую мудрость, которая не только зна­ет, но и видит. Я ощущал силу их молитв, проник­новенность слов и в то же время, как это ни странно, не дорожил встречами с ними, встреча­ми, которые и по сей день остаются величайшими событиями в моей жизни. Я думал, что они будут всегда, что общение с ними не дар Божий, а обы­денность и повседневность. Я не дорожил ими, и это одна из самых больших ошибок в моей жизни. Я не взял у них то, что они предлагали мне. И бо­лее того,- какая слепота! - я думал, что знаю тво­рения аскетов и патерики лучше них, и часто за­менял общение с ними книгой, которую читал че­рез призму своих страстей.

Они хотели передать мне то, что стяжали ве­ликими трудами, борьбой с грехом и послушани­ем своим старцам. Но я ничего не смог приобрес­ти от их богатства, потому что моя гордость, как стена, стояла между нами. Старец, стяжавший бла­годать, хочет поделиться ею, он радуется, если на­ходит душу, способную принять это сокровище, радуется так, как будто приобретает сам.

Другие были послушнее меня, по своей про­стоте они в большей степени смогли перенять дух старцев. Но, хотя я ни в коем случае не осуждаю их, мне кажется, что и это было лишь тусклым от­ражением. Они переняли больше, чем я, но и это «больше» оказывается очень немногим.

Преподобный Макарий Великий говорил: «Я не монах, а только видел монахов»*, хотя сам был яркой звездой на небе Фиваиды.

* См.: Достопамятные сказания о подвижничестве свя­тых и блаженных отцов. Об авве Макарий Египетском, 2. С.573-574.

Что же сказать нам? На наших глазах ушли последние духоносные старцы. Это было уже не оскудением, а ката­строфой. Старцы походили на земных Ангелов. Свойство Ангела - смирение. Ангел - невидимый плотскими глазами дух; и они старались быть не­видимыми и незнаемыми для этого мира. Лишь тот, кто имел духовные очи, мог увидеть их истин­ное величие и красоту. Только после их ухода в вечность я понял, что мог бы иметь и что потерял.

Трагизм положения современного монашества состоит в том, что оно практически не имеет наставников, которые бы занимались в течение сво­ей жизни деланием Иисусовой молитвы и очище­нием сердца. Но был момент трагизма и в жизни последних старцев: они не находили себе искрен­них учеников и послушников, тех, кто мог бы за­менить их, воспринять их опыт и стать наследни­ком их благословений. И эти старцы чувствовали себя одинокими - не в нашем понимании этого слова: их душа всегда была с Богом,- но чувство­вали себя одинокими, подобно престарелому ца­рю, который не может найти себе преемника и не видит руки, способной удержать его скипетр.

Около старцев был народ. Но им приходилось говорить с людьми на их детском языке, а самого сокровенного передать они не могли. Древние отцы как бы продолжали жить в своих учениках; а эти старцы уносили сокровище, которое стяжа­ли, с собой в могилу, отдав людям лишь самую малую его часть, потому что удержать больше те не могли. Если бы я смог тогда прозреть в этих старцах духовную силу, способную дать жизнь моему сердцу и преобразить меня, то, наверное, смотрел бы на них, как нищий на богачей, старал­ся бы слушаться их, как посланников Божиих, служить им, как своим господам; хватал бы налету каждое их слово, как в древние времена люди хва­тали золотые монеты, которые бросал в толпу при выезде царь. Однако их слова казались мне слиш­ком простыми. И они ушли из этого мира, оставив в моей душе только печаль о моей слепоте. Но нет: еще эти люди оставили мне и миру свои имена и свои могилы. Может быть, через молитву к ним или молитву о них я невидимо встречусь с ними, и они без слов скажут мне то, что я не спросил у них при встрече. Или напомнят о том, что услышал, но оставил, увы, без внимания и позабыл.

Как говорит Ездра, сама земля утомилась от времени и наших грехов, и дети будут рождаться более слабыми и хилыми, чем их отцы*.

* См.: 3 Езд.5,52-53.

Симво­лически это значит, что люди не смогут достигнуть той духовной высоты, какой достигали прежние подвижники, оскудеет дух благочестия, они будут рождаться и расти в атмосфере, отравленной гре­хом. И действительно: теперь уже нет таких стар­цев, как прежде; они ушли, оставив после себя ка­кую-то невосполнимую, зияющую пустоту.

Кончилось время гонений, стали возрождать­ся монастыри, появилось новое поколение монахов, среди них много искренне верующих, добрых и преданных Церкви людей. Но когда при Зоровавеле возвратившиеся из плена жители Иеруса­лима построили новый Храм и народ ликовал, то несколько стариков, видевших в детстве Храм Соломона, плакали и от радости, что воздвигается святилище, и от скорби, что красота и велико­лепие прежнего Храма уже не повторятся.

Быстро меняется мир. Два поколения прошли перед моими глазами, и мне снова хочется повто­рить слова Макария Великого: «Я не монах, но видел монахов». И за это я благодарю Бога.

По сравнению с ушедшими старцами, даже лучшие из монахов нашего времени похожи на угли, тлеющие в золе. Однако и эти угли еще из­лучают тепло, и хотя они не ярко пылающий огонь, около них все же можно не погибнуть от духов­ной стужи. По сравнению с прежними старцами, теперешние отцы похожи на тусклый свет ночни­ка: он - не дневной свет, но и при его мерцании можно как-то различать очертания предметов, можно отличить дорогу от зарослей кустарника и рвов. Поэтому современные монахи, скорбящие, что уже нет старцев, должны осознать: как и мы, они не смогли бы воспринять дух прежних отцов; но пусть они дорожат теми, кто еще находится рядом с ними.

Сегодняшние наставники не имеют силы уже ушедших. Дух мира в большей степени тяготеет над ними, но и около них можно спастись. Когда же уйдут и они, в мире станет еще темнее и еще холоднее, и многие с горечью скажут им вслед: «Почему, почему мы не взяли от них хотя бы те крохи, которые они имели!..».

Только после окончания войны, когда в стране вновь стали открываться храмы и духовные учебные заведения, когда открылась Троице-Сергиева Лавра, Николаю удалось наконец исполнить то, к чему стремилась его душа. В 48 лет он оставляет профессию строителя и поступает в Москов­скую Духовную семинарию. Учебу в ней он завершил в 1948 г. и тогда же был принят в число братии Лавры. Осенью того же года состоялся его постриг в мантию с именем Савва - в честь преподобного Саввы Сторожевского. В 1952 г. отец Савва был рукоположен в сан иеромонаха и исполнял воз­ложенное на него послушание лаврского эконома.

В 1955 г. указом Святейшего Патриарха Алексия I он был переведен в Псково-Печерский монастырь, в котором по 1957 г. являлся благочинным. В 1958 г. отец Савва был воз­веден в сан игумена и награжден правом ношения креста с украшениями. Тогда же он был назначен временным насто­ятелем храма в честь Казанской иконы Божией Матери в Ве­ликих Луках; затем недолгое время настоятельствовал в хра­ме святого великомученика Георгия Победоносца в селе Па­лицы, в 30 километрах от Пскова.

В 1960 г. игумен Савва возвратился в Печерскую оби­тель и по-прежнему исполнял чреду священное лужения, а также возложенные на него хозяйственные обязанности. Кроме того, он помогал и в различных строительных и ре­ставрационных работах, связанных с благоукрашением мо­настырских храмов. 16 августа 1973 г. наместником обите­ли архимандритом Алипием (Вороновым) отец Савва был пострижен в схиму без изменения имени, но на этот раз - в честь преподобного Саввы Освященного.

Можно сказать, что вся жизнь старца была непрестан­ным подвигом служения Богу и людям. Он был известен как замечательный духовник, способный утешить, обод­рить, а самое главное - помочь человеку в ходе исповеди буквально переродиться. Был отец Савва вместе с тем и неустанным проповедником слова Божия, и духовным писателем, простым, доступным языком разъясняющим людям святоотеческое учение о спасении. Но более всего привлекала к старцу людей слава о нем как об удивитель­ном молитвеннике, смиренном, но дерзновенном ходатае пред Богом о людских горестях и нуждах. Сохранилось немало воспоминаний духовных чад отца Саввы о случа­ях чудесной помощи Божией по его молитвам.

В конце 70-х гг. здоровье старца серьезно пошатнулось, им все больше стали овладевать недуги. 26 июля 1980 г. он был соборован, затем причастился Святых Христовых Тайн. На другой день он вновь причастился, а после этого наместник архимандрит Гавриил (Стеблюченко) но завер­шении канона на исход души прочитал над ним отходную молитву, и в 9 часов утра схиигумен Савва отошел к Богу. Отпевание его совершалось 30 июля в Сретенском храме обители, причем на нем присутствовало множество почи­тателей почившего старца и его духовных чад.

Завещание, составленное отцом Саввой еще за три года до блаженной кончины, содержит в себе наряду с прочим и такие строки: «Преклонный возраст и болезни предвещают мне близкую кончину, мое преселение от временной жизни в жизнь вечную. Перехожу в иной мир с надеждой на поми­лование предстательством Пресвятыя Богородицы и Всех Святых. Высшим для себя служением почитал быть рабом всех православных христиан. Воистину, возлюбленные

отцы и братия во Христе, не было и нет в моем сердце огор­чения ни на кого из вас. Я с любовью прощаю всем все, простите и вы меня, недостойного, искренне любящего вас. Прошу вас, сотворите любовь, не лишите меня послед­него благодеяния - ваших святых молитв о мне ко Госпо­ду. Если я обрету у Господа дерзновение, то надеюсь хода­тайствовать пред Ним за всех вас, и особенно за тех, кто будет поминать меня в молитвах»*.

* См.: У "пещер, Богом зданных". Пскове-Печерские по­движники благочестия XX века. М., 1999. С.438.
² Католикос-Патриарх Илия II (Шиолашвили; 1933 г. р.) родился в г. Орджоникидзе. В 1956 г. окончил Московскую Духовную семинарию, а годом позднее, будучи уже сту­дентом Московской Духовной Академии, принял мона­шеский постриг и Патриархом Алексием I (Симанским) был рукоположен во иеромонаха. В 1960 г. окончил Академию со степенью кандидата богословия. В 1963 г. состоялась его хиротония во епископа Шемокмедского, викария Католикоса-Патриарха Ефрема II. С 1967 г. - правящий архиерей Сухумо-Абхазской епархии. С 1963 г. исполнял и обязанности ректора Пастырских курсов, а затем, с 1969 г.,- Мцхетской Духовной семинарии. С 25 декабря 1977 г. по сей день возглавляет Грузинскую Православную Церковь.
³ Митрополит Тетрицкаройский Зиновий (Мажуга;1896-1985) начинал свой монашеский путь в Глинской пустыни. Поступил в обитель в 1914 г. В 1921 г. был по­стрижен в монашество с именем Зиновий.

После закрытия Глинской пустыни поступил в Дранд-ский монастырь. Там в 1924 г. епископом Пятигорским Никоном был рукоположен во иеродиакона, а в 1926 г. - во иеромонаха.

С 1925 по 1930 г. отец Зиновий служил в Сухуми, за­тем - в Ростове-на-Дону, где и был арестован. В заключе­нии встретился с отцом Серафимом (Романцовым). С 1942 по 1945 г. отец Зиновий служил в Тбилиси, в Сионском Успенском соборе, был духовником скита святой Ольги в Мцхета. В 1945 г. был возведен в сан игумена.

С 1945 по 1947 г. служил в с. Кирово, в Армении, за­тем, по 1950 г., в Батуми. В 1950 г. он был назначен настоя­телем тбилисского храма во имя святого благоверного кня­зя Александра Невского и возведен в сан архимандрита. С 1952 г. - член Святейшего Синода Грузинской Право­славной Церкви.

За свою подвижническую жизнь и труды на благо Цер­кви отец Зиновий в 1956 г. был рукоположен во епископа Тетрицкаройского, а в 1972 г. возведен в сан митрополита.

«Это был старец высокой духовности; его душа была озарена благодатью, обильно изливавшейся на всех, при­текавших к его духовному окормлению. Имея во всей пол­ноте дар прозрения, митрополит Зиновий вопрошавшим его открывал волю Божию. Богослужения он совершал с таким благоговением, что схиархимандрит Андроник (Лукаш) писал: "Сколько мне радости, что Господь сподо­бил меня помолиться в церкви со святителем нашим".

Неразрывно духовно связанный с братией Глинской пустыни, владыка Зиновий писал, что "всегда молится и призывает благословение на всех Глинских", и сам просил их молитв»*.

* Архимандрит Иоанн (Маслов). Глинская пустынь. Ис­тория обители и ее духовно-просветительная деятельность в XVI-XX веках. М., 1994. С. 533.

Достигнув глубокой старости, владыка Зиновий мно­го болел. И уже на закате своей жизни он принял постриг в схиму с именем Серафим, в честь преподобного Серафи­ма Саровского.

Скончался он 8 марта 1985 г. и был погребен в храме во имя святого благоверного князя Александра Невского, где духовно окормлял свою паству на протяжении трид­цати пяти лет.