Издательство Саратовской епархии, 2008

Одним из первых храмов, которые я начал по­сещать в своей юности, был храм Святой Трои­цы, расположенный в центре Тбилиси, в неболь­шом переулке между главными магистралями. Этот тихий уголок казался островком между дву­мя потоками реки. Я слышал, что Троицкий храм был построен в конце XVIII столетия во времена последних грузинских царей. Ктитором и строи­телем его был грузинский дворянин по имени Петр, служивший в войсках царя Ираклия. Он нес тяжелую пограничную службу, состоявшую из не­прерывного ряда сражений и стычек. Особенную опасность в то время представляли набеги лезгин. По ночам, маленькими группами, по горным тро­пам лезгины незаметно проникали в Грузию, как вода просачивается через щели, собирались в услов­ленном месте и нападали на мирных жителей, за­хватывали их в плен и продавали на невольничь­их рынках. «Перевалочным пунктом» служил Ахалцихский пашалык, которым управлял намест­ник турецкого султана - паша, похожий на рим­ского прокуратора. Оттуда пленников переправ­ляли в Стамбул, Багдад и другие города Востока. Лезгины выслеживали земледельцев, работающих в поле купцов, везущих товары, путников, идущих одного села в другое. Часто несколько банд, соединившись друг с другом в большой отряд, окружали деревни, грабили их, а жителей уводи­ли как свою добычу. Если раньше кавказские горы были похожи на крепостные стены, защищавшие Грузию от хазар и скифов, то теперь они казались черной грозовой тучей, нависшей над Грузией, или страной, где обитают драконы. Когда-то дремучие леса, окружавшие Тбилиси, делали город похожим на цветущий оазис или на огромную чашу из изум­руда, а затем сами грузинские цари приказали вырубить и выкорчевать леса, чтобы в них не мог­ли прятаться шайки разбойников, ночами нападав­ших на окраины города. Пограничные отряды представляли собой передовые ряды войска на поле боя, только там не было ни линии фронта, ни объявления о начале сражений. В каждую минуту дня и ночи мог послышаться сигнал о приближе­нии врага, и они принимали на себя первые уда­ры. Эти люди были похожи на живую стену, кото­рая защищала Грузию. Часто приходилось им ус­тремляться по следам врагов, чтобы настигнуть похитителей и отбить у них пленников.

Строитель Троицкого храма написал в завеща­нии, что во время боев он убил своей рукой более ста человек, и хотя он исполнял свой долг, но про­лил много человеческой крови и решил постро­ить на свои средства храм, в котором молились бы о нем и о его детях.

Храм Святой Троицы был небольшой, но свет­лый и какой-то уютный. Там образовался свой приход, вроде общины. Это было во время гоне­ний, когда с христианством боролись ложью, клеветой и скрытыми преследованиями. Тех, кто по­сещал храм, исключали из высших учебных заведений, снимали с работы, для них был закрыт путь к продвижению по службе. И в то же время эти преследования и психологический террор были как бы фильтром для Церкви - фильтром, который отсеивал ложных христиан, тех, кто не решал­ся и не мог пройти через огонь испытаний. Прихо­жан в храмах было мало, но они любили друг дру­га, как члены одной семьи; они чувствовали себя духовно родными - так сближаются люди, плы­вущие на одном корабле во время бури. Тогда было трудно найти Евангелие или молитвослов. Мно­гие переписывали эти священные книги от руки. Приобрести Библию считалось великим счастьем. Я помню, как один человек принес в церковь не­сколько исписанных тетрадей и подарил их мне. Это были четыре Евангелия, переписанные на гру­зинском языке; Евангелие от Иоанна осталось не­законченным. Этот человек рассказал мне, что его жена болела неизлечимым недугом - у нее был рак. Тяжело страдая, она переписывала Евангелия и в этом находила утешение и радость. Она уми­рала спокойно, с молитвой. Смерть прервала ее труд, и последние главы Евангелия от Иоанна ос­тались недописанными. Это были тяжелые годы, но все-таки я вспоминаю о них как о чем-то доро­гом и светлом.

Я помню то время, когда к древним монасты­рям вели чуть заметные тропинки, поросшие травой; когда святыни, омытые молитвенными сле­зами и кровью мучеников, не выставлялись напо­каз полуголым туристам; когда святыни Грузии были похожи на целомудренную девушку в бедном одеянии, которая скрывает свое лицо от мира.

Я помню развалины древних церквей, точно спря­танных среди гор, где само безмолвие кажется про­низанным молитвами тех, кто жил и умер на этом месте. Эти священные камни в пустыне дороже, чем украшения из золота и парчи.

Настоятелем Свято-Троицкого храма был про­тоиерей Мелхиседек Хелидзе, отличавшийся про­поведническим даром. В прошлом он окончил Казанскую Духовную Академию, но не принял сана, а работал учителем в Кутаиси. В 40-х годах его сняли с работы, потому что он отказывался участвовать в обязательной в то время антирели­гиозной пропаганде. Он вспоминал, как его вызвали в райком и сказали: «Мелхи, ты владеешь словом и пером, мы уважаем тебя, но ходят слухи, что ты веришь в Бога, поэтому ты должен высту­пить в печати с разоблачением религии, чтобы ре­абилитировать себя, иначе мы не сможем работать вместе». Хелидзе ответил: «Сколько времени вы мучили меня и себя, стесняясь прямо сказать об этом! Что плохого мне сделал Бог, чтобы мне бо­роться с Ним? И как мне бороться? - Взять ка­мень и бросить в небо? Я не Дон Кихот, чтобы со­вершать такие поступки».

Скоро Хелидзе получил приказ об увольнении без права работать в системе образования. Он не­однократно пытался найти какую-нибудь работу, чтобы содержать свою семью. Ему отказывали под различными предлогами, или, если и принимали куда-нибудь на службу, то через несколько недель без всякой причины увольняли, как будто он по­лучил «волчий билет». Казалось, что чугунный каток катился за ним повсюду по пятам, чтобы настигнуть и раздавить его. Он остался без средств к существованию. Брат, занимавший высокий пост, отказался видеть его. От истощения умер его мало­летний ребенок; жена заболела туберкулезом и вско­ре тоже скончалась. Уже после войны, в 40-х годах, Католикос-Патриарх Калистрат предложил ему принять священный сан.

Когда он говорил проповедь, в храме стояла тишина, люди слушали, затаив дыхание. Он проповедовал на грузинском и русском языках. Хотя его проповеди по своему уровню предназначались для академической среды, их понимал и простой народ. Тогда я убедился в том, что высокое слово одинаково трогает сердца людей независимо от их образования, так как чувство красоты присуще самой человеческой душе.

Впоследствии, когда протоиерей Мелхиседек был настоятелем Бодбийского храма святого Георгия, я некоторое время служил там вторым свя­щенником. Однажды к отцу Мелхиседеку пришел знакомый ему человек, вернее, его привели к нему, так как этот человек был почти слепым. В свое время он работал начальником кутаисской мили­ции и преследовал Хелидзе и его семью. Он с ка­кой-то фанатической злобой относился к религии. В 50-х годах его сняли за должностное преступле­ние, и он, как в свое время Хелидзе, не мог найти себе работу. Затем он устроился через Комитет охраны памятников сторожем в Зедазенском мо­настыре и развлекался тем, что поставил портрет Сталина на том месте, где раньше висела икона, и "поди, заходя в его сторожку, крестились на портрет «вождя народа», прежде чем разбирали, что висит в полутемном углу. Это смешило его; он го­ворил: «Теперь вы уже не христиане, а сталинцы». Я помню, как был в Зедазенском монастыре со своим крестным отцом. Он, увидев портрет генсека в рамке от иконы, вышел из комнаты, плюнул на землю и сказал: «Написано, что будет мерзость запустения в святом месте»*. Прошло время, и теперь этот человек, полуслепой старик, захотел увидеть своего «идейного врага» протоиерея Мелхиседека Хелидзе. Тот, узнав, кто перед ним, встре­тил его, как родного, обнял и пригласил к севе. Они долго о чем-то разговаривали друг с другом. Пос­ле этого гость уехал. Больше я его не видел. О бе­седе с ним протоиерей Мелхиседек не рассказал мне, вернее, он сказал уклончиво: «Мы вспомина­ли старые времена».

* См.: Дан.9,27; 11,31; Мф.24,15; Мк.13,14.

Одно время в Троицком храме продавала све­чи монахиня Евфимия, родственница митрополи­та Романоза (Петриашвили). У этой монахини был тяжелый недуг: она родилась горбатой. Когда она сидела за свечным столом, то казалось, что горб ее поднят выше головы; когда ей надо было пройти от притвора до алтаря, чтобы вызвать свя­щенника, она шла сгорбившись, сильно прихрамы­вая; казалось, что она идет не по ровному иолу, а поднимается по крутому склону горы, не зная, на что опереться, когда из-под ног вырываются кам­ни и осыпается щебень. Из-за горба голова ее была всегда опущена и как бы втиснута между плеч. Человек, увидев ее, мог подумать: «Какое несчаст­ное существо, зачем ей дана жизнь, как она мо­жет примириться с такой судьбой, какую горечь она испытывает, когда видит играющих детей, ведь в детстве она была скована своим недугом, как це­пью, и отлучена болезнью от своих сверстниц; как ей должно быть тяжело, когда в церкви на нее смотрят с состраданием, смешанным с каким-то страхом?». В Евангелии написано, как ученики спросили Господа: Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? - а Господь ответил: Это для того, чтобы на нем явилась слава Божия*.

*С_Р.: Ип.9,1-3.

Гос­подь совершил чудо - слепорожденный прозрел. И мне казалось, что я своими глазами тоже вижу чудо: эта больная, горбатенькая монахиня была счастливой; радость сияла на ее лице, ее глаза были необычайно кроткими, как будто она, как малень­кий ребенок, не думала или забывала о своей бо­лезни. Она смотрела на человека как-то особенно доверчиво. Я в детстве слышал, что горбуны обыч­но бывают злы и коварны, как будто они мстят людям за свое уродство, но среди них есть люди, отличающиеся смирением и добротой, которую они вынесли из пламени своей болезни или нашли, как драгоценный камень, на дне чаши с горьким напитком. Я не помню, слышал ли когда-нибудь ее голос. Когда в храме никого не было, она, сидя в своем уголке, молча читала книгу, как я думаю, молитвослов или Псалтирь. Слепорожденный встретился с Господом на пороге храма. Прозрев, он поклонился Ему и громко прославил своего Спа­сителя. Монахиня Евфимия нашла Господа в храме, где она несла послушание, и было видно, что навсегда с Богом, что в сердце своем она непрес­танно молится Ему и благодарит Его.

Господь совершил чудо: Он не исцелил мона­хиню Евфимию, как сгорбленную женщину в синагоге* или слепорожденного, просящего мило­стыни на паперти храма, но Он дал ей духовную радость - озарил невидимым светом благодати, которую ощущают дух, душа и тело человека как полноту бытия и предвестницу вечной жизни.

* См.: Лк. 13, 10.

В этом не меньшее величие веры, не меньшее ми­лосердие Божие, чем если бы Он исцелил ее от мучительного недуга. Видя монахиню Евфимию, склоненную над книгой или подающую прихожа­нам свечи с едва заметной детской доверчивой улыбкой, можно было понять, почему христиане в ссылках и темницах испытывали радость, по­чему для них было высоким счастьем страдать за имя Христа.

Мир стремится к счастью. Но человек ищет его во внешнем: в богатстве, которое затем порабощает его; в телесной красоте, которая проходит, остав­ляя морщины, как шрамы времени, на лице; в высоких постах и мирской славе, которая чаще всего окружает человека завистниками и недоброжела­телями, как будто он идет по дороге, где под кам­нями прячутся змеи. Короче говоря, человек ищет счастья в этой жизни, но она постепенно тает, как горящая свеча, а душа остается пустой, если не считать горечи и разочарований. А эта монахиня, сидящая в уголке храма, имела то, что потеряно миром,- залог вечной радости в своей душе и див­ную красоту мистического света, будто луч света, просиявшего на Фаворе, прошел сквозь века и, найдя ее сердце, опочил там.

Что было бы с ней, если бы не христианская ве­ра? - Она была бы изгоем этого мира; даже родные стыдились бы показать ее своим друзьям. У многих народов рождение горбатого ребенка считалось проклятием. Некоторые матери говорят: «Если бы я знала, что у меня родится такой урод, то убила бы его еще во чреве». Даже наука и искусство не могли бы дать счастье такому человеку; в лучшем случае, учение и работа могли бы быть только от­душиной в ее мрачной жизни. Люди оглядывают­ся на горбуна на улице не только из любопытства, но с тайной тревогой: «Неужели и я мог бы родиться таким?». Обычно пораженные этим неду­гом становятся угрюмыми и озлобленными на всех. Только вера может совершить чудо. И чело­век, на которого смотрят с какой-то унизительной жалостью, в душе своей знает, что он счастливее тех, кто кружится в вихре этого мира. Я чувство­вал, что монахиня Евфимия не променяла бы свою судьбу ни на какую другую.

Во время Второго Пришествия Христа на зем­лю будет общее воскресение мертвых; тогда человек воскреснет с телом, подобным его душе, тогда тела грешников будут уродливыми, как грехи, ко­торые они совершили при жизни, а тела спасен­ных будут иметь ангелоподобный облик.

Православие - это религия богоуподобления; - мистическая жизнь - стяжание Духа Святого;

внутреннее утверждение - это интуитивное проникновение в духовный мир и таинственная

встреча дущи с Богом; ее внешнее удостоверение - люди, стяжавшие благодать, которые источают из

невидимый и в то же время явный свет.

Прошло двадцать лет. Я служил в епархии, ар­хиереем которой был митрополит Романоз (Петриашвили). Он был очень доступен и прост в обра­щении и часто рассказывал о своей жизни. Я как-то спросил его, каких подвижников он видел на своем долгом жизненном пути,- ведь до револю­ции в Грузии было много монастырей и скитов. Он ответил: «Подвижники около нас. Ты помнишь в Троицком храме свечницу, монахиню Евфимию, мою племянницу? У нее была ангельская душа». Он сказал это с таким чувством, словно говорил не об убогой монахине, скованной болезнью, а о геро­ине, которую дала миру его семья.
МОНАСТЫРЬ СВЯТОЙ ОЛЬГИ

В 50-х годах, после рукоположения в сан иеро­монаха, я был направлен священником в Ольгинский монастырь, который в то время офици­ально назывался Ольгинским поселком, а его цер­ковь была зарегистрирована как приходской храм. Монастырь располагался на уступе горы, возвы­шающейся над Мцхета с западной стороны. К нему вела узкая дорога, проходившая между скалой и обрывом в глубокий овраг, местами сужавшаяся до тропинки, на которой трудно было разойтись двум путникам. Зимой, когда дорогу засыпал снег, путь в монастырь становился опасным; обитель делалась похожей на горное селение, отрезанное от мира. По этой дороге монахини, жившие в монастыре (а среди них большинство составляли престарелые инокини), носили не только прови­зию, но и уголь, которым отапливали свои келий, а также кирпичи и цемент для ремонта.

Необычайна история этого монастыря. Б на­чале XX века мимо Мцхета проводили железную дорогу, которая должна была пройти через всю территорию Грузии - от Тбилиси до Черноморского побережья. Работами руководил опытный инженер; ему в награду власти выделили поросший густым лесом земельный участок на склоне горы, и он собирался построить там себе дачу.

Однажды, осматривая участок, инженер увидел большой металлический крест, скрытый среди деревьев и кустарника. Он решил выкопать крест, тем более что именно на этом месте думал выстроить дом. Рабочие начали рыть землю, и тут об­наружилось, что крест венчает собой купол церкви, засыпанной и как бы погребенной под землей.

Раскопки продолжались, и через несколько недель на маленькой поляне между скалой и обрывом собравшиеся жители Мцхета увидели не­большой храм, который сохранился почти без повреждений, даже двери были закрыты на засов. Кто обитал здесь, когда в храме последний раз слу­жилась Литургия, что заставило людей уйти от­сюда - оставалось тайной. В храме обнаружили небольшую икону Божией Матери, изображенной с непокрытой головой,- очевидно, очень древне­го письма. Говорят, что в пустынях есть города, погребенные в песках: жители покинули их, не выдержав борьбы с волнами песчаного моря. Так и эта церковь казалась сторожевой башней, погребенной бурями веков, но вновь выступившей в свой дозор над древней столицей Грузии.

Позднее были обнаружены свидетельства, что напротив Мцхета, на правом берегу Куры синайские монахи основали когда-то скит во имя свя­той великомученицы Екатерины. Надо сказать, что на Синае проживало много монахов-грузин как в Великой Лавре, построенной императором Юстинианом, так и в скитах и пещерных келиях, расположенных вблизи того места, где Господь вручил скрижали с десятью заповедями пророку Моисею.

Слово «синай» значит пустыня; там внимал пророк Моисей Божественному гласу, там в грозе и буре, в ослепительном блеске молний Господь явил Свое присутствие израильскому народу. Синай, как и египетские пустыни, был колыбелью монашества. Здесь еще до Рождества Христова се­лились ветхозаветные аскеты - ферапевты, прово­дившие жизнь во внутренней молитве и пении псалмов. Синай являлся одним из центров грузин­ской монашеской диаспоры еще задолго до того, как на берегу Афона возвысился, словно величествен­ный замок, Иверский монастырь. На Синае образовалась целая школа грузинских каллиграфов, пе­реписывавших книги Священного Писания и свя­тых отцов. Дошедшие до нас фолианты поражают изяществом письма: каждая страница представля­ет собой как бы картину, а миниатюры этих руко­писей по их совершенству можно сравнить с луч­шими произведениями византийского искусства. Синай - место снисхождения Божества; затем он стал местом восхождения человека к Богу. Си­най и Хорив представляли собой поселения мо­нахов. Здесь преподобный Иоанн Лествичник на основе синайских монашеских преданий составил свою бессмертную книгу «Кибе» - «Лествицу», которая для многих монахов являлась второй кни­гой после Священного Писания.

Скит в Мцхетских горах - это не только живое свидетельство духовной связи грузинского и синайского монашества, это как бы часть Синая, перенесенная в Грузию, и сам храм, построенный синай­скими монахами,- образ Неопалимой Купины, которая, воплотившись в камне, горит не сгорая...

Работы по строительству железной дороги око­ло Мцхета проходили успешно. Оставалось окон­чить тоннель в горе, который начали прорывать с двух сторон. Все расчеты были многократно про­верены, было даже высчитано время, когда два от­ряда землекопов встретятся друг с другом. Эту встречу под землей хотели отметить как праздник. Но назначенное время прошло, а стыковки все не было. У инженера появилось опасение, что он до­пустил ошибку исправить которую уже невозмож­но. Проходили минуты за минутами, казавшиеся для всех часами. И вот инженер выхватил револь­вер, приставил дуло к виску и спустил курок преж­де, чем кто-либо успел помешать ему, а через пят­надцать минут упала последняя преграда, разде­лявшая как стена землекопов. Расчет оказался совершенно правильным, только из-за твердого грунта замедлился ход работы. Это была победа, но уже посмертная, победа, не отмеченная ни праздником, ни торжеством.

Особенно потрясла эта смерть жену покойно­го, Ольгу, и она решила построить на оставшемся ей участке женский монастырь - корпус и не­сколько домов около вырытого из земли храма (вскоре невдалеке были обнаружены руины и еще одного храма - большего размера). И Ольга действительно посвятила свою жизнь созданию жен­ской обители. Она приняла монашество, а когда монастырь был построен, храм приведен в поря­док и освящен, ее избрали первой игумегшей. Она пережила революцию, годы голода и гонений. Ее погребли в храме, освященном во имя великой равноапостольной княгини Ольги. Главной святы ней его является икона Божией Матери, найден­ная при раскопках, которая почитается здесь как чудотворная. Около нее происходили знамения, Так, накануне революции, по рассказам старых монахинь, перед образом сама собой загорелась лампада, как бы в знак ободрения, чтобы предсто­ящие бури не угасили пламя веры в сердцах населъниц обители.

Игумения Ольга, несмотря на знатное проис­хождение и светскую образованность, отличалась, по словам знавших ее монахинь, детской просто­той и даже немного юродствовала, уподобляясь простушке. Она старалась посещать все церков­ные службы, но или так и не выучила церковного устава, или нарочно показывала, будто не знает его. Когда на клиросе спрашивали: «Что благословите читать, матушка?» - то она, указывая на кни­гу, отвечала: «Читайте от сих до сих». До револю­ции мать Ольгу посещали важные чиновники и генералы, считавшие своим долгом утешить ее, но видели в ней не скорбящую вдову, а монахиню, сияющую внутренней духовной радостью и любовью, и, возвратившись, говорили, что скорее она утешила их, чем они ее. По кончине схиигумении Ольги могила ее стала как бы местом ее незримо­го присутствия. В искушениях и горестях насту­пившего страшного времени монахини часто пла­кали у могилы своей игумений, прося ее молитв. Сюда приходили те, кто знал мать Ольгу при жизни приходили, как и прежде, не одни, а со своими постоянными спутниками - скорбями, и уходили облегченными, словно часть скорбен остава­лась у ее могилы.

В 20-х годах XX столетия был закрыт и раз­граблен женский Мамкодский монастырь во имя святого великомученика Георгия*.

* Свято-Георгиевский общежительный монастырь близ деревни Мамкода, недалеко от Тбилиси; учрежден в 1903 го­ду на основе Георгиевского скита, приписанного к Бодбийскому женскому монастырю.

Монахини ока­зались бесприютными странницами в этом чуж­дом для них, страшном мире. Даже родные боя­лись принять монаха в свой дом и дать ему приют в наступившее кровавое время. Люди были совер­шенно бесправны. Злодеяния террористов минув­ших веков казались детской игрой перед террором государственной машины. По малейшему подозре­нию людей арестовывали, и редко кто возвращал­ся назад. Большинство бесследно исчезало в лаге­рях или общих могилах.

И все же находились люди, которые прояв­ляли христианское мужество и делились чем могли с теми, кто был приговорен к уничтоже­нию этой видимой и невидимой властью. Своего апофеоза гонения на верующих достигли в 36-37-м годах. Затем их интенсивность, казалось, несколько уменьшилась, но лишь по одной при­чине: уже некого было уничтожать. Однако и тогда каким-то чудом еще оставались небольшие эощины монахов, как после жатвы остаются еще колосья на поле. В числе таких общин были и Цхетская Ольгинская обитель, и Самтаврский онастырь святой равноапостольной Нины.

Монахинь из них то изгоняли, то разрешали им воз­вратиться снова.

Несколько сестер из Мамкодского монастыря поселились в Ольгинском монастыре, где их приняла схиигумения Ольга. Среди них находилась монахиня Ангелина (Кудимова), которую родите­ли привели в обитель еще одиннадцатилетним ре­бенком (не могу сказать, по какой причине). Она так и осталась там жить, а достигнув необходимо­го для монашества возраста, приняла постриг. Впоследствии она стала игуменией Ольгинского монастыря и много сделала для его восстановле­ния в послевоенные годы. Можно сказать, что вся ее жизнь прошла за оградой двух монастырей: Мамкодского монастыря святого Победоносца Георгия и затем Мцхетского монастыря святой равноапостольной княгини Ольги. Она пережила страшное время гонений, и поэтому я дерзну ска­зать, что семьдесят лет ее монашества, может быть, будут зачтены как семь столетий подвижнических трудов.

В молодости мать Ангелина была уставщицей на клиросе и прекрасно знала богослужебный устав - эту сложнейшую науку о порядке и соедине­нии храмовых служб, сочетание которых постоянно меняется. Она часто стояла не на игуменском песте, а на клиросе вместе с певчими перед раскрытыми книгами и, как помню, казалась мне лоцманом, который проводит корабль между камнями и скалами, уверенным взглядом определяя путь. В первое время она не только подсказывала мне, какие молитвы следует читать и какие священно­действия нужно производить, но нередко во время каждения водила меня по храму за руку и показы­вала, перед какой иконой надо остановиться, как произвести каждение и тому подобное. Известно, что даже священники, уже окончившие семинарию и академию и изучившие литургику, приступая вна­чале к самостоятельному служению, часто теряют­ся. Но с матушкой я чувствовал себя, как путник с надежным проводником в лесу или в горах.

Мать-игумения неизменно присутствовала на всех храмовых службах, кроме немногих случаев, когда она уезжала из монастыря по делам. Эти службы были продолжительны, никаких сокращений не допускалось; на повечерии вычитывались положенные каноны, после Литургии или обедницы читались два акафиста. Акафисты читали мо­нахини по очереди; если кто-либо отсутствовал по болезни или находился на послушании, то акафист читала сама игумения.

В послевоенное время идеологи атеизма изме­нили свои методы: кровавые гонения, геноцид по отношению к верующим сменились более осторож­ными (хотя и не менее коварными) способами борьбы. Внешнее ослабление притеснений способство­вало посещению монастырей паломниками.

Среди местного населения мать Ангелина пользовалась уважением. Она обладала каким-то особенным даром говорить с собеседником на его языке, будь то ученый, простой крестьянин или рабочий. Во время войны в монастырский корпус вселили несколько курдских семей. Матушка сумела завоевать уважение и у этих людей, язычни­ков-солнцепоклонников, и они, вопреки намерени­ям властей, которые специально поселили их в мо­настыре, не только не обижали монахинь, но и выказывали матушке-игумений всяческое почте­ние и даже целовали ей руку, как своим шейхам. Но все-таки это соседство было для монахинь тя­желым испытанием, поскольку шум и детский плач не могли не мешать их безмолвию и молитве.

После войны мать-игумения получила тайное пожертвование для того, чтобы иметь возможность предоставить курдам площадь для жилья в другом месте. Те, видимо, понимали неуместность своего пребывания в женской обители и потому согласились оставить монастырь. Получив для покупки жилища нужную сумму, они выехали из обители; при этом некоторые из них - женщины, тайно принявшие Крещение,- прощаясь с игуменией, плакали, как бы расставаясь со своей род­ной матерью.

Благочинным Ольгинского монастыря в то время был архимандрит Зиновий (Мажуга), впоследствии митрополит Тетрицкаройский, подвиж­ник и делатель Иисусовой молитвы. Ежегодно перед Великим постом на Масленой неделе в Ольгинский монастырь приходил Католикос-Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе). Часто обитель посе­щал и митрополит, будущий Католикос-Патриарх, Ефрем (Сидамонидзе), племянник другого Католикоса-Патриарха Леонида (Окропиридзе) ⁸, который умер в 1921 году, через два года после своей интронизации при загадочных обстоятельствах (некоторые подозревали, что смерть его была на­сильственной). С митрополитом Ефремом игуме-нию Ангелину связывали десятилетия духовной дружбы и взаимопомощи. Владыка беседовал с сестрами обители. В годы гонений ему пришлось пережить все тяготы скитаний и ужасы лагерей. Он рассказывал сестрам о своей жизни, а когда видел кого-либо из них печальной или унылой, то старался ободрить шуткой.

В конце жизни игумения Ангелина тяжело за­болела. Ее разбил паралич, она уже не могла ходить, но ее на коляске возили в храм, где она слу­шала службу. Дал ей схиму, а затем похоронил ее Католикос-Патриарх Ефрем. Могила игумений Ангелины находится у западной стены храма.

На востоке от Мцхета на вершине горы пост­роена церковь, называемая Джвари (Крест), где хранился сделанный из мироточивого кедра* крест, в который была вложена частица от Голгофского Креста. Во многих псалмах воспета святым царем Давидом гора Сион. «Сион» - значит «стороже­вая башня».

* Здесь необходимо напомнить древнее предание о при­несении в Грузию Хитона Господня. Первой по времени свя­той Грузинской Церкви почитается блаженная Сидония, мцхетская иудейка, сестра раввина Элиоза. Она никогда не видела Христа, но, услышав о Нем, поверила в Него как в Спасителя мира. Когда ее брат отправлялся с паломниками в Иерусалим (это было в год казни Спасителя), она просила его привезти ей в благословение какую-нибудь вещь, принадлежащую Христу. Элиоз выполнил просьбу сестры. Он находился у Голгофы при распятии Спасителя, купил Его Хитон у одного из воинов и привез это сокровище в Мцхета. Услышав от брата о крестных страданиях Христа, Сидония, прижав Его Хитон к груди, пала мертвой. Никакая сила не могла уже разжать рук девушки. Ее так и погребли с Хито­ном на груди. Впоследствии на месте погребения Сидонии вырос кедр, покрывавший ее могилу своими корнями. Боль­ные птицы прилетали к кедру, клевали его хвою и улетали здоровыми; приходили к нему в поисках исцеления и дикие звери. При этом из кедра, по древним свидетельствам, исто­чалось чудесное миро. Позднее верхняя часть дерева была спилена, и из нее изготовили несколько крестов. А основа­ние сохранилось; именно за ним утвердилось название «Жи­вотворящий Столп». И когда на могиле Сидонии был вы­строен собор Светицховели, то Столп оказался внутри него, как бы в неком ковчеге.

Когда-то на вершине Сиона стояла башня, с которой воины, охраняющие город, на­блюдали за окрестностями: не приближаются ли к Иерусалиму вражеские отряды, чтобы внезапно напасть на него. Так и Джвари похож на стороже­вую башню, охраняющую Мцхета. Иногда он ка­жется короной, венчающей главу горы, иногда - рукой, поднятой над Мцхета для благословения. Есть предание, что в древности между Джвари и Светицховели была протянута лестница в виде цепи, по которой, как по мосту над бездной, бого­мольцы и монахи могли подниматься из Мцхета к Джвари и спускаться обратно. Но кто ступал на эту лестницу без покаяния в грехах или шел без молитвы, погруженный в суетные мысли, тот сры­вался и падал вниз. С каждым годом все меньше людей могло проходить по этому воздушному пути, а затем под тяжестью человеческих грехов разорвалась сама цепь.

Мцхета, окруженная горами, отливающими зелеными, синими и желтыми красками, похожа на чашу из разноцветного хрусталя. Кажется, что Светицховели - это каменная грудь Грузии, в которой бьется ее живое сердце.

С уступа скалы невдалеке от Ольгинского мо­настыря можно было часами любоваться этим свя­тым городом. Да, уже нет царских дворцов, мно­гие храмы лежат в развалинах, место древних хи­жин и княжеских замков заняли другие строения, а улицы, выложенные плитами, покрыл асфальт и сковал цемент. Но это - только саркофаг, скрывший от взоров людей облик древней Мцхета. Благодать ее святынь нельзя уничтожить: ее земля так же свята, как в прежние века, и от Светицховели, подобно подземным водам, струится благодать Божия во все концы Грузии.

Прежде я очень любил время сумерек, когда в небе одна за другой вспыхивают звезды и вместе с ними зажигаются огни в городе, как звезды, упавшие на землю, или как небесные огни, отражающие­ся в озере. Силуэты гор становятся все темнее, и в этот час словно прерывается протяженность ве­ков; время как бы обращается вспять, и передо мной - Мцхета, где дева Нина молится в своей хижине о просвещении Грузии, где строят храмы святые цари, куда люди со всех концов страны идут на поклонение Хитону Господню.




Святая равноапостольная Нина, просветительница Грузии
Из-за гор восходит луна, как ночное солнце, и озаряет своим голубоватым светом вершины скал. Кажется, что она черпает из звездного моря струи серебра и выплескивает их на землю. Луна скрывается за горизонтом, и снова надо всем опускает­ся таинственный полог мглы. Слышатся негром­кие удары в било, призывающие монахинь на ноч­ную молитву. В своих темных одеяниях они быстро и бесшумно, как тени, одна за другой идут в храм.

Наступает время рассвета. Желтая полоса про­резает восток, точно в крепости ночи сделан про­лом, и первые лучи, как войско, врываются внутрь ее. Падают стены этой крепости; огненные лучи зари охватывают небосвод, вырывают у ночи со­бор Светицховели, и он, как царский дворец, вы­сится над Мцхета в своей дивной красоте.

В Иерусалиме, в храме Воскресения, очерчен круг с надписью: «Центр земли». Здесь происходили самые важные события в истории челове­чества, а точнее, в истории всего космоса. Подоб­но сему и место, где лежит Хитон Господень,- это основание, на котором, образно говоря, стоит вся Грузия. Отсюда началась христианская Иверия, здесь она черпала силы, которые сохранили ее в бурях истории, когда царства и народы гибли и тонули, как обломки кораблей. Животворящий Столп - это невидимая рука, которая держит Гру­зию, как рука матери держит ребенка.

Восходит солнце - словно написанная кем-то картина засияла вдруг всеми красками палитры. Горы становятся похожими на синие, голубые и оранжевые цветы. Но второе солнце, которое льет свой свет из земли,- это Хитон Господень, а вто­рое небо над Мцхета - собор Светицховели.