Киносценарий действующие лица

КИНОСЦЕНАРИЙ

Павел Гай, Т–20

Петр Климов, Т–5

Иван Барнягин, лётчик, Герой Советского Союза

Владимир Федотов, Р–27, студент

Виктор Мантров, его одноделец

Александр Гедговд, Ы–448, «Бакалавр»

Чеслав Гавронский, Р–863

Галактион Адрианович, хирург

Дементий Григорьевич Меженинов, ботаник

Евдокимов, в прошлом полковник Красной армии

Тимохович, бригадир

Полыганов, бригадир

Кишкин, Ф –111

Богдан, глава бандеровцев, Ы–655

Магомет, глава мусульман

Антонас, литовец

Xадрис, ингуш

Юрочка, молодой врач

Пожилой нормировщик

Аура, литовка

С–213, секретарь прораба, лагерный скрипач

Кокки Абдушидзе

Возгряков, С–731

Чередниченко, майор, начальник ОЛПа

Начальник оперчекистской части, капитан

Оперуполномоченный, старший лейтенант

Бекеч, лейтенант, начальник режима

Начальник КВЧ

Начальница санчасти

Надзиратель с угольным лицом

Надзиратель - «морячок»

Политрук конвоя

Прораб

Воспитатель

Заключённые Особлага в номерах.

Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты.

Танкисты.

Во вступлении и эпилоге:

Муж

Жена

Оркестранты, официанты. Курортная публика.

Я мало верил, что этот фильм когда-нибудь увидит экран, и поэтому писал сценарий так, чтобы будущие читатели могли стать зрителями и без экрана.

Пусть же не посетуют на меня режиссёр, оператор, композитор и актёры. Они, разумеется, свободны от моих разметок.

Чтобы помочь читателю видеть и слышать — я ввёл систему вертикалей (или от­ступов).

С левого края страницы начинаются строки, в которых обозначено музыкальное и всякое звуковое со­провождение — кроме речи.

Правее — первый отступ, жирный шрифт: означает вид съёмки, перемену формата экрана или смену эпизодов, охват кадра, положение камеры, её движение.

Следующий отступ, ещё правее: что видно на экране. Значок "=" означает монтажный стык, то есть вне­запную полную смену кадра. При отсутствии такого знака: последующий кадр получается из предыдущего плавным переходом.

Ещё правей, последняя вертикаль: диалог (он весь дан курсивом).

Кипарисы! Вытянулись!.. Исчерна-зелёные.

У их подножья — снование маленьких людей. Далеко за вершинами — ска­листые горы в клубящемся туманце.

Широкий экран.

= Курортная аллея. Газоны. Стволы и стебли знают своё место.

Хорошо...

Идут курортники нам навстречу в весёлом, пёстром, лёгком. В чалмах са­модельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.

Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомо­биля.

Из «волги» выходят — Дама со слишком золотистой причёской, её Муж в чесучёвом костюме, Девуш­ка и Мантров, подобранный, довольно моло­дой. Они заперли ма­шину и идут по аллее

то в тени, то на солнце. То сквозь тень, то сквозь солнце.

Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.

Они идут мимо киоска сувениров.

Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.

= Открывается крутой откос наверх. По откосу — ши­рокие ступени, декора­тивный кус­тарник.

Они поднимаются. Вверху — веранда, парусиновые пологи над её пролё­тами. Над входом надпись: Ресторан «Магнолия».

Оттуда доносится музыка.

Муж дамы:

— Ну как, Виктор? Выдерживаешь?

У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, яс­ный взгляд. То ли рассеян­ность, то ли растерян­ность:

— Не знаю. Ещё не могу привыкнуть.

Золотистая дама:

— Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернём. Правда, Альбина?

Девушка в той поре, когда всякая хороша. Мило-ди­коватая причёска. Улы­ба­ется вме­сто ответа.

Ресторанная музыка ближе и громче.

Они уже — под шатром веранды. Белизна и сверка­ние столов. Есть сво­бодный, они садятся.

= В прозор между балюстрадой и пологом — вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними — мо­ре, море... Беленький пассажирский ка­те­рок.

Весёленькая разухабистая музыка.

= Муж:

— Нет! Поразительное и удивительное не что Вик­тор там был, а что он оттуда вернулся! Невре­димым!

— Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет расска­зать!

Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умерен­но:

— К сожалению, я ничего не помню. Я — всё за­был...

— Но сейчас-то вам — разве плохо?

Только голос его:

— Хорошо бесконечно.

Море. И профиль девушки.

В кадр входит плечо и темя официанта, наклонивше­гося к их столу:

— Антрекот — два, фрикассе из лопатки — раз... Суфле лимонное четыре...

= Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по гор­лу:

— Будто в насмешку...

Бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова:

— Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там...

= Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки оста­ютс­­я резкими. Остальные инструменты и все ор­кестранты расплываются...

.........

Но резко звучит всё тот же, всё тот же распущенный мотивчик.

= И проступают четверо оркестрантов в чёрных спецов­ках, в чёрных кар­тузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленами у всех — белые лоскутки с чёрными номерами. У первой скрипки, одутловатого пар­ня с добродушным видом, — номер С–213.

Стулья оркестра — на маленьком сколоченном воз­вышении

около квадратного столба,

посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесо­вые грубые ничем не покрытые столы — в четыре долгих ряда. И за каждым столом — по десятку заключённых, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого — тоже лоскут с номером).

В проходах — тесно. Проталкиваясь среди приходя­щих и уходящих, одни заклю­чённые несут дере­вянные подносы с полными мисками. А иные со­бирают пустые миски, накладывая их друг в дру­га горкой до двадца­ти. И из мисок, в каких оста­ётся, — выпивают, вылизывают остатки.

Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Ли­ца — нетерпеливо го­лодны.

Те — жадно заглядывают в миску к соседу.

А тот пробует ложкой — пуста попалась ему баланда!

Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.

Та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танце­вать!

И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Соби­рая миски, он непри­лично под­брасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок об­нимая как парт­нёршу. Лицо у него круглое, придуркова­тое. И все приё­мы шутовские. И одет он по-ду­рац­ки: сверх чёрной спецовки — какая-то зелёная рваная жилетка, к которой приколот кумачёвый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же но­мер, что на фураж­ке: Ф –111.

Обедающие смеются над ним:

— Кишкин не унывает!

Парень наклонился над миской, весь ушёл в жеванье

голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплёва­но таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:

это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое ли­цо в улыбке:

— Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чём не спохва­титесь.

= И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и на­клонился к сидящим:

— Ребята!..

Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р–27, юноша с очень впалыми ще­ками, с быстрыми сообразительными глазами, не­об­щим выражением лица.

— Ребята! Если батька — дурак, а матушка — проститутка, так дети будут сытые или голод­ные?

— Голодные! —

кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеян­но взгля­дывает, про­должая ак­куратно есть. Р–27 остановил лож­ку, с интересом слушает, как и со­седи. Кишкин разводит руками:

— Разделите семь-восемь миллиардов пудов^* на двести миллионов человек. Сколько полу­чится?

И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все счи­тают. Р–27 трясёт за плечо сдержанного Мантрова:

— Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никог–да не счи­тал. Значит, это будет...

Но Мантров не увлечён, он методично высасывает с ложки жижицу ба­лан­ды. Р–27 оборачивается к соседу с другой стороны — к Р–863:

— Пан Гавронский!

У Гавронского — удлинённое лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцен­та, но с затруднением:

— Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребёнка в люльке.

С кривой улыбкой жалости он берёт с тряпицы на столе свой кусочек хле­ба.

Во весь экран

его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной ко­рочкой.

Всплеск наглой музыки!

= Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С–213.

Ба-бам! — оглушительно бьют железом о рельс. — Ба-бам!

= Рука в гимнастёрке медленно бьёт молотком о вися­щий качающийся рельс.

= На алом восходном небе — чёрный силуэт зоны: выш­ки чёрные по краям экрана, соединённые сплош­ным забором, над ним — заострённые столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Чёрная.

Зона медленно проплывает, как видна она изнутри. Одна вышка перехо­дит в другую. И снова прово­лока. Потом — полукругло вытянутые вер­хуш­ки ворот.

Ворота — выше забора. Они — двойные во всю их высоту. Простые, дере­вянные. Но что-то готиче­ское в них. Что-то безысходное.

Только тут смолкают мерные удары в рельс.

Ворота распахиваются к нам.

А мы отступаем.

И видна теперь долгая прямая «линейка» — дорога, ведущая сквозь ворота. Ничем не обсажена, го­лая, меж бараков.

На ней — три тысячи спин! Три тысячи спин по пять в шеренгу! В одина­ковых чёрных курточках (ещё тепло) с крупными белыми лоскутами, пришитыми меж лопаток неаккуратно, неровно — номера! номе­ра! номера!

Мы плывём

над колонной, как над таблицей логарифмов.

= Артистическая рука с кисточкой. И одна такая спина. Кисточка кончает выписывать номер: Ы–448.

Человек поворачивается. Он выше окружающих, даже долговяз. Лицо ху­дое. Пока тот же номер ему вы­писывают над козырьком шутовского картузика, он говорит:

— Гран мерси! Вы очень любезны. Как сказал не­кий поэт: «Есть ещё хорошие буквы — Эр! Ша! Ы!»

За его спиной торопливое движение.

Голос:

Ы–448 из-под кисти бросается догонять.

= Разведя полы своих чёрных курточек, пятёрки аре­стантов отделяются от колонны и проходят раз­дельно на обыск.

Пять надзирателей с голубыми погонами и голубыми околышами фуражек стоят прочно, расставив но­ги, и в обнимку принимают и обхлопывают заклю­чённых.

Пройдя обыск, заключённые добегают к воротам и снова выстраиваются по пять.

За воротами снова счёт:

— Одиннадцатая! Двенадцатая! Тринадцатая!..

Названная пятёрка отделяется от задней колонны и переходит в перед­нюю. А там — ещё один пересчёт.

= Кругом — оцепление автоматчиков. Автоматы наизготове. Угрожающие нахму­ренные конвоиры.

= В строю — Гедговд. Он что-то заметил в стороне, про­сиял, тормошит со­се­дей:

— Посмотрите, посмотрите, бригадир! Чеслав! Гавронский! Ско­рее! Вон, где машины ждут каменный карь­ер.

С ним рядом Р–863, тонконосый Гавронский, и бри­гадир Т–5, могучий па­рень, широ­колицый, курно­сый. Он поворачивается туда же:

— Ну-у-у!..

Они видят:

= в косом радостном свете восхода стоят два потрёпан­ных ЗИСа с пустыми кузовами, передняя часть ко­торых отгорожена железной решёткой. За решёт­ками сидят на крышах кабин по конвоиру. Авто­маты их до вре­мени беспечно лежат на ко­ленях, но уже и сейчас направлены дулами в кузова. Вни­зу, прислонясь к борту одного из ЗИСов, ждут в бравых по­зах остальные конвоиры. Они как будто застыли, фотографируясь. Станковый пулемёт выставлен у их ног. Но где же их офицер?.. В ка­бине на командирском месте сидит и высунулась сквозь окошко двер­цы — большая овчарка. Ум­ная злая морда. Оскаленные зубы. Смотрит на нас,

= на колонну заключённых. Длинный Гедговд в строю поднимает длинные пальцы:

— Ах, как забавно! Страна восходящего солнца!

= Опять тот же живописный неподвижный снимок — конвоиры залиты ут­рен­ним солнцем. И собака не поведёт головой.

= Бригадир Т–5 усмехается:

— Сторонники мира!

Они трое, рядом. Гавронский впился в увиденное. Его лицо опалено шля­хетским гне­вом.

Аккорды 12-го этюда Шопена доносятся как ветерок.

Он шепчет:

— Да-а... Они — за мир!

= Конвоиры, ЗИС, собака высунулась. Никакого дви­жения. Фотография!

…Они — сторонники мира! Такого мира, чтоб автоматы и со­баки были у них, а мы...

Траурные ритмы. Тихо, но настойчиво.

= Долгая колонна заключённых, руки за спину, головы опу­стив, тянется уны­ло, как на похоронах. В двад­ца­ти шагах от неё слева и справа — авто­матчики, колон­ной по одному, вразрядку.

Колонна и автоматчики видны нам сверху. Длинные чёрные тени от невы­сокого солнца.

И не одна эта колонна, а много их, расходящихся степными дорогами от главных ворот.

И весь лагерь сверху — прямоугольник, обнесенный забором и вышками. Внутри ещё заборы и зоны, бараки, линейки и ни деревца.

к одной из выходящих колонн, к другим воротам.

Эта колонна — женщины... С такими же номерами на груди, на спине, на шапке, на юбке. В таких же платьях и телогрейках, забрызганных гли­ной, шту­катуркой.

Весь кадр брызгами разлетается.

= Это — брызги щебня от камня,

= от молота, опускаемого чёрной рукой заключённого, дробящего камень на щебень. Однообразно он подни­мает и опускает молот.

Стук многих молотков по камню.

= Целая бригада заключённых сидит на земле, на кам­нях — и бьёт камень на щебень, камень на щебень.

Нетрудно как будто, а говорить не хочется. Нетруд­но как будто, а работа каторжная.

И так же вручную другие зэки относят набитый ще­бень носилками.

Медленно относят. Еле покачиваются спины их с лат­ками-номерами.

Они взносят носилки на помост

и высыпают щебень в пасть бетономешалки.

Гудит бетономешалка.

И следующие туда же.

И следующие.

= А внизу в подставляемые носилки-корытца бетономе­шалка выливает бе­тон.

И этими корытцами пары зэков несут и несут бетон.

= Все — одной дорожкой, как муравьи.

Как муравьи.

И — трапом наверх. И идут по лесам вдоль опалубки.

И выливают свой бетон. И назад.

Торчат, уходят вдаль вертикальные стойки лесов и опалубки. Вспышки электро­сварки.

Большое поле стройки вокруг здания. Нагорожено, наставлено, навалено. Строятся и другие здания.

= Клочок строительного поля.

Земля вылетает из траншеи от невидимых лопат. Сбо­ку — ноги стоящего в лагерных тупоносых ботин­ках.

Из траншеи голос:

— Бригадир! Ну, смотри, опять обвалилось. Как копать?

От ботинок вверх — и весь бригадир, Т–5. Очень хмуро он смотрит

= вниз, в траншею. Она уходит за оба обреза экрана — узкая глубокая щель с обваль­ными песчаными краями. Там внизу, ко­гда копаю­щий накло­нится, — кажется, он совсем на дне, черепаха с белой лат­кой на спи­не. Сюда наверх, в нас, летят из тран­шеи сыпки с лопат.

Шорох сыпков земли.

Их четверо копают. Озабоченный низенький мужичок с чёрной небритой щетинкой. И Гавронский, Р–863. Но только долговязый Гедговд, рас­пря­мившись, почти до­стаёт до верха траншеи. Он опять улы­бается:

— Покойная мама всегда предупреждала меня: Саша, ты плохо кончишь! Ты кончишь плохо — ты женишься на проститутке!.. Но боюсь, что до этого заманчивого конца я не доживу! Вчера Сатурн зловеще вступил в восьмой квад­рат. Это очень меня беспокоит.

= Бригадир хмурится. И слушает и не слушает.

— А ну-ка, Бакалавр, пошли со мной.

Наклоняется и протягивает руку Гедговду. Тот уце­пился, карабкается из траншеи. Выбрался, но из-под ног его обваливается косяк песчаной стенки. Гедговд оборачивается, качает головой.

= И — вслед за бригадиром. Тот быстро шагает, широ­кая спина.

Мимо них опять — с носилками, с носилками... И сидит на земле, как на восточном базаре, та брига­да, что бьёт камень на щебень.

Удары молотков о камень.

И тачки катят вереницей, железные тачки. «Машина ОСО»! — две ручки, одно ко­лесо...

Грохот тачек, повизгивание колёс.

= Вот и подходят — близится дощаное временное зда­ние, на фанерной двери кривая надпись углем: «Контора». Бригадир обернулся:

— Подожди меня здесь, Бакалавр. Если ещё раз откажут, так мы...

Обещающе кивнул, вошёл в контору.

Мимо Гедговда проходит автомобиль-самосвал

и останавливается перед вахтой, тоже дощаной некра­шенной будкой. Гедговду вид­но, как из вахты вы­ходит ефрейтор, подходит к кабине шофёра, про­веряет его пропуск. На подножку вскочил, загля­нул в ку­зов — не ухоронился ли кто там? По­том прошёл

к воротам — двойным, решётчатым из брусков. Внутренние развёл внутрь, внешние — наружу.

= А между конторой и вахтой — трое заключённых ошкуряют топорами дол­гие брёвна.

Стучали топорами — и перестали разом.

По всему низу экрана тянется их бревно. А они подняли глаза от топоров и покоси­лись

= туда, на открытые ворота. Самосвал, покачиваясь, прошёл сквозь них.

А сзади нас — опять сигнал грузовика.

Ефрейтор от ворот оглянулся, но не оставил ворот от­кры­тыми, свёл и внешние и внутренние.

= Трое опять наклонились над бревном, работают.

Стучат их топоры.

= Опять самосвал, минуя нас и Гедговда, подошёл к вахте. Ефрейтор повто­ряет всё сначала: проверя­ет пропуск, осматривает кузов, заглядывает меж колёс. И так же идёт к воротам, открывает внут­ренние, разводит внешние.

Топоры смолкли.

= И все трое (лицо одного выделяется щедрой мужест­венностью) смотрят опять от сво­его бревна...

= ...на то, как выходит грузовик в свободные ворота. Как заводит ефрейтор наружные, закрывает внут­рен­ние.

А дальше от ворот — колючая проволока в три ряда. Столбы.

И вышка. На ней — часовой. Свесился через барьер­чик, смотрит сюда, ду­ло караби­на высовывается над барьерчиком. А с наружной стороны вышка об­шита тёсом, от ветра. Ведь ему туда не стрелять.

Застучали топоры.

Шторка.

= Комната конторы. За канцелярским столом — худой мужчина в формен­ной фуражке с молоточком и ключом — прораб. Рядом со столом про­раба си­дит майор МВД, очень жир­ный. Сбоку стоит С–213, он принёс прорабу подписывать бумаги. Он сейчас — деловой, крепень­кий, и ломком бы мог ворочать.

Голос от нас:

— Почва песчаная, осыпается чуть тронь. Глубина траншеи два метра двадцать!

= Это — Т–5, бригадир. Он говорит со злостью:

…И вы обязаны делать крепление! Техника безопасности оди­накова для всех! Заключён­ные тоже люди!

— Ах, тоже люди?! Ты демагогию бросай, Климов, а то я тебе ме­сто найду!

Прораб. Жёстко, быстро, одновременно подписывая бумаги:

— Траншея — временная, и крепления не полага­ется. Сейчас уло­жите тру­бы — и завалите. Вам и дай крепление, так вы толь­ко доски изруби­те да запишете в наряд! Знаю! А ставить не бу­дете. Не первый год с заклю­чёнными работаю. Уходите!

За спиной Климова распахивается дверь. В неё ны­ряет, не помещаясь, Гед­говд. Он искажён, кричит:

— Бригадир! Засыпало наших!!

И убежал, ударившись о притолоку.

Лицо Климова!!

Спина!

= Всё это засыпает внезапным песком. Густой обвал жёлтого пес­ка по всему экрану.

Мёртвая неподвижность уже свершившегося обвала. Уже и потерялось, где были раньше стены тран­шеи. Нет, чуть сохранилась линия с краю.

Там картузик лежит на бывшей твёрдой земле: Р–863. А из песка высуну­лись

руки! — пять пальцев! и другие пять! Они пытаются очистить путь своей голове.

Топот. Сюда бегут.

Выбарахтывается, выбарахтывается кто-то из тран­шеи.

Его тянут! Тянут и отгребают.

Это — Чеслав Гавронский...

Нет, не дай Бог видеть лицо человека, вернувшегося с того света!.. Губы ис­кривлены, как у паралично­го. Рот набился песком. Кашляет судорож­но.

Его вытащили уже всего. Он кашляет, кашляет — и пальцем показывает, где засы­пало его товарищей.

Скорей! скорей! Кто-то с размаху вонзил лопату в песок и выгребает ею.

— Стой! Голову разрубите! Только руками!

В кадр вбегает Климов. Он бросается на колени. И роет быстро-быстро, как лапами крот.

= И с ним рядом — Гедговд. И другие. На коленях все.

А с краёв — лопатами, лопатами. Осторожно.

Гавронский приподнялся на руках, кашляет, хрипит и показывает, где от­гребать.

= Кто-то сверху (только ноги его видны да спустившая­ся рука) надевает на голову Гав­ронскому его картузик Р–863. Ног много кругом. Все собра­лись, да работать негде.

— Врача бы из лагеря...

— Звонили. Конвоя не дают врачу.

Шторка. Вид сверху.

= Со дна траншеи копающие поднимают над собой тело.

Это — мальчик почти. Мертвец. Его лоб надрублен наискосок неосторож­ной лопатой. Песком забиты ноздри и зев рта.

Положили его на землю. Лицом к небу.

А рядом взмахами рук-плетей делают искусственное дыхание мужичку, чёрной ще­тинке.

Климов делает. Но уже и он на исходе сил.

Слабеющими взмахами рук-плетей щетинка чёрная отбивается от жизни.

Музыка похоронная.

Климов сидит около мертвеца. Схватился за голову. Плачет солдат. Вино­ват — сол­дат...

= Гедговд идёт прочь. Он идёт зоной, не видя её. Он ес­ли и слышит что, так

эту музыку. Похоронную.

Мимо него — с носилками, с носилками.

И сидит бригада на земле, бьёт камень на щебень.

Катят тачки железные вереницей.

= Колючая проволока. Передвигается по экрану. Вот и ворота. Вахта. Грузо­вик ждёт выпуска.

= Ефрейтор проверил пропуск, с подножки осмотрел кузов. Заглянул под задние ко­лёса.

Топоры тесали и остановились.

= Трое смотрят от своего бревна.

= Пошёл ефрейтор к воротам, открыл внутренние, взял­ся за внешние.

Голос сзади нас:

— Шофёр! Шофёр! Иди сюда! Прораб зовёт.

Шофёр — в старой солдатской пилотке, но в граждан­ском. Вылез из каби­ны, пошёл на голос.

А мотор тихо работает.

= Ефрейтор развёл внешние ворота и оглядывается — почему шофёр не едет.

= Трое над бревном. Переглянулись молнией.

= Машина ждёт! И дверца открыта.

= И бросились!

= Двое — в кабину! один — в кузов!

И — тронули, на ходу прихлопывая дверцы!

= Изумлённое лицо Гедговда!!

В музыке — бетховенская рубка! («гремят барабаны! ли­тавры гремят!»)

— И я! И я с вами!!

= Машина — на нас!! Раздавит!!

Вой мотора.

= Не на нас! — на ефрейтора! Он метнулся прочь, давая дорогу.

И у столба ворот — за пистолетом лезет в кобуру. Ле­зет, никак не вытащит. Вы­хватил!

= Вон — уходит грузовик по дороге! Гедговд ноги под­бирает в кузов.

Выстрел! выстрел! — от нас, пистолетный. А сбоку свер­ху, с вышки, — карабинный, раска­тистый. И ещё!

Уходит грузовик! уходит!

(«Гремят барабаны! литавры гремят!»)