ЗНАЮТ ИСТИНУ ТАНКИ
КИНОСЦЕНАРИЙ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Павел Гай, Т–20
Петр Климов, Т–5
Иван Барнягин, лётчик, Герой Советского Союза
Владимир Федотов, Р–27, студент
Виктор Мантров, его одноделец
Александр Гедговд, Ы–448, «Бакалавр»
Чеслав Гавронский, Р–863
Галактион Адрианович, хирург
Дементий Григорьевич Меженинов, ботаник
Евдокимов, в прошлом полковник Красной армии
Тимохович, бригадир
Полыганов, бригадир
Кишкин, Ф –111
Богдан, глава бандеровцев, Ы–655
Магомет, глава мусульман
Антонас, литовец
Xадрис, ингуш
Юрочка, молодой врач
Пожилой нормировщик
Аура, литовка
С–213, секретарь прораба, лагерный скрипач
Кокки Абдушидзе
Возгряков, С–731
Чередниченко, майор, начальник ОЛПа
Начальник оперчекистской части, капитан
Оперуполномоченный, старший лейтенант
Бекеч, лейтенант, начальник режима
Начальник КВЧ
Начальница санчасти
Надзиратель с угольным лицом
Надзиратель - «морячок»
Политрук конвоя
Прораб
Десятник
Воспитатель
Заключённые Особлага в номерах.
Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты.
Танкисты.
Во вступлении и эпилоге:
Муж
Жена
Альбина
Оркестранты, официанты. Курортная публика.
Я мало верил, что этот фильм когда-нибудь увидит экран, и поэтому писал сценарий так, чтобы будущие читатели могли стать зрителями и без экрана.
Пусть же не посетуют на меня режиссёр, оператор, композитор и актёры. Они, разумеется, свободны от моих разметок.
Чтобы помочь читателю видеть и слышать — я ввёл систему вертикалей (или отступов).
С левого края страницы начинаются строки, в которых обозначено музыкальное и всякое звуковое сопровождение — кроме речи.
Правее — первый отступ, жирный шрифт: означает вид съёмки, перемену формата экрана или смену эпизодов, охват кадра, положение камеры, её движение.
Следующий отступ, ещё правее: что видно на экране. Значок "=" означает монтажный стык, то есть внезапную полную смену кадра. При отсутствии такого знака: последующий кадр получается из предыдущего плавным переходом.
Ещё правей, последняя вертикаль: диалог (он весь дан курсивом).
Узкий (вертикальный) экран.
Кипарисы! Вытянулись!.. Исчерна-зелёные.
У их подножья — снование маленьких людей. Далеко за вершинами — скалистые горы в клубящемся туманце.
Широкий экран.
= Курортная аллея. Газоны. Стволы и стебли знают своё место.
Хорошо...
Идут курортники нам навстречу в весёлом, пёстром, лёгком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.
Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомобиля.
Из «волги» выходят — Дама со слишком золотистой причёской, её Муж в чесучёвом костюме, Девушка и Мантров, подобранный, довольно молодой. Они заперли машину и идут по аллее
то в тени, то на солнце. То сквозь тень, то сквозь солнце.
Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.
Они идут мимо киоска сувениров.
Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.
= Открывается крутой откос наверх. По откосу — широкие ступени, декоративный кустарник.
Они поднимаются. Вверху — веранда, парусиновые пологи над её пролётами. Над входом надпись: Ресторан «Магнолия».
Оттуда доносится музыка.
Муж дамы:
— Ну как, Виктор? Выдерживаешь?
У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность:
— Не знаю. Ещё не могу привыкнуть.
Золотистая дама:
— Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернём. Правда, Альбина?
Девушка в той поре, когда всякая хороша. Мило-диковатая причёска. Улыбается вместо ответа.
Ресторанная музыка ближе и громче.
Они уже — под шатром веранды. Белизна и сверкание столов. Есть свободный, они садятся.
= В прозор между балюстрадой и пологом — вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними — море, море... Беленький пассажирский катерок.
Весёленькая разухабистая музыка.
= Муж:
— Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым!
Дама:
— Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать!
Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно:
— К сожалению, я ничего не помню. Я — всё забыл...
= Море — во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки:
— Но сейчас-то вам — разве плохо?
Только голос его:
— Хорошо бесконечно.
Море. И профиль девушки.
В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу:
— Антрекот — два, фрикассе из лопатки — раз... Суфле лимонное четыре...
= Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу:
— Будто в насмешку...
= Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде — маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник.
Бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова:
— Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там...
= Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются...
.........
Но резко звучит всё тот же, всё тот же распущенный мотивчик.
= И проступают четверо оркестрантов в чёрных спецовках, в чёрных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленами у всех — белые лоскутки с чёрными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, — номер С–213.
Стулья оркестра — на маленьком сколоченном возвышении
около квадратного столба,
посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы — в четыре долгих ряда. И за каждым столом — по десятку заключённых, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого — тоже лоскут с номером).
В проходах — тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключённые несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остаётся, — выпивают, вылизывают остатки.
Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица — нетерпеливо голодны.
Те — жадно заглядывают в миску к соседу.
А тот пробует ложкой — пуста попалась ему баланда!
Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.
Та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать!
И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнёршу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приёмы шутовские. И одет он по-дурацки: сверх чёрной спецовки — какая-то зелёная рваная жилетка, к которой приколот кумачёвый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф –111.
Обедающие смеются над ним:
— Кишкин не унывает!
Обычный экран. Крупно.
Парень наклонился над миской, весь ушёл в жеванье
голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплёвано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:
это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке:
— Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чём не спохватитесь.
= И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим:
— Ребята!..
Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р–27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица.
— Ребята! Если батька — дурак, а матушка — проститутка, так дети будут сытые или голодные?
— Голодные! —
кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеянно взглядывает, продолжая аккуратно есть. Р–27 остановил ложку, с интересом слушает, как и соседи. Кишкин разводит руками:
— Разделите семь-восемь миллиардов пудов* на двести миллионов человек. Сколько получится?
И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все считают. Р–27 трясёт за плечо сдержанного Мантрова:
— Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никог–да не считал. Значит, это будет...
Но Мантров не увлечён, он методично высасывает с ложки жижицу баланды. Р–27 оборачивается к соседу с другой стороны — к Р–863:
— Пан Гавронский!
У Гавронского — удлинённое лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцента, но с затруднением:
— Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребёнка в люльке.
С кривой улыбкой жалости он берёт с тряпицы на столе свой кусочек хлеба.
Во весь экран
его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной корочкой.
Всплеск наглой музыки!
= Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С–213.
Затемнение медленное.
Ба-бам! — оглушительно бьют железом о рельс. — Ба-бам!
Из затемнения крупно.
= Рука в гимнастёрке медленно бьёт молотком о висящий качающийся рельс.
= На алом восходном небе — чёрный силуэт зоны: вышки чёрные по краям экрана, соединённые сплошным забором, над ним — заострённые столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Чёрная.
Зона медленно проплывает, как видна она изнутри. Одна вышка переходит в другую. И снова проволока. Потом — полукругло вытянутые верхушки ворот.
Ворота — выше забора. Они — двойные во всю их высоту. Простые, деревянные. Но что-то готическое в них. Что-то безысходное.
Только тут смолкают мерные удары в рельс.
Ворота распахиваются к нам.
А мы отступаем.
И видна теперь долгая прямая «линейка» — дорога, ведущая сквозь ворота. Ничем не обсажена, голая, меж бараков.
На ней — три тысячи спин! Три тысячи спин по пять в шеренгу! В одинаковых чёрных курточках (ещё тепло) с крупными белыми лоскутами, пришитыми меж лопаток неаккуратно, неровно — номера! номера! номера!
Мы плывём
над колонной, как над таблицей логарифмов.
Крупно.
= Артистическая рука с кисточкой. И одна такая спина. Кисточка кончает выписывать номер: Ы–448.
Человек поворачивается. Он выше окружающих, даже долговяз. Лицо худое. Пока тот же номер ему выписывают над козырьком шутовского картузика, он говорит:
— Гран мерси! Вы очень любезны. Как сказал некий поэт: «Есть ещё хорошие буквы — Эр! Ша! Ы!»
За его спиной торопливое движение.
Голос:
— Гедговд! Бакалавр!
Ы–448 из-под кисти бросается догонять.
= Разведя полы своих чёрных курточек, пятёрки арестантов отделяются от колонны и проходят раздельно на обыск.
Пять надзирателей с голубыми погонами и голубыми околышами фуражек стоят прочно, расставив ноги, и в обнимку принимают и обхлопывают заключённых.
Пройдя обыск, заключённые добегают к воротам и снова выстраиваются по пять.
За воротами снова счёт:
— Одиннадцатая! Двенадцатая! Тринадцатая!..
Названная пятёрка отделяется от задней колонны и переходит в переднюю. А там — ещё один пересчёт.
= Кругом — оцепление автоматчиков. Автоматы наизготове. Угрожающие нахмуренные конвоиры.
= В строю — Гедговд. Он что-то заметил в стороне, просиял, тормошит соседей:
— Посмотрите, посмотрите, бригадир! Чеслав! Гавронский! Скорее! Вон, где машины ждут каменный карьер.
С ним рядом Р–863, тонконосый Гавронский, и бригадир Т–5, могучий парень, широколицый, курносый. Он поворачивается туда же:
— Ну-у-у!..
Они видят:
= в косом радостном свете восхода стоят два потрёпанных ЗИСа с пустыми кузовами, передняя часть которых отгорожена железной решёткой. За решётками сидят на крышах кабин по конвоиру. Автоматы их до времени беспечно лежат на коленях, но уже и сейчас направлены дулами в кузова. Внизу, прислонясь к борту одного из ЗИСов, ждут в бравых позах остальные конвоиры. Они как будто застыли, фотографируясь. Станковый пулемёт выставлен у их ног. Но где же их офицер?.. В кабине на командирском месте сидит и высунулась сквозь окошко дверцы — большая овчарка. Умная злая морда. Оскаленные зубы. Смотрит на нас,
= на колонну заключённых. Длинный Гедговд в строю поднимает длинные пальцы:
— Ах, как забавно! Страна восходящего солнца!
= Опять тот же живописный неподвижный снимок — конвоиры залиты утренним солнцем. И собака не поведёт головой.
= Бригадир Т–5 усмехается:
— Сторонники мира!
Они трое, рядом. Гавронский впился в увиденное. Его лицо опалено шляхетским гневом.
Аккорды 12-го этюда Шопена доносятся как ветерок.
Он шепчет:
— Да-а... Они — за мир!
= Конвоиры, ЗИС, собака высунулась. Никакого движения. Фотография!
…Они — сторонники мира! Такого мира, чтоб автоматы и собаки были у них, а мы...
Траурные ритмы. Тихо, но настойчиво.
= Долгая колонна заключённых, руки за спину, головы опустив, тянется уныло, как на похоронах. В двадцати шагах от неё слева и справа — автоматчики, колонной по одному, вразрядку.
Мы поднимаемся.
Колонна и автоматчики видны нам сверху. Длинные чёрные тени от невысокого солнца.
И не одна эта колонна, а много их, расходящихся степными дорогами от главных ворот.
И весь лагерь сверху — прямоугольник, обнесенный забором и вышками. Внутри ещё заборы и зоны, бараки, линейки и ни деревца.
Мы опускаемся
к одной из выходящих колонн, к другим воротам.
Эта колонна — женщины... С такими же номерами на груди, на спине, на шапке, на юбке. В таких же платьях и телогрейках, забрызганных глиной, штукатуркой.
Весь кадр брызгами разлетается.
= Это — брызги щебня от камня,
= от молота, опускаемого чёрной рукой заключённого, дробящего камень на щебень. Однообразно он поднимает и опускает молот.
Стук многих молотков по камню.
= Целая бригада заключённых сидит на земле, на камнях — и бьёт камень на щебень, камень на щебень.
Нетрудно как будто, а говорить не хочется. Нетрудно как будто, а работа каторжная.
И так же вручную другие зэки относят набитый щебень носилками.
Медленно относят. Еле покачиваются спины их с латками-номерами.
Они взносят носилки на помост
и высыпают щебень в пасть бетономешалки.
Гудит бетономешалка.
И следующие туда же.
И следующие.
= А внизу в подставляемые носилки-корытца бетономешалка выливает бетон.
И этими корытцами пары зэков несут и несут бетон.
= Все — одной дорожкой, как муравьи.
Как муравьи.
И — трапом наверх. И идут по лесам вдоль опалубки.
И выливают свой бетон. И назад.
Торчат, уходят вдаль вертикальные стойки лесов и опалубки. Вспышки электросварки.
Большое поле стройки вокруг здания. Нагорожено, наставлено, навалено. Строятся и другие здания.
= Клочок строительного поля.
Крупнее.
Земля вылетает из траншеи от невидимых лопат. Сбоку — ноги стоящего в лагерных тупоносых ботинках.
Из траншеи голос:
— Бригадир! Ну, смотри, опять обвалилось. Как копать?
От ботинок вверх — и весь бригадир, Т–5. Очень хмуро он смотрит
= вниз, в траншею. Она уходит за оба обреза экрана — узкая глубокая щель с обвальными песчаными краями. Там внизу, когда копающий наклонится, — кажется, он совсем на дне, черепаха с белой латкой на спине. Сюда наверх, в нас, летят из траншеи сыпки с лопат.
Шорох сыпков земли.
Их четверо копают. Озабоченный низенький мужичок с чёрной небритой щетинкой. И Гавронский, Р–863. Но только долговязый Гедговд, распрямившись, почти достаёт до верха траншеи. Он опять улыбается:
— Покойная мама всегда предупреждала меня: Саша, ты плохо кончишь! Ты кончишь плохо — ты женишься на проститутке!.. Но боюсь, что до этого заманчивого конца я не доживу! Вчера Сатурн зловеще вступил в восьмой квадрат. Это очень меня беспокоит.
= Бригадир хмурится. И слушает и не слушает.
— А ну-ка, Бакалавр, пошли со мной.
Наклоняется и протягивает руку Гедговду. Тот уцепился, карабкается из траншеи. Выбрался, но из-под ног его обваливается косяк песчаной стенки. Гедговд оборачивается, качает головой.
= И — вслед за бригадиром. Тот быстро шагает, широкая спина.
Мимо них опять — с носилками, с носилками... И сидит на земле, как на восточном базаре, та бригада, что бьёт камень на щебень.
Удары молотков о камень.
И тачки катят вереницей, железные тачки. «Машина ОСО»! — две ручки, одно колесо...
Грохот тачек, повизгивание колёс.
= Вот и подходят — близится дощаное временное здание, на фанерной двери кривая надпись углем: «Контора». Бригадир обернулся:
— Подожди меня здесь, Бакалавр. Если ещё раз откажут, так мы...
Обещающе кивнул, вошёл в контору.
Мимо Гедговда проходит автомобиль-самосвал
и останавливается перед вахтой, тоже дощаной некрашенной будкой. Гедговду видно, как из вахты выходит ефрейтор, подходит к кабине шофёра, проверяет его пропуск. На подножку вскочил, заглянул в кузов — не ухоронился ли кто там? Потом прошёл
к воротам — двойным, решётчатым из брусков. Внутренние развёл внутрь, внешние — наружу.
= А между конторой и вахтой — трое заключённых ошкуряют топорами долгие брёвна.
Стучали топорами — и перестали разом.
По всему низу экрана тянется их бревно. А они подняли глаза от топоров и покосились
= туда, на открытые ворота. Самосвал, покачиваясь, прошёл сквозь них.
А сзади нас — опять сигнал грузовика.
Ефрейтор от ворот оглянулся, но не оставил ворот открытыми, свёл и внешние и внутренние.
= Трое опять наклонились над бревном, работают.
Стучат их топоры.
= Опять самосвал, минуя нас и Гедговда, подошёл к вахте. Ефрейтор повторяет всё сначала: проверяет пропуск, осматривает кузов, заглядывает меж колёс. И так же идёт к воротам, открывает внутренние, разводит внешние.
Топоры смолкли.
= И все трое (лицо одного выделяется щедрой мужественностью) смотрят опять от своего бревна...
= ...на то, как выходит грузовик в свободные ворота. Как заводит ефрейтор наружные, закрывает внутренние.
А дальше от ворот — колючая проволока в три ряда. Столбы.
И вышка. На ней — часовой. Свесился через барьерчик, смотрит сюда, дуло карабина высовывается над барьерчиком. А с наружной стороны вышка обшита тёсом, от ветра. Ведь ему туда не стрелять.
Застучали топоры.
Шторка.
= Комната конторы. За канцелярским столом — худой мужчина в форменной фуражке с молоточком и ключом — прораб. Рядом со столом прораба сидит майор МВД, очень жирный. Сбоку стоит С–213, он принёс прорабу подписывать бумаги. Он сейчас — деловой, крепенький, и ломком бы мог ворочать.
Голос от нас:
— Почва песчаная, осыпается чуть тронь. Глубина траншеи два метра двадцать!
= Это — Т–5, бригадир. Он говорит со злостью:
…И вы обязаны делать крепление! Техника безопасности одинакова для всех! Заключённые тоже люди!
= Лицо майора. Всем доволен. Его не проймёшь! Даже нахмурился небрежно, не делает усилия как следует нахмуриться:
— Ах, тоже люди?! Ты демагогию бросай, Климов, а то я тебе место найду!
Прораб. Жёстко, быстро, одновременно подписывая бумаги:
— Траншея — временная, и крепления не полагается. Сейчас уложите трубы — и завалите. Вам и дай крепление, так вы только доски изрубите да запишете в наряд! Знаю! А ставить не будете. Не первый год с заключёнными работаю. Уходите!
= Климов. Немного жил — и всю-то жизнь или солдат, или военнопленный, или заключённый. Да чем можно пронять этих людей? Слишком много пришлось бы сказать, если начинать говорить...
За спиной Климова распахивается дверь. В неё ныряет, не помещаясь, Гедговд. Он искажён, кричит:
— Бригадир! Засыпало наших!!
И убежал, ударившись о притолоку.
Лицо Климова!!
Спина!
И убежал. Только непритворенная дверь туда-сюда покачивается, покачивается...
= Всё это засыпает внезапным песком. Густой обвал жёлтого песка по всему экрану.
Сверху.
Мёртвая неподвижность уже свершившегося обвала. Уже и потерялось, где были раньше стены траншеи. Нет, чуть сохранилась линия с краю.
Там картузик лежит на бывшей твёрдой земле: Р–863. А из песка высунулись
руки! — пять пальцев! и другие пять! Они пытаются очистить путь своей голове.
Топот. Сюда бегут.
Выбарахтывается, выбарахтывается кто-то из траншеи.
Его тянут! Тянут и отгребают.
Это — Чеслав Гавронский...
Нет, не дай Бог видеть лицо человека, вернувшегося с того света!.. Губы искривлены, как у параличного. Рот набился песком. Кашляет судорожно.
Его вытащили уже всего. Он кашляет, кашляет — и пальцем показывает, где засыпало его товарищей.
Скорей! скорей! Кто-то с размаху вонзил лопату в песок и выгребает ею.
— Стой! Голову разрубите! Только руками!
В кадр вбегает Климов. Он бросается на колени. И роет быстро-быстро, как лапами крот.
= И с ним рядом — Гедговд. И другие. На коленях все.
А с краёв — лопатами, лопатами. Осторожно.
Гавронский приподнялся на руках, кашляет, хрипит и показывает, где отгребать.
= Кто-то сверху (только ноги его видны да спустившаяся рука) надевает на голову Гавронскому его картузик Р–863. Ног много кругом. Все собрались, да работать негде.
— Врача бы из лагеря...
— Звонили. Конвоя не дают врачу.
Шторка. Вид сверху.
= Со дна траншеи копающие поднимают над собой тело.
Это — мальчик почти. Мертвец. Его лоб надрублен наискосок неосторожной лопатой. Песком забиты ноздри и зев рта.
Положили его на землю. Лицом к небу.
А рядом взмахами рук-плетей делают искусственное дыхание мужичку, чёрной щетинке.
Климов делает. Но уже и он на исходе сил.
Слабеющими взмахами рук-плетей щетинка чёрная отбивается от жизни.
Музыка похоронная.
Климов сидит около мертвеца. Схватился за голову. Плачет солдат. Виноват — солдат...
= Гедговд идёт прочь. Он идёт зоной, не видя её. Он если и слышит что, так
эту музыку. Похоронную.
Мимо него — с носилками, с носилками.
И сидит бригада на земле, бьёт камень на щебень.
Катят тачки железные вереницей.
= Колючая проволока. Передвигается по экрану. Вот и ворота. Вахта. Грузовик ждёт выпуска.
= Ефрейтор проверил пропуск, с подножки осмотрел кузов. Заглянул под задние колёса.
Топоры тесали и остановились.
= Трое смотрят от своего бревна.
= Пошёл ефрейтор к воротам, открыл внутренние, взялся за внешние.
Голос сзади нас:
— Шофёр! Шофёр! Иди сюда! Прораб зовёт.
Шофёр — в старой солдатской пилотке, но в гражданском. Вылез из кабины, пошёл на голос.
А мотор тихо работает.
= Ефрейтор развёл внешние ворота и оглядывается — почему шофёр не едет.
= Трое над бревном. Переглянулись молнией.
= Машина ждёт! И дверца открыта.
= И бросились!
= Двое — в кабину! один — в кузов!
И — тронули, на ходу прихлопывая дверцы!
= Изумлённое лицо Гедговда!!
В музыке — бетховенская рубка! («гремят барабаны! литавры гремят!»)
— И я! И я с вами!!
= Долговязый! Догоняет машину! Вспрыгнул на задний борт. Висит!
= Машина — на нас!! Раздавит!!
Вой мотора.
= Не на нас! — на ефрейтора! Он метнулся прочь, давая дорогу.
И у столба ворот — за пистолетом лезет в кобуру. Лезет, никак не вытащит. Выхватил!
= Вон — уходит грузовик по дороге! Гедговд ноги подбирает в кузов.
Выстрел! выстрел! — от нас, пистолетный. А сбоку сверху, с вышки, — карабинный, раскатистый. И ещё!
Уходит грузовик! уходит!
(«Гремят барабаны! литавры гремят!»)
Достарыңызбен бөлісу: |