Верховный властитель гуннов Аттила занемог в дороге

53.Верховный властитель гуннов Аттила занемог в дороге

Исхудалый бесстрашный вепрь с громадными клыками прокладывает себе дорогу в прибрежной чащобе, с шумом раскидывая большой своей головой в стороны постукивающие прошлогодние желтоватые тростниковые полые стебли-трубки, навалившиеся в беспорядке на протоптанную кабанами тропу. Путь диких свиней-каманов должен всегда быть безопасным, ведь здесь их малых поросят могут подстерегать свирепые гиены.

Постукивают по неглубоким дорожным выбоинам колеса легкой повозки, впряженной парой гнедых. На облучках сидит юный сабирский джигит, правя норовистыми лошадьми. В кузове брички удобно устроился великий каган Аттила, вытянув перетянутую шерстяными повязками больную левую ногу на пестром конском чапыраке, постеленной на вчетверо сложенной кошме. Эта расшитая ярким орнаментом тонкая матерчатая подстилка уже какой день бросается в глаза великому кагану и благоприятно воздействует на его настроение. Германка Ильдихе почему-то подстилает постоянно под его больную ногу именно этот шабырак²¹⁷, с именно этими цветистыми узорами.

Два дня наблюдал верховный главнокомандующий гуннских и союзных войск сенгир Аттила в чистом поле около учебного воинского лагеря под румийским городом Ратиарией действия новобранцев-боев в конном строю. Две тысячи молодых сабиров, утургуров, кутургуров и акациров показывали великому кагану в первый день свое умение идти широкой обхватной лавой с яростными «урра» и «кырра», раскручивая над головами блистающие на весеннем солнце лезвия своих шешке; резко, по едва слышимой команде опытных наставников-тысячников и сотников, останавливаться как вкопанные, и даже поднимая лошадей на дыбы; накладывать дальнобойные стрелы на тетивы луков и одновременно метать их в сторону далекой цели, оглашая воздух свистящими звуками; а также внезапно разворачивать морды своих коней назад и быстро скрываться за недалеким холмом, взметая за собой облако пыли, чтобы неожиданно возникнуть перед взором неприятеля совсем с другого фланга, или даже с тыла. Не всем оставался довольный главный сенгир гуннов и давал некоторые замечания по поводу задержки одного фланга при развороте в лаву или же несвоевременного и запоздалого стрелометания какого-либо подразделения. Но ведь никогда еще ни один высокий воинский начальник не бывал полностью удовлетворен действиями своих подчиненных!

На второй день юные бои демонстрировали верховному хану свои умения рубить на полном скаку «головы» мнимого неприятеля в виде развешанных на высоких шестах иссохших бараньих и козьих черепов, и кидать арканы также на быстром ходу на воображаемого противника в виде установленных деревянных чурбанов. Так же для великого кагана специально были организованы игры «атхуреша²¹⁸» и «ээрхуреша», когда на широком поле сошлись самые крепкие, сильные и ловкие новобранцы из четырех племен: сабиров, акациров, утургуров и кутургуров. Наблюдая за состязанием молодых боев, главнокомандующий гуннскими войсками туменбаши Аттила вспомнил кулачную борьбу между легионерами-новобранцами в 136-ом конно-техническом легионе, расквартированном свыше тридцати зим тому назад под городом Диводуром. Девятнадцатилетний новоиспеченный легионер Аттила должен был тогда схватиться в кулачном бою с неким коричневокожим выходцем из далекой африканской провинции Нумибии. Оба голых по пояс соперника, обмотав кулаки кожаными ремнями, вели бой друг с другом недолго, пока проворный гунн, резко уклонившись от прямого удара в голову, не нанес мощный удар коричневокожему высокому африканцу чуть ниже груди; мускулистый противник охнул, широко открыл рот и, жадно хватая воздух губами, повалился на землю. Центурия гунна Аттилы ликовала без предела. И после этой победы за молодым степным легионером укрепилась слава неистового кулачного бойца; как оказалось, нумибиец был уже опытным противником, одержавшим уже много таких побед в единоборстве против новичков и любившим на пари поколотить неразумных и неловких юношей.

Великий каган Аттила ехал в открытом возке на восток и утренние солнечные лучи били ему прямо в глаза. Побоку от легко идущей телеги трусили элтуменбаши румиец Орест и командующий восточным крылом гуннов темник хуннагур Стака. Румийский патриций – начальник гуннского военного штаба облачился на этот раз в весенние одеяния из легкого меха белки, зайца и речной крысы, шитые для крепости и носкости оленьими жилами. На нем был округлый и низкий головной убор, красивый разноцветный даламан, широкие штаны-шальвары и мокасы с раструбами, выложенными изнутри тонким войлоком. Хуннагурский же этельбер был одет в обычные одежды простого воина-харахуна: войлочный серый колпак, зеленый бешмет, синие холщовые штаны, обшитые в промежностях кожей, чтобы не стирались до дыр при верховной езде, и черные маасы с низкими голенищами; из-за правого голенища торчала по хуннагурскому обычаю рукоятка канжара, заткнутого туда вместе с ножнами. Из оружия оба сопровождающих верховного хана верхоконных знатных тарханов имели на боевых поясах лишь двухлоктевые шешке, все остальное оружие они хранили на вьючных лошадях, ведомых воинами охранной сотни. В каганской колонне, кроме открытой брички самого хана, была еще одна повозка – крытый готский вагон, в котором ехала прислужница Ильдихе, взятая в поездку для массирования больной ноги и плеча сенгира и натирания их целебными мазями, врученными в дорогу главным шаманом гуннских племен, многознающим ведуном-врачевателем Айбарсом.

Сегодня к вечеру, по всем предположениям верховного гуннского главнокомандующего, верхоконная процессия должна была прибыть в кочевья акациров на левобережье северного дунайского притока Жийя²¹⁹, там планировалось остановиться на пару дней, так как от дорожной тряски сильно разболелось больное плечо кагана и лишь покой успокаивал ноющее место.

Ничто так не сближает немолодого деятельного мужчину и юную красивую женщину, как долгая совместная поездка. А в дороге в дакийских степях пятидесятилетний великий каган Аттила и двадцатилетняя германская малайка находились не менее двадцати дней. А если также учитывать, что эта молодая красавица отличалась редким милосердием и заботливостью, то тогда можно понять душевное состояние верховного правителя гуннов, как-то незаметно прикипевшего сердцем к своей милой попутчице. Массажистка Ильдихе, натиравшая хворое место по рекомендациям оставшегося в пуште главного шамана-знахаря Айбарса специальными мазями, проявляла по отношению к царственному больному искреннее сочувствие и сострадание. И это тоже, несомненно, способствовало тому, что верховный хан стал как-то по особому поглядывать на нее.

Колонна уже подъезжала к вечеру к первому акацирскому аулу, когда внезапно хлынул сильнейший ливень и в мгновение ока все промокли до нитки. И больше всего досталось верховному степному правителю, который находился в открытой повозке. Пока нукеры наставляли поверх деревянной платформы кожаный кузов-шатыр для защиты от непредвиденной непогоды, хворающий гуннский властитель был уже весь мокрый, как будто его окатили водой из большого корыта.

Процессия ускорила движение и в резко наступивших сумерках почти галопом въехала в гуннское кочевье, где уже, издали завидев и узнав каганский семихвостый бунчук, выехали встречать гостей несколько знатных акациров во главе с ханом туменбаши Манатом.

Крепкий телом, большеголовый и круглоносый сорокасемилетний предводитель воинственных и бестрепетных акациров темник Манат был в неописуемой радости, что к нему в гости пожаловал сам великий каган всех гуннских и союзных народов, племен и родов сенгир Аттила, которого его племя почитало как величайшего гуннского героя всех времен. Но счастливый рух²²⁰ акацирского вождя крайне омрачился, когда он увидел перед собой сильно занемогшего степного властителя, выглядевшего очень бледным и сильно усталым.

Великого кагана расположили в самой большой гостевой белой юрте; ругийка Ильдихе и две жены хана Маната раздели его всего, насухо обтерли, сменили на нем промокшие одежды и укутали в хозяйские теплые зимние шубы. Подбросили больше дров и кизяка в очаг посреди юрты и шире приоткрыли светодымовое отверстие вверху – тюндюк. Когда большой огонь затих и успокоился, перейдя в ровное состояние, более чем наполовину прикрыли толстой кошмовой завесой просвечивающий звездами тюндюк, чтобы не уходило тепло. А пока элтуменбаши Орест и хозяин хан Манат сидели рядом с крепко захворавшим знатным конаком, который уже начинал впадать от внутреннего жара в забытье и заговариваться, глаза его были закрыты, веки набухли темным окрасом, щеки пылали красным огнем. Малайка Ильдихе, тоже уже успевшая сменить свой намокший верхний чекмень на хозяйкин, тем временем хлопотала около огня, высыпая туда против злых духов – германских алпов²²¹ и гуннских албастов²²² – сухой порошок, изготовленный из высушенной на солнце лесной травки хвоща, похожей в зеленом состоянии на маленькие елочки. Едкого запаха этой травы страшно остерегались, как считали готы и гунны, зловредные духи, приносящие несчастья людям. Также готка Ильдихе подкидывала для призвания на помощь гуннских добрых духов-арвахов в затухающий огонь зеленые лапки арчи, от потрескивающего горения которых по жилищу распространялся приятно щекочущий ноздри аромат. Малайка-массажистка при этом бормотала про себя готское заклинание и обращалась за высоким покровительством к своим германским богам: к богине Фрейе, предводительствующей женщинами и детьми и заботящейся о человеческом здоровье; к богу Цио, опекающему смелых воинов и наблюдающему за правильным исполнением людьми на земле установленных небом законов; а также к верховному богу над богами Одину, который управляет громом и грозой и впускает в свои небесные чертоги Валгаллу²²³ знатных и доблестных мужей, совершивших на земле различные отважные деяния.

Молодая толковая ругийская малайка получила перед отъездом в дальнюю дорогу от главного шамана гуннов абы Айбарса маленький непромокаемый кожаный кисет. Старик тогда дал девушке такое напутственное пояснение:

– Коли великий каган сильно заболеет и впадет в жар, что вполне вероятно, если учитывать его прогрессирующую хворь, то разведи щепотку коричневого порошка из этого турсучка женским молоком и влей в рот занемогшему, а далее, если он не будет приходить в себя и будет дрожать от озноба, то найди себе напарницу, постелите большую теплую постель у огня, разденьте догола больного, положите его боком, разденьтесь сами донага, сожмите его крепко своими телами с обеих сторон и так пребывайте всю ночь, а поутру больной должен прийти в себя и начать поправляться.

Это напутственное наставление главного шамана гуннов милосердная Ильдихе пересказала элтуменбаши Оресту, который сразу же начал действовать, он услал хозяина-хана искать кормящую молодую женщину и привести ее сюда, чтобы в присутствии ругийки и его самого она нацедила бы чашку молока из своих грудей. Все было сделано, как советовал чудесный ведун-целитель Айбарс. Едва смогли открыть рот великого кагана и, когда готская служанка-малайка собралась было уже вливать туда разведенное молочное снадобье, то начальник военного штаба румиец Орест добавил в это целебное средство еще одну капельку красной жидкости из стеклянной бутылочки.

– Это тоже мне когда-то давал шаман аба Айбарс, специально для верховного сенгира. Это отвар из трав, вызывающий ясность мысли и одновременно любовь к жизни и к женщине. А поскольку из женщин ты одна в настоящее время близка к нему, то он должен полюбить тебя. Только надо в семь дней один раз, в течение долгого времени, незаметно добавлять ему в напиток по одной такой капле. На, возьми эту амфорку, она тебе нужнее, чем мне. Ведь отвар в ней также и целебный.

На почетном месте – торе – соорудили пышное мягкое ложе, раздели великого кагана догола, ругийка Ильдихе и младшая токал хозяина хана Маната также скинули с себя все одежды и улеглись втроем. Две молодые женщины сжимали крепко с обеих сторон (акацирская ханыша сзади, а германка Ильдихе спереди) находящегося без сознания и уже в холодном ознобе всемогущего степного властителя, гуннского кагана Аттилу, который в этот момент скорее напоминал большого, беспокойно спящего ребенка. Как бы то ни было, но утром верховный хан гуннских и союзных племен и народов пришел в сознание и был приятно удивлен, найдя себя голым в постели, в необременительном обществе двух совершено обнаженных молодых женщин, которые крепко стискивали и согревали его сзади и спереди. И здесь его выздоравливающий взгляд встретился с лучистыми иссера-голубыми глазами германской малайки, и это были глаза не столько любящей женщины-хатун, а сколько взволнованной матери-аны, страстно жаждущей только великого блага своему дитя. В памяти вдруг отчетливо всплыл давно позабытый, но вечно хранящийся в глубинах души-жана, заботливый взор матери-сабирки, ханышы Чури, умершей семнадцать зим тому назад.