Лекция Уильяма Рино «Клановая борьба за передел природной ренты и причины государственного распада в Африке и Азии»

Нашего лектора, уважаемого профессора Рино, представит также многим здесь хорошо известный профессор Георгий Дерлугьян. Он же будет впоследствии переводить лекцию. Георгий, прошу.

Про Уильяма самая главная — такая история. Десятого сентября 2001 года мы сидели у него в кабинете. У Уильяма есть такой коврик на полу, на который мне как советскому человеку афганского поколения очень неудобно ступать: там горы вытканы, автоматы Калашникова везде идут по бордюрчику и самолеты, бомбящие город. Коврик Уильям купил в Мазари-Шарифе.

Мы сидим, разговариваем о последних новостях, когда по Би-Би-Си (BBC) сообщили, что вроде бы «Аль-Каиде» удалось убить Ахмата Шаха Масуда, последнего из крупных полевых командиров, который противостоял талибам в Афганистане. И обсуждали мы тогда, что, собственно, могут сделать теперь талибы после того, как победу они себе практически обеспечили.

Вот в этот момент заглядывает один из наших очень высокопоставленных коллег, который занимается сугубо американскими выборами: консультирует (по-русски можно назвать «политтехнолог») ту или иную партию в губернаторских гонках. И спрашивает: ребята, о чем вы разговариваете? Уильям говорит: ну разговариваем про Афганистан. Про Афганистан? Чего? А что это у вас за коврик такой? Уильям говорит: он из Мазари-Шарифа. Тот спрашивает: Мазари-где? Ребята, чем вы вообще занимаетесь? Кому этот Афганистан нужен?

Но на следующий день были события 11 сентября. И оказалось, что Уильям Рино у нас один из очень немногих специалистов, которые что-то могли внятно рассказать о происходящем в Афганистане.

Или в таких местах, как, например, Сомали, где он провел много времени. Или Сьерра-Леоне, где еще аспирантом — это легендарная такая история — Уильям провел сезон дождей в протекающем контейнере (единственном жилье, которое он смог найти), наблюдая за группами молодых ребят, дворовыми бандами, вооруженными автоматами Калашникова. Вместо формы они носили майки с портретами тех или иных знаменитых американских рэперов. Там одна банда была с портретами Тупака Шакура (Tupac Shakur), другая — с Айс Кьюбом (Ice Cube). Этим они и отличались. И эти банды громили все признаки государственности, начиная со светофоров и почтовых ящиков; сжигали архивы в городе.

Почему Уильям занимается этим? Я, честно говоря, подозреваю почему. У него в кабинете ко всему прочему еще висит портрет его прапрадедушки. Он был командующим кавалерией в армии северян во время гражданской войны. Похожи они поразительно.

Другой прапрапрадедушка был командиром знаменитой резервной колонны в битве с индейцами сиу при Сидящем Бизоне, когда, как вы знаете, генерала Кастера не удалось спасти. Поэтому у нас нет профессора Кастера, но у нас, к счастью, есть профессор Рино.

Резервная колонна не смогла вовремя прийти к полю боя, поскольку застряла в пяти милях. Хотя у них был приказ от самого Кастера не подходить к полю боя: Кастер считал, что с этими индейцами он справится одной левой, за что и поплатился. Уильям у нас, можно так сказать, из американских казаков.

Семейство их в 1715 году переехало из Луары (Loire) (Франция) — тогда они были мелкими дворянами по фамилии Рино. Получили от короля Людовика XV грамоту на освоение того, что позднее стало штатом Миссури. И так они и застряли на этой границе.

С тех пор что-то, наверное, передается в крови. Уильям у нас изучает пограничные ситуации, которыми занимаются в лучшем случае журналисты в зонах военных конфликтов.

Уильям очень хорошо и изнутри знает, как это происходит. И, к сожалению, многое из того, что он знает, становится достаточно актуальным, если не в России, то во многих кавказских республиках или в Кыргызстане.

Прежде всего, мои исследования касаются проблемы развалившихся государств в Африке. Возможно, это покажется очень странной темой для исследования. По крайней мере, моей семье было трудно объяснить, чем я занимаюсь. Я начал этим заниматься первоначально по ошибке.

Я поехал в Нигерию заниматься аграрной реформой: как страны улучшаются, как происходит прогресс. Но проблема была в том, что американское посольство в Нигерии считало, что это слишком опасная для меня тема: могу чего-нибудь наговорить не того. Поэтому пришлось уехать в Сьерра-Леоне и там заниматься аграрной реформой.

Я приехал в Сьерра-Леоне в самый жуткий момент: я оказался в стране, где были выбиты все окна в аэропорту, в стране не было ни радио, ни телевидения, ни электричества. Я начал спрашивать людей: а куда эти вещи все подевались? И мне люди отвечали: десять лет назад у нас было радио, у нас везде горело электричество, у нас было даже чудо из прошлого — такси, которые подъезжали к вашей двери.

Я продолжал свои исследования аграрной реформы, и вдруг оказалось, что все те государственные документы, которые я изучал перед поездкой в Африку, лгут. Я впал в депрессию, потому что заниматься было нечем, тема диссертации оказалась фальшивой. По крайней мере, университет до тех пор, пока его не ликвидировала армия, не занимался ничем реальным. Студенты меня спрашивали: что ты тут делаешь?

Мне приходилось отвечать: я сам не знаю, чем я занимаюсь, я просто буду расходовать деньги, чтобы они остались здесь у вас, в Сьерра-Леоне, на благо бедных людей. Потом вернусь в свой американский университет и скажу: извините, пожалуйста, но денежки все кончились — кончился и мой проект.

Хотелось мне или нет, но я начал заниматься другим проектом: куда же делось телевидение? Куда делось электричество? А в конце концов, куда делось правительство? Потому что к 1990 году в Сьерра-Леоне не было правительства.

В ретроспективе я начинаю понимать, что, работая в таких местах, как Сомали, Конго, дельта реки Нигер, осознаешь, что идет война. Сами люди в этих странах всегда не хотят до последнего момента верить, что с ними может такое случиться. Люди всегда считают, что как-то пронесет. Так я начал изучать свою тематику. Война меня нашла — не я нашел эту проблему.

В общем, довольно странным образом я оказался в выигрыше, оттого что одна моя тема оказалась никчемной и мне пришлось заниматься чем-то совсем другим.

Положение в Африке очень противоречиво. Если вы посмотрите на карту, Африка очень стабильный континент: начиная с 1880-х годов государственные границы не менялись.

Реально существуют проблемы с государственными институтами, которые совершенно не выполняют своих функций.

Посмотрите, что происходит: Сьерра-Леоне фактически является подопечной территорией Объединенных Наций (UN). В Либерии бандит, который стал президентом этой страны, устроил войну, в которой погибло восемь (!) процентов населения. После этого он захватывает власть и ведет себя как пиратский грабитель, до тех пор пока его международное сообщество не заставило убежать в Нигерию.

В самой Нигерии на сегодняшний день восемьсот тысяч внутренних вынужденных переселенцев. Гибнет более тысячи человек каждый год в этнических конфликтах. Валовой национальный продукт составляет менее половины того, что было сорок лет назад.

В Сомали все развалилось, как вы понимаете.

И ни одна из стран не служит таким ярким примером развала государства, как Конго, бывший Заир. Этот конфликт дестабилизировал весь регион, начиная с 1996 года, и уже обошелся в три миллиона восемьсот тысяч так называемых излишних смертей.

Считается, что в столице Конго около семи миллионов жителей, примерно 90 процентов живут в трущобах, но никто реально не знает, сколько там живет людей, потому что последний раз перепись населения проводилась в 1984 году. По уровню бедности Конго стоит на шестом месте в мире. И такие болезни, как бубонная чума, сейчас превратились в колоссальную проблему в Конго.

Конго не является совершенно развалившимся государством — не было изначально развалившимся.

Хотя в 1960 году при Патрисе Лумумбе Конго испытало огромные проблемы, но начиная с пятидесятых годов, за десятилетие до независимости, бельгийские колонизаторы, которые пытались не отстать от социалистических стран того времени, запустили там очень мощные программы развития. В Конго строилась промышленность, которая должна была стать локомотивом индустриального прогресса для всей Центральной Африки. С 1956 по 1962 год индустриальное производство в Конго выросло втрое. По уровню, по скорости развития бельгийское Конго тогда вполне соответствовало сегодняшнему Китаю (семь-восемь процентов роста валового национального продукта в год). К 1988 году 40 процентов мужского населения Конго было работниками наемного труда.

Сегодня эта цифра составляет практически ноль процентов. Почему такая почти индустриализованная страна, как Конго, развалилась?

Переход Конго к независимости в 1960 году во времена Патриса Лумумбы обошелся очень большой кровью.

Некоторые ученые считают: проблема была в том, что колонизаторы не позволяли африканцам участвовать в принятии решений, не подготовили достаточного количества местных экспертов. Другие говорят, что существовало слишком много этнических и племенных группировок. Есть третье мнение ученых о том, что проблема — в культуре, что культура была не подготовлена, не соответствовала культуре государства.

Но правы ли эти три точки зрения? Существует также точка зрения о том, что колониальная администрация была всего-навсего фасадом на африканском теле. Когда этот фасад развалился, африканские правители поняли вдруг, что для того, чтобы как-то поддерживать государственную власть, им необходимо договариваться с местными элитами, которые были совершенно оторваны от центральной власти. Для того чтобы с ними договориться, им надо было что-то давать взамен. Лидеры африканских государств были очень высокообразованными людьми, которые были страшно далеки от своего народа.

Именно потому, что они были настолько далеки от своего народа, самым удобным способом осуществления своей власти был клиентелизм или — по-другому — патронаж. Надо было выдавать какие-то местные синекуры местным властям, региональным властям, которые иначе могли создать источники региональной же нестабильности.

Конечно, с другой стороны, можно было бы вознаграждать более производительную, более эффективную, рациональную бюрократию. Вначале казалось, что цена этой местной коррупции не столь и велика. Поскольку, даже если государства были очень слабы, они не рисковали исчезнуть, потому что никто не собирался их завоевывать. Это была очень мягкая, очень благоприятная политическая окружающая среда, где государства были практически гарантированы от завоевания.

Роберт Джексон назвал это квази-государствами. Квази-государства выглядят как государства, у них все те же самые (формально, по крайней мере) права: представительство в ООН, флаг, суверенитет над своей территорией, как у настоящего государства. Даже если их правители не могут или не желают использовать бюрократическую власть, для того чтобы установить порядок или для того чтобы обеспечить социальными благами свое население. Даже если правительство в таких странах абсолютно никчемно, они все равно получают международное признание.

Европейские правители приветствовали такого рода независимость, потому что эта независимость избавляла их от высоких издержек борьбы с национальными движениями. Вьетнам или Алжир — войны в этих странах показали европейским колонизаторам страшную цену попыток подавления национально-освободительного движения. Европейским державам было гораздо легче просто уйти из этих колоний и предоставить каким-то местным властям заниматься такими проблемами, как хаотическое городское строительство, миграция молодых парней из деревни в город, где для них не было места; проблемы здравоохранения, образования можно было теперь просто сбросить на правительства независимых стран.

Поэтому в 1960 году независимость и суверенитет легко были переданы правительствам стран Африки. Декларация ООН, принятая в 1960 году, утверждала, что отсталость ни при каких условиях не может являться условием непредоставления независимости. Кроме того, эта декларация предусматривала независимость новых государств строго без изменения границ, которые были когда-то нарезаны колониальными державами.

Еще сильнее эта новая норма была подкреплена в 1963 году Организацией Африканского Единства, ОАЕ, члены которой приняли взаимную клятву, что никто не попытается изменить границы между государствами. И эти государства действительно очень стабильны: с тех времен государственные границы не менялись.

Это означает, что практически все конфликты в Африке являются внутренними конфликтами для этих государств. Вместо войны между государствами идут войны, повстанческие движения внутри страны.

Посмотрите на Конго. Конго разодрали на куски с участием ее собственной армии. Сегодня там нет никакого центрального правительства. Многие ученые считают, что повинна во всем этом глобализация.

Безусловно, глобальные экономические силы играют довольно большую роль в поддержании насилия в такого рода развалившихся государствах.

Но посмотрите на государства типа Сингапура или Южной Кореи. Они оказались независимыми после Второй мировой войны, хотя они были не намного богаче африканских стран. Но почему-то они сумели извлечь выгоду из изменений, из динамики мировой экономики и передвинуться на более высокие этажи или строчки в мировом рейтинге. Что же происходит?

Похоже, что патронаж, коррупция работают на благо в странах типа Южной Кореи и Сингапура. Получается, что коррупция в некоторых случаях — это очень плохо, в других случаях — это не так и плохо. Видимо, надо разбираться в первую очередь с патронажем, с клановой политикой как вариантом функционирования политической системы, которая может иметь очень разный характер в зависимости от исторического контекста.

Конго, бывшее бельгийское Конго, получает независимость в 1960 году. Давайте посмотрим, что происходит дальше.

В 1972 году бельгийский ученый Бийон описывает политическую систему бывшего бельгийского Конго как бюрократический цезаризм. Бюрократический цезаризм означает, что диктаторское правительство Джозефа Мабуту установило контроль над бюрократией и всеми ресурсами в стране.

Американский ученый Кроуфорт Янг в то же время описывает, как опыт службы в колониальной бельгийской армии позволил бывшему прапорщику Джозефу Мабуту создать сеть дружеских и товарищеских контактов среди таких же африканских прапорщиков и капралов бывшей колониальной армии, которые теперь, когда колонизаторы уходят, становятся офицерами и генералами новой национальной армии.

На материале Заира было похоже, что быстрое экономическое развитие вполне совместимо с коррупцией и с переделом ресурсов страны. Это была очень рациональная стратегия, потому что она позволяла как-то направить в русло государственной власти очень разнообразные интересы в конголезских правительствах среди различных племен и народностей.

Более того, посмотрите, в 1960 году очень быстро Конго возвращается к высоким темпам роста, несмотря на очень жестокие события, сопровождавшие убийство премьер-министра Лумумбы. В 1962 году Конго уже восстановило свои экономические позиции, к 1967 году экономические реформы и фискальная ответственность правительства Мабуту убедили иностранных инвесторов в том, что Мабуту поддерживал порядок в стране, в условиях которого можно было вкладывать капиталы. Так что же убедило западных инвесторов, политиков и ученых в том, что Мабуту — эффективный правитель? И почему через несколько лет Мабуту оказался совершенно неэффективным правителем с их же точки зрения?

Мы можем увидеть, что патронаж, коррумпированная политика существуют во многих других странах и в другие времена. Это вовсе не проблема, возникающая в 1970-е годы, как считается.

Организация «Транспэренси интернейшнл» (Transparency international) ставит Конго где-то на 170–180-е позиции, то есть это самый-самый низ их списка. Но в этом же индексе есть другие, очень поразительные, очень занятные факты.

Например, Китай при росте валового национального продукта на душу населения 7,5 процента в 90-е годы (очень высокие темпы роста!) находится на 78-м месте по уровню коррупции. Это несколько ниже, чем Бенин и Мали.

А Бенин и Мали — это ужасные места для того, чтобы там заниматься бизнесом. Там практически нет центральных правительств. В этих странах экономика не росла уже десять лет.

Но, по крайней мере, оказывается, что Бенин и Мали менее коррумпированы, чем Вьетнам, который находится на 107-м месте в рейтинге «Транспэренси интернейшнл». Это очень интересно.

Вьетнам, оказывается, более коррумпирован, чем Малавия, поскольку Малавия находится всего-навсего на 97-м месте. Но во Вьетнаме душевой доход в течение последнего десятилетия поднимался каждый год на 5,5 процента. За это время рядовой гражданин Малавии потерял двадцать пять процентов своего дохода.

Так что патронаж и коррупция иногда могут оказаться довольно хорошим фактором. По крайней мере, они совместимы с экономическим развитием. И если Китай — это модель для подражания, то тогда всем надо рекомендовать коррумпированное экономическое развитие. Но попробуйте это сказать конголезцам!

Это может быть вполне нормальный процесс совмещения государственных институтов европейского типа с реальностями кланового управления среди элит.

Мы знаем, что страшно конкурентные элиты, которые сейчас контролируют Греческую Республику, когда-то начинали или, по крайней мере, их предки начинали разбойниками, воевавшими в горах против турецкой османской администрации.

Король Генрих VIII мало чем отличался от Мабуту. Он разграбил в 1530-е годы собственность католической церкви. А это было от четверти до трети всех экономических активов Англии на тот период. И очень похожий на заирского правителя Мабуту король Генрих VIII Английский использовал награбленные у церкви ресурсы для того, чтобы купить лояльность полевых командиров, которые ему подчинялись.

Грабеж примерно того же плана, что в мабутовском Заире, стал основой благосостояния и богатства британской аристократии. И в конце концов — теми капиталами, которые позволили Англии совершить прыжок в индустриальном развитии.

Может быть, Африка просто на четыре века отстает от Европы? Может быть, просто стоит подождать, пока Мабуту превратится в современного европейского правителя?

Но оказывается, что африканские государства после правителей типа Мабуту скорее бы разваливались, чем превращались в Англию XVIII века. Надо задавать вопрос, не куда бы могла идти Африка, а что реально происходит в Африке. Очень часто самих лидеров обвиняют в том, что они развалили свои страны.

В случае Конго обвиняют хищнические наклонности Мабуту, его интерес в поддержании собственной личной власти и европейско-американское попустительство проделкам этого диктатора до тех пор, пока он оставался надежным союзником в борьбе против коммунизма в условиях холодной войны. А это ситуация, совершенно отличная от той, с которой сталкивалась Англия в XVI веке.

Там, может быть, были религиозные раскольники, но коммунистов, по крайней мере, в Англии времен Генриха VIII не было. Ведь кто сверг Мабуту? Вовсе не какие-нибудь коммунистические повстанцы и не религиозные фанатики. Его свергли, его империю переделили бывшие его приятели, его собственное окружение или люди, которые когда-то были в его окружении, а потом поссорились с Мабуту и перешли в оппозицию — вовсе не народные силы.

Можно припомнить более скандальные эпизоды, например императора Центрально-Африканской империи Бокасса, но даже тот же зять Мабуту оставил очень интересные мемуары, которые прекрасно показывают, во что превратился к концу правления его тестя президентский дворец. Это был практически царский дворец к тому времени, полный личных и групповых интриг, гороскопов, черной магии. Никто не занимался экономической политикой.

И конечно, зачем было коррумпированному диктатору особенно стараться укреплять свое государство в борьбе со своими врагами или в борьбе с собственным народом, когда за спиной у него всегда маячило мощное американское государство с его спецслужбами, которое было готово защищать диктатора?

Безусловно, Мабуту был негодяй, но это не объясняет, почему он всего за несколько лет перешел от государственного строительства к воплощению развала государственной власти. Более того, почему восточноазиатские экономики в коррумпированных авторитарных государствах, которые, между прочим, тоже были антикоммунистическими союзниками Соединенных Штатов, в то же самое время росли такими быстрыми темпами, когда Конго стагнировало и потом вступило в затяжной упадок и распад?

Американский ученый Стивен Хегерт отмечает, что интересы Соединенных Штатов в сдерживании коммунистических государств во время холодной войны (в данном случае Китайской Народной Республики) помогли американским союзникам вроде Южной Кореи и Тайваня, лучшим союзникам Соединенных Штатов в борьбе с коммунизмом в Восточной Азии, получить преференции в доступе на американский рынок и в получении капиталов.

В Африке не было такого рода интересов. Не было приглашения вступить в американскую экономическую сферу.

Хегерт — весьма наблюдательный ученый, он прекрасно видит, что авторитарные режимы в Корее и на Тайване очень эффективно репрессировали профсоюзы. При этом они очень хорошо контролировали местный мелкий бизнес. И этот контроль позволил правителям навязать своим внутренним классам, рабочему классу и собственной национальной буржуазии, такую модель развития, которая обеспечивала в долгосрочном плане быстрый рост, хотя в краткосрочном плане она могла причинять боль тем или иным классам или, по крайней мере, неудобство.

Так что с этой точки зрения остается сказать, что правительства типа Конго были недостаточно репрессивны для того, чтобы проводить эффективную экономическую политику. Ученые, которые изучают этот период, рисуют нам картину жадных до власти правителей. Но, в отличие от Кореи и Тайваня, им приходилось склеивать, собирать вместе страны, которые состоят из разных кусочков.

Томас Келаги некогда видел в Мабуту абсолютистский режим, очень похожий на монархию Людовика XVI. Власть была организована вокруг практически монархического президента, который унаследовал элемент бюрократического управления от колониальной власти и всю прочую власть осуществлял путем личных сделок с теми или иными провинциальными лидерами или лидерами секторов экономики. У такого правителя не было никакого интереса в расширении сферы формального бюрократического правления. Гораздо удобнее и эффективнее было договариваться на чисто личном уровне со своими подчиненными.

Кроуфорт Янг рисует аналогичный портрет правителя, который, для того чтобы выжить, вынужден был или должен был бы, как это случилось в Конго, разрушать собственную государственную власть и при этом предоставлять различным местным группировкам привилегии и часть власти. Слабость колониального аппарата, который никогда толком не контролировал на местном уровне дела в африканских странах, заставила лидеров африканских стран после независимости стать более демократичными, чем они могли бы стать иначе.

Они были демократичны в том плане, что им надо было договариваться с провинциальными правителями, если не с населением своих стран. Также весьма важно, что коррумпированные правители восточноазиатских стран не так изолированы от производительных групп в своих обществах, как это происходит в Африке, где правители практически не имеют никаких контактов с собственным бизнесом.

Дэвид Канн, южнокорейский политолог, преподающий в Дартмутском колледже в Америке, показывает, что в Южной Корее существовала очень высокая степень коррупции, но эта коррупция происходила в очень узком кругу людей, которые были связаны очень сильными личными связями. Политики, военные, бизнесмены, которые отвечали за южнокорейское экономическое чудо, были практически однокашники, они все вышли из одного социального круга.

А в Африке, наоборот, производительные члены общества считаются угрозой режиму. Бизнесмены формируют оппозиционные партии, которые стремятся бросить вызов существующей власти. Бизнесмены помогают оппозиционным группировкам. Правители, таким образом, отвлекаются от очень важных задач централизации и повышения эффективности своей власти. У них почти все усилия уходят на то, чтобы разрушить оппозиционные группировки. По мере того как экономики разваливались в Африке, все больше и больше простого народа возлагало ответственность за свои проблемы на местных богачей, тем более если эти богачи принадлежали к инонациональным группировкам, к другому племени, например.

Народ поддерживал президентов, которые боролись с такими группировками. И это позволяло президентам быстро становиться пожизненными президентами. Вот что произошло с Мабуту.

Чтобы не отстать от Мабуту, который был пожизненным президентом, полковник Бокасса, военный диктатор соседней Центрально-Африканской Республики, провозгласил себя императором Бокассой Первым, сувереном Центрально-Африканской империи.

Тем временем в Восточной Азии тесные взаимоотношения между бизнесом и властью установили некий уровень доверия, бизнес осознал, что не так уж и рискованно вкладывать деньги, которые они награбили коррупционным путем, во внутреннее развитие своих стран. Они не боялись, что деньги отберут. И это помогало росту экономики этих стран.

Например, в китайском политическом руководстве сегодня очень хорошо представлена эта тенденция, когда задача политической власти — поддерживать политическую стабильность в стране, в то время как идут экономические реформы.

Здесь мы также видим, насколько важно изучение часто забываемых политологами неформальных связей, неформальных элементов политической системы. Да, существуют на одном уровне такие формальные учреждения, как выборы в парламенте, но есть и неформальное доверие внутри социальных групп, социальных элит.

Мабуту же приходилось договариваться с местными элитами, потому что многие из них были единственными возможными правителями на местном уровне, поскольку они знали местный уровень и они знали, как договариваться на местном уровне. Значит, центральному правителю оставалось договариваться с людьми, способными контролировать местные силы.

Проявляется отношение между центральным правителем и местными контролирующими силами в трех основных чертах. Во-первых, это то, что я бы назвал теневым государством. Это экономическая сторона патронажа. И у этого есть четко прослеживаемое и очень грозное последствие — отчуждение молодежи, которая теряет надежду на будущее, которая не видит для себя места в будущем. Как следствие — возникновение молодежных вооруженных группировок.

Государству остается еще плотнее сплотить вокруг себя своих клиентов, которые способны контролировать силы на местном уровне, но, кроме того, приходится все больше и больше расширять круг людей, которые получают синекуры и привилегии.

Как мы знаем, в 60-е годы по Африке прокатывается волна не революций, а военных переворотов: военные пользовались моментом, когда запутавшийся правитель становился совершенно непопулярным, и захватывали власть. Да, военные сыграли, может быть, позитивную роль в строительстве государств в таких странах, как Турция, Таиланд, Южная Корея, в 1920–1950-е, 1960-е годы. Да, безусловно, армии и в этих странах представляли в краткосрочном плане серьезную угрозу для лидеров этих стран. Как впоследствии армии будут представлять постоянную угрозу для правителей африканских стран.

Однако, если Турции или Таиланду приходилось беспокоиться о подлинном вторжении, им требовались настоящие военные силы, африканским странам этого не приходилось опасаться. Африканские правители скорее ослабляли свои собственные армии, они переставали им платить. И это, в общем, довольно рациональное поведение, если вы хотите ослабить угрозу военного переворота. Вы не хотите тогда иметь сильных военных. Правители начинают сами разрушать свои государственные учреждения, начиная прежде всего с армии. И далее — с повышения неэффективности сбора налогов. Это позволяет им нейтрализовать потенциально опасные силы и в то же время сосредоточить свою стратегию удержания власти на возможностях, которые существуют уже просто потому, что они занимают президентские дворцы в своих странах. Таким образом, они могут обращаться за международной помощью, они могут получать займы. Зачем собирать налоги, если вы можете собрать займы?

А теперь посмотрим, что происходит на бытовом уровне, на нижних этажах, где солдаты и полицейские пользуются коррупцией своих начальников для того, чтобы забирать то, что в Африке называется «денежки на пиво», устанавливая незаконные блокпосты на дорогах и грабя проходящее население.

В Африке появление блокпостов на дорогах и распад государственной власти очень четко коррелируют между собой. Появление того, что в либерийских районах накануне войны называлось «стервятники в военной форме», прямо связано с возникновением грабительских военно-люмпенских группировок, которые грабят, которые раздирают страну с началом гражданских войн. Государство может в этих условиях полностью развалиться. Но что удивительно, в современных условиях даже в развалившемся государстве остается суверенитет.

Вот посмотрите на Сомали: правительства нет никакого, но суверенитет Сомали никто не ликвидирует. У Сомали по-прежнему остается место в ООН. Так что коррупция — это, в общем, о’кей, это нормально. Подчиненным предоставляется возможность прокормиться самим за счет каких-то коррупционных тактик.

Как бюрократический цезаризм в мабутовском Конго переходит в грабеж страны? Просто Мабуту начинает разрешать своим бюрократам, для того чтобы они как-то ему подчинялись и слушались, заниматься личным обогащением.

Становится хорошо заметно, что аппарат на местах, в провинциях особенно, главным приоритетом делает свое собственное потребление. Администраторы провинции становятся главной силой.

Более того, возможности правителей руководить своей экономикой становятся политическим орудием, поскольку формально за этими правителями остается суверенитет. Будучи формально президентами стран, они могут писать законы, они могут издавать какие-то подзаконные акты и регуляции, которые будут выгодны и облагодетельствуют конкретных союзников этих правителей. Союзники этих правителей и их подчиненные будут тогда создавать, скорее всего, какие-то совместные предприятия с иностранным капиталом, которые будут обогащать только конкретно членов этой группировки. Они будут получать иностранные займы, которые будут разворовывать.

И в Конго это продолжалось на самом деле несколько десятков лет. Государство практически развалилось, но суверенитет Конго продолжал существовать. И правители просто-напросто правили уже одним патронажем безо всяких бюрократических методов, используя государство только как фасад, чтобы прятать за этим фасадом свои личные корыстные сделки с подчиненными.

Но угрозы от соперников — реальных или воображаемых — никогда не исчезают. Правители обнаруживают, что неконтролируемый патронаж не оставляет им денег на то, чтобы поддерживать образование и здравоохранение. В этих ситуациях правители еще более жестко фокусируются, «зацикливаются» на своем собственном выживании, они практически сознательно начинают подрывать эффективный бюрократический аппарат, который мог бы проводить какую-то социальную или экономическую политику. Почему это делается?

Чем более слабое государство, чем более слабые военные, тем больше безопасность правителя, он обеспечивает таким образом себя безопасностью против переворотов.

Например, президент Сьерра-Леоне Сиака Стивенс пришел к власти в 1968 году, только после почти годичного периода военной диктатуры, когда ему пришлось жить в эмиграции, и он пережил в 1971 году попытку покушения.

Что ему оставалось делать без опоры на своих собственных военных, которым он совсем не доверял? Он начал завозить наемников из-за границы, он начал полагаться на военных соседней Гвинеи, а также вооружать группировки молодежи.

Среди шестнадцати государств Западной Африки только в двух никогда не было переворотов, в остальных четырнадцати государствах было уже больше тридцати переворотов. И этот уход, это бегство от государственной власти, собственно, и составило основную тенденцию конфликтов 80–90-х годов.

Вовсе не повстанцы, не борцы за свободу свергали правителей этих стран, это были бывшие министры, это были оппозиционные политики, которые организовывали свои собственные группы вооруженной поддержки для того, чтобы свергнуть президента, занять его пост и заниматься тем же самым грабежом ресурсов, как предыдущий президент.

Так государства типа Конго разваливаются на враждующие вооруженные группировки. Они давно уже — до развала — не являлись настоящими государствами. Они не вели никакой реальной политики, это были просто организации по перераспределению финансовых потоков. Организованные, а значит, контролируемые вооруженные силы в этих государствах исчезают. Правители все больше и больше полагаются на группировки своих вооруженных лоялистов.

По мере того как ослабевает центральный контроль, президентские лоялисты и группы поддержки президента захватывают все возможности, какие они могут захватить, для собственного обогащения. Возникает слой провинциальной средней номенклатуры или, как их называли в Конго, «большие фрукты». Когда централизованная власть Мабуту зашаталась, эти люди обнаруживают, что они вполне могут и без Мабуту заниматься собственным обогащением. Это объясняет, почему в последнее время количество переворотов в Африке резко сократилось.

Это не просто потому, что жить стало лучше, а потому, что все меньше остается армий, которые достаточно сильны, чтобы устроить переворот. В армиях нет центрального командования, и поэтому армия оказывается очень неэффективной при захвате государственной власти. Военным приходится бороться самим с собой, со своими бывшими товарищами по оружию, которые тоже претендуют на власть и не желают подчиняться друг другу. Более того, вдобавок глобализация позволяет заниматься наживой вооруженным группировкам, которые не контролируются никакими государственными структурами.

Это то, что я изучал в Сьерра-Леоне. Там хорошо видно, что надо просто включаться в мировые коммерческие потоки, для того чтобы финансировать свои войны. В результате у нас — очень слабые государства на периферии при практически тоталитарной центральной власти.

Политика ушла из всех сфер социальной жизни и сосредоточилась в руках политиков, которые контролируют доступ к контрабанде и другим источникам личного обогащения, когда больше не надо свергать правительства, потому что повстанцы могут себе просто вырезать кусок внутри государства и контролировать его, как какие-нибудь наркопартизаны в Колумбии или как это происходит в Сомали.

Люди, которые наиболее близко были знакомы с Мабуту, Жан-Поль Бенго, например (сын бывшего бизнес-партнера президента Мабуту), после распада центральной власти возвращаются в свою родную провинцию и становятся очень важными людьми.

Он собирает молодежь, вооружает ее и создает свою частную армию. Он начинает создавать свои собственные бизнес-возможности, используя это оружие. Раньше приходилось спрашивать разрешение и заручаться поддержкой Мабуту. Теперь связи с этническими соплеменниками создают местные силы, которые центральной власти все более трудно контролировать. Центральной власти остается только с ними договариваться. Потому что эти группировки вооружены и контролируют все местные источники доходов. Большей частью незаконные — контрабанда, наркотики.

Результат — социальная катастрофа эпических размеров. Особенно от этого страдает молодежь, которая заперта в безысходном положении в регионах, которые британский социолог Эдвард Ричардс назвал «сельские трущобы». Единственное, что им остается, — это какая-то контрабанда и рэкет.

Это могут быть молодые охотники за алмазами в Сьерра-Леоне, молодые бандиты с мачете в руках в Либерии, группировки вооруженной молодежи в дельте реки Нигер в Нигерии.

Сьерра-леонский социолог Ибрагим Абдала указывает на то, что основной признак и движущая сила этих конфликтов — это возникновение отчужденных, «отвязных», или беспредельных группировок молодежи. Молодежь отвергает коррумпированную элиту, с одной стороны; они начинают мечтать о какой-то радикальной альтернативе, о другом образе жизни. Но они необразованны, все, что они могут придумать, — это то, что сьерра-леонский социолог Абдала называет люмпен-интеллигентской культурой протеста. Но они сталкиваются с другим измерением конфликта.

Сегодня ушла объединяющая, дающая надежду идеология социализма. В Африке этот конец социализма мог означать все что угодно. Это могло быть свержение государственной власти, это могло быть просто избиение коррумпированных вождей, это мог быть передел земли, или, как в Зимбабве, социализм некоторое время назад означал второе пришествие Иисуса Христа. Но сегодня какой человек с образованием и минимальным талантом захочет оставаться в такой стране?

Американская перепись населения показывает, что среди трехсот тысяч африканцев, которые сейчас живут в Соединенных Штатах Америки, 57 процентов имеют университетское образование. Удивитесь ли вы, узнав, что самая образованная группа иностранных эмигрантов Соединенных Штатов — это африканцы? На втором месте находятся японские эмигранты, среди которых 35 процентов имеют высшее образование. Европейцы — только 18 процентов. Но это было в 1990 году; к 2000 году «брейн дрейн» (brain drain), отток мозгов из Африки, стал совершенно катастрофическим. Оказывается, что среди нигерийцев, взрослых нигерийцев, которые переехали в Соединенные Штаты, от 83 до 87 процентов имели высшее образование. То есть практически все образованные люди уезжают.

Можно задаться лишь гипотетическим вопросом: что было бы в Африке, если бы эти высокообразованные люди остались там? Но люди, которые могли бы как-то помочь своей стране, вместо этого занимаются своими пациентами где-нибудь в клинике в Нью-Джерси или где-нибудь в штате Вирджиния подводят финансовые итоги в чужом банке. А может быть, просто водят такси на улицах Нью-Йорка. Но они не работают на благо своих стран. В их странах господствуют люмпенские повстанческие движения, которые перекидываются с одной страны на другую.

Только в Западной Африке следователи ООН показали, как либерийские полевые командиры создавали вооруженные повстанческие группировки в соседней Сьерра-Леоне. Либерийский полевой командир, ставший на некоторый период президентом страны, Чарльз Тейлор, также поддерживал повстанческие группировки в соседней Республике Гвинея. Что происходит?

Это — фрагментация патронажных сетей в политической элите. Политические сети, которые были раньше связаны с национальным государством, разваливаются, и их место занимают чисто коммерческие сети поддержки. Эти коммерческие сети переходят через границы стран.

Теперь надо еще остановиться на роли иностранных государств. Особенно ярка здесь роль Франции. В 1992 году именно французская поддержка позволила Чарльзу Тейлору стать успешным повстанцем в его родной Либерии. Именно французы помогли Чарльзу Тейлору, когда его боевики вторглись в Кот-д’Ивуар. И впоследствии журналисты показали, что сын президента Франсуа Миттерана имел очень серьезные коммерческие интересы в торговле алмазами с африканскими повстанцами.

Все эти внутренние и внешние силы подрывают тенденции к восстановлению развалившихся государств, и особенно — восстановлению коррумпированных экономик этих теневых государств. Тенденция повстанцев переходить через границы государств и действовать в нескольких государствах одновременно обрекает на поражение попытки международного сообщества восстановить по одному государству за один присест.

Восстановление государственной власти в развалившихся государствах на сегодня представляется полной утопией. В современных условиях мы не увидим, сколько бы денег ни тратили ни иностранные доноры, ни демократии, быстрого экономического прогресса в этих государствах. Как бы ни были оптимистичны доклады Международного валютного фонда и Всемирного банка.

Я не хочу рисовать полностью черную картину положения дел в Африке. Кения пережила демократический переворот несколько лет назад. И во время недавней поездки я видел некоторые успехи в устранении, в приструнивании, в уменьшении хищнического поведения низших чинов. По крайней мере, в поведении полиции, которая вымогает сейчас меньше взяток на блокпостах.

В Нигерии идет очень трудная работа по восстановлению дисциплины среди военных и предотвращению их насилия против гражданского населения. Но необходимо также признать, что правительство в этой стране абсолютно неспособно проводить минимальную социальную политику.

Когда Клод Аке пытался привлечь внимание к этой проблеме, он погиб в результате взрыва рейсового самолета вместе с еще 130 другими невинными пассажирами. И очень многие люди в Нигерии считают, что это было организованное государством покушение на одного из своих видных критиков.

Теперь что пытаются сделать международные сообщества? Они пытаются восстановить африканские государства путем переговоров и ровно на той же самой основе, на которой эти государства существовали раньше. Однако, восстанавливая государства в том виде, как они существовали до распада, не восстанавливаем ли мы те же самые проблемы, которые привели к их распаду? Но, с другой стороны, если мы откроем ящик Пандоры со всеми этими страшными этническими конфликтами и предложим переделить африканские государства, то мы можем кончить дело новым разделом Югославии. А мы видели, насколько кровавым и неэффективным оказался раздел этого, пускай неэффективного, государства.

Проблема в том, что Африка все-таки состоит из очень слабых государств. И когда они разваливаются, разваливаются они самым худшим образом. Пока не существует никаких рецептов предотвращения этих распадов. Но, конечно, есть разные интересные модели поведения.

Например, лидеры Объединенных Арабских Эмиратов обманывают, и очень эффективно обманывают, весь остальной мир, притворяясь, что они — государство. Но в отличие от Африки у них есть ресурсы для того, чтобы эффективно притворяться, что они управляют государством, а не набором традиционных кланов. Но дело в том, что в Объединенных Арабских Эмиратах денег пока хватает на то, чтобы племенная верхушка превратилась в глобальный банковский центр. Глобализация финансов и финансовых сделок, конечно, этому очень помогла.

В других районах Африки мы видим различные альтернативные стратегии восстановления власти. Люди видят, как их правительства превратились в хищных бандитов. Люди начинают создавать свои собственные дружины по самообороне во время смутных времен. Но проблема в том, что ополчение, эти дружины, которые создаются на местном уровне, создаются на этнической или на религиозной основе. Это церкви или племена создают эти ополчения.

Да, эти сообщества создают свои варианты порядка и чувство принадлежности к сообществу. Но есть еще другой вариант — это утешение, которое люди обретают в дисциплине ислама.

Когда на национальном уровне полностью задушены возможности социальной активности, оказывается, что международная, транснациональная сеть исламской солидарности может дать вам арену и возможности самовыражения.

Мне не кажется, что исламский радикализм на сегодня — большая проблема для Африки. Это потому, что стратегия исламских интернационалистов — очень дурацкая стратегия, честно говоря. Когда я веду свои полевые исследования и сталкиваюсь с исламскими проповедниками, я вижу, как они проповедуют культуру местным людям. Ваххабиты, надо заметить, крайне негибкие в культурном плане люди. А в Африке люди, в общем-то, гораздо более гибкие в том, что касается культуры. Потому что в многокультурном, многоязыковом обществе иначе не прожить. Однако меня беспокоит, что исламистские интернационалисты могут извлечь уроки из своих неудач в Африке, но подозреваю, что, может быть, и не извлекут.

Итак, что у нас в остатке?

После нападения 11 сентября на Соединенные Штаты изменился баланс сил в мире. Если кого-то беспокоит нестабильность в Африке, если вы считаете, что местное ополчение, которое поддерживает порядок в этнических общинах, может оказаться единственным эффективным способом контролировать криминальные сделки и поддерживать какую-то дисциплину на местном уровне, люди, ведущие силы мира, которые надеются создать какой-то новый порядок в мире, могут просто махнуть рукой на старые государства. И начать опираться на эти племенные и религиозные ополчения, ожидая, что те создадут какие-то более эффективные структуры.

Я должен сказать, что не поддерживаю этот проект. Потому что мы видели и мы должны понимать то, что произошло в бывшей Югославии, где Запад попробовал как раз опереться на такие этнические вооруженные силы на местном уровне. Где границы этих этнических группировок? Где их способность к признанию меньшинств? Спросите у каких-нибудь повстанцев, народностей Нигерии, в дельте реки Нигер: готовы ли они создавать свое местное правительство со всеми службами современного государства? Более того, готовы ли они предоставить хоть какой-то голос десяткам тысяч людей других национальностей, которые окажутся в их зоне влияния?

Я считаю, что, конечно же, лучше бы людям предоставить решать свои проблемы на местном уровне. Но боюсь, мы увидим, что мир будет представлять собой что-то совсем другое, что это будет мир гораздо меньших государств. И может быть, гораздо при этом более этнических и туземных. Ну что ж, на этой печальной ноте я завершаю. И переходим к вопросам.

И второй вопрос. Вы ничего не говорили о влиянии СПИДа на положение в Африке.

Еще в 60–70-е годы можно было сочетать две цели — помогать населению с социальными проблемами и при этом распределять какую-то коррупционную ренту среди своих клиентов.

Где-то в 1970-м году профессор в университете в Нигерии получал около тридцати тысяч долларов в год. Но вот мой очень хороший друг из одного из лучших университетов в Нигерии, которая в 1997 году бежала из Нигерии, — у нее уже была зарплата в тысячу долларов в месяц.

Это только теоретическая зарплата, потому что зарплаты не выплачивались годами. Я подозреваю, что сейчас из Африки идет окончательный отток образованных кадров, что кадры не воспроизводятся больше в Африке, во многих странах Африки. И в первую очередь как раз уезжают наиболее образованные люди, поскольку у них есть навыки, которые могут пригодиться в других странах.

И особенно люди бегут из зон конфликтов. Например, медсестры из Сьерра-Леоне, которые переезжают в Великобританию, где отчаянно нуждаются в труде медсестер. Например, в случае Малавии, как только открылся эмиграционный канал в Великобританию, как только были сняты ограничения, в течение двух лет страна потеряла весь медперсонал — все переехали в Англию.

Я не упоминал СПИД, потому что это огромная проблема сама по себе. Отчасти это следствие той политической конфигурации, которую я пытался обрисовать. Коррупция сделала настолько неэффективными государственные структуры, что очень трудно даже представить, как можно было бы бороться со СПИДом сегодня в условиях Африки. Да, многие пытаются — и теоретически, конечно, можно представить, что делать, но реально я не представляю себе, как это можно осуществить.

Знаете, я и без того насмотрелся на человеческие страдания, я живу и работаю в странах, которые переживают страшные гражданские войны, так что я оставлю проблему СПИДа кому-нибудь другому, кто бы мог этим заняться.

Станислав Радкевич, и. о. руководителя отдела аналитики группы консалтинговых компаний «Никколо М»: Вы занимались полевыми исследования в Кыргызстане и в Киргизии. Какие шансы у президента Бакиева? Оппозиция грозит смести его до марта. Спасибо.

Уильям Рино: Для того чтобы не впадать в дискуссию по поводу Кыргызстана, я буду сравнивать все-таки, что я вижу с моей африканской, африканистической перспективы.

Я вижу очень много параллелей.

Авторитарный правитель, который должен олицетворять собой центральную власть и при этом не обладает достаточными государственными ресурсами для того, чтобы контролировать собственную базу власти и при этом еще и какие-то социальные блага предоставлять населению, сталкивается с большой проблемой. Но Центральная Азия не похожа на Африку, потому что она находится между двумя великими державами, которые в гораздо большей степени заинтересованы в подавлении нестабильности в этом регионе. В то время как в Африке происходит война (например, в Конго), убито уже почти четыре миллиона человек на сегодняшний день. И это даже не новость, о которой сообщает Си-Эн-Эн (CNN).

Я бы сказал, что Кыргызстан, Таджикистан и Туркменистан — это африканские страны Центральной Азии.

Второй вопрос относительно денежного обращения: как функционируют финансовые коммуникации в таких странах? Спасибо.

Потому что через диаспору можно собирать ресурсы, можно собирать финансы, которые помогут создать ваше собственное ополчение, этническое ополчение. Один из моих проектов — это исследование группировок городских мстителей, как они называются в Нигерии, которые линчуют коррумпированных чиновников. Вот эти группы народных мстителей, как я вижу в своих полевых исследованиях, возникают на основе этнических группировок с международными связями. Их соплеменники находятся где-то в Европе, или в Америке, или за рубежом и поставляют им ресурсы.

Группировки этих народных мстителей организуются на основе так называемой традиционной обычной власти, власти обычая. Это, конечно же, восходит к колониальным временам, но не надо забывать, что кроме традиционных сил есть еще и аспект международный. Я вижу своими глазами, как эти группировки используют новейшие технологические средства. Среди прочего — быстро падающая цена международных телефонных переговоров или распространение сотовых телефонов в системе Джи-Эс-ЭМ (GSM).

Например, в Южном Судане, который находится под контролем повстанческой армии Южного Судана, телефоны завязаны на национальную телефонную сеть Кении. И когда я нахожусь в Южном Судане, я могу спокойно звонить по телефону, который считается местным. Хотя я нахожусь в тысяче километров от Кении. И такая технология создает новые коммерческие возможности.

Или, например, интернет-протокол. Интернет позволяет сейчас криминальным организациям практически до нуля сократить издержки на переговоры. Тем более что интернет очень легко кодируется.

Финансы работают традиционно, но им помогает новая техника связи.

И подвопрос: является ли выходом из того, что мы сейчас наблюдаем в Косово, Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии, создание неких неоколониальных форм, скажем, протекторатов? Вероятно, можно найти еще примеры. Спасибо.

Например, Россия заботится об Абхазии и других повстанческих группировках на Кавказе. И у России есть политическая воля постоянно держать в поле зрения положение. Точно так же, как у НАТО и Евросоюза есть политическая воля и ресурсы для того, чтобы присматривать за ситуацией в Косово.

В Сьерра-Леоне очень многие были рады возвращению британской администрации. Но британцы сами начинают беспокоиться о возрождении национализма в Западной Африке. Даже хотя первое время приход иностранных войск, как вы видели в Ираке, может быть, приводит к некоторому облегчению, довольно быстро люди начинают тяготиться присутствием иностранцев на своей земле.

Я думаю, что Ирак — это могильник идей международного вмешательства. Никто в здравом уме не захочет посылать войска своей страны на операцию иракского образца. Надежды 90-х годов нормализовать ситуацию в этих государствах путем неоколониального вмешательства уже уходят в прошлое.

Это очень похоже на колониализм, каким он был в классические времена, в XIX веке, потому что колониализм главной задачей ставил управление территориями «по дешевке». Надо было с минимальными издержками контролировать как можно больше территорий и народов.

Что Соединенные Штаты делают сейчас в странах Африки? Они пытаются подготовить какие-то элементы местных армий, они пытаются через программы подготовки и снабжения найти в обломках бывших национальных армий какие-то единицы, из которых можно было бы сделать местные более эффективные группировки, способные побить остальные группировки. При этом более или менее работающие на США.

Это примерно то, что они сейчас пытаются сделать в Афганистане. И беда бушевской администрации в том, что они теряют фокус.

В Афганистане можно было бы добиться успеха при достаточно небольших затратах ресурсов. И в Афганистане что-то начало получаться, но в Африке просто никто не хочет этим заниматься.

Посмотрите, к чему идет дело в Ираке. Страну просто делят на куски, и может быть, там что-то и получится, но надо признать, что это совсем другой проект национального строительства, который не имеет ничего общего с распространением демократии.

Это проект восстановления государственного порядка, это гораздо более исторический и гораздо более реалистичный проект восстановления порядка. Возможно, демократия когда-то и вырастет из этого порядка. Но сейчас речь идет об установлении порядка. В беспорядке, в анархии не может быть никаких прав человека по определению.

За исключением того, что в данном случае это государство Израиль, которое ведет сознательно борьбу за уничтожение не просто государственных структур, но вообще любых социальных структур управления у палестинцев.

Люди, когда борются за выживание, оказываются очень смекалистыми и находчивыми. И пытаются использовать то, что у них оказывается под рукой. И в результате у палестинцев под рукой оказываются вот такого рода структуры, как и в самых разваленных государствах Африки.

Что создают израильтяне? Очень слабое и очень атомизированное палестинское общество, которое не в состоянии установить порядок среди себя самих. Но это потому, что они отказались от идеи палестинского порядка давным-давно. Потому что если бы у палестинцев был внутренний порядок, то это был бы порядок такого типа, который израильтяне не очень хотели бы увидеть. Так что если Африка дает какие-то уроки в данной ситуации, то я бы сказал, что атомизация палестинского общества ведет к долгосрочной, очень серьезной угрозе для безопасности Израиля. И тут никакие высокие заборы и стены не спасут.

И второй вопрос связан с самим понятием государства. Вообще использование этой категории имеет какой-то смысл по отношению к территориям, где существуют кланы, племена? Они как-то между собой взаимодействуют? При чем здесь государство как некая общая единица рассмотрения этой территории, этих социальных специфических систем?

Да, конечно, элемент этого есть, но в тех случаях, о которых я говорю, если политика привела к разрушению экономики, то любое место в мире станет экономически зависящим от экспорта ресурсов. Если развалится экономика Соединенных Штатов и распадется на составные части правительство США, то Соединенные Штаты станут ресурсной экономикой. И хищнические группировки будут стараться контролировать эти ресурсы, потому что это последнее, что остается в наличии.

Но это другого типа ресурсная проблема, чем голландская болезнь, которой так много пугают нас экономисты. А вот ресурсная зависимость России — это совсем другая политическая экономия. И политологи-экономисты очень часто смешивают факты совершенно разных уровней.

Что касается понятия государства в Африке. А что, у африканцев есть какой-то выбор? Оставили ли им выбор?