Инна Зайцева («Мурлин Мурло», 1989) мечтает вырваться из «долбанного» Шипиловска с заезжим в их городок практикантом: «Алексей, я с тобой уеду! Ты у меня последняя надежда! Больше у меня нету! Возьми меня с собой! А то я тут разлагаться начинаю! Вунтренне и внешне разлагаюсь!.. Я хоть на Красную площадь схожу в Ленинграде! Хоть мир посмотрю...».
Людмила («Полонез Огинского», 1993) женщина «беднее бедного», мечтает «быть собакой у какой-нибудь миллионерши там, за бугром»: «Вот она надевает пальто из норки и на улицу — гуль-гуль, а я за нею — прыг- прыг по малахитовым ступенькам... Пожру дома до пуза из своей собачьей тарелки и — в конуру. Спать, спать, спать. Сплю, косточку вижу во сне, облизываюсь... Почему я не родилась собакой у миллионерши в доме, почему?!».
Язык, на котором изъясняются герои пьес Коляды, постоянно находится под огнем критиков. Да, его герои-маргиналы шокируют цинизмом, грубой бранью и т.д. «Я тебе не товарищ! Твои товарищи в овраге лошадь доедают! Твои товарищи на Синайской горе коробки клеют! Права давит! Бичуган, чучмек, обрубок, зимогор, бормотушник, бройлер, клоп, шкет, шмокодявка, шкалик, буратина недоструганный, задохлик, свиногрыз, карапет засмар- канный, карлсоп, малявка вненапочная, заусенец, шпингалет, крепыш бухенвальдский». Так, например, изъясняется персонаж пьесы «Уйди- уйди», но другого языка он не знает и знать не может...
Драматурга обвиняют в использовании ненормативной лексики, но с этим он категорически не согласен: «У меня в пьесах мата нет — пусть кто угодно к стенке меня ставит и требует признать обратное. Нету! У меня есть какие-то словечки для связки слов, но они — не главное».
Герои Коляды часто говорят о смерти. По словам И. Вишневской, мы вместе с его героями «опускаем глаза к быту» и «поднимаем глаза к вечности». Они много грешат, но много каются и плачут. И все же они больше любят жизнь, какой бы беспросветной она ни была, что, конечно же, идет от самого драматурга, его «моего мира».
Достарыңызбен бөлісу: |
