Литературные истоки

1. Пристрастие к художественной литературе

В работах Фрейда имеются многочисленные ссылки на писателей и поэтов. В его эпистолярном наследии, представленном ныне в виде опубликованных писем к различным людям, также встречаются имена всемирно известных и менее известных современникам авторов художественных произведений. Трудно, пожалуй, перечислить все имена, так как подчас упоминание о каком-либо писателе и поэте можно встретить в подстрочнике, а не в основном тексте. Имеют место и такие случаи, когда основатель психоанализа апеллирует к отдельным художественным произведениям, не называя их авторов.

Разумеется, после того, как психоанализ вышел на международную арену и многие деятели культуры считали своим долгом установить с его основателем дружеские отношения или по крайней мере засвидетельствовать ему свое почтение, Фрейд познакомился со многими писателями, получившими всемирную известность. Среди них были такие писатели, как Стефан Цвейг, Арнольд Цвейг, Томас Манн, Герберт Уэллс, Ромен Ролан, Артур Шниц-лер и другие. Поэтому нет ничего удивительного, что в работах Фрейда позднего периода встречаются подчас имена тех писателей, с которыми он вел переписку. Но это не тот литературный источник, о котором можно говорить, что он оказал влияние на становление психоанализа.

Другое дело ранние работы Фрейда, в которых содержатся упоминания о различных писателях и поэтах. И хотя ссылки на них могут свидетельствовать о его общем культурно-образовательном уровне, ничего не говорящем о соответствующем, в плане истоков возникновения психоанализа, воздействии на его мышление, тем не менее сами по себе они представляют определенный интерес и заслу-

195

Многие из этих имен встречаются в переписке Фрейда с его корреспондентами до того, как Фрейд выдвинул психоаналитические идеи и ввел само понятие психоанализа. В частности, в его письмах к невесте упоминаются имена Гете, Гюго, Лессинга, Мольера, Элиота. В письмах Флис-су, которые, в отличие от переписки с невестой, представляли собой по большей части научные отчеты, лишенные какого-либо налета романтизма, встречаются ссылки на Вергилия, Золя, Киплинга, Мейера, Мопассана, Шиллера, Шекспира и имеются многочисленные выдержки из «Фауста» Гете.

Все это свидетельствует о том, что, помимо естественнонаучных и философских трудов, Фрейд не только читал разнообразную художественную литературу в целях отдохновения от трудов праведных, но и впитывал в себя литературные образы и сюжеты, которые при случае мог использовать в качестве иллюстрации к клиническому материалу или собственным размышлениям о тех или иных явлениях жизни. И он не был зацикленным на своей работе врачом и кабинетным ученым, не получавшим наслаждения от чтения художественной литературы. Проявившееся еще в детские и юношеские годы пристрастие к художественной литературе сохранилось у него на всю жизнь. Приходится только удивляться тому, как, будучи столь занятым своей исследовательской и терапевтической деятельностью, он умудрялся находить время для чтения художественных произведений.

Поданным Э. Джонса, в восьмилетнем возрасте Фрейд начал читать Шекспира и впоследствии неоднократно перечитывал его. При удобном случае он использовал соответствующие цитаты из шекспировских пьес и, как свидетельствуют его письма различным корреспондентам, а также психоаналитические работы, ссылки на те или иные произведения Шекспира, будь то «Гамлет», «Король Лир» или «Леди Макбет», являлись составной частью его различных текстов.

196

Если в письме Флиссу от 15 октября 1897 года Фрейд посвятил лишь один абзац рассмотрению образа Гамлета, причем сделал это в основном в форме постановки различных вопросов типа «не является ли его сексуальное отчуждение при разговоре с Офелией типично истерическим?», то в «Толковании сновидений» он специально уделил внимание раскрытию психологии поведения шекспировского героя. Фрейд попытался перевести в осознанную форму то, что, по его мнению, таилось в душе Гамлета. В интерпретации основателем психоанализа психического состояния Гамлета это звучало следующим образом: «Ненависть, которая должна была бы побудить его к мести, заменяется у него самоупреками и даже угрызениями совести, которые говорят ему, что он сам, в буквальном смысле, не лучше, чем преступник, которого он должен покарать» [1. С. 231].

Впоследствии Фрейд неоднократно будет обращаться к творчеству Шекспира. В работе «Мотив выбора ларца» (1913) он сосредоточит свое внимание на рассмотрении пьесы «Венецианский купец» и драмы «Король Лир». В работе «Некоторые типы характеров из психоаналитической практики» (1916) он даст свою интерпретацию пьесы «Леди Макбет». И хотя в том и другом случае речь идет

197

скорее о психоаналитическом прочтении пьес Шекспира, то есть использовании психоаналитических идей при рассмотрении художественных произведений, нежели о выдвижении новых концепций на основе литературного материала, тем не менее даже в этих работах подспудно продолжается подготовка к дальнейшему развернутому обоснованию ранее высказанных Фрейдом представлений о смерти («Мотив выбора ларца»), угрызениях совести и раскаянии («Леди Макбет»).

Однажды в хрестоматии по испанской литературе Фрейд со своим другом нашли повествование Сервантеса, героями которого были две собаки. Расположившись возле дверей госпиталя в Севилье, эти собаки вели философ-ско-юмористический диалог. Фрейду и его другу так понравился этот диалог, что они решили присвоить себе имена собак. Фрейд назвал себя Сципионом, его друг — Берганзой. Осваивая испанский язык, читая работы Сервантеса, оставляя друг другу записки на испанском языке, чтобы их содержание не могли прочитать посторонние, они так и называли себя. В конце записок своему другу Фрейд подписывался: «Твой верный Сципион ждет тебя возле госпиталя в Севилье».

Начиная с отрочества, чтение художественной литературы было неотъемлемой частью жизни Фрейда. Он любил дарить книги своим близким, друзьям и сам с удовольствием получал подобные подарки. Марте и своим сестрам он часто дарил книги, среди которых были «Одиссея» Го-

198

Имеются упоминания о том, что до того, как Фрейд стал основателем психоанализа, он читал «Ярмарку тщеславия» Теккерея, «Миддлмарч» Элиота, «Освобожденный Иерусалим» Тоссо, «Историю Тома Джонса, найденыша» Филдинга, «Холодный дом» Диккенса и многие другие, включая произведения Дизраэли, Келлера, Твена, Байрона, Скотта, Гете, Гейне, Лессинга, Кальдерона, Хаг-гарда.

Надо полагать, что чтение художественных произведений, особенно шедевров мировой литературы, не только доставляло Фрейду эстетическое удовольствие. Оно обогащало его мышление и давало пищу для серьезных раздумий, в том числе и тех, которые имели непосредственное отношение к появлению психоаналитических идей. Ведь в своих художественных произведениях писатели и поэты подчас настолько глубоко вторгаются во внутренний мир человека, что их образное описание разнообразных конфликтов и драматических развязок нередко способствует лучшему пониманию человеческой психики, чем сухие, лишенные эмоций и логически выверенные исследования ученых. Это прекрасно понимал Фрейд, считавший, что писатели и поэты знают, по его собственному выражению, «множество вещей между небом и землей, которые еще и не снились нашей школьной учености». В опубликованной в 1907 году работе «Бред и сны в «Градиве» В. Иенсе-на» он писал: «Даже в знании психологии обычного человека они далеко впереди, поскольку черпают при этом из источников, которые мы еще не открыли для науки» [4. С. 139].

Очевидно, что, помимо естественнонаучной и философской литературы, Фрейд мог черпать недостающие ему для понимания глубин человеческой психики знания именно из художественных произведений. И, видимо, не случайно его описание историй болезней не является сухой констатацией фактов, а часто оказывается почти что детективным жанром интригующего расследования, в конце которого

199

раскрывается тайна жизни человека, уходящая своими корнями в раннее детство.

Правда, очевидность того, что Фрейд мог многое почерпнуть из художественной литературы, далеко не всегда оказывается в поле сознания исследователей. Ведь, за исключением естественнонаучных работ, основатель психоанализа редко ссылался на другие источники. Чаще всего он просто излагал те или иные идеи, не считая нужным раскрывать совершаемую внутри его переработку ранее освоенного им материала. Да и действенность вытесненного бессознательного давала знать о себе, так как, несмотря на феноменальную память, которой он обладал с детства, Фрейд допускал ошибки в текстах своих работ и не помнил многое из того, что имело место быть.

Весьма показательным в этом отношении является следующее совпадение.

Американский психоаналитик Александр Гринштейн опубликовал в 1968 году книгу «О сновидениях Зигмунда Фрейда» [5], в которой обратил внимание на приключенческий роман английского писателя Райдера Хаггарда «Сердце мира». На страницах этого романа развертываются различные сцены и действия опасного путешествия героев, в которых не последнюю роль играют листья кокаина. Исследуя свойства кокаина, в 1884 году Фрейд в одной из своих статей, посвященных, по его выражению, этому «волшебному средству», описывал историю проникновения чудесного растения в Европу. При этом он использовал материалы каталога, содержащие обзор научной литературы о кокаине и находящиеся в библиотеке Венского медицинского общества. Но только после публикации «Толкования сновидений» стало очевидным, что Фрейд читал романы Хаггарда, включая «Сердце мира» и «Она». Упоминание о них осуществлялось в контексте интерпретации им сновидения о препарировании нижней части его собственного тела. После разбора части сновидения Фрейд сослался на то, что дальнейшие мысли слишком глубоки, чтобы быть сознательными, и что «многочисленные элементы самого сновидения заимствованы из обоих фантастических романов» [6. С. 355].

200

Еще более показательным представляется другой случай, который относится непосредственно к истории возникновения психоанализа. Речь идет о методе свободных ассоциаций, использование которого в клинической практике соотносится с появлением психоанализа. Фрейд ставил себе в заслугу то, что именно благодаря методу свободных ассоциаций ему удалось совершить прорыв в исследовании истоков возникновения невротических заболеваний. Работа со сновидениями также основывалась на этом методе, который всегда считался тем основным новшеством Фрейда, благодаря которому психоанализ получил статус самостоятельного существования.

Когда Фрейду показали статью немецкого писателя, то, прочитав ее, он рассказал, что в 14 лет получил в подарок томик сочинений Берне и что это был первый писатель, к произведениям которого он отнесся с особым вниманием и интересом. Основатель психоанализа никак не мог вспомнить именно эту статью, но сообщил о том, что содержащиеся в данном томе другие статьи, включая «Повар», «Шут в белом лебеде», на протяжении многих лет неоднократно всплывали в его памяти. Кроме того, он был чрезвычайно удивлен, когда, вновь перечитав статью Берне о том, как стать оригинальным писателем, обнаружил высказывания, которые соответствовали его психоанали-

201

тическому мышлению. Среди них особенно примечательным в плане выявления литературных истоков психоанализа было такое высказывание немецкого писателя: «У всех у нас замечается постыдная трусость перед мышлением. Цензура общественного мнения над произведениями нашего собственного духа подавляет нас больше, чем цензура правительства». И еще одно высказывание: «Откровенность — источник гениальности, и люди были бы умней, если бы были нравственней».

Напомню, что несколько лет спустя при рассмотрении сходства между психоаналитическими концепциями инстинкта жизни и инстинкта смерти и идеями древнегреческого философа Эмпедокла о Любви и Вражде Фрейд также говорил о криптомнезии. Видимо, на этот же счет следует отнести и его представления о цензуре, первоначально высказанные в некоторых письмах Флиссу, получившие дальнейшее развитие в «Толковании сновидений» и получившие концептуальное оформление в работах, посвященных рассмотрению соотношений между сознанием и бессознательным. Как и идея о свободных ассоциациях, его представления о цензуре были почерпнуты из того литературного источника, с которым он ознакомился за несколько десятилетий до возникновения психоанализа.

Судя по тому, что, по данным Э. Джонса, во время пребывания во Франции и посещения кладбища Пер-Лашеза Фрейд искал там лишь могилы Берна и Гейне, можно представить себе, какое воздействие на него оказали работы этого немецкого писателя. И если учесть, что подаренный ему в 14 лет томик сочинений Берне был единственно уцелевшей с юного возраста книгой, которую он сохранял на протяжении пятидесяти лет, то не остается никаких сомнений относительно его пристрастия к работам немецкого писателя. Во всяком случае история, связанная с пониманием того, откуда берут свое начало идеи Фрейда о сво-

202

Поэтому нет ничего удивительного в том, что и другие художественные произведения, с которыми в различные периоды жизни познакомился Фрейд, могли стать отправными вехами для возникновения тех или иных психоаналитических идей.

Известно, например, что на выпускном экзамене в гимназии в 1873 году Фрейд переводил с греческого языка фрагмент из трагедии Софокла «Царь Эдип». Во время пребывания в Париже с целью прохождения стажировки у Шарко он смотрел в 1885 году в «Комеди-Франсез» постановку этой трагедии, где роль Эдипа играл Муне-Сюлли. Двенадцать лет спустя, излагая результаты самоанализа, в письме Флиссу Фрейд упомянет «Царя Эдипа», а в «Толковании сновидений» даст развернутую трактовку трагедии Софокла. Позднее его размышления о «Царе Эдипе» перерастут в концепцию Эдипова комплекса, которая станет, по сути дела, сердцевиной психоаналитического понимания неврозов, развития человека и культуры.

Вполне очевидно, что именно знакомство Фрейда с трагедией Софокла «Царь Эдип» привело к возникновению психоаналитических идей, развиваемых и отстаиваемых им на протяжении всей его последующей исследовательской и терапевтической деятельности. В связи с этим интересно отметить, что в библиотеке Фрейда, наряду с другими работами, имелась книга Л. Констанса «Легенда об Эдипе» (1881).

Фрейд обращался к различным литературным источникам. Так, в письме Флиссу от 9 июня 1898 года Фрейд сообщил своему другу, что с удовольствием прочел новеллу К. Ф. Мейера «Судья» (1882) и вскоре пришлет ему свои размышления по поводу прочитанного. В следующем письме, датированным 20 июня того же года, он дал свою интерпретацию этой новеллы, исходя из того, что, по его мнению, в данном произведении, несомненно, содержится в поэтической форме выраженная защита против воспоминаний героя о сексуальной связи с сестрой. Причем сама защита осуществлена точно так же, как это имеет обычно место при неврозе. «Все невротики создают так называемый семейный роман (который осознается в случае паранойи); он служит, с одной стороны, основанием

203

Рассмотрение Фрейдом новеллы К.Ф. Мейера «Судья» было, по сути дела, одной из первых попыток психоаналитической интерпретации художественного произведения. В последующем он неоднократно будет осуществлять психоаналитическое прочтение шедевров мировой литературы, включая произведения Шекспира, Достоевского и других авторов. Но это одна сторона дела. Вторая состоит в том, что при интерпретации новеллы «Судья» Фрейд наметил ряд идей, получивших свое дальнейшее развитие во многих его работах.

Так, идея о «семейном романе» в развернутом виде нашла свое отражение в статье «Семейный роман невротиков» (1906), где он провел различие между несексуальной и сексуальной фазами семейного романа, высказал соображения о наличии у детей фантазий, в которых содержатся мотивы мести и возмездия по отношению к родителям, и показал, что невротичным является по большей части тот ребенок, «кого родители наказывали, отучая от дурных сексуальных привычек, и кто теперь посредством таких фантазий мстит своим родителям» [10. С. 136].

Идея о страхе ребенка быть избитым получила свое обоснование в работе Фрейда «Ребенка бьют»: к вопросу о происхождении сексуальных извращений» (1919). В этой работе он показал, почему у детей возникают различного рода фантазии, связанные с тем, что их избивают, в каком возрасте они могут возникать, какое удовольствие получают дети от подобного рода фантазий и какое соотношение существует между значимостью фантазии битья и ролью воспитания ребенка в семье, где имеют место реальные телесные наказания. Согласно его убеж-

204

дению, последовательное применение психоанализа «позволяет выяснить, что фантазии битья имеют совсем не простую историю развития, в ходе которой многое из них не раз меняется: их отношение к фантазирующему лицу, их объект, содержание и значение» [11. С. 323].

В поле зрения Фрейда находилась также художественная литература, связанная с именами российских писателей. В его работах можно встретить упоминания имен Пушкина, Лермонтова, Толстого или ссылки на произведения Достоевского и Мережковского. Последний был для него одним из любимых писателей. Так, в 1907 году, отвечая на вопрос о его пристрастии к художественной литературе, в письме к антиквару Хинтенбергеру, Фрейд назвал десять книг, пришедших ему на память без особых раздумий. Наряду с «Греческими мыслителями» Гомпер-ца, «Плодородием» Золя, «Людей из Селдвила» Келлера, «Книгой джунглей» Киплинга, «Письмами и сочинениями» Мультатули, «Эссе» Маковея, «Последними днями Гуттена» Мейера, «Скетчи» Твена, «На белом коне» Франса, он назвал также и «Леонардо да Винчи» Мережковского.

Дмитрий Мережковский был известным писателем, философом и литературоведом. Одним из наиболее значительных его произведений является трилогия «Христос и Антихрист», состоящая из первой части «Отверженный» («Юлиан Отступник», 1896), второй — «Воскресшие боги («Леонардо да Винчи, 1901) и третьей — «Антихрист» («Петр и Алексей», 1905). Фрейд не только читал переведенные на немецкий язык работы Мережковского, но и считал его одним из талантливых писателей России. Сергей Панкеев, проходивший курс лечения у основателя психоанализа в период с февраля 1910 по июль 1914 и с ноября 1919 по февраль 1920 годов и известный в психоаналитической литературе под именем «Человек-волк», в своих воспоминаниях сообщал, что Фрейд не столь высоко ценил Толстого, мир которого был ему чужд, зато с восторгом отзывался о Мережковском, работы которого ему были близки по духу. «Фрейд, — вспоминал Сергей Пан-

205

Надо полагать, что в третьей части трилогии Мережковского внимание Фрейда особенно привлекли сцены описания допроса отцом своего сына, раскрывающие психологию взаимоотношений между ними. Царевич Алексей не послушался своего отца, восстал против него и был предан суду, подвергнут пыткам на дыбе. Взбешенный непослушанием Алексея, царь Петр не только жертвует сыном, но в порыве ярости и гнева сам избивает его, душит, топчет ногами. Когда царь, выхватив плеть из рук палача, ударяет сына изо всей силы, ему вдруг открывается весь ужас совершенного им деяния. «Царевич обернулся к отцу, посмотрел на него, как будто что-то хотел сказать, и этот взор напомнил Петру взор темного Лика в терновом венце на древней иконе, перед которой он когда-то молился Отцу мимо Сына и думал, содрогаясь от ужаса: «Что это значит — Сын и Отец?» И опять, как тогда, словно бездна разверзлась у ног его, и оттуда повеяло холодом, от которого на голове зашевелились волосы» [13. С. 547].

Можно предположить, что трилогия Мережковского сыграла далеко не последнюю роль в осмыслении Фрейдом отношений между отцом и сыном с точки зрения раскрытия содержательной стороны Эдипова комплекса. Ведь примерно в то время, когда Сергей Панкеев начал проходить у него курс лечения, основатель психоанализа ввел в оборот сам термин «Эдипов комплекс». Кроме того, трилогия Мережковского могла также послужить фиксацией в бессознательном Фрейда некоторых идей, впоследствии сознательно оформленных в виде определенных психоаналитических гипотез и концепций. Не исключено, что к таким идеям относятся представления о «страхе смерти», почерпнутые Фрейдом из той части «Антихриста», в которой приводятся записи из дневника царевича Алексея, где он писал о напавшем на него страхе смерти.

Не исключено и то, что многие рассуждения Фрейда об Эдиповом комплексе, угрызениях совести и вине, встречающиеся в его работах в связи с интерпретацией литературных произведений и анализом клинического материа-

206

ла, навеяны соответствующими высказываниями, содержащимися в произведениях Мережковского. Во всяком случае, бросаются в глаза разительные сходства, имеющие место в книгах основателя психоанализа и российского писателя.

В этом отношении весьма примечателен следующий отрывок из работы Мережковского о Толстом и Достоевском: «Царь Эдип, ослепленный страстью или роком, мог не видеть своего преступления — отцеубийства, кровосмешения; но когда увидел, — то уже не смог сомневаться, что он преступник, не мог сомневаться в правосудии не только внешнего, общественного, но и внутреннего, нравственного карающего закона — и он принимает без ропота все тяжести этой кары. Точно так же Макбет, ослепленный властолюбием, мог закрывать глаза и не думать о невинной крови Макдуфа; но только что он отрезвился, для него опять-таки не могло быть сомнения в том, что он погубил душу свою, перешагнув через кровь. Здесь, как повсюду в старых, вечных — вечных ли? — трагедиях нарушенного закона, трагедиях совести, и только совести — определенная душевная боль — «угрызение», «раскаяние» — следует

207

за признанием вины так же мгновенно и непосредственно, как боль телесная за ударом или поранением тела» [15. С. 126-127].

Учитывая отмеченные выше сходства, есть основания полагать, что отправной точкой фрейдовского анализа данного произведения Шекспира могли служить соответствующие размышления Мережковского о «Макбете». И скорее всего именно знакомство основателя психоанализа с переведенной на немецкий язык второй частью трилогии Мережковского «Христос и Антихрист» побудило его к психоаналитической интерпретации жизни и творчества Леонардо да Винчи, что нашло свое отражение в опубликованной им в 1910 году работе «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детстве». В этой работе Фрейд не только ссылался на российского писателя. Считая, что своеобразие чувственной и половой жизни Леонардо да Винчи можно понять только с психологической точки зрения, Фрейд подчеркивал: «впрочем, один художник, избравший Леонардо героем большого исторического романа, Дмитрий Сергеевич Мережковский, построил свое описание на таком понимании необыкновенного человека и, более того, выразил свое толкование хотя не напрямую, но все же художественным способом в гибких выражениях» [17. С. 181].

208

И наконец, следует обратить внимание на интерес Фрейда к творчеству Достоевского. Хотя в письме Стефану Цвейгу от 19 октября 1920 года он назвал Достоевского «русским путаником», а в письме от4 сентября 1926 года — «сильно извращенным невротиком», тем не менее он не только с интересом читал его романы, но и считал, что тот не нуждается ни в каком психоанализе, так как в своем творчестве «сам демонстрирует это каждым образом и каждым предложением» [18. С. 469, 470, 481].

В начале 1926 года одно из издательств предложило Фрейду написать введение к готовящемуся к публикации на немецком языке роману Достоевского «Братья Карамазовы». Через год он закончил свою работу, которая вышла в свет в 1928 году под названием «Достоевский и отцеубийство».

Но почему именно Фрейду было сделано подобное предложение? Разве он считался специалистом по творчеству Достоевского? Неужели не было других немецкоязычных авторов, более компетентных, чем Фрейд, в области русской литературы?

Конечно, Фрейда нельзя причислить к специалистам, посвятившим свою научную деятельность исследованию творчества Достоевского. Надо полагать, что в Австрии и Германии того времени имелись литературоведы, профессионально интересовавшиеся наследием русского писателя. И тем не менее выбор издателей работ Достоевского пал на Фрейда, что свидетельствует о многом. Во всяком случае вряд ли с подобным предложением обратились бы к ученому, пусть даже известному психоаналитику, получившему широкое признание не столько в своей стране, сколько за рубежом, но совершенно не знакомому с творчеством Достоевского.

Можно предположить, что издатели знали об интересе Фрейда к романам Достоевского и вполне резонно рассчитывали на его компетентность в оценке «Братьев Карамазовых».

Действительно, в конце 20-х годов Фрейд был основательно знаком со многими произведениями Достоевского. Он высоко оценил русского писателя и подчеркнул, что на

209

литературном Олимпе тот занимает место рядом с Шекспиром. «Братья Карамазовы, — писал Фрейд, — самый грандиозный роман из когда-либо написанных» [19. С. 285].

Нет, не означает. Интерес Фрейда к Достоевскому появился у Фрейда значительно раньше и в определенной степени обусловил его психоаналитическое понимание сложностей и перипетий борьбы противоположных сил и тенденций, имеющих место в глубинах человеческой психики. Той борьбы, которая нередко ведет к драматическим развязкам в жизни людей.

Трудно со всей достоверностью говорить о том, когда впервые Фрейд обратился к Достоевскому. Однако известно, что на заседаниях Венского психоаналитического общества, председателем которого он был на протяжении многих лет, неоднократно упоминалось имя русского писателя. Так, на одном из заседаний этого общества в апреле 1908 года Штекель сообщил об обнаруженной им в Брюссельском медицинском журнале статьи об эпилепсии и в связи с этим обратил внимание своих коллег на неоднозначность использования врачами понятий «истерия» и «эпилепсия», как это наблюдалось, в частности, в случае определения болезни у Достоевского. На другом заседании в ноябре 1910 года Федерн сделал сообщение о борьбе с галлюцинациями немецкого писателя Гофмана, подчеркнув то обстоятельство, что сходные вещи можно обнаружить в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В марте 1911 года профессор Оппенгейм зачитал членам Венского психоаналитического общества два отрывка из художественных произведений, иллюстрирующих психоаналитические идеи. Один из них был взят из романа Достоевского «Подросток» в связи с пересказом сна, подтверждающего истинность фрейдовского способа толкования сновидений. В январе 1914 года Закс изложил свои взгляды на понимание произведения Достоевского «Вечный муж», обратив особое внимание на амбивалентность (двойственность) чувств одного из героев, выразившихся в проявлении любви и ненависти к любовнику его жены. Фрейд присутствовал на всех этих заседаниях. Правда, он

210

В своих воспоминаниях русский пациент Панкеев подчеркивал то обстоятельство, что Фрейд «восхищался Достоевским», который обладал даром проникновения в глубины человеческой души и в художественных произведениях выражал выявленные им скрытые бессознательные процессы. «Я помню, — писал он, — как на одном из наших психоаналитических сеансов Фрейд сделал психоаналитическую интерпретацию сна Раскольнико-ва»[21.С. 149].

Представляется целесообразным сделать отступление, непосредственно не относящееся к истокам возникновения психоанализа, но тем не менее дающее возможность рассмотреть связь психоаналитических идей Фрейда с сюжетами, находящими свое отражение в художественной литературе. Надеюсь, что оно оправдано, поскольку действительно проясняет вопрос о том, какой сон Раскольникова мог быть объектом анализа Фрейда во время лечения русского пациента.

5. Сон Раскольникова

В «Преступлении и наказании» Достоевского содержится несколько снов, и каждый из них несет в себе определенную смысловую нагрузку. В страшном сне, приснившемся Раскольникову до совершения им преступления (убийствастарухи-процентщицы), воспроизводится картина детства, когда семилетний мальчик, гуляя в праздничный день с отцом, стал свидетелем зверского избиения пьяным мужиком тощей крестьянской клячи, завершившегося гибелью бедной лошадки. В другом сне, приснившемся какое-то время спустя после убийства, Раскольников как бы повторяет свершившееся ранее преступление с той лишь разницей, что, несмотря на многочисленные удары топором по голове старушонки, его жертва не только не испустила дух, но, напротив, заливаясь тихим, неслышным смехом,

211

Какой из этих снов Раскольникова мог привлечь внимание Фрейда? К сожалению, в своих воспоминаниях Панкеев ничего не сообщает ни о конкретном сне, содержавшемся в «Преступлении и наказании» и ставшем объектом пристального внимания основоположника психоанализа, ни о его трактовке со стороны Фрейда. Однако, зная основные идеи психоанализа, нетрудно сделать предположение о сне Раскольникова, упомянутом Панкеевым.

Скорее всего Фрейда мог привлечь сон Раскольникова, приснившийся ему до совершения преступления. Сон, в котором воспроизводятся переживания семилетнего мальчика. Тем более, что этот сон включает в себя такие, на первый взгляд, второстепенные детали, которые едва ли бросятся в глаза исследователю, не знакомому с психоанализом, но которые, безусловно, привлекут внимание психоаналитика-профессионала.

Итак, надо полагать, что в процессе лечения русского пациента Фрейд продемонстрировал перед ним свое искусство толкования сна Раскольникова, имевшего место после того, как герой, выпив в харчевне рюмку водки и съев пирог с какой-то начинкой, по дороге домой почувствовал неимоверную усталость, пал на траву в изнеможении и сразу же уснул.

Родиону приснились его детство и то страшное событие, когда молодой, с мясистым и красным лицом Миколка в пьяном кураже решил прокатить в большой телеге, но запряженной маленькой, тощей кобыленкой, своих собутыльников. Кобыленка дергает изо всех сил, семенит ногами, задыхается, а Миколка нещадно сечет ее кнутом, в ярости выхватывает толстую оглоблю и под звуки разгульной песни и подбадривающие крики других мужиков со всему размаху несколько раз подряд обрушивает ее на спину несчастной клячи

— Живуча! — кричат кругом.

— Сейчас, беспременно, падет, братцы, тут ей и конец! — кричит из толпы один любитель.

— Топором ее, чего! Покончить с ней разом, — кричит третий.

212

— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом.

— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю — и бегут к издыхающей кобы-ленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает [22. Т. 6. С. 57].

Вся эта сцена производит столь сильное впечатление на маленького Родиона, что он с криком подбегает к рухнувшей на землю кобыленке, охватывает руками ее окровавленную морду, целует ее в глаза, в губу, потом бросается с кулачонками на Миколку и через некоторое время, всхлипывая, обращается к отцу: «Папочка! За что они бедную лошадку убили!» Он хочет перевести дыхание и ... просыпается весь в поту, задыхаясь и приподнимаясь в ужасе.

Читатель, пытающийся понять мотивы поведения Раскольникова и сопоставляющий картину убийства старухи с предшествующим сновидением главного действующего лица, может обнаружить в описании ужасной сцены у трактира некие знаки, прямо указывающие на связь прошлого с будущим. Это прежде всего испытываемое Раскольниковым чувство страха, которое охватывало его в детстве и которое наблюдалось у него в момент совершения преступления. Кроме того, и в сновидении, переносящем Раскольникова в детство, и наяву, во время убийства старухи фигурирует одно и то же орудие преступления — трпор. Правда, в сцене гибели клячи топор не является реальным орудием убийства, а фигурирует в виде слова, произнесенного одним из наблюдателей за пьяной выходкой Миколки. Но слово, произнесенное, казалось бы, совершенно случайно, оказывается вешим, ибо Раскольников уже замыслил преступление, реализация которого осуществится с помощью топора. Не случайно, проснувшись, он приходит в ужас, потом благодарит Бога за то, что это только сон, но тут же восклицает: «Боже!... да неужели ж, неужели ж я-в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок,

213

красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи,неужели?»

До того, как Фрейд приступил к лечению русского пациента, в своих воспоминаниях донесшего до нас информацию об интерпретации основателем психоанализа одного из снов Раскольникова, он имел дело с клиническим случаем невротического заболевания мальчика, страдающего фобией, испытывающего страх перед животным. Речь идет о хорошо известном в истории развития психоанализа и описанном самим Фрейдом случае заболевания пятилетнего Ганса, у которого наблюдались припадки и расстройства, сопровождающиеся его собственными заявлениями о том, что его может укусить лошадь. Описание и разбор данного случая содержатся в его работе «Анализ фобии пятилетнего мальчика» (1909).

Анализ фобии Ганса привел Фрейда к выводу, согласно которому у ребенка существует, как правило, двойственная установка: с одной стороны, он боится животное (в случае с Гансом боязнь белой лошади), а с другой — проявляет к нему всяческий интерес, подчас подражает ему. Эти амбивалентные чувства к животному являются не чем иным, как бессознательными замещениями в психике тех скрытых чувств, которые ребенок испытывает по отношению к родителям. Благодаря такому замещению, считал Фрейд, происходит частичное разрешение внутрипсихических конфликтов, вернее, создается видимость их разрешения. Это бессознательное замещение призвано скрыть реальные причины детского страха, обусловленного, в частности, не столько отношением отца к сыну (строгость, суровость, авторитарность), сколько неосознанным и противоречивым отношением самого ребенка к отцу. Мальчик одновре-

214