Людмила флам вики

ЛЮДМИЛА ФЛАМ

ВИКИ

Княгиня Вера Оболенская

Посвящаю книгу сыну Сергею и дочери Анне

Вики — княгиня Вера Аполлоновна Оболенская — была женщиной редкого обаяния. Всегда окруженная друзьями и счастливая в своем, волею исторических событий, недолгом браке, она не жаждала подвижничества, отречения от всего того, что любила. Когда же перед ней встал выбор: смириться с политической неизбежностью германской оккупации или ей противостоять, сомнений не возникло; она сразу вошла в Париже в одну из самых ранних организаций французского Сопротивления, в которой до самого ареста играла ключевую роль. Ее деятельность в Сопротивлении и мужество, проявленное во время выпавших на ее долю испытаний, стяжали Вики посмертную известность и признание заслуг перед ее второй родиной — Францией.
Настоящая книга основана на многих, в том числе ранее неопубликованных, документах и воспоминаниях, прослежавающих жизненный путь этой яркой женщины.
I
Июль 1940 года. Демобилизованный из французской армии эмигрант, князь Кирилл Макинский, перейдя нелегально из так называемой свободной зоны в оккупированную часть Франции, добрался до Парижа и теперь, по опустевшему и ошеломленному падением городу шел к своим друзьям Нике и Вики Оболенским.

Еще никогда Париж не был таким безлюдным. Великий исход произошел месяц назад, когда презрительно прозванная французами «сидячей» или «странной», война обернулась массированным наступлением немецких войск при слабом сопротивлении французских. Сейчас по парижским бульварам разъезжали на мотоциклах немецкие патрули в серой военной форме и касках, похожих на перевернутые горшки. Еще валялся на улицах неубранный мусор, на раздвижных железных дверях магазинов висели замки, и как ни в чем не бывало по-мирному пахли цветущие липы.

Восстанавливая хронологию последних недель, Макинский внутренне кипел: поведение французского командования, позорное отступление, позорное перемирие, а фактически капитуляция французского правительства перед Германией, и эта дележка страны на две части, из коих большая отдана, вместе с Парижем, неприятелю… При этом, как отдана! Еще восьмого июня по радио было передано правительственное заверение всему миру, что оно, правительство, прочно стоит на своих позициях, и в тот же день поспешно бросило столицу, мобилизовав для бегства в Тур грузовики, автомобили, баржи... Тут-то и началось массовое бегство людей, еще не знавших, что Париж будет объявлен открытым городом и отдан без боя. Об этом, кстати, стало известно лишь накануне вступления немецких войск — 14 июня. Три миллиона парижан покинули город. Многие застряли недалеко от столицы без горючего, без еды, среди гонимого на юг скота, а в это время немцы спокойно и организованно занимали их пустые квартиры, дома, учреждения...

Добраться до Оболенских необходимо было до наступления полицейского часа. Макинский знал, что Ника не был на фронте: комиссия забраковала его из-за ноги, которую он повредил, выбросившись в молодости из окна (повезло еще, что свалился в полотно навеса над магазином и только раздробил стопу о железную раму), а вот брат его, Саша, тот, как и Макинский, пошел воевать. Но остались ли Ника с Вики в Париже?

Дошел до их дома. Позвонил в дверь квартиры. Прислушался. Приближавшиеся шаги были несомненно Никины: одной ногой ступал легко, другой — бухался об пол всей тяжестью ортопедического сапога. Открывается дверь, Никины гладкие волосы на косой пробор, черные блестящие глаза героя немых фильмов, выдающийся вперед подбородок и оглушающее картавое приветствие: «Кирилл!» Тут же влетает Вики, все такая же обаятельная... Сколько ночей напролет Кирилл и Вики на эмигрантских балах отплясывали чарльстон и фокстроты до ее замужества! Как много дурачились в своей компании, душой которой была она, пользовавшаяся у кавалеров огромным успехом. А сейчас, какие там фокстроты...

Их троих объединяет в этот вечер чувство обиды за Францию, за то, что бесславно пришлось сложить оружие перед противником с его чудовищной, пропитанной манией величия расистской идеологией. У Вики, оказывается, решение не сдаваться созрело с первых же недель оккупации, и Макинскому на всю жизнь запомнился Викин, обращенный к нему в тот вечер по-французски, вопрос: «On continue, n’est-ce pas?» — «Мы будем продолжать, не так ли?»

К моменту этой встречи Нике, Николаю Александровичу Оболенскому, было 40 лет. Отец его, бывший градоначальник Санкт-Петербурга, умер в Париже в 1924 году. После его смерти Ника стал старшим представителем древнего рода князей Оболенских, ведущих свое начало от Рюрика. Мать его — петербургская красавица, Саломия Николаевна, была дочерью Светлейшего князя Дадиани-Мингрельского. Крестник вдовствующей Императрицы Марии Федоровны и Великого князя Константина Константиновича, Ника, идя по стопам отца, был воспитанником Пажеского Корпуса. После революции семья сперва бежала в Финляндию, потом поселилась в Ницце, живя на захваченные с собой средства и веря, как и другие эмигранты, в скорое возвращение домой («не могут же, в самом деле, большевики продержаться в России!..»). Ника тем временем закончил в Женеве экономические курсы. Но бережения вскоре иссякли, а драгоценности матери украдены. В этот период, совпавший с переездом в Париж, семья пережила несколько тяжелых кризисов, в том числе и преждевременную смерть отца, и лишь чудом неудавшуюся попытку Ники покончить с собой.

Вики была моложе мужа на 11 лет. Дочь бывшего бакинского вице-губернатора Аполлона Аполлоновича Макарова и Веры Алексеевны, рожденной Коломниной, Вики, названная в честь матери Верой, родилась в России 11 июля 1911 года. Ей было девять лет, когда Макаровы, пережив в России кровавые события революционных лет и гражданской войны, попали беженцами в Париж. Первое время она с матерью и теткой жила в пансионе некой мадам Дарзан на бульваре Шато, где нашли себе приют и другие эмигрантские семьи. Там она подружилась с мальчиком Александром Бильдерлингом, запомнившим, что условия ее жизни тогда были особенно тяжелыми, даже в сравнении с жизнью многих русских. На что они жили — осталось для него загадкой. Мать и тетка ее были невзрачные, низкорослые особы, которые мало с кем встречались, несмотря на то, что в то время неутомимая общительность заменяла эмигрантам их утраченную почву. В отличие от матери, Вики была смешливой и жизнерадостной, быстро сходилась с людьми и пленяла их своим легким, веселым характером. Попав во Францию еще девочкой, Вики росла человеком двойной культуры; эмигрантская среда была ее стихией, но она находила себе и французских друзей, полностью впитав в себя их язык и нравы. Она подмечала забавные черты как тех, так и других и метко их имитировала, к полному удовольствию своих подруг.

Было в натуре у Вики нечто стихийное и импульсивное. Она как бы ощущала себя частью природы; если шел дождь, для нее было наслаждением подставлять под струи лицо; за городом — вдыхать деревенские запахи, бросаясь на траву, — впитывать в себя тепло земли. Она могла часами возиться с детьми, обожала собак и кошек, а те — дети, собаки и кошки — так к ней и льнули. При этом Вики обладала феноменальной памятью, была очень способной к языкам и слыла незаурядной умницей, но в 17 лет, — вспоминала бывшая Викина подруга, Мария Сергеевна Станиславская [Станиславская] — ее больше интересовали танцы и молодые люди, чем науки». Родители этой подруги, люди старого воспитания и строгих правил, укоризненно смотрели на проделки Вики и дружбы не поощряли. Позже Вики их особенно шокировала, когда на фоне общего эмигрантского безденежья вошла в компанию, предводителем которой был один молодой титулованный русский, неожиданно получивший от своего состоятельного дядюшки порядочное наследство. Деньги эти он дал слово промотать на «красивую жизнь», а когда кончатся — покончить с жизнью самому. Слово свое он сдержал. Деньги были растрачены широкой рукой по парижским ресторанам и ночным заведениям, а когда молодой человек застрелился, Вики была одной из тех, кто провожал его на кладбище.

Рассуждая у себя в парижской квартире за чашкой крепкого как деготь кофе о Вики и ее характере, Мария Сергеевна поделилась такой подробностью: отец Марии Сергеевны, как и Аполлон Аполлонович Макаров, окончил в Петербурге Училище правоведения. Оказавшись в Париже, бывшие однокашники были в дружеских отношениях и часто встречались. В одну из таких встреч Макаров будто бы рассказал отцу Марии Сергеевны, что Вики на самом деле внебрачный ребенок одного высокопоставленного и чуть ли ни приближенного к трону лица, и что она была удочерена Макаровыми в младенческом возрасте. Подтверждения этому в других источниках нет. Но не этим ли объясняются столь отличные от матери характер и внешность Вики, о чем писал автору книги А.П. Бильдерлинг? И если это так, то знала ли о своем происхождении сама Вики? Интересно и то, что отношения между Николаем Оболенским и его тещей сложились не лучшим образом, а про Викину тетку он писал в одном из писем: «о ней вообще лучше не будем говорить». Чем это было вызвано, остается неразгаданной тайной. Впрочем, сама Вики, даже в самые трудные времена, продолжала трогательно заботиться о матери и тетке и им материально помогать.

Первая работа Вики была манекенщицей. На этом поприще в Париже подвизались в ранний эмигрантский период многие русские; модные дома ценили их за породистую внешность, умение держаться и еще за то, что нужда заставляла их соглашаться на нищенские оклады.

Сохранилась фотография Вики в модном, середины тридцатых годов, платье с воротником-пелериной, идеально сидящем на ее хорошей фигуре: широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, высокий подъем... Она умела представить туалет в самом выигрышном свете, но в отличие от безразличного глупенького выражения лица, требовавшегося от манекенщиц того времени, из-под темной широкополой шляпы на нас смотрит совершенно естественное, освещенное теплой, немного лукавой улыбкой лицо.

Была ли Вики красивой? Если присмотреться к снимкам, можно найти такие недостатки, как слишком большой рот и выдающиеся скулы характерно русского лица. Но все знавшие Вики запомнили ее как женщину на редкость привлекательную. «Mais elle йtait ravissante» («она же была обворожительной!»), — отозвалась о Вики Жаклин Мелла, одна из участниц Сопротивления, сама славившаяся редкой красотой. Особенно обращали на себя внимание ее темные лучистые глаза, широко раскинутые брови, ямочки на щеках и всегдашняя живость лица.

Благодаря знанию языков, манекенщицей Вики долго работать не пришлось. Еще до войны она поступила секретаршей в контору, принадлежавшую состоятельному парижанину Жаку Артюису, с женой которого, Ивонн, Вики дружила, часто бывая у них на дому.

Об этом периоде жизни Вики мы узнаем некоторые подробности из воспоминаний другой подруги молодости, Марии Муравьевой.

Муравьевы, Никита Сергеевич и Мария Михайловна — урожденная Родзянко, внучка последнего председателя Государственной думы — были близкими друзьями Оболенских. Их старшая дочь, Лиза, была крестницей Николая, а младшая, Катя, заочной крестницей Вики. После войны, под наплывом патриотических чувств, Муравьевы взяли советские паспорта и репатриировались на родину. Как и других репатриантов, родина встретила их не материнскими, а медвежьими объятиями, и семье Муравьевых пришлось многое пережить. Но вот в восьмидесятых годах Викиной крестнице Екатерине Никитишне, по мужу Трубецкой, удается выехать из Советского Союза и обосноваться вблизи Вашингтона От нее, уже после выхода первого издания этой книги, были получены воспоминания матери, в которых имя Вики появляется неоднократно и в которых ярче проступают черты Викиного характера.

Муравьева пишет, что знакомство ее с Вики состоялось в автобусе по дороге на работу; оказалось, что жили они в Париже в соседних домах. Знакомство вскоре перешло в крепкую дружбу:

Вики была не обычный человек, большого сердца и живого острого ума. Ко всему она подходила пылко и с ней было очень легко и весело. Мне казалось, она понимала всё так как надо. Честного открытого характера, она не терпела никаких компромиссов. Работая секретарем она содержала и мать и тетю. Ее отец Аполлон Аполлонович уехал в Америку якобы с тем, чтобы впоследствии выписать туда жену и дочь. Так мне во всяком случае рассказывала Вики. Но он никогда этого не сделал. Уезжая, он поручил Вики на день именин ее матери преподносить от его имени букет роз. Вики честно исполняла его просьбу, никогда не забывая.

Подруги стали всюду бывать вместе — в гостях, на балах, концертах, в театре и кино. У них образовалась веселая компания русской молодежи. По воскресеньям после литургии в соборе на рю Дарю, построенном в качестве посольской церкви при Александре III, все обычно встречались в ресторанчике «Петроград», а потом отправлялись куда-нибудь вместе всей гурьбой.

В то время молодых увлечений Мария переживала сердечную драму и делилась своими переживаниями с Вики. Человек, в которого она была влюблена был женат, но в семье у него произошел разлад и Мария полагала, что разведясь, он на ней женится. Развод состоялся, но предложения не последовало. Наконец Вики ей решительно заявила, что это дело надо кончать. — «Садись и пиши ему письмо, а я, если разрешишь, с ним поговорю». Письмо было написано, Вики с ним поговорила со свойственной ей прямотой, и человек этот с тех пор оставил Марию в покое.

В Париже Мария на первых порах работала официанткой в русском ресторане «Нет», но «Нет» прогорел, разделив участь многих других недолговечных эмигрантских предприятий, и Вики устроила подругу в канцелярию того же Артюиса. В воспоминаниях Муравьевой говорится, что Артюис изобрел аппарат «Элиос», позволявший, при помощи ртути и зеркал направлять солнечные лучи в помещения, куда солнце обычно не проникало. Она пишет, что Артюис был милейшим человеком; с ним и его женой Ивонн быстро сложились дружеские отношения. Именно в гостях у них Мария сообщила, что ей сделал предложение Никита Муравьев, и что если он позвонит по телефону, она убежит с обеда, так как решила его предложение принять. Ивонн смеялась и велела подать обед пораньше, чтобы Мария успела подкрепиться перед столь судьбоносным делом.

В ресторанчике, куда меня вызвал Никита, мы решили нашу судьбу. Почти одновременно со мной Вики стала невестой Николая Оболенского и свадьбы наши были назначены на после Пасхи. Артюис временно лишился сразу двух секретарш, но это его не огорчило и в качестве свадебного подарка и мне и Вики он оплатил поездку в Италию. Нам с Никитой в Венецию, а Вики с Никой во Флоренцию.

Когда Николай Оболенский начал ухаживать за Вики, она и его ввела в дом Артюисов. Те, однако, встретили его сватовство настороженно. Мнение, которое сложилось у Ивонн об Оболенском, было не самым лестным.

В отличие от большинства парижских эмигрантов, еле сводивших концы с концами, Ника, благодаря небольшому доходу от приобретенной в Ницце еше до революции недвижимости, жил относительно безбедно, не утруждая себя постоянной работой. Про него острили, что он был одним из немногих русских, кто мог ездить в такси не сидя за рулем, чем зарабатывали себе на жизнь многие белые офицеры. Он отличался галантностью, нарочитым английским акцентом и любил оставлять дамам розы со своей княжеской визитной карточкой. Материальное положение Ники и всей его семьи должно было в будущем еше улучшиться, так как в подземелье Государственного банка Франции хранились десять яшиков мингрельских сокровиш, принадлежавших владетельным князьям Дадиани и вывезенных из их Зугдидского дворца членами меньшевистского правительства Грузии при их эвакуации оттуда в 1921 году. Нанятый в Париже адвокат считал, что права на них Саломии Николаевны, прямой и единственной наследницы, были бесспорны, однако французские власти всячески оттягивали решение по ее ходатайству. Ящики продолжали оставаться за семью печатями, но в то время как у остальной оказавшейся в эмиграции аристократии было все утеряно, эти мингрельские сокровища, находившиеся прямо под боком в Париже, были реальной связью с прежним миром и не могли не придавать образу жизни Ники известного блеска. Человек общительный, он любил ходить по гостям и, появляясь у Артюисов, бывал неисчерпаемым источником эмигрантских сенсаций. Ивонн прозвала его «Новостями светской жизни».

Вики была способна на легкомысленные и импульсивные поступки, но Артюисы знали ее и с другой стороны, знали ее работоспособность и организованность, ценили ее за пытливый ум и чуткость, с которой она улавливала настроение людей и находила для них подходящие слова... Умея подмечать недостатки других, она и к себе относилась с иронией, не позволявшей ей высоко возомнить о собственной персоне. Сопоставляя характеры этих двух людей, Ивонн Артюис не могла себе представить, что легковесный, в ее глазах, Оболенский может быть для Вики подходящим мужем. Однако 9 мая 1937 года Вики стала его женой.

Торжественное венчание состоялось в соборе Св. Александра Невского на рю Дарю. После венчания молодожены со всей свадебной свитой, как полагается, позировали перед фотографом на ступенях собора. На следующий день новобрачные отправились в свадебное путешествие.

Вернувшись в Париж, они обосновались в небольшой собственной квартире с балконом, откуда виден был Булонский лес, и Вики возобновила работу у Жака Артюиса.

Муравьева тоже вернулсь на работу, но ушла с нее перед рождением первого ребенка. В связи с прибавлением семейства, Вики помогла Муравьевым снять небольшой дом, примыкавший к саду Макаровых. Дом этот долго пустовал, но Вики была знакома с его хозяйкой и однажды даже устроила в этой пустой вилле прием, а когда туда въехали Муравьевы, Вики принимала деятельное участие в их борьбе с крысами. Но вот «сидячая война» перешла в иную фазу. Немецкие войска стали подступать к Парижу, а германские самолеты совершать налеты на некоторые избранные объекты.

«Помню 3 июня, — пишет Муравьева, — я поехала в гости к Вики и Нике, которые жили в центре Парижа у самой Сены, недалеко от автомобильного завода Ситроен».

Кроме меня Вики пригласила ня обед Софку Носович, ее подругу и, как я впоследствии узнала, сотрудницу по Сопротивлению, глуховатую даму. Была также у них в гостях старая княгиня Оболенская. Только Вики успела поджарить котлеты и кое-кому разложить на тарелки, как неистово завыли сирены. Вики обернувшись к нам, со смеющимися глазами, сказала: «Не пойдем в подвал, будем обедать» — и мы согласились Но тут началась такая бомбардировка, что мы, бросив недоеденные котлеты и захватив с собой Викину собачку Киджу, побежали в подвал. Распорядитель защиты гражданского населения любезным жестом пригласил нас войти в подвал, где уже сидели другие жильцы дома. Беспрерывно сначала слышался свист, а потом грохот разрывающейся бомбы. От напора воздуха закрытые двери подвала ходили ходуном. Княгиня всё шептала: «Господи помилуй» и истово крестилась. Распорядитель нас утешал, что над нами семь этажей и чтобы мы не беспокоились. «А если все семь этажей на нас посыпятся?» — заметила Вики. — «Не беспокойтесь, дом крепкий»— утешил он. Бомбежка кончилась, сирены завыли отбой. Мы вернулись к котлетам, но наш квартал имел весьма плачевный вид.

Когда у Марии родился сын, Вики и Ника сразу прибежали в больницу, чтобы ее поздравить. Сами они с первых брачных дней помышляли о детях, которых оба очень любили, а пока своих не было, они по субботам приходили к Станиславской, чтобы повозиться с ее маленькими детьми. Мария Сергеевна запомнила их как счастливую супружескую пару, глубоко преданную друг другу. Однажды, уже во время немецкой оккупации, Вики позвонила ей по телефону: «Ты знаешь, — сказала она, — не сердись, но я больше к тебе приходить не буду. Так лучше...»

Только много позже, когда кончилась война, когда имя «Вики» вошло в историю французского Сопротивления, Станиславская поняла, чем была вызвана такая предосторожность.

О речи де Голля. Прилетев в Лондон из Бордо 17 июня 1940 года, де Голль, который до капитуляции правительства целых тринадцать дней занимал пост заместителя военного министра Франции, обратился к своим соотечественникам со следующими словами: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну. Пусть люди во главе правительства, поддавшись панике и позабыв о чести, капитулировали и отдали страну в рабство, но еще ничто не потеряно!..» Призывая каждого француза, где бы он ни находился, присоединиться к его действиям, де Голль закончил свое выступление словами: «Наша страна в смертельной опасности. Будем же все бороться, чтобы спасти ее. Vive ka France!»

Это ставшее историческим воззвание де Голля мало кто слышал — привычка включать Би-би-си еще не успела укорениться, — но о нем очень скоро стало широко известно благодаря правительству, обосновавшемуся в городе Виши, которое громогласно осудило призыв и заочно приговорило де Голля к смертной казни за измену.

В тот момент силы «Свободной Франции», сгруппировавшиеся вокруг де Голля в Англии, были незначительны. В самой Франции не было и намека на какую-либо централизованную организацию сопротивления. «Резистанс» как понятие возникло значительно позже, а поначалу это было разобщенное движение, инициатива отдельных лиц, небольших групп, образовавшихся независимо друг от друга. Ядро одной из самых первых таких групп и было создано Жаком Артюисом при живейшем участии Вики и нескольких его друзей, убежденных в необходимости действовать.

«Действовать, но как? — писал после войны участник этой организации Артюр Кальметт. — Победитель был всемогущ. Упоенный уверенностью в своем торжестве, он держал себя поначалу нарочито корректно и даже великодушно. Он доминировал над всей Европой. Россия была его союзником. Соединенные Штаты — нейтральны. Только Англия Черчилля отказывалась подчиниться, но мало кто верил, что она сможет долго продержаться. Французы оказались разделенными и разбросанными: полтора миллиона французских военнопленных шагали под конвоем в направлении немецких лагерей; солдаты, оказавшиеся в частях, которые не подпали под оккупированную зону, были демобилизованы и возвращались по домам, подавленные и обескураженные...»

Единственной налаженной и подготовленной к подпольной деятельности организацией была тогда французская компартия, но пакт, заключенный в 1939 году между Гитлером и Сталиным, еще был в силе, и компартии Западной Европы, следуя генеральной линии, не предпринимали никаких организованных действий против Германии до самого ее вторжения в Советский Союз в июне 1941 года.

Остановимся на этом подробнее.

С 1936 по 1939 год французская компартия занимала ярко выраженную антифашистскую позицию, но пакт заключенный Сталиным с Гитлером спутал все ее карты. Официально КПФ обязана была приветствовать пакт, как она была обязана приветствовать и все прочие изгибы внешней политики СССР, включая его вторжение в Финляндию. В результате, вскоре после начала войны с Германией, КПФ была объявлена вне закона. Во время «сидячей войны» ее публикации были под запретом, ее депутаты сняты со своих мест, а прочие должностные лица и военные чины состоявшие в КПФ, подверглись всяческим ущемлениям, вплоть до ареста. В правых правящих кругах Франции, как это отмечает историк Иан Усби в книге «Occupation», тот факт, что компартия оказалась на стороне противника, давало удобный предлог разделаться с внутренним политическим противником, чьи действия уже давно не вызывали доверия, а к тому же это отвлекало внимание общественности от насущных проблем вызванных началом войны с Третьим Рейхом. Преследования, как мы знаем, не уничтожили КПФ, она ушла в подполье, но ее престижу был нанесен большой идеологический ущерб. Неожиданное сближение большевизма с нацизмом в глазах многих подорвало ее авторитет и внесло в ее ряды замешательство. В 1939 году от партии требовалось клеймить франко-британское объявление войны Германии как империалистические происки капиталистических держав, а уже год спустя, когда немецкие войска стали занимать Францию, ситуация заметно изменилась. Немецкие оккупанты ничуть не считали себя связанными заключенным со Сталиным пактом, и стали разделываться с французскими коммунистами столь же жестоко как как и на других занятых ими территориях. В одном только Париже в первые недели после подписания перемирия, было арестовано более тысячи членов КПФ, и конечно, не могло быть и речи о том, чтобы выпустить на свободу тех, кто был ранее арестован французскими властями, их продолжали держать в качестве заложников, хотя официально, согласно распоряжению свыше, это слово было запрещено употреблять. Столкнувшись с преследованиями, некоторые члены компартии в индивидуальном порядке сделались одними из ранних критиков маршала Петена и активных сопротивленцев. Однако партия в целом, не имея четких указаний как действовать, продолжала находиться в замешательстве, тем более что ее глава, Морис Торез, дезертировав из армии, бежал в Советский Союз, а ее главный орган газета Юманите подверглась двойному унижению: сперва запросив у немцких оккупантов разрешение возобновить публикацию, а затем получив на этот запрос категорический отказ.