Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

24 АВГУСТА

В следующую ночь после получения военным министром Мессими страшной вести о состоянии парижских укреплений, он осмотрел их сам. Увы, Гиршауер был прав. Форты Парижа не являлись фортами... В этом смысле придется доложить кабинету министров.

А генерал Мишель?..

Боже мой! В настоящий момент это, правда, не важно! Мишеля, может быть, отдадут под суд, но даже если его расстреляют, на его крови не вырастут новые форты!

Входит офицер связи. Он произносит несколько слов, но министр не слушает. Офицер вынужден подойти к столу и развернуть перед ним бумаги.

Мессими рассеянно читает. Сводка из ставки Жоффра. Враг подходит к Парижу все ближе и ближе. Может быть, наступит момент, когда дозоры немцев окажутся в виду города...

Когда Мессими остается один, он берет блокнот и пишет несколько скупых строк. Письмо своему старому другу, генералу для особых поручений Гальени. Живет он поблизости. Ординарец, — нет, офицер, — должен с возможной поспешностью доставить эту важную записку адресату. Гальени должен прийти к министру немедленно! Генерал Гальени...

Правительство оставило его в Париже, словно предчувствуя его, буквально, особое предназначение... Если с Жоффром случится несчастье, Гальени, бывший комендант Тонкина и Мадагаскара, должен стать его преемником. Слава у Гальени хорошая: самый способный, спокойный и надежный французский генерал.

Пока Мессими ждет, его вызывают два раза по телефону. В первый раз, — звонит Вивиани, министр президента, и, вскоре после него, канцелярия президента республики.

Но военный министр не желает телефонных вызовов. Он ссылается на важные переговоры, просит извинить, обещает сам позвонить или приехать.

Возвращается долгожданный офицер:

— Генералу Гальени сообщено, г-н министр. Он приедет через час.

Немедленно вслед за офицером появляется другое, незванное, лицо — чиновник канцелярии президента республики. Пуанкарэ просит господина министра прервать свои переговоры и совещания, хотя бы на один час, и явиться в Елисейский дворец на заседание кабинета.

Мессими встает со вздохом. Он покидает министерство. Выйдя на улицу, он некоторое время смотрит на шофера отсутствующим взором и, наконец, словно преодолевая какую-то внутреннюю силу, приказывает ехать во дворец. Там он застает своих коллег за совещанием, прерванным его появлением.

Пуанкарэ говорит сразу:

— Вы, без сомнения, знаете уже о последних ужасных новостях, дорогой Мессими. Неужели мы действительно опять увидим прусских улан под воротами Парижа?

Мессими пожимает плечами.

— Виделись ли вы с Мишелем? — продолжает Пуанкарэ. — В полной ли готовности наши укрепления?

— Я как раз хотел говорить с вами на эту тему, господин президент, — отвечает военный министр. — Мои сведения, к сожалению, будут не менее ужасны, чем известия с фронта. Генерала Мишеля, по-видимому, придется заменить другим лицом...

Вивиани, министр-президент, вскакивает:

— Что это означает?

Мессини некоторое время сидит потупясь, затем бросает на Пуанкарэ пронизывающий взгляд и говорит громко, резко, словно отдавая боевой приказ:

— Я должен сообщить вам, господа, что укрепления Парижа вовсе не оправдывают тех надежд, который мы на них возлагали. Париж, собственно говоря, вовсе не является крепостью...

Он обводит глазами внезапно побледневшие лица коллег и продолжает:

— Коротко говоря, налицо упущения, которые в данный момент невозможно исправить. Во всех ваших рассуждениях вы должны исключить, как фактор сопротивления, крепость Париж.

В зале заседания воцаряется гробовая тишина, которую нарушает тихий голос Пуанкарэ:

— Не желает ли кто-нибудь высказаться?

Слово берет Вивиани:

— Вношу предложение: кабинет должен постановить, что Париж обязан защищаться до последнего... Чего бы это ни стоило!

В СТАНЕ ВРАГА

До сих пор мы говорили о надвигающейся на Францию опасности, но теперь нам надо заглянуть в центр той паутины, которая эту опасность создает. Перенесемся поэтому на правый берег Рейна, в Кобленц, где в день 24 августа еще находится главная квартира генерала от инфантерии фон Мольтке, вершителя судьбы германской армии.

Жаркий полдень сменяется тихим, предвечерним теплом. По сонным волнам Рейна, как расплавленное серебро, перебегают ослепительные блики. Как символ германского упорства и тяжеловесности, против Кобленца, возвышается замок Эренбрейтштейн...

В прохладных холлах отеля «Монополь» большое оживление. Гостиница полна офицеров. Пользуясь короткой передышкой, они обмениваются новостями и мнениями. Кайзер Вильгельм и граф Гельмут фон Мольтке, племянник знаменитого Мольтке, героя франко-прусской войны, предприняли быструю освежительную поездку на автомобиле. Есть еще нисколько свободных минут.

Машина кайзера летит вверх по Рейну, переезжает по мосту на другой берег, описывает петлю и возвращается к Кобленцу. Когда она пересекает Рейн, ход приходится убавить. Автомобиль перегоняет длинную колонну войск. Идут добровольцы расположенного в Кобленце 23 артиллерийского полка. Примерно 1000 человек. Только что принятых. Свеже экипированных. Ведет их молодой, подтянутый офицер, а за порядком наблюдают топорщащиеся усами строгие унтеры, окружившие колонну, как конвой.

Кайзера узнают. В тот же миг порядок нарушается, и оглушительное ура гимназистов, студентов и молодых представителей золотой молодежи сотрясает стены старинного замка. Офицер, полусмущенный, полурастроганный проявлением чувств патриотизма, пытается что-то рапортовать, в чем-то извиняться, но автомобиль кайзера скрывается в туче пыли. Вслед ему несется экзальтированное пение «Дейчланд, Дейчланд юбер аллес!»

— Ахтунг!

В главном холле «Монополя» офицеры замирают, как статуи.

— Вейтер махен, мейне херрен! — продолжайте, — небрежно бросает кайзер.

Двойная дверь закрывается за ним и Мольтке. На ней надпись «Операционный отдел».

— Есть новости? — спрашивает Вильгельм.

Полковник-лейтенант Таппен поспешно разворачивает последнюю депешу с северного сектора западного фронта:

— Яволь, мажестет! Правое крыло неприятельской армии на голову разбито нашей второй армией. Захвачено много орудий. Первая армия, западнее Мобежа, вступила в бой с англичанами. Последние панически отступают. Атака на Намюр закончилась благополучно. Все осаждавшие крепость войска, за исключением половины дивизии, освободились для дальнейших операций. Третья армия успешно развивает наступление!

Прекрасные сведения. Решительный момент наступил. В германской ставке в течение последних дней царило невероятное напряжение. На правом фланге фронта вот уже несколько дней шли решительные бои, от которых зависела вся дальнейшая операция. Если бы в эти дни немцы были разбиты, весь план войны оказался бы опрокинутым.

Но битва выиграна!

На западе.

А на востоке?

О, там мало утешительного. Новый командующий фронтом. Новый начальник штаба. Людендорф только теперь познакомился с Гинденбургом. Генералы раньше нигде не работали вместе, они не знают еще взаимных привычек и образа мышления. Гм... на востоке, пока серьезно, очень серьезно.

Не послать ли туда помощь?

Мольтке докладывает свои соображения кайзеру. Предлагает не уклоняться от плана Шлиффена. Согласно с этим планом, в тот момент, когда на западе будет одержана решительная победа, часть войск должна быть переброшена на восток. По мнению Мольтке этот момент наступил.

В результате — приказ:

Начальнику Шлезвитского военного округа:

33 и 34 ландверным бригадам немедленно приготовиться к переброске на Восток.

Командарму Второй:

«Второй гвардейский резервный и одиннадцатый армейский корпуса снять с правого фланга армии и выделить для особого назначения. Оба корпуса будут переброшены на восток».

Командарму Пятой:

«В случае, если вверенная вам армия будет в состоянии продолжать наступление, не исключается возможность выделения для особого назначения пятого армейского корпуса. Предстоит переброска упомянутого корпуса на восток».

Таким образом, героическое наступление русских армий Самсонова и Ренненкампфа ослабило напор на Париж, оттянув к себе две дивизии ландвера, два корпуса, получивших боевое крещение, и стеснив свободу операций пятого корпуса.

Начальник оперативного отдела ставки германского главнокомандующего полковник-лейтенант Таппен покидает совещательную комнату в приподнятом настроении. В холле он подходит к генералу от инфантерии фон Плессен. Тот радостно говорит:

— Как дела? Недурненькие сведения? Хм?

Таппен отвечает:

— Через шесть недель вся эта ерунда кончится.

* * *
В то же самое время, в 2000 километрах к востоку, Гинденбург и Людендорф переезжают из Мариенбурга в Танненберг. Их встречает командир XX корпуса фон Шольц. Немедленно собирается военный совет.

Линия Гильденбург — Мюлен! Вот где должно начаться решительное столкновение.

Но до решительного дня еще далеко. I армейский корпус не прибыл на указанное ему место. I резервный и XVII корпус Макензена находятся на расстоянии нескольких переходов от места будущего сраженья. Положение XX корпуса по-прежнему отчаянное, и только то обстоятельство, что генерал Ренненкампф с неизменной медлительностью идет на сближение с Самсоновым, делает общее положение на северном секторе восточного фронта сносным, а не катастрофическим.

Вечером Гинденбургу впервые улыбается счастье. На правом фланге армии Самсонова оказывается идущий походом VI русский корпус. Между ним и остальными корпусами не существует связи. Вот где представляется случай напасть на русских, пользуясь большим преимуществом сил!

Но хотя в танненбергской штаб-квартире существует уверенность в организации удачного маневра, в Кобленц поздно вечером летит очередной рапорт, который заканчивается не особенно оптимистическими словами:

«...Настроение решительное, хотя неблагополучный исход операции не исключен».