Превращение

100 лучших книг всех времен: 
www.100bestbooks.ru
Франц Кафка 
Превращение 
1 
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он 
у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирнотвердой спине, он 
видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный 
дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот 
окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным 
телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами. 
«Что со мной случилось?» – подумал он. Это не было сном. Его комната, настоящая, 
разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех 
хорошо знакомых стенах. Над столом, где были разложены распакованные образцы сукон – 
Замза был коммивояжером, – висел портрет, который он недавно вырезал из 
иллюстрированного журнала и вставил в красивую золоченую рамку. На портрете была 
изображена дама в меховой шляпе и боа, она сидела очень прямо и протягивала зрителю 
тяжелую меховую муфту, в которой целиком исчезала ее рука. 
Затем взгляд Грегора устремился в окно, и пасмурная погода – слышно было, как по 
жести подоконника стучат капли дождя – привела его и вовсе в грустное настроение. 
«Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту чепуху», – подумал он, но это было 
совершенно неосуществимо, он привык спать на правом боку, а в теперешнем своем 
состоянии он никак не мог принять этого положения. С какой бы силой ни поворачивался он 
на правый бок, он неизменно сваливался опять на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть 
своих барахтающихся ног, он проделал это добрую сотню раз и отказался от этих попыток 
только тогда, когда почувствовал какую-то неведомую дотоле, тупую и слабую боль в боку. 
«Ах ты, господи, – подумал он, – какую я выбрал хлопотную профессию! Изо дня в 
день в разъездах. Деловых волнений куда больше, чем на месте, в торговом доме, а кроме 
того, изволь терпеть тяготы дороги, думай о расписании поездов, мирись с плохим, 
нерегулярным питанием, завязывай со все новыми и новыми людьми недолгие, никогда не 
бывающие сердечными отношения. Черт бы побрал все это!» Он почувствовал вверху 
живота легкий зуд; медленно подвинулся на спине к прутьям кровати, чтобы удобнее было 
поднять голову; нашел зудевшее место, сплошь покрытое, как оказалось, белыми 
непонятными точечками; хотел было ощупать это место одной из ножек, но сразу отдернул 
ее, ибо даже простое прикосновение вызвало у него, Грегора, озноб. 
Он соскользнул в прежнее свое положение. «От этого раннего вставания, – подумал 
он, – можно совсем обезуметь. Человек должен высыпаться. Другие коммивояжеры живут, 
как одалиски. Когда я, например, среди дня возвращаюсь в гостиницу, чтобы переписать 
полученные заказы, эти господа только завтракают. А осмелься я вести себя так, мои хозяин 
выгнал бы меня сразу. Кто знает, впрочем, может быть, это было бы даже очень хорошо для 
меня. Если бы я не сдерживался ради родителей, я бы давно заявил об уходе, я бы подошел к 
своему хозяину и выложил ему все, что о нем думаю. Он бы так и свалился с конторки! 
Странная у него манера – садиться на конторку и с ее высоты разговаривать со служащим, 
который вдобавок вынужден подойти вплотную к конторке из-за того, что хозяин туг на ухо. 
Однако надежда еще не совсем потеряна: как только я накоплю денег, чтобы выплатить долг 
моих родителей – на это уйдет еще лет пять-шесть, – я так и поступлю. Тут-то мы и 
распрощаемся раз и навсегда. А пока что надо подниматься, мой поезд отходит в пять». 
И он взглянул на будильник, который тикал на сундуке. «Боже правый!» – подумал он. 
Было половина седьмого, и стрелки спокойно двигались дальше, было даже больше 
половины, без малого уже три четверти. Неужели будильник не звонил? С кровати было 
видно, что он поставлен правильно, на четыре часа; и он, несомненно, звонил. Но как можно