Типология и классификация конфликтов

Религиозное содержание конфликтов не является феноменом только афро-азиатского мира, относимого, условно говоря, к "нехристианской цивилизации". Оно проявляется и в конфликтах в развитых странах (например, в Северной Ирландии). Но хотя религиозная вовлеченность, этническая мотивация присутствуют в ряде конфликтов, как показывает опыт, в современном мире почти не наблюдается "чистых" этнических, религиозных, территориальных конфликтов, да и само понятие "конфликт" можно трактовать по-разному - как спор, столкновение, распря, соперничество, борьба /24/. В работе "Государство в вооруженных конфликтах" (States in Armed Conflicts. - Uppsala: 1991), изданной Отделением мира и исследования конфликтов Уппсальского университета, приводится и такая трактовка понятия "вооруженный конфликт", как "продолжительное и организованное использование военной силы двумя или более сторонами, одна из которых по крайней мере представляет правительство"/25/. Данное определение не является вполне исчерпывающим, поскольку оно пригодно для выяснения вопроса о том, в какие именно конфликты вовлечено правительство и какие подходы следует искать для их разрешения. Но оно не подходит для объяснения других разновидностей конфликтов: начавшихся мирно и лишь затем переросших в стадию вооруженной борьбы; столкновений группировок, не имеющих отношения к правительству; демонстраций с применением насилия либо к случаям массовых убийств, резни, погромов на этнической или конфессиональной почве /26/.

Отдавая себе отчет в том, что любая типологическая классификация схематична и условна, обозначим две крупные категории конфликтов (за основу принята методология Уппсальского проекта, разработанного на Факультете проблем мира и конфликтов Уппсальского университета и использовавшаяся в трудах Стокгольмского института проблем мира (СИПРИ) /27/):

1. Межгосударственные конфликты, в которые вовлечены вооруженные силы двух или более государств, признанных международным сообществом.

2. Внутренние, или государствообразующие, конфликты, основным содержанием которых является противоборство правительства с вооруженной и организованной оппозицией, ставящей своей целью захватить власть. К этой категории относятся гражданские войны и так называемые этнические конфликты, возникающие в результате стремления групп людей, идентифицирующих себя как самостоятельный этнос, порой инорелигиозный, к государственному обособлению или сепаратизму. Подобные конфликты развиваются, как правило, в форме гражданских войн, но они вовлекают в свою орбиту соседние страны, заинтересованные стороны, региональные державы.

Национально-этнические, идеологические и политические разногласия в бывшем Советском Союзе получили развитие в основном в форме второго типа конфликтов. Имели здесь место, главным образом в годы перестройки, и конфликты-бунты, конфликты-погромы: например, в Сумгаите 28 февраля 1988 г., в Ферганской долине в мае-июне 1989 г., в Новом Узене в июне 1989 г., в Баку в январе 1990 г., в Оше в июне 1990 г.

В настоящее время межгосударственный конфликт ведется в СНГ между Арменией и Азербайджаном из-за Нагорного Карабаха. Что касается арабо-израильского конфликта, то он претерпел за истекшие годы кардинальные изменения и из фазы вялотекущего вооруженного противостояния Израиля с соседними арабскими государствами приобрел в иное качество - преимущественно внутренний конфликт между израильским правительством и "непримиримыми" мусульманскими организациями, среди которых лидирует Хамас. Сокращение числа межгосударственных конфликтов объясняется возросшим воздействием в межгосударственных отношениях (но не во внутренней политике государств!) международного законодательства, осуждающего территориальные притязания, агрессию и решительно реагирующего через ООН и другие институты на нарушителей международных норм, признанных мировым сообществом.

Некоторые конфликты, способные вызвать многочисленные жертвы, положить начало затяжной, кровопролитной войне как бы выпадают из этой схемы или вписываются в нее не в полной мере. К их числу можно отнести демонстрации с применением насилия, конфликты-бунты, конфликты-погромы, словом, выступления, которые некоторые специалисты квалифицируют как "конфликты неуправляемых эмоций" /28/.

В соответствии с существующей градацией, вооруженные конфликты различаются по степени интенсивности. Они могут быть крупномасштабными, когда число убитых с начала конфликта превышает 1000 человек и в дальнейшем военные действия влекут за собой многочисленные человеческие жертвы. Конфликты, не достигшие такого "результата" - с относительно незначительным числом погибших, считаются малоинтенсивными.

В международно-правовой практике существуют разночтения в трактовке ряда понятий и терминов. Одно из них, в частности, касается определения "стороны конфликта" /29/. Понятие "заинтересованная сторона" определяется некоторыми исследователями как величина, активно влияющая на ход конфликта и потому они именуют ее "включенной стороной" /30/. Установим три основные категории "сторон конфликта": 1) "ключевые" (противоборствующие, конфликтующие) стороны - непосредственные участники конфликта; 2) "заинтересованные стороны" - соседние страны или региональные державы, участвующие в конфликте опосредованно, но влияющие на его ход и ключевых участников; 3) "третьи стороны" - нейтральные посредники, заинтересованные в прекращении военных действий и в содействии мирному процессу. В этой роли чаще всего выступают ООН, крупные региональные государства или великие державы. Именующие себя "третьей стороной" посредники - чаще всего региональные державы - являются заинтересованными сторонами конфликта и в той или иной степени оказываются вовлеченными в него. В идеале для роли нейтральной "третьей силы" лучше всего подходят религиозные организации и представители духовенства, но на практике они не стали таковыми ни в большинстве конфликтов в Третьем мире, ни странах Содружества.

Многие понятия, дефиниции и термины являются подчас только лишь условным обозначением сложного и противоречивого содержания. Так, в условиях взаимосвязанной, взаимозависимой структуры различных стран и регионов Азии и Африки, а также новых независимых государств СНГ, очень сложно, а порой и просто невозможно найти внутренний конфликт в чистом виде. Разногласия, возникающие внутри государства между представителями различных этносов, народностей, конфессий, неизбежно расширяют географические рамки конфликта, вовлекая в него региональные "центры силы", а также другие государства или группы государств с "родственным" этническим или "единоверным" населением.

Трудно провести грань между "внутренним" и "региональным" конфликтом. В период "холодной войны" термином "региональный конфликт" принято было обозначать конфликты, в которых явственно присутствовало советско-американское глобальное противоборство, проявлявшееся в прямой или опосредованной поддержке сверхдержавами воюющих сторон в арабо-израильском, ангольском, афганском, никарагуанском, камбоджийском конфликтах, конфликте на Африканском Роге. Региональный конфликт подпадает и под понятие межгосударственный конфликт. Этим термином может обозначаться и столкновение региональных держав ("центров силы)" в борьбе за сферы влияния, и территориальный спор, и конфликт, спровоцированный ирредентистским движением. Это могут быть конфликты, зародившиеся как внутренние, государствообразующие, но переросшие затем по мере эскалации боевых действий в масштабы региональной войны.

Не поддается однозначной трактовке и понятие "религиозный" конфликт. Во время исламской революции в Иране, которая может рассматриваться и как внутренний конфликт, в ходе других конфликтных ситуаций в Третьем мире (в Судане, Ираке, на Шри Ланке и Филиппинах) оппозиция с оружием в руках выступала за утверждение "своей" религии в качестве основы, регламентирующей экономику, политику, идеологию, духовную жизнь.

Религиозный компонент проявился в ряде конфликтов в Европе, в бывшей Югославии, в постсоветском пространстве. В новейшей истории имела также место ненасильственная, религиозно обусловленная борьба: в США - за гражданские права, которую возглавил Мартин Лютер Кинг; в Польше, где движение "Солидарность" вкупе с католической церковью противостояло властям; в некоторых странах Латинской Америки и в ЮАР антиправительственные выступления вдохновлялись "теологией революции"; в балтийских республиках национально-освободительная борьба народов была поддержаны рядом католических и протестантских священнослужителей. В современных кризисных ситуациях политики продолжают прибегать к религиозной аргументации, символике, риторике для достижения своих целей. 8 августа 1990 г. в самом начале кризиса в Персидском заливе президент Дж.Буш в своем "Обращении к нации" призвал церковных деятелей "молиться за тех, кто защищает и обороняет американские интересы" /31/.

Но что же все-таки дает основание обозначить тот или иной конфликт как "религиозный"? Один из основных критериев - на него обращает внимание шведский исследователь Чель-Оке Нордквист /32/ - это принадлежность конфликтующих сторон (или одной из них) к религиозным организациям, движениям, объединениям. Важное значение имеет и задача утверждения приоритета какой-нибудь религии над остальными как основная цель противоборства. И наконец во многих конфликтах происходит религиозная самоидентификация участников, которые начинают воспринимать себя и своих противников в первую очередь как представителей определенных конфессий. Часто подобная самоидентификация совпадает с этнической, и тогда мы говорим об этно-конфессиональных конфликтующих группах.

В качестве "классических" примеров религиозных конфликтов обычно фигурируют североирландский, ливанский, суданский, шриланкийский, сикхский, индо-пакистанский, израильско-палестинский, афганский /33/. В них на первом плане стоит противоборство между приверженцами различных религиозных исповеданий. И все же религия используется противоборствующими сторонами этих конфликтов для вовлечения населения к участию в конфликте, реже - для его урегулирования. Следовательно, "религиозный конфликт" - это весьма условный термин, отражающий только один компонент сложной структуры конфликта.

Столь же непросто обстоит дело с так называемыми "этническими конфликтами", хотя бы потому, что в науке не достигнуто согласия даже относительно критериев (язык, территория, кровно-родственные связи, религия и пр.), из которых должны складываться понятия "этнос", "этническая группа", "нация".

В современной истории понятие "нация" давно стало идентифицироваться с понятием "государство". Мы говорим - Лига наций, Организация Объединенных Наций, национальный, то есть государственный, интерес. Западная концепция "национального государства" включает в себя оба этих критерия - и нацию, и государство /34/. "Нация" ("nation" - civitos, natio, populus) и "государство" (state, status,) определяются в английском языке одним словом - nation, а понятие "национальное государство" (nation-state), то есть государство, где "народ" - "сограждане" (state is the status of the civitas) давно уже прочно вошло и в международную политику, и в научный лексикон. По Е.Гэллнеру, национализм как доктрина проявляется в тех случаях, когда "нация" (народ) и "государство" - совпадающие явления /35/.В соответствии с определением Дж.Данна, "нация состоит из тех, кто объединен рождением (генетически, родственно, через язык и культуру, переходящие от поколения в поколения)" в то время, как государство состоит из тех, "кто полностью подчиняется их собственной суверенной, законной (legal) власти" /36/. В идеале "национальное государство" - это такое сообщество, члены которого объединены общностью культуры, происхождения и территории. Иными словами, это - территория, принадлежащая тому населению, которое ее населяет, и никому больше.

Подсчитано, что из 180 государств мира только часть может быть определена как "национальное государство", менее 20 государств этнически однородно в том смысле, что в них насчитывается менее 5 процентов национальных меньшинств/37/. Большинство же государств в той или иной степени подвержено внутриэтническим разногласиям, принимающим порой форму вооруженной борьбы - с проявлениями сепаратизма (от латинского separatus - отделенный), сторонники которого выступают за политическое и территориальное отделение и обособление, либо ирредентизма (термин происходит от названия политической партии "Италиа ирредента", или "Неосвобожденная Италия", которая боролась в конце ХIХ века за присоединение к Италии земель, не вошедших в ее состав при объединении) - политики, направленной на объединение в рамках одного государства народа, проживающего на территории нескольких государств /38/.

Проблема этничности продолжает рассматриваться многими специалистами как некая второстепенность, иррациональность мышления, проявление подсознательного инстинкта или пережитка первобытного сознании, миропонимания первобытного человека, склонного мифологизировать окружающую действительность и многие общественные процессы и явления, камуфлировать реальные экономические и политические противоречия и интересы рассуждениями о "кровном родстве", "корнях", "исторической родине" и тому подобном. Нередко отрицается сам факт существования феномена этничности в обществе, а его проявления связывают лишь с действиями отдельных личностей, политиков, прессы, которые манипулируют общественным сознанием, возрождают в обществе инстинкт этничности, с помощью которого и достигаются политические цели. Вера в способность ассимилировать меньшинства, свести на нет этнические разногласия, "вылечить" национальные и этнические разногласия с помощью демократизации, открытости и гласности, создать "нацию" в европейском понимании этого слова (нацию-государство, состоящее из граждан, а не этносов) при опоре на модернизацию, индустриализацию, урбанизацию, глубоко проникла в современное сознание, как на Западе, так и на Востоке.

Действительно, подъем этнического самосознания сопровождается усиленным мифотворчеством. С его помощью население мобилизуется для поддержки националистических (национально-освободительных) доктрин, утверждения "исторических", якобы неопровержимых прав какого-либо этноса на спорные территории, либо для дискредитации оппонента (нет такой нации, как азербайджанцы, а есть "турки", не было геноцида армян и т.п.). Это не означает, однако, что национализм, этничность, националистические концепции - мифы, проявление скрытой иррациональности, а конфликты, мотивированные этническими и религиозными причинами, - явление надуманное, не существующее в природе, камуфляж и результат мифотворчества или манипулирования сознанием.

Что же такое этничность? Несет ли она в себе только отрицательный заряд, некую конфликтогенность? Или же это данность, свидетельство такого же многообразия существующего мира, как и религия?

Термин "этнос" происходит от греческого слова "ethnos" - "кампания", "народ", "нация", а сам феномен подвергся очень широкой интерпретации. Например, создатель "Энциклопедии национализма" Л.Снайдер различает понятия "национальность" и "этничность" и определяет первое как "общую территорию, язык, исторические традиции" /39/, а второе как "часть самоопределения индивидуума". "Главное в этничности - ощущение отличия от других" /40/. Другой видный специалист по этно-национальным проблемам, англичанин А.Д.Смит, исследуя исторические и культурные корни национализма, перечисляет такие критерии этничности, как самонаименование, миф об общем предке, общность культурно-бытовых традиций, территория, историческая память /41/. Согласно определению Дэвида Кармента, критериями этничности являются раса, кровно-родственные связи, общий предок, религия, язык как средство общения и символ этнической и культурной идентичности, а также проживание в определенном географическом районе (территория) /42/.

По Иммануилу Валлерстейну, "этническое сознание", или "этническая самоиндентификация" - это "чувство, разделяемое группой людей, которые определяют себя в терминах культуры (общий язык, религия, цвет (раса - Д.М.), история, образ жизни). Они стремятся к тому, чтобы отстаивать или расширять свои права на политической арене, с тем чтобы защитить по возможности свое дальнейшее существование в качестве группы и /или/ - сохранить или улучшить материальные условия совей жизни. Предпочитает ли такая группа называть себя нацией, национальностью, этнической общностью, племенем или народом, не столь важно" /43/. Отсюда Валлерстейн делает вывод, что этническое сознание, будучи политическим явлением, является "формой конфликта" /44/. Вообще, национализм, этничность, как правило, и ассоциируются с конфликтом, разломом общества. Д.Хоровиц считает, например, что люди, для того чтобы защитить свои интересы, образуют группы, которые предпринимают коллективные действия, в том числе и для защиты от других групп. Этнические группы таким образом превращаются в "конфликтующие группы" /45/, а этничность, или национальный вопрос, способны "разбудить" этно-политический конфликт.

Но этот феномен несет в себе и положительные "заряды". Исследуя его, Л.Н. Гумилев подчеркивает, что этнос - это явление природы, он получает свою энергию из космоса (биосферы по В.И.Вернадскому). "Этнос - это коллектив, отличающийся от других этносов стереотипом поведения и противопоставляющий себя всем другим" /46/. Эта характеристика вполне применима, кстати, и для определения конфликтующего поведения приверженцев различных религий. Другие отечественные исследователи Г.Ч.Гусейнов и Д.В.Драгунский приходят к выводу о том, что "этничность как функция - это выход из социальной фрустрации, неизбежно возникающей, когда личность осознает свои права, но не может ими воспользоваться" /47/. В бывшем Советском Союзе этот выход начался "с пробуждения общества от гипноза социальной однородности и эгалитаристской мистики" /48/. Следовательно, этничность в посттоталитарном обществе превращается в способ самовысвобождения личности, в один из путей ее социальной идентификации.

Можно привести еще множество определений этничности или национализма, варьирующих эти понятия. Однако вряд ли они внесут окончательную ясность в понимание этой сложнейшей и "темнейшей" проблемы. Тем более непроста проблема этнических конфликтов, с которыми разбирается многочисленная армия ученых и политиков и которую сегодня пытается - пока без особого успеха - разрешить мировое сообщество.

В нашем понимании в основе большей части конфликтов, которые принято обозначать как этнические, лежат коллективные действия групп людей ("групп, находящихся в состоянии конфликта"), вынужденных защищать свои права - истинно или мнимо нарушенные. Эти группы воспринимают себя как особый, отличный от других этнос, имеющий "свою" историю, культурно-бытовые традиции, кровно-генетическую связь, иногда также обладающий "своей" территорией, языком, религией. В ходе таких конфликтов собственно этнические разногласия столь тесно переплетаются с политическими, социальными, территориальными, религиозными проблемами и спорами, что зачастую просто камуфлируют друг друга. Условна и привязка этнического конфликта только к внутренней ситуации, отнесение его к категории внутренних конфликтов. В рамках взаимосвязанной, взаимозависимой структуры международных отношений разногласия, возникающие между представителями различных этносов и этно-конфессиональных групп, неизбежно расширяют географию конфликта, вовлекая в него другие государства.

По устоявшейся традиции, а также по инерции феномен этничности продолжают ассоциировать с Третьим миром. Но ведь и "старая" Европа (Бельгия, Великобритания, Испания, Франция) так и не сумела справиться со своими этническими проблемами. Что касается Восточной и Центральной Европы, то и здесь некоторые государства бывшего социалистического лагеря (Югославия, Советский Союз) пережили настоящие этнические войны, другие (Чехословакия) - мирный "развод" по этническому принципу, а третьи (Албания, Болгария, Венгрия, Румыния,) продолжают испытывать давление межэтнических разногласий. Состояние национального вопроса, межэтнических, межрасовых отношений в США и в Израиле, заставляет усомниться в том, насколько успешно оправдала себя теория "плавильного котла", призванного "перемолоть" в единую "нацию" многочисленные этносы, продолжающие стекаться в эти страны со всех концов мира.

Итак, этничность, как и религия, не исчезает, несмотря на происходящие в мире перемены. Традиционные факторы все еще обладают огромными возможностями для воздействия на общественное сознание, а чувство принадлежности к определенной религиозной общности преобладает порой над чувством национальной солидарности в рамках единого государства.

Вне зависимости от типа конфликтов (государствообразующие или межгосударственные) большую их часть можно классифицировать следующим образом:

1. Конфликты, в основе которых лежит требование политической автономии или полного отделения инорелигиозных этносов, часто крупных, или же религиозных общин. Автономистские или сепаратистские движения возникают среди этносов, имеющих общий язык, происхождение, территорию, культуру, быт. У них уже появились элементы общего самосознания, основанного на этногенетическом или длительном хозяйственном, культурном, политическом взаимодействии. В контексте лояльности идее национального государства религия играет в таких случаях этносегрегирующую роль. Классическим примером конфликта такого типа служит религиозно-общинная конфронтация на Шри Ланке между буддистами-сингалами и тамилами - индуистами и мусульманами. Последние с 1983 г. ведут вооруженную борьбу за создание собственного государства "Тамил илам". Сюда же относятся сепаратистское движение исламизированных народов моро на юге Филиппин, борьба христиан-ибо в Нигерии за отделение, завершившаяся в 60-е годы провозглашением государства Биафра, и многие другие конфликты.

2. Конфликты, вызванные религиозно окрашенными движениями мелких этнических групп. Последние, как правило, территориально обособлены, их культура и быт сохраняют некоторую специфику и они могут иметь отличные от основной части населения наречия и говоры. Эти национальные меньшинства могут не разделять религиозных верований большинства населения, исповедовать другую религию. Особая приверженность к "своей" культуре, собственной религии, стремление предотвратить их размывание в национально-этнических и религиозных традициях, обычаях более крупных народностей, доминирующих в государстве, страх, вызванный возможностью "потери национальной судьбы", - таковы главные побудительные причины возникновения движений подобного типа. К ним могут быть отнесены: конфликт сикхов-панджабцев с индийским правительством и их борьба за создание независимого государства "Халистан" ("земля чистых"); борьба курдов за создание собственного "национального очага"; политические движения в населенных этническими азербайджанцами северных и восточных провинциях Ирана; большая часть этно-национальных конфликтов в СНГ и странах Балтии.

3. Конфликты, близкие ко второму типу, вызваны ирредентистскими устремлениями народа, оказавшегося разделенным в результате миграционных процессов, изменения или перекройки государственных границ и т.п. Они оформляются в политические или общественные движения, ставящие своей целью воссоединение народа, проживающего на территории нескольких государств. Такие разделенные народы, сохраняя замкнутость в культурно-религиозном плане, представляют инорелигиозную общность в государстве, на территории которого они проживают. В Африке, например, конфликтные ситуации этого типа вызваны движением за воссоединение эве, населяющих западное побережье в пределах Ганы, Того и Бенина; борьбой сомалийцев, оказавшихся в результате колониальных разделов в разных государствах - в Сомали, Эфиопии, Кении и Джибути. Аналогичные движения имеются в Азии: среди малайцев Таиланда, Малайзии и Сингапура; белуджей Ирана, Пакистана и Афганистана; пуштунов Пакистана и Афганистана; азербайджанцев Ирана и Азербайджана; курдов Ирана, Ирака, Сирии, Турции. Ирредентизм проявляется в политической жизни некоторых народов Северного Кавказа (осетин, абхазов, чеченцев), а также таджиков, узбеков, уйгуров и других в Центральной Азии и сопредельных государствах Третьего мира. Многие другие "разделенные народы" - и в развивающемся мире, и в СНГ - способны серьезным образом дестабилизировать обстановку, создать почву для конфликтов.

4. Конфликты, в основе которых лежат противоречия на религиозно-общинной почве. Они имеют место как в конфессионально однородных, так и в неоднородных государствах. В первом случае приверженцы разных толов и сект борются против ущемления их прав со стороны господствующего религиозного толка или религии. Например, шииты Ирака, Бахрейна, Саудовской Аравии неоднократно выдвигали требование культурной и политической автономии. Религия способствует сплочению конфессиональной группы перед лицом господствующего этноса, исповедующего другую религию в поликонфессиональных, полиэтнических обществах, приводя при этом нередко к религиозно-общинным конфликтам и столкновениям, например, в Индии, Пакистане, Шри-Ланке, Ливане, Иране.

5. Конфликты, возникающие на основе абсолютизации, универсализации какой-либо религии. В чистом виде таких конфликтов не бывает, они всегда связаны с политическим фактором, с выступлением политических деятелей, организаций и даже групп государств, выдвигающих идею солидарности на основе религиозной общности без национальных границ и этнических различий. Конфликты, вызванные призывами такого рода, в странах Арабского Востока нередко провоцировались "Братьями-мусульманами", а в 80-е годы разного рода "хомейнистскими движениями" (Хезболлах, Хамас, Исламский джихад и др.). Их социальный и политический идеал - теократическое исламское государство. Иранские руководители, опираясь на эти идеи, ведут борьбу за гегемонию в странах традиционного распространения ислама. Подобных же "геополитических" целей пытался достичь в Африке лидер ливийской революции Муамар Каддафи, выдвинувший в начале 80-х годов план "геополитической перегруппировки кочевников в Федерацию исламских государств Сахеля", что оказало дестабилизирующее воздействие на внутриполитическую обстановку в регионе, осложнило здесь межгосударственные отношения. Религиозный "универсализм" и подобные ему концепции имеют кратковременный и ограниченный успех и не способны доминировать над принципами, определяющими внешнюю политику того или иного государства.

Данная классификация свидетельствует о том, что конфликты постконфронтационной эпохи малопродуктивно подводить под имеющиеся в теории международных отношений типологии, и они лучше вписываются в хантингтоновскую схему межцивилизационных и внутрицивилизационных конфликтов, поскольку религия и этничность как реально существующие, долгосрочные факторы современного мира накладывают заметный отпечаток на социальные и политические процессы в развивающихся странах Азии и Африки и в новых, недавно образовавшихся государствах СНГ.

Развивающиеся страны и южные государства СНГ - достаточно сложная и неоднородная структура, где существует самый широкий спектр радикальных, экстремистских и умеренных правительств, течений и движений. Столь же неоднозначна ситуация и на региональном и международно-политическом уровне, где ряд крупных государств пытается утвердиться с помощью религиозного фактора. Рассмотрим эту проблему более детально.
1.3. Традиционные факторы в региональной и международной политике
Во времена "холодной войны" на гигантских просторах Азии, Африки, Ближнего Востока, Латинской Америки "клиенты" СССР и США вели между собой своеобразные "войны по доверенности" - именно так выглядело большинство региональных конфликтов в Третьем мире. Несомненно определяющей оказалась и роль обеих сверхдержав в урегулировании и разрешении этих конфликтов. В соответствии с "доктриной Рейгана" (или иначе - "доктрины неоглобализма") со второй половины 70-х годов американская администрация рассматривает все происходящие в мире конфликты сквозь призму глобального противостояния СССР и США. Исходя из тезиса о советской военной угрозе, американский президент приравнивает поддержку оппозиционных сил в ряде конфликтных ситуаций Третьего мира к самообороне, а конгресс принимает решения об оказании военной и материальной помощи этим силам. Аналогичные шаги и решения принимались советским руководством в отношении "своих" союзников и партнеров в региональных конфликтах /49/.

С прекращением советско-американской конфронтации в Третьем мире необходимость поддержания советских "клиентов" в конфликтах отпала сама собой. Утратило смысл и дальнейшее продолжение региональных конфликтов как опосредованной формы советско-американского соперничества. Советский Союз в виду кризисного состояния экономики не был в состоянии нести бремя тяжелых военных расходов в Азии, Африке и Латинской Америке /50/. В целом, политический курс СССР времен перестройки определялся следующими факторами:

а) признанием неэффективности военно-политического контроля над территориями, ставшими зонами региональных конфликтов и включенных ранее советскими стратегами в сферу влияния СССР;

б) неспособностью союзников СССР (и союзников США) добиться перевеса в конфликтах военным путем;

в) невозможностью решить в Третьем мире военными средствами внутренние проблемы, вызванные политическими, этническими, религиозными противоречиями;

г) уменьшением военно-стратегической роли государств - очагов региональных конфликтов в условиях наметившейся разрядки;

д) падением значения государств социалистической ориентации - своего рода "аванпостов мирового социализма" - в связи с пересмотром в Советском Союзе собственной модели социализма;

е) нарастающим экономическим и политическим кризисом в Советском Союзе, создавшем серьезные проблемы в обеспечении советских партнеров военной и экономической помощью.

В перестроечные годы были заложены основы курса на политическое урегулирование региональных конфликтов с перспективой создания системы региональной стабильности и безопасности. Составные этого курса выглядели обнадеживающе: интересы национальной безопасности достигаются посредством дипломатии, а не через военную угрозу, безопасность одной страны не может быть гарантирована за счет безопасности другой или других стран, международные организации и двусторонние усилия могут служить решениям региональных и глобальных проблем /51/.

Несмотря на изменившуюся с начала 90-х годов геополитическую обстановку, связанную с окончанием "холодной войны", конфликтность развивающегося мира остается достаточно высокой. Это отнюдь не означает, что на смену идеологическим конфликтам времен "холодной войны" пришли конфликты "нового поколения" - религиозные, этнические или, как их определяет в своем известном труде американский ученый С.Хантингтон, межцивилизационные. Собственно и в период "холодной войны" большую часть конфликтов в развивающихся странах - в Шри Ланке, Индии, Эфиопии, Ливане, на Филиппинах, других странах и регионах Третьего мира - вряд ли можно было отнести к категории идеологических. Это были территориальные, политические, этнические, конфессиональные споры и распри и только некоторые конфликты (ангольский, мозамбикский, никарагуанский, частично, афганский - в период советской интервенции) несли на себе сильную идеологическую нагрузку. Великие державы, ведя в Третьем мире своеобразные "войны по доверенности", поддерживая военным, дипломатическим, экономическим путем ту или иную противоборствующую сторону в конфликте, руководствовались не только идеологическими соображениями, но преследовали вполне конкретные политические и экономические цели.

Опыт государств Третьего мира, в особенности ближневосточных, важных в экономическом и стратегическом отношении, свидетельствует о том, что чем привлекательнее территория с точки зрения природных ископаемых (нефть) или выгодного географического положения (перекресток транспортных путей и торговых коммуникаций), тем сильнее проявляется здесь соперничество великих держав и региональных "центров силы", имеющих собственные интересы и стремящихся заручиться поддержкой своих союзников.

В наши дни в условиях размывания биполярности мира и наступления эпохи "многополюсности" правящие группировки некоторых крупнейших развивающихся стран стремятся компенсировать прошлую и нынешнюю зависимость от "Севера" спешным приобретением внешних атрибутов регионального самоутверждения. Речь идет прежде всего о способности государства оказать значительное влияние на международно-политическую обстановку в их собственном и непосредственно прилегающем к ним регионе, так как соответствующими возможностями в более широком глобальном плане они не обладают. Их центросиловая политика /52/ отличается от обычной политики крупного политически стабильного и экономически развитого государства в основном тем, что региональное государство-носитель центросиловой политики не просто обладает внушительной военной силой. Оно должно продемонстрировать готовность пустить ее в ход с достаточными шансами на успех. Несовершенство в большинстве случаев самого государственного механизма принятия внешнеполитических решений приводит зачастую к ситуациям, когда режимы, претендующие на проведение центросиловой политики, усматривают в религии и национализме важнейшие элементы упрочения влияния в регионе.

К религиозной аргументации для успеха своих внешнеполитических акций прибегают руководители многих стран Азии и Африки, однако лишь некоторые из них доктринально обосновывают свое, освященное религией, право на роль арбитра в международных делах или в вопросах, касающихся отношений государств отдельно взятого региона /53/. Немногие режимы становятся носителями религиозно окрашенной идеологии государственного национализма или просто экспансионизма.

САУДОВСКАЯ АРАВИЯ, соперничающая с другими государствами за лидерство в арабском мире, издавна претендует на центросиловую роль и активно использует религиозную аргументацию дабы утвердиться в политической жизни региона Арабского Востока.

Отношение Саудовской Аравии к международной системе определяется следующими факторами: стремлением увековечить традиционно-религиозную форму правления и общественного устройства внутри страны, сохранить политический статус-кво, в первую очередь в арабо-мусульманском регионе, как можно дольше поддерживать роль Мекки как хранительницы исламского духа, идеи солидарности мусульман, их консолидации для отпора враждебных исламу сил.

Взлет Саудовской Аравии как религиозного "центра силы" приходится на 70-е годы. В первой половине 80-х годов ее влияние в мусульманском мире несколько ослабевает ввиду изменившейся расстановки сил, связанной с возросшей активностью послереволюционного Ирана и разрастанием ирано-иракского, афганского, ливанского конфликтов. Призыв Эр-Рияда к солидарности на основе религиозной общности звучал неубедительно, и эта идея - как впрочем, и раньше - не смогла привести враждующие стороны к примирению. Было очевидно, что апелляция к религиозным чувствам противников не способна была сгладить политические и идеологические разногласия, которые не поддавались эмоциональным заклинаниям.

Внешнеполитическая линия саудовских руководителей по-прежнему основывается на проведении политики, нацеленной на сохранение духовного и политического лидерства в мусульманском мире. Однако саудовский режим пытается отойти от традиционно пассивной внешнеполитической позиции в пользу курса, который создал бы Саудовской Аравии желаемый образ ведущей державы исламского мира. По-прежнему первоочередной задачей Эр-Рияда остается поддержание стабильности в регионе и в странах традиционного распространения ислама, ибо любые пертурбации - как справа, так и слева - могут оказаться губительными для режима. Именно поэтому саудовские руководители прилагают значительные усилия для противодействия подрывному, "заражающему" влиянию иранской исламской революции, которая, по их мнению, создает дополнительные условия для вмешательства европейских держав и США в дела региона под предлогом его защиты от экстремизма и терроризма.

Увлекшись отражением "исламской волны", накатившейся на мусульманский мир из Тегерана, саудовские власти, руководители других умеренных арабских государств проглядели становление и консолидацию нового агрессивного "центра силы" - Ирака, который к началу 90-х годов создал непосредственную угрозу их безопасности, неизмеримо большую, чем Иран. Роль последнего в регионе тем не менее рано сбрасывать со счета.

ИРАН в большей степени, чем Саудовская Аравия, преуспел в распространении своего политического влияния с помощью религии. Это государство считается оплотом мирового шиизма, хотя приверженцы этой ветви ислама составляют только 10 процентов от численности всех мусульман. Шиитские общины всего мира в большей или меньшей степени связаны экономическими, политическими, религиозными и иными узами с Ираном. Исламская революция, оказавшая воздействие на многие политические процессы в странах традиционного распространения ислама, активная "доля" Ирана в конфликтных ситуациях дают основание считать эту страну одним из наиболее влиятельных религиозных "центров силы". Но как раз этот аспект внешней политики Ирана вызывает за последние годы много противоречивых суждений.

В отношении иранской внешней политики, особенно в период правления Хомейни, сложился достаточно устойчивый стереотип: проводящие ее тегеранские лидеры фанатичны, ослеплены религиозно-идеологическими установками, отвергают законы, установленные международным сообществом, пренебрегают мировым общественным мнением /54/. Очень много для дискредитации Ирана сделали США, которые в рамках своей внешнеполитической стратегии, нацеленной на государства Персидского залива, отвели Тегерану роль "мирового зла", "рассадника международного терроризма" и государства, поставившего себя вне закона /55/. Как следствие подобного подхода внешнеполитическая доктрина Хомейни и его преемников стала рассматриваться многими аналитиками и специалистами как часть "всемирного мусульманского заговора", "глобальной стратегии ислама" /56/. Существует и иная точка зрения, сторонники которой считают Хомейни, других духовных и политических лидеров исламской революции прагматиками, отдающими дань революционной риторике только на словах, а на деле являющихся продолжателями шахского внешнеполитического курса /57/.

Между тем революционная риторика и "реальная политика" Исламской Республики Иран давно уже существуют независимо друг от друга, и им предназначены разные функции. Разработанная Хомейни и другими шиитскими идеологами концепция распространения ислама путем использования опыта иранской революции в целом легко укладывается в рамки "наступательного прозелитизма", традиционно присущего шиизму /58/. На практике эта концепция сводится к следующей схеме: разделение народов и правительств всего мира на два лагеря - "угнетателей" и "угнетенных"; установление контактов между "революционными исламскими правительствами"; создание союза, который мог бы бросить вызов "глобальному высокомерию угнетателей", подорвать их влияние в мусульманском мире /59/.

Центросиловые установки хомейнизма легко прослеживаются в статье 11-й Конституции ИРИ /60/: "В соответствии с установлением Корана, гласящим: "поистине, этот ваш народ - народ единый, и Я - Господь ваш, поклоняйтесь же мне"(21:92), все мусульмане - одна нация, и правительство Исламской Республики Иран ответственно за то, чтобы весь ее политический курс основывался на коалиции и солидарности исламских народов и на том, чтобы предпринимать постоянные усилия, направленные на реализацию политического, экономического и культурного единства мира ислама". Претворившись в концепцию экспорта исламской революции, эти установки надолго определила стратегию и тактику Исламской Республики в ряде стран и регионов мира. В соответствии с этим идеологизированным видением мира формулируются и такие принципы внешней политики ИРИ, как: 1) противопоставление исламской революции - этого "божественного дара", по выражению Хомейни, - мировой системе, отказ от законов этой системы; 2) следование доктрине "ни Восток, ни Запад", или, как сказано в политическом завещании Хомейни, "следование прямому, начертанному богом пути, который не зависит ни от безбожного Востока, ни от тиранического богохульствующего Запада"; 3) борьба с "прогнившими, коррумпированными режимами" в исламском мире, к числу которых в первую очередь относят Ирак и Саудовскую Аравию; 4) активная поддержка революционных, освободительных движений в различных районах мира, при том, что руководство ИРИ оставляет за собой право определять и степень "революционности" того или иного движения, и форму его поддержки; 5) придание революционного импульса международным организациям, обращение их в сторону "обездоленных", "угнетенных" народов, которые ведут борьбу за освобождение от "тисков двух мировых сверхдержав" /61/.

Хомейни был естественным центром притяжения исламской революции, харизматическим лидером, который питал ее символику и одновременно умело и ловко управлял "стихийным" порывом масс. Он поддерживал в народе огонь жертвенности, не давал угаснуть революционному рвению. Война с Ираком, точно рассчитанная антиамериканская истерия в период захвата американского посольства в Тегеране, поддержка шиитского движения Хезболлах в Ливане и фундаменталистов в Судане, Египте, ряде других государств, наконец, всколыхнувшее исламский мир "дело Салмана Рушди" - все эти акции, получившие благословение Хомейни, были в конечном счете направлены на поддержание революционного порыва масс в самом Иране. За его пределами миру навязывался облик Ирана как подлинно революционной модели. Именно при Хомейни Иран становится новым революционным и религиозным "центром силы". Лишь неудачи в войне с Ираком, физический уход Хомейни привели к затуханию на уровне практической политики революционно-мессианских амбиций Ирана, его гегемонистских устремлений.

Официально провозглашенный иранским руководством в конце 1988 г. отказ от "насильственного экспорта исламской революции", призыв президента Али Акбара Хашеми-Рафсанджани дать критическую оценку истекшему десятилетию исламской революции, исправить ее ошибки /62/, казалось бы, послужили признаками смены приоритетов в иранской внешней политике, отхода от хомейнистской стратегической линии. Этот широко афишируемый Тегераном "обновленный", "прагматический" внешнеполитический курс ложится в основу важного направления региональной активности ИРИ, нацеленного на СНГ и Россию. Стратегия ИРИ в новых независимых государствах Центральной Азии и Закавказья /63/ строится на закреплении своей экономической и политической гегемонии, на освоении выгодного обширного рынка, ставшего фактически "бесхозным". Иран ставит также своей целью утверждение здесь шиитских религиозных ценностей в противовес суннитским, доминирующим в этих мусульманских регионах бывшего Советского Союза.

Итак, "реальная политика" ИРИ в постхомейнистский период претерпела определенные изменения. Позиции сторонников экспорта исламской революции всеми средствами подорваны, но не сломлены окончательно, и они продолжают оказывать влияние на внешнюю политику как на уровне идеологии, так и практики. Продолжаются и теоретические разработки хомейнистской внешнеполитической доктрины.

Наряду с субъективными факторами, которые позволяют Ирану претендовать на роль "властителя дум" хотя бы в пределах "мира ислама", существуют и довольно серьезные препятствия к тому, чтобы Иран надолго оставался средоточием религиозной центросиловой активности.

Механическое перенесение хомейнистской доктрины на другие страны оказалось практически невозможным в силу уникальности и специфики иранской ситуации, особой роли шиизма в культурно-историческом процессе в Иране. Сохраняется острота противоречий между суннитами и шиитами, между шиитами-двунадесятниками - они составляют большинство иранских мусульман - и остальными направлениями в шиизме, между арабами и персами, между Ираном и другими претендентами на роль региональных и религиозных "центров силы". Социальный и политический идеал хомейнизма - "великое исламское сообщество", теократия, объединяющая мусульман всего мира, освобожденных от влияния Востока и Запада, - завис и кажется все более нереальным и недостижимым. Наконец, насилие, возведенное идеологами исламской революции чуть ли не в главный принцип политики ИРИ, террор, развязанный в Иране и за его пределами, оттолкнули многих приверженцев исламской революции, которая первоначально выглядела как "революция угнетенных". Вследствие этого, возможности Ирана играть былую роль "центра силы" ограничены, а стало быть, у иранских "догматиков" и "радикалов" остается все меньше шансов реализовать хомейнистскую доктрину в региональном и глобальном масштабах.

Центросиловой активности Ирана на Юге Содружества мешает его восприятие там как государства, потворствующего распространению исламского экстремизма и фундаментализма, что является неприемлемым для светских режимов в новых независимых государствах. Официальная риторика руководителей ИРИ, которая включает в себя рассуждения об особом, исламском пути развития, которому должны следовать все мусульманские государства, ассоциируется в представлениях центральноазиатских лидеров с насильственным навязыванием их государствам иранской модели, с экспортом исламской революции. Власти в южных республиках СНГ настороженно встречают инициативы Ирана, потому что усматривают самый серьезный вызов себе не со стороны слабых и разрозненных демократических партий, объединений и "фронтов", а в мусульманском возрожденчестве, которое способно - пример Таджикистана налицо - стать идейной и политической альтернативой правлению постсоветской националистической номенклатуры. Логично предположить, что именно Иран как потенциальная опора оппозиционных религиозных сил вызывает у правящих режимов наибольшие подозрения.

За последние годы в качестве региональной державы, нового "центра силы" пытается утвердиться в Центральной Азии, на Кавказе и в тюркоязычных районах России (Татарстане, Башкирии, на Северном Кавказе и др.) и ТУРЦИЯ /64/. Государство монополизировало здесь все сферы общественной и политической жизни, и потому ислам оставался единственным каналом выражения оппозиционных настроений. В условиях неразвитого гражданского общества в Турции, как и в большинстве других государств Востока, произошло усиление роли религии /65/. Пока внешняя политика Турции - в отличие от Ирана - носит подчеркнуто светский характер, однако религиозный аспект центросиловой активности Анкары нельзя сбрасывать со счетов, хотя бы потому что в 1996-1997 годах внешнюю политику Турции определяла находившаяся у власти фундаменталистская Партия благоденствия.

Центросиловая активность рассмотренных выше стран протекает в основном в регионе Ближнего и Среднего Востока. В ТРОПИЧЕСКОЙ АФРИКЕ наблюдается такое специфическое явление, как деятельность своего рода коллективного "центра силы" - арабских государств /66/. В условиях фрагментированного полирелигиозного общества каждого африканского государства некоторым арабским лидерам без особых усилий удается манипулировать религией для достижения политических целей, разумеется, чаще всего в тех странах, где есть арабоязычные общины приверженцев ислама. По утверждению ряда африканских политиков, "исламская ориентация" внешней политики арабских государств сыграла дестабилизирующую роль, породила в Тропической Африке конфликты на религиозно-расовой основе. Особенно ощутимо эти процессы протекали в государствах Тропической Африки со смешанным расовым составом населения - в Танзании, Судане, Мавритании, Мали, Чаде, где все еще сохраняются пережитки расового антагонизма между белыми арабами и черным африканцами, а в общественной мысли влиятельные позиции занимает течение, рассматривающее ислам как орудие, с помощью которого арабы закабаляют африканцев.

Проблема усугубляется и тем, что в Тропической Африке исламизации всегда сопутствует арабизация, принимающая самые разные формы - от насаждения арабского языка и культуры до принятия проарабского курса во внешней политике, что также приводит к конфликтам между разнорелигиозными этническими или расовыми группами населения. Ярким примером в этом отношении служат такие страны, как Судан и Чад, где определяющее политическую жизнь противоборство двух тенденций - центростремительной, устремленной к Тропической Африке, и центробежной - к арабскому миру, - дестабилизирует обстановку уже в течение нескольких десятилетий.

В целом же в регионе Тропической Африки нет государства, которое решилось бы использовать религию в качестве орудия центросиловой активности. Это связано с тем, что в отличие от государств Ближнего и Среднего Востока, где язык и религия выступают мощными объединительными факторами, Тропическая Африка представлена мозаикой разноязыких, разнорелигиозных племен и народностей. Усиление религиозных элементов в политике того или иного государства неизменно встречает сопротивление со стороны представителей других конфессий, расценивающих это явление как ущемление их прав, подрыв их престижа. Доминирующее значение в официальных идеологиях в Тропической Африке приобрела не идея единения на основе религиозной общности или перспектива создания какого-то религиозного центра, а концепция национального государства. Африканские политики и государственные деятели вообще избегают публичного обсуждения религиозных проблем и практически ни один из них не ставит их в качестве приоритетов внешней политики.

Крупнейшее государство Тропической Африки, НИГЕРИЯ /67/, на опыте собственной истории убедилось в той взрывоопасной силе, которой обладает религия в государстве со смешанным конфессиональным составом населения. В 60-е годы Нигерия превратилась в арену кровопролитной гражданской войны, которую центральное правительство вело с христианизированной народностью ибо, попытавшейся провозгласить создание независимого государства - Биафру. Другое событие - вступление Нигерии в 1986 г. в Организацию исламской конференции - вызвало настоящий раскол в стране по религиозному признаку, вспышку религиозных волнений в северных штатах.

Правящая администрация Нигерии, традиционно формирующаяся по преимуществу из представителей мусульманского Севера, не стремится усиливать свое влияние и вес в африканских делах за счет проявления мусульманской солидарности или использования каким-либо другим способом религиозного фактора. Официальный Лагос прохладно воспринял иранскую революцию и внешнеполитические инициативы религиозных руководителей ИРИ. Правительство Нигерии сохраняло прекрасные отношения с Египтом, изгнанным в 80-е годы из мусульманского сообщества после Кэмп-Дэвида. Благодаря светскому и прагматичному курсу нигерийским властям удавалось до недавнего времени сглаживать непростые отношения, существующие между двумя крупнейшими религиозными общинами страны - христианской и мусульманской. Нигерия, как и некоторые другие влиятельные неарабские государства Тропической Африки, сумела за истекшие десятилетия избежать крупномасштабных религиозных и этнических столкновений главным образом благодаря тому, что отдает предпочтение светским принципам во внутренней и внешней политике.

Как и для Тропической Африки, для региона ЮЖНОЙ АЗИИ характерно отсутствие религиозных доктрин, на основе которых разрабатывались бы на государственном уровне основы внешней политики. Крупнейшее и наиболее влиятельное государство региона - ИНДИЯ /68/ на протяжении нескольких десятилетий независимого развития сознательно выдвигает концепцию государственного секуляризма в качестве основного принципа своей внутренней и внешней политики.

Что касается главного соперника Индии в регионе - ПАКИСТАНА, то его руководители, напротив, постарались максимально использовать ислам в интересах своей политики. Особенно преуспел в этом Исламабад во время войны в Афганистане. Муссируя тезис о своем превращении в бастион на пути распространения враждебной исламу коммунистической идеологии, буфер, отделяющий "красный Афганистан" от "мира ислама", пакистанская пропаганда поддерживала идею о сильном Пакистане - защитнике исламской уммы. Эта идея послужила отправной точкой для активного участия Исламабада в системе коллективной безопасности стран Персидского залива, попыток оказать воздействие на решение многих проблем, конфликтных ситуаций /69/.

Вместе с тем апелляция к панисламским лозунгам вовсе не свидетельствует о том, что внешнеполитические концепции пакистанского руководства основываются на религиозных предписаниях. Речь скорее идет об активизации политики в странах традиционного распространения ислама. Она преследует вполне конкретные материальные цели, задачи и потребности. Несмотря на временные взлеты, у Пакистана в плане проведения религиозно обусловленной центросиловой политики шансов еще меньше, чем у Саудовской Аравии и Ирана.

Итак, лишь немногие государства мусульманского мира проводят активную идеологическую, миссионерско-проповедническую, агитационную работу, стремятся утвердить религиозную идеологию во всех сферах жизни общества, воздействовать на региональную политику, закрепить за "мусульманским блоком" определенную политическую нишу на международной арене.

А в какой мере РОССИЯ учитывает в своей политике в развивающемся мире и на Юге Содружества религиозный и этнический факторы? Хотя она утратила то влияние, которое имел СССР в Третьем мире, в силу своего геополитического статуса, экономического, демографического, военного, ядерного потенциала Россия остается ведущей державой СНГ. Для того чтобы сохранить этот статус, закрепить свои экономические и политические позиции, Россия участвует в мероприятиях по поддержанию мира и безопасности в постсоветском пространстве, в урегулирование здесь конфликтов. И в этом плане проблема учета этно-религиозного фактора имеет огромное значение для формирования ее тактической и стратегической линии по отношению к происходящим на Юге Содружества конфликтам. Ведь Россия - евразийская держава, и в ней самой сосредоточено многообразие культур, этносов и религий. Но для того, чтобы ее политика успешно реализовывалась, России необходимы тщательно выверенные государственные ориентиры, цели, которые следует реализовать в ближнем и дальнем зарубежье в краткосрочной и долгосрочной перспективе.

Между тем на практике в российской политике на первый план зачастую выдвигаются либо чисто ведомственные интересы (военной верхушки, военно-промышленного комплекса, газовых и нефтяных монополистов), либо - взамен старых - новые идеологемы (вместо пролетарского интернационализма и поддержки социалистической ориентации - борьба с пресловутым исламским фундаментализмом). Кроме того, на российскую политику в ближнем зарубежье и на ее подходы к происходящим там конфликтным ситуациям пытаются оказывать воздействие сторонники и носители псевдодержавной идеологии. Отсюда берет начало стремление ряда официальных лиц, политиков и идеологов рассматривать Содружество Независимых Государств как временное образование, которое уступит вскоре место обновленной державе, являющейся чем-то вроде аналога исчезнувшего с географических карт СССР /70/.

Война в 1994-1996 годах с Чечней, наращивание российского военного присутствия в Таджикистане и стремление расширить его в Закавказье, намеки политиков на возможность российского вмешательства в афганский конфликт - все это можно расценивать как попытки реанимировать в новых исторических условиях - но с куда меньшими, чем у СССР, возможностями - былую великодержавность. Существуют и другие объяснения этого явления: Запад, дескать, заинтересован в оттеснении России на периферию, в конфликтные зоны Юга, чтобы она не мешала устанавливать новый мировой порядок и заодно поддерживала на Востоке какую-то стабильность. Нейтрализация исламского фундаментализма также входит в эти геополитические планы. Российский историк И.Севостьянов подчеркивает в связи с этим: "В оттеснении России на Восток и Юг проглядывает стремление НАТО столкнуть волны нестабильности мусульманского и постсоциалистического пространства, чтобы они взаимно гасили друг друга и локализовались вдали от Западной Европы и Америки. Одновременно западный мир становился бы арбитром нового противостояния в Евразии" /71/.

Как ни соблазнительно поверить в силу подобных хитроумных геополитических конструкций, базирующихся на теории "заговоров", они все же выглядят во многом надуманными. Ведь не Запад, а ведущие российские политики разрабатывают планы "бросков на юг", выступают с псевдодержавной риторикой, призывая "вернуть утраченные позиции" в Средней Азии, Закавказье, Третьем мире. Они восстанавливают отношения с "естественными" союзниками СССР времен "холодной войны" - Ираком, Ливией, другими маргинальными режимами Третьего мира и, сознательно или бессознательно, подыгрывают антироссийским силам в США и Западной Европе, требуя радикально развернуть внешнюю политику России от Запада к Югу и Востоку, как во времена "холодной войны".

В военных кругах есть немало сторонников придания армии функции несущей конструкции "нового порядка" в СНГ. Командующие контингентами российских вооруженных сил в конфликтных зонах, имеющие, как правило, опыт афганской войны и службы в "горячих точках" СССР, если и не являются по политическим убеждениям "державниками", то уж по крайней мере ощущают себя больше представителями советских, а не российских войск. Не случайно же все "миротворческие" российские операции в Закавказье, в Таджикистане, недавнее "наведение конституционного порядка" в Чечне осуществлялись под красными знаменами уже не существующего советского государства. И в чисто военном плане тактика российских войск в конфликтах на Юге Содружества явилась вариантами одной и той же, апробированной в Афганистане модели. Так что политику России на Юге Содружества и в Третьем мире определяет все-таки не Запад. Функцию "жандарма СНГ" пытаются навязать ей некоторые политики и военные, пытающиеся в новых исторических, геополитических, экономических условиях реанимировать балансы и контрбалансы сил, подстраивать под подобные внешнеполитические конструкции российскую стратегию в отношении развивающихся стран зарубежного Востока, постсоветского Юга, существующих там конфликтных зон.

Помимо этих тенденций, в российской политике дают о себе знать и противоречия переходного периода: незавершенность процесса формирования государственных структур, борьба элит, разновекторная внешняя политика, размытость и незавершенность государственной идеологии, формулирующей национальный интерес, отсутствие скоординированной внешнеполитической доктрины, которая учитывала бы не ведомственные, а национальные интересы страны.

Но все же справедливости ради следует признать, что трудности, которые встают перед российской политикой на Юге Содружества, порождены объективными причинами, обстоятельствами, зачастую просто не зависящими от усилий, предпринимаемых Москвой. Большая часть конфликтов в СНГ вызвана сепаратизмом, а как известно из мировой практики, этот вирус практически не поддается лечению. Миротворчество России приходится осуществлять в условиях скрытого и явного сопротивления, которое оказывают посредническим усилиям России правящие элиты в новых независимых государствах, ставших ареной конфликтов. Но здесь речь идет о конфликтах, доставшихся России в "наследство" от СССР. Россия же оказалась слабо подготовленной к предотвращению конфликтов. И здесь определенную роль сыграло игнорирование ее политиками роли традиционных факторов, точно так же как Запад недооценил эту проблему в шахском Иране, на Арабском Востоке полагая, что модернизация автоматически снимает с повестки дня и национализм, и межэтническую рознь, и религиозный фанатизм.
ВЫВОДЫ.
1. В странах Востока религия продолжает оказывать влияние как на государственную политику, так и на участников массовых социально-политических движений. Политическая партия или общенациональный лидер, не владеющий языком религиозной символики, не могут рассчитывать здесь на успех своей программы, ее поддержку среди населения. Официальная идеология порой предназначает религии функцию некоей сдерживающей силы, барьера на пути проникновения западных идей и культуры, которые, по мнению традиционалистов, способны подорвать "самобытность" общества, оказать разлагающее воздействие на различные социальные группы, в особенности на молодежь и интеллигенцию, в поддержке которых власть особенно нуждается.

Религия и этнические проблемы служат в Третьем мире "теоретическим оружием" в руках идеологов и политиков, которые помощью этих факторов осуществляют нередко фальсификацию истинной природы отношений между обществом и государством, народом и властью. Социально-политические вопросы, проблемы межгосударственных отношений, являющиеся как бы внешними для религиозных институтов, все больше становятся их внутренними проблемами, в результате чего происходит приобщение массы верующих к активному участию в политическом процессе. Сохраняется тенденция использования религиозных традиций в целях консервации отсталых общественных отношений, для разжигания национально-этнической или расовой розни.

2. Для развивающихся государств и постсоветских республик Юга СНГ характерно отсутствие или зачаточное состояние структур гражданского общества, демократических ценностей, прав человека и свобод индивидуума. В результате этнические или религиозные группы внутри большинства государств склонны развивать коллективную идентичность основанную на этно-религиозных принципах или идеях коммунализма. Государственный национализм, понимаемый прежде всего как согражданство независимо от национальности, приходит в такой ситуации в противоречие с "этническим". На почве обострения отношений между ними, а также борьбы того или иного этноса за автономию, отделение либо воссоединение со своими соплеменниками и единоверцами, проживающими в других странах, и в Третьем мире, и на Юге Содружества происходит большая часть бурных конфликтов, вооруженных столкновений, войн.

3. В большинстве государств "перемалывание" разноязыких, разнорелигиозных народов, принадлежащих к разным культурам и идентифицирующих себя как отдельные этнические либо конфессиональные группы общества, превращение представителей разных этносов в "граждан", членов государственного сообщества протекает медленно и с неимоверными трудностями. Нередко компонентом этого сложного и мучительного процесса становятся вооруженные конфликты. Как показывает опыт многих из них, они не обязательно завершаются слиянием "мятежных этносов" с остальными гражданами государства.

4. Конфликты на религиозно-этнической почве неизбежны на стадии становления национальных государств, формирования в рамках государства наций, у которых идея согражданства выступала бы на первом плане, а этническая, клановая, племенная, конфессиональная самоидентификация занимала бы второстепенное место.

5. Конфликтная политика России на Юге Содружества и в Третьем мире станет более успешной и конструктивной, отвечающей прежде всего интересам экономического и политического развития самой России, если она будет принимать во внимание то обстоятельство, что конфликты в этом регионе происходят в традиционных обществах незападного типа, и религиозным и этническим факторам принадлежит в них значительная роль.

6. Попытки России восстановить на Юге Содружества влияние, аналогичное тому, каким обладал СССР, неизбежно приведет к перенапряжению экономической и военной системы России и, почти вероятно, к коллапсу ее внутриэкономических преобразований.

7. Ставка на поддержание Россией функции "моста", связывающего Юг Содружества с внешним миром, в новой исторической ситуации становится анахронизмом: в современном мире все большее значение придается двусторонним или многосторонним межгосударственным контактам без посредников, а экономические, международные отношения все больше глобализуются, поскольку Запад и транснациональные корпорации инициируют процесс интеграции "Незапада" - стран Третьего мира и новых независимых государств - в русло глобального развития.

Более оптимальным представляется иной вариант: признание Россией за постсоветскими республиками Юга права заново определять свою идентичность - религиозную, культурную, этническую, строить (Азербайджану и центральноазиатским государствам) новые отношения со странами общей для них мусульманской цивилизации, а Армении и Грузии развивать более близкие отношения с христианским миром.

Сложность и противоречивость воздействия религиозно-этнического фактора на региональную и международную политику в Третьем мире и на Юге Содружества, сохраняется, и она ярко проявляется в конкретных конфликтных ситуациях. Рассмотрим некоторые из них.