Рудольф Штейнер о россии из лекций разных лет

...Для того, чтобы рассматривать то, что нам теперь надлежит рассмотреть, я должен обратить ваше внимание прежде всего на то, что я показал вам два потока внутри развития человечества. Я не знаю, все ли из тех, кто здесь сидит, столь точно вслушивались в мои формулировки в ходе этих рассмотрений, чтобы уже заметить то, что я сегодня хочу особенно выделить, чтобы в последующих рассмотрениях не возникало недоразумений.

В отношении эволюции, развития послеатлантического человечества я подчеркнул прежде всего одно. Я обратил внимание на то, что человечество послеатлантического периода становится, если так можно сказать, все моложе и моложе. Это значит, что в первой эпохе этого послеатлантического периода, в так называемой древнеиндийской эпохе, люди в телесном отношении оставались способными к развитию до пятидесятилетнего возраста, что, следовательно, они проходили стадии развития вплоть до пятидесятых годов жизни; затем, в древнеперсидской эпохе, — до менее преклонного возраста, и египетско-халдейской эпохе — опять-таки до менее преклонного возраста. Затем, в греко-латинской эпохе человечество подошло к эпохе, когда оно было способно к развитию в возрасте от 28 до 35 лет. И теперь мы находимся в той эпохе, когда человечество остается способным к развитию до 27-28 лет; именно теперь, — что я часто подчеркивал, — мы находимся в эпохе, когда люди благодаря тому, что им дает мир, остаются способными к развитию только до 27 года их жизни. То, что может давать им возможность дальнейшего развития, они должны извлекать из спиритуальных импульсов. Затем появится человечество, которое будет оставаться способным к развитию даже лишь до возраста от 14 до 21 года. Это будет шестая послеатлантическая эпоха. И так будет продолжаться дальше. Человечество, становясь старше, будет в этом смысле становиться все моложе и моложе. Это одна эволюция.

Но надо особенно иметь в виду, — как сказано, я не знаю, все ли вы это заметили, — что эта очерченная мной эволюция касается всего человечества. Следовательно, эту эволюцию проходит человечество, Так что мы можем сказать: в отношении этой, — я назову ее первой эволюцией, — в отношении этой первой эволюции человечество находится в фазе, лежащей между 28 и 21 годами. Но это те годы, когда приходит к особенному развитию душа ощущающая. Значит, ныне мм находимся в эпохе развития, когда все человечество особенно развертывает душу ощущающую. Это одна эволюция.

Но я рассказывал вам и о другой эволюции. Эта другая эволюция состоит в том, что в первой послеатлантической эпохе, древнеиндийской, человечество прошло через то время, когда отдельный человек развивался посредством эфирного тела; во второй послеатлантической эпохе, древнеперсидской, отдельный человек развивался посредством тела ощущений, в египетско-халдейской эпохе отдельный человек развивался посредством души ощущающей, в греко-латинской эпохе — посредством души рассудка, или характера, а в нынешней эпохе от дельный человек развивается посредством души сознательной. Это, следовательно, вторая эволюция.

Третий эволюционный поток, который следовало бы принимать во внимание, это тот, который я тоже часто упоминал, который являет отдельные народные элементы в их развитии на земле. Относительно этого я вам излагал, что отдельный народ, например, итальянский, развивается так, что то, что совершается через этот народ, особенно стимулирует душу ощущающую; французский народ развивается так, что особенно стимулируется душа рассудка, или характера; англоязычные народы развивают то, что особенно стимулирует душу сознательную, и так далее. Это третья эволюция. Вы видите, эти вещи пронизывают друг друга, и относительно нашего особого периода я не могу выдвигать какое-нибудь одно отдельное положение.

Первая эволюция — все человечество приводит в развитие душу ощущающую.

Вторая эволюция — в составе человечества отдельный человек приводит в развитие душу сознательную.

Третья эволюция — эволюция народов.

Однако эти три эволюции пересекаются в каждом человеке, вторгаются в душу каждого человека. Да, мои дорогие друзья, мировой порядок поистине не так прост! Если вам хочется, чтобы мировой порядок для вас выражался в самых простых мыслях, то вам надо быть либо профессором, либо испанским королем. Ибо надо лишь вспомнить рассказ об испанском короле, который, когда ему излагали не -много менее сложный мировой порядок, нежели тот, что здесь имеется и виду, сказал, что если бы Бог ему предоставил устраивать мир, то он устроил бы его не так сложно, а намного проще. И некоторые учебники или также иная популярная литература все снова и снова преследуют тот принцип, что истина должна быть простой. — Этот принцип преследуется, конечно же, не по каким-либо реальным основаниям, а исключительно из удобства, я бы сказал, из общечеловеческой лени. Одними схемами, которыми все можно зарегистрировать, в отношении действительности поистине ничего нельзя добиться. И те скользкие, я бы даже сказал, скользкие, как угорь, понятия, которые сегодня особенно в ходу в официальных науках, они, я бы снова сказал, удалены от истинной действительности, — если воспользоваться астрономическим выражением, — на световые годы.

То же, что включается в совокупную эволюцию человечества как частичная эволюция, надо обдумывать, если хочешь понять, что же, собственно, разыгрывается в душах людей этого пятого послеатлантического периода. Ибо оно разыгрывается медленно и постепенно. И мы будем вынуждены, если хотим бросить взгляд на религиозную эволюцию этого периода, постоянно как бы на втором плане держать эту троякую эволюцию человечества. Ведь и на самом деле около того момента, где берет начало пятая послеатлантическая эпоха, в глубокое, вздымающее много волн движение наряду со многим другим приходит и религиозная жизнь цивилизованного человечества; это движение сегодня отнюдь не окончено, но оно должно быть понято в его глубинах, если люди на самом деле хотят достичь пользования душой сознательной. Ибо только, как я сказал вчера, придя к пониманию происходящего, люди станут способными принимать действительное участие в дальнейшей эволюции человечества на Земле.

У начала XV столетия религиозные импульсы цивилизованного человечества приходят поистине во взбудораженное состояние. Рассмотрим их прежде всего в Европе, ибо увидев их там, мы получим картину, я бы сказал, всего земного круга. То, что тогда взбудоражилось, подготавливалось давно; более или менее это подготавливалось с X и даже уже с IX века европейской и переднеазиатской духовной жизни. И подготовка эта происходила благодаря тому, что в цивилизованном мире совершенно особым образом совершалось дальнейшее действие Импульса Христа. Мы уже знаем, что Импульс Христа продолжает действовать во времени. Однако абстрактным положением о продолжающемся действии этого Импульса Христа сказано, собственно, очень и очень мало. Необходимо видеть, как этот Христов Импульс дифференцируется, каким образом он затем по-разному модифицируется или, лучше сказать, в своей дифференциации метаморфизируется.

Когда рассматриваешь, как связано то, что тогда, в начале XV века стало приходить в движение и что и сегодня глубоко-глубоко продолжает действовать в людях, — часто бессознательно, без того, чтобы они об этом имели понятие, — как связано оно с современными катастрофическими событиями, видишь, что эта связь существует благо даря тому, что с IX-X века в одной области цивилизованного мира создавалась возможность возникновения настоящего народа Христа, того народа, который получил особую внутреннюю склонность к внесению Христова Откровения в грядущие века. Когда об этом времени говорят, что тогда в ходе мировых событий в порядке подготовки более поздних времен был создан народ, особенно подходящий к тому, чтобы стать народом Христа, то это говорят в самом прямом смысле.

Это произошло благодаря тому, что уже в IX веке продолжающееся действие Импульса Христа в Европе как бы дифференцировалось, и эта дифференциация Импульса Христа выразилась в том, что души оказались способными давать вливаться в себя Импульсу Христа непосредственно в его откровении и что эта часть, этот род дифференциации Импульса Христа был отодвинут на восток Европы. То, что тогда было осуществлено при патриархе Фотии, при папе Николае I, — было оттеснением на европейский Восток особенно интенсивно действовавшего Импульса Христа.

Вы знаете, что тогда это привело к знаменитому спору о том, надо ли мыслить Духа Святого исходящим от Отца и от Сына, или его надо мыслить иначе. Но я не хочу останавливаться на догматических спорах; я хочу остановиться на том, что продолжает действовать. Итак, возникла та дифференциация, та метаморфоза Импульса Христа, которая характеризуется именно тем, что населявшие эту область европейского Востока люди держали свои души открытыми для постоянного втекания в них Импульса Христа, для непрестанного присутствия в них дыхания Христа. Дело дошло именно до того, что эта особая метаморфоза была оттеснена на Восток, и благодаря этому русский народ в самом широком смысле слова стал в европейской цивилизации народом Христа.

Знать это особенно важно в настоящее время. Только не говорите, что по отношению к нынешним событиям такая истина выглядит странно. Говоря так, вы бы только недооценивали то первейшее положение спиритуальной мудрости, что внешние события часто прямо-таки парадоксальным образом противоречат внутренней истине совершающихся событий. Дело вовсе не в том, что события в том или ином месте в мире внешне противоречат внутренней истине происходящего; дело в том, чтобы понимать, какие внутренние процессы являются настоящими духовными реальностями. А эти подлинные духовные реальности таковы, что если мы здесь [рисунок]* представим себе Европу, то уже с IX века над Востоком разливается волна, приведшая к возникновению там народа Христа.

* В дорнахском издании GA 185, 1962 г., рисунок не воспроизведен. — Прим. перев.

Что, собственно, подразумевается, когда говорится, что там возник народ Христа? Под этим подразумевается, — а ведь вы можете все это проверить с помощью внешней истории с ее симптомами, и тогда вы увидите, — если будете иметь в виду внутренние процессы, а не внешние, часто прямо-таки противоречащие действительности факты, — вы увидите, что это совершенно верно; ведь во введении к сегодняшней лекции я сказал, что именно я хочу поставить перед душевным оком, — под этим подразумевается, что на востоке Европы была создана территория, где постоянно жили люди, непосредственно связанные с Импульсом Христа, такие люди, в чьи души некоторым образом непрерывно, капля за каплей вливался Импульс Христа. Христос там непрерывно присутствует в качестве пропитывающей мышление этого народа, чувствование этого народа внутренней ауры.

Наверное, нельзя найти более сильное внешнее доказательство, — которое, однако, является непосредственным доказательством, — того, что я только что сказал, чем такая личность, как Соловьев, величайший философ русского народа новейшего времени. Почитайте его и почувствуйте, как, несмотря на все те черты Соловьева, о которых я говорил с других точек зрения, в него непосредственно втекает то, что можно было бы назвать инспирацией Христа; как инспирация Христа действует в его душе настолько сильно, что даже все устройство внешней социальной жизни человека он мыслит так, как будто Христос является царем, незримый Христос является царем социального сообщества людей; как будто все проникнуто Христом, как будто всякий поступок, совершаемый человеком, совершается, собственно, благодаря тому, что Христов Импульс действует вплоть до самых мускулов. Чистейший, прекраснейший представитель народа Христа — философ Соловьев.

Так с тех пор текла русская эволюция до нынешнего дня, до настоящего часа. Именно зная, что русский народ — это народ Христа, можно будет понять, как мы увидим позже, даже и теперешнюю его эволюцию, тот облик, который она теперь приняла. Такова одна метаморфоза, подготовившая народ Христа; таков Импульс Христа в одной его дифференциации.

Во второй дифференциации Импульс Христа развился так, чти Рим, отодвинувший подлинную, непрерывно действующую мета морфозу Импульса Христа на восток, преобразил духовное господство Христа в мирское господство церкви. Рим декретировал, что все, связанное с Христом, было делом одноразового откровения в начале нашего летоисчисления, — одноразового откровения, и откровение это передано церкви, а церковь должна внешним образом нести это откровение дальше. — Тем самым откровение Христа сделалось вопросом мирской власти, попало под церковное управление, церковное господство. Это важно учитывать. Этим было вызвано не менее, как то, что часть Импульса Христа была [из него] вырвана. Полноценны и Импульс Христа находится у народа Христа, который распространяет его действие так, что Импульс Христа на самом деле продолжает действовать в непосредственном настоящем. Римская церковь сломил;! это продолжающееся действие, сконцентрировала Импульс Христа на начале нашего летоисчисления, а все более позднее возложила па традицию или письменное предание, так что теперь все это должно продолжаться под управлением церкви.

Из-за этого у тех народов, на которые римская церковь распространила свое влияние, Импульс Христа был некоторым образом низведен из спиритуальных высей, в которых он все-таки всегда оставался на Востоке, и вовлечен в политические махинации, в ту смесь политики и церкви, которую я вам уже описывал с иных точек зрения как характерную для Средневековья. В России же, несмотря на то, что царя называли папой русской церкви, такого смешения, как мы увидим позже, в действительности не существовало, оно существовало лишь внешне, в кажущихся фактах. Здесь как раз скрыта важная тайна европейского развития. Настоящее смешение вопросов реальной власти и церковного управления шло из Рима.

Это смешение вопросов политической власти с вопросами церковного управления в отношении Импульса Христа достигло в силу внутренних реалий исторической эволюции известного кризиса как раз в момент начала пятого послеатлантического периода. Ведь из того, что мы рассматривали на этих днях, мы знаем, что этот пятый послеатлантический период является периодом души сознательной, что там приобретает особое значение личность, что личность хочет найти опору в себе самой. Из-за этого особенно трудно было разобраться и с вопросом о личности самого Христа Иисуса в то время, когда занималась заря этого стремления личности опереться на самое себя. До XV века средневековье имело свои догматы о связи Божественно-духовного в Христе с человечески-физическим. Эти догматы, конечно, принимали различные формы. Но такого глубокого волнения, поднятого внутренними душевными битвами, ранее в отношении этого вопроса не возникало; оно возникло в тех областях, на которые до сих пор простиралась власть римского католицизма, когда личность захотела постичь в себе самое себя и поэтому захотела потребовать и объяснения относительно личности Христа Иисуса. В сущности, вокруг этого вопроса вращался весь спор уже во времена Гуса, Виклифа, спор Лютера, Цвингли, Кальвина, спор, который затем вели перекрещенцы, который вели, например, Каспар Швенкфельд, Себастьян Франк и многие другие. Этот спор шел постоянно вокруг того, каким образом Божественно-духовная природа Христа связана с человечески-мирской природой Иисуса. Все вращалось вокруг этого вопроса. Это наделало много шума. Поднялось много сомнений относительно того эволюционного потока, в котором был приглушен всегда продолжающий действовать Импульс Христа, приглушен так, будто он должен был существовать лишь в начале нашего летоисчисления, а затем продолжаться только благодаря управлению со стороны церкви. Так что можно сказать: все то, что подверглось влиянию Рима, стало народом церкви. Были основаны имевшие определенное значение церкви, секты и так далее.

Не говорите, что в России тоже основывались секты. — Именно такими понятиями искажают всю картину действительности, применяя там и сям одно и то же слово к тому, что в одной области является чем-то совершенно иным, нежели в другой. Кто изучит русское сек-танство, увидит, что в действительности оно не имеет ни малейшего сходства с тем, чем народ сект был во всех тех областях, на которые некогда имела влияние римско-католическая церковь. Дело не в том, чтобы называть вещи одинаковыми именами, а в том, что пульсирует в них как фактор реальности.

Протест, поднимавшийся по причинам, которые я уже приводил и которые я теперь снова привел, протест против централизованной, суггестивно воздействующей на подсознание римско-католической церкви отличает как раз жизнь и стремления людей при начале XV столетия.

И опять-таки, как контрудар по этому натиску личности, мы видим нечто иное. Мы видим, как на помощь римскому церковному началу приходит то, что стало иезуитизмом, который в своем изначальном значении, — хоть сегодня обо всем этом, простите за резкость, болтают много вздора, а об иезуитизме говорят везде, — был возможен только в римско-католической церкви. Ибо на чем он покоится? По сути, иезуитизм покоится на следующем. Если у самого народа Христа откровение Импульса Христа остается, я бы сказал, в сверхчувственных облаках, не доходя до физически-чувственного мира, — и Соловьев хочет как бы поднять мирское царство в царство Божие, но не хочет низводить царство Божие в царство мирское, то иезуитизм покоится именно на том, что царство Божие низводится в царство мирское, а души импульсируются так, чтобы царство Божие действовало в пределах физического плана, подобно законам этого физического плана. Следовательно, иезуитизм преследует царство мирской власти и хочет устроить его так, чтобы оно выглядело царством, — но мирским царством! — Христа. Он хочет достигнуть этого, прежде всего препарируя своих приверженцев, приверженцев самого иезуитского ордена так, как если бы они составляли военное, солдатское сообщество. Отдельный иезуит чувствует себя духовным солдатом, а Христа он чувствует не духовным Христом, который оказывает влияние на мир духовными средствами, а чувствует, — и все в своих мыслях, в своих ощущениях должен направлять так, чтобы чувствовать, — Христа мирским царем, которому он служит, как солдат служит своему генералиссимусу. Конечно, из-за того, что здесь имеют дело с духовным началом, церковные учреждения становятся чем-то иным, нежели в мирском военном устройстве, тем не менее именно в духовное устройство вводится строго военное устройство. Все должно быть устроено так, чтобы истинный христианин был солдатом генералиссимуса Иисуса. Ведь в существенном, — если мы с другой точки зрения охарактеризуем вещи, которые я некогда уже излагал в Карлсруэ, — это и есть цель тех упражнений, которые каждый иезуит делает, чтобы развить ту необычайную силу, которая долгое время была заключена именно в ордене иезуитов и которая в своих упадочных проявлениях будет продолжать сказываться в той эпохе хаоса, в которую мы вступаем. Превратить самого иезуита прежде всего в солдата генералиссимуса Иисуса Христа — вот что имеют целью все медитации, предписанные Игнатием Лойолой и преданно соблюдаемые иезуитами.

(Далее текстуально приводятся предписания Лойолы членам основанного им ордена относительно упражнений, которым они должны ежедневно предаваться. Упражнения носят образный характер и содержат представления о Христе как о «земном царе», о его битве с Люцифером, о «знамени Христа».)

...То, к чему все это сводится, — это, собственно, как я вам говорил, мирское царство, которое и организовано должно быть как мирское царство, но представляться должно так, будто это войско Христа Иисуса. Это учение иезуитов есть только самое последовательное, наилучшее, необычайно хорошо организованное выявление того, на что я указал как на второе течение — импульс народа церкви. Импульс народа церкви состоит, следовательно, в том, что одноразовое откровение, данное в Иерусалиме, должно низводиться до мирского царства. Ибо все упражнения сводятся к тому, что делающий упражнения, в конечном счете, сам как солдат становится под знамя Христа, что он чувствует себя настоящим солдатом Христа. Это ведь и было то, что в откровении особого рода открылось Игнатию Лойоле, который сначала, будучи солдатом, совершал всевозможные поступки, а затем, после своего ранения, на больничной койке был проведен, — я не хочу говорить, какой силой, — через медитации таким образом, что все, жившее в нем прежде как солдатский импульс, преобразовалось в его душе в импульс Христова солдата, Иисусова солдата. Это один из интереснейших феноменов мировой истории, то, что явно храбрый солдат получает ранение и через медитации получает перечеканенным в духовного солдата то, чем он был как солдат. Вполне понятно, что там, где Импульс Христа действовал, будучи лишен продолжающегося действия, какое он имел в самом народе Христа, произошедшее с Лойолой должно было быть самым внешним выражением Импульса Христа. Но можно спросить, не существует ли и иного, противоположного выражения того, что содержится в иезуитизме? — Но тогда на территории, занимаемой народом церкви, должно было бы возникнуть еще что-то. Из всех этих различных реакций на церковь — лютеранства, цвинглианства, кальвинизма, швенкфельдизма и так далее, из всего этого атомизированного хаоса должно было выйти что-то, полностью противоположное иезуитизму, что-то, стремящееся вырваться из этого церковно-народного элемента в той же мере, в какой иезуитизм стремится все глубже в него погружаться. Иезуитизм хочет превратить Импульс Христа в чисто мирское господство, хочет как бы основать земное государство, которое будет управляться так, как можно управлять, сделав себя солдатом генералиссимуса Христа. Что могло бы составить противоположность этому?

Противоположным было бы не переносить вниз то, что находится вверху, а пытаться поднимать вверх то, что находится внизу. У самого народа Христа это стремление существует наподобие природного задатка, что нашло выражение у Соловьева, хотя зачастую невнятное. В области же собственно народа церкви существует нечто, диаметрально противоположное иезуитизму, нечто, что вовсе не хочет иметь что-либо спиритуальное во внешних властных отношениях непосредственно, что хочет, чтобы Импульс Христа всегда действовал в душах, и только на окольном пути через души — во внешнем мире. Такой импульс, правда, мог бы, — поскольку со временем многое настраивается таким образом, — выступить в народе церкви, но он хотел бы всегда вести эволюцию так, чтобы спиритуальный Импульс Христа действовал только в душах, чтобы он оставался словно эзотерическим, хотя и в лучшем, благороднейшем смысле. В то время как иезуитизм хочет все обратить в мирское царство, это мировое течение всегда рассматривало бы всякое мирское царство лишь как то, что в крайнем случае должно существовать на физическом плане, но что соединяет людей, чтобы они в своих душах могли подниматься в высшие миры. Этой диаметральной противоположностью, тем, что полярно противостоит иезуитизму, является гетеанизм.

Гетеанизм хочет прямо противоположного тому, чего хочет иезуитизм, и вы поймете гетеанизм, снова, с иной точки зрения, рассмотрев его в этой полярной противоположности к иезуитизму. Отсюда вечная вражда, в которой иезуитизм клялся и все больше будет клясться в отношении гетеанизма. Они не могут сосуществовать друг с другом. Одно хорошо разбирается в другом. Иезуитизм хорошо разбирается в Гете, иезуитский патер Баумгартнер написал лучшую книгу о Гете, — разумеется, с иезуитских позиций. Все, что написали о Гете разные немецкие профессора или англичанин Льюис, — все это чистейший дилетантизм в сравнении с тем, что написал в своих трех томах о Гете иезуитский патер Баумгартнер, ибо он знал, почему он пишет. Все, что он видит у Гете, обостряет видение противников Гете. Он пишет не как немецкий профессор с буржуазным пониманием средней руки или даже как англичанин Льюис, описывающий человека, родившегося, правда, во Франкфурте в 1749 году, прошедшего через все то, что и Гете, но не являющегося Гете. Иезуит же Баумгартнер описывает с помощью всего того, что влилось в его волю из его медитаций.

И так нечто, что должно развернуться в будущем, гетеанизм смыкается в этом пункте с чем-то, что также непосредственно примыкает к моменту, приходящемуся на XV столетие и вместе с Реформацией ведущему к иезуитизму.

Третье я опишу завтра. Сегодня же я описал вам народ Христа и парод церкви, а третье, что включается сюда, и затем их взаимодействие, я опишу завтра, чтобы подойти к внутреннему представлению о религиозном развитии по его симптомам в Новое время.

Продолжим рассмотрение, сделанное нами вчера. Мы указали, в основном, каким образом в силу упомянутых мной фактов был как бы отодвинут на Восток так называемый народ Христа и как в силу других фактов получилось, что в середине Европы, впрочем, и далеко в западном направлении, развился собственно народ церкви, можно было бы даже сказать — народы церкви. Я указал затем, что с этим основным фактом была связана разного рода борьба, разыгравшаяся как раз на рубеже пятого послеатлантического периода, непосредственно за ним. Но я указал и на то, что в той области, где развились собственно народы церкви, — оттого, что Импульс Христа должен был распространяться не в своем продолжающемся действии, а был удержан во времени и распространялся в силу традиции и письменного предания, — возникла спутанность, смешение между христианством и политически-государственно организованным римским папством, папской церковью и что затем в эту папскую церковь включились другие отдельные церкви. Можно сказать, (то, конечно, другие включенные сюда церкви обнаруживают большие различия с папской церковью, но что они опять-таки имеют много общего с папской церковностью, во всяком случае, — вещи, которые нас сейчас интересуют в этой связи. Вещи эти таковы, что они даже протестантские государственные церкви представляют нам, по меньшей мере, стоящими ближе к римскому католицизму, чем, скажем, к православно-католическому церковному государству, к так называемой русской государственной церкви, у которой государственная церковность никогда не была существенной, а было важным то, как через русский народ давал себя знать постоянно действующий Импульс Христа. Я показал вам затем, как из-за низведения Импульса Христа в чисто мирские вопросы, в вопросы чувственно-воспринимаемой действительности, возникло такое крайнее проявление этой тенденции, как иезуитский устав. И далее я показал вам, как в противоположность иезуитскому уставу появляется то, что можно назвать гетеанизмом.

Этот гетеанизм, говорил я, пытается вызвать противоположное движение, в чем-то схожее с русским христианством, а именно — возвести в духовные миры то, что находится здесь, на физическом плане, чтобы, несмотря на все обстоятельства, душа здесь, на физическом плане соединялась с импульсами, которые принадлежат самому духовному миру, которые не низводятся, как в иезуитизме, непосредственно в чувственно ощутимую действительность, а переносятся вниз только через души. Гете ввиду своего душевного склада не слишком часто высказывался о своих самых заветных мыслях в этих вопросах. Но когда хотят узнать его с этой стороны, узнать его самого, то всегда можно отослать к тому месту из «Вильгельма Мейстера», на которое я по иному поводу уже указывал, к тому месту, где Вильгельм Мейстер попадает в замок одного знатного человека и ему среди прочих вещей показывают и картинную галерею. Дело обставлено так, что эта картинная галерея изображает, собственно, мировую историю, а в мировой истории изображен, в сущности, ход религиозного развития человечества. Провожатый доводит Вильгельма Мейстера до определенного пункта, где история была доведена до разрушения Иерусалима, и тогда Вильгельм Мейстер заметил отсутствие изображения жизни Божественного, как он говорит, мужа, действовавшего в Палестине непосредственно перед разрушением Иерусалима, и обратил на это внимание своего провожатого. Тогда Вильгельм Мейстер был проведен во второй покой, в котором могло быть показано то, что не показано в первом. В первом покое было показано развитие человечества по пути религий вплоть до разрушения Иерусалима. Следовательно, была выпущена вся жизнь, как там говорится, Божественного мужа, Христа Иисуса. Во втором же покое показана жизнь Христа Иисуса до Тайной Вечери. И тут Вильгельму Мейстеру дается объяснение: вот, посмотри, различные религиозные импульсы, действовавшие до разрушения Иерусалима и виденные тобой в первом покое, касаются человека постольку, поскольку он является членом того народа, к которому принадлежит. Это были народные религии, этнические религии. То же, что ты видел во втором покое, касается отдельного человека, гласит отдельному человеку. Это как бы частное дело отдельных людей. Невозможно поступить иначе, как предоставить это индивидуальности отдельного человека. Это уже не может быть народной религией, это обращается к человеку вообще.

Но тогда Вильгельм Мейстер заметил отсутствие истории Христа Иисуса от Вечери до Смерти и после нее. Тут он был проведен в третий, совершенно потаенный покой, где ему было показано и это. Но одновременно ему было замечено, что это вещь настолько интимная, что, собственно, изображать это так, как это обыкновенно профанно изображается для внешнего мира, нельзя. Это должно быть обращено к самому внутреннему существу человека.

Тут правомерно можно заметить, что если еще во времена Гете дело обстояло так, что саму историю страданий Христа Иисуса не следовало изображать внешним образом, то сегодня это уже не имеет силы. С тех пор мы прошли через некоторые иные фазы развития. Но я бы сказал, что в отношении этих вещей все умонастроение Гете проистекает из приведенного выше. Он совершенно ясно показывает, этот Гете, что Импульс Христа он хочет внести в самую сокровенную жизнь души, что он не хочет соединять его с внешней народной верой, во всяком случае — соединять с внешней структурой, действующей на физическом плане, но что он ищет непосредственной связи между отдельной, индивидуальной человеческой душой и Импульсом Христа. Гете устремлен к поиску спиритуального отношения между отдельной человеческой душой и Импульсом Христа. Это весьма важно для понимания не только Гете, но и гетеанизма. Ибо если можно говорить так, как я вам эти дни говорил, что по отношению к внешней культуре Гете и гетеанизм держатся, собственно, изолированно, то относительно поступательной эволюции, имея в виду интимные религиозные достижения цивилизованного человечества, того же нельзя сказать. Тут Гете даже по отношению к собственной личности в определенном смысле представляет продолжение чего-то иного. Однако то, что Гете в определенном отношении представляет контраст ко всему тому, что обыкновенно выступает в среднеевропейской церковности, мы поймем, только приняв во внимание третий импульс.

Этот третий импульс лежит большей частью в западном направлении. Итак, народ Христа, народ церкви и теперь третий импульс, который тоже некоторым образом импульсирует народы, — сказать «инспирирует» было бы нехорошо, но импульсирует. Таково положение вещей, мои дорогие друзья. Каким образом осуществилось то, что в своем самом крайнем выводе выявилось в иезуитизме, в этом воинстве генералиссимуса Иисуса Христа, — это, надо сказать, глубоко обосновано во всем существе цивилизованного мира. Это его существо нельзя понять, не взглянув на нечто, лежащее в историческом развитии человечества далеко позади, но оказывающее свое действие позже. Вы, вероятно, знаете из внешней истории и из истории религий, что среди различных форм, в которых христианство осуществляло свое, если я позволю себе так сказать, победоносное шествие с Востока на Запад, первоначально находились также арианство и афа-насианство. Те народы, — готские, лангобардские, даже франкские, — которые совершенно по-разному участвовали в том, что напрасно, но все-таки называют переселением народов, эти народы были первоначально арианами.

Догматическое различие между арианами и приверженцами учения Афанасия сегодня вас будет интересовать мало, однако оно играло определенную роль и к нему все-таки надо вернуться. Догматическое различие состоит в том, что Арий в Антиохии выступил против Афанасия, исходя из определенной мировоззренческой установки. Причем Афанасий держался того воззрения, что Христос есть Бог, подобно Богу-Отцу, то есть, что существует Бог-Отец, а Христос будто бы совершенно той же природы и сущности, что и Бог-Отец, одинаковой с ним природы и сущности от вечности. Это воззрение затем перешло в римский католицизм, ибо римский католицизм еще и сегодня исповедует учение Афанасия. Так что по отношению к римскому католицизму можно сказать, что в основе его лежит учение о том, что Сын от вечности той же природы и сущности, что и Отец.

Арий выступил против этого воззрения. Арий был того мнения, что можно говорить только о превосходящем все остальное Боге, Боге-Отце, а Бог-Сын, то есть Христос, был создан Отцом, хоть и до времени, но все-таки был именно создан. Следовательно, он не той же природы и сущности, а нечто, развившееся из Бога-Отца, развившееся из Бога-Отца в качестве того, что стоит к человечеству ближе, чем Бог-Отец, как то, что представляет посредника между реющим в высях Богом- Отцом, пока недостижимым для сил человеческого познания, и тем, что человек находит в самом себе.

Да, это звучит странно и поначалу кажется чисто догматическим различием. Однако это является догматическим различием только для современных людей, в первые столетия развития христианства это не было просто догматическим различием. Ибо арианское христианство, целиком опиравшееся, целиком построенное на том основании, которое я, говоря об отношении Сына к Отцу, вам только что изложил, это арианское христианство было как бы чем-то самим собой разумеющимся, инстинктивно очевидным для тех людей, которых я назвал, — готов, лангобардов, всех тех народов, которые после гибели и в процессе гибели Римской империи явились на смену владычеству римлян. Они были арианами инстинктивно. Вы же знаете, что Уль-фила перевел Библию, и его перевод ясно показывает, что он сам был арианином. Готы, лангобарды и так далее, придя в Италию, еще были арианами, а франки перешли в христианство, лишь когда его принял Хлодвиг. Исповедание Афанасия они приняли в некотором отношении внешним образом, ибо им это было не по нутру, так как ранее они тоже были арианами. И когда уже затем христианство явилось под флагом, главным носителем которого был Карл Великий, тогда все было приведено к исповеданию Афанасия, а тем самым был осуществлен перевод [подданных Карла] под власть папской римской церкви. Большая часть первоначальных народов, варварских народов, готов, лангобардов и так далее исчезла с лица земли; то же, что с ними не исчезло, было затем изгнано, искоренено афанасианами. Арианство в собственном смысле продолжало жить в сектах, а как народная религия оно из области непосредственного проявления исчезло.

Но тут надо поставить вопрос, собственно, даже два вопроса. Во-первых, что все-таки представляет собой это арианство по сравнению с исповедованием Афанасия? И второй вопрос, почему, собственно, это арианство исчезло из европейского развития, по крайней мере в том, что в виде исторических симптомов внешне зримо? — Это исключительно интересный процесс. Здесь, отвечая на вопрос, что же такое, собственно, арианство, можно только сказать, что оно является как бы последним побегом, последним отпрыском тех мировоззрений, которые, обращая свой взгляд к божественному, еще пытались найти связь между внешним чувственным миром и спиритуально-божественным, которые еще имели потребность на самом деле продолжить чувственно-воспринимаемое в направлении вверх, следуя спиритуально-божественному. Можно сказать, что в несколько абстрактной форме тот же самый импульс живет в арианстве, — но только как импульс, а не как таинства и культ, — который живет в русском Импульсе Христа. Этот род Импульса Христа должен был быть прямо-таки отодвинут по той причине, что он был не для народов Европы. Он и искоренен-то был афанасианами, потому что он был не для народов Европы.

Когда хочешь подойти ближе к этим вещам, нужно иметь в виду первичные душевные конфигурации отдельных частей европейского народонаселения. Посмотрите, первоначальный душевный строй тех частей народонаселения, которые пришли на смену Римской империи, которые, как говорят, — что не верно, но я не могу теперь поправлять историю, — вступили в Римскую империю и так далее, то есть тех, о которых знают только то, что они пришли на смену Римской империи, — этот душевный строй так называемых германских народов первоначально покоится на ином основании. Они приходят с самых разных сторон, эти народы и смешиваются с другим, первичным населением Европы, с определенным населением, которое не будет неверным назвать кельтским. Остаточно это кельтское население существует еще и сегодня там и сям в составе определенных народов.

Сегодня, когда всякий народный элемент хотят законсервировать, стремятся законсервировать каким-нибудь образом и все кельтское, где бы его ни находили или полагали, что нашли. Однако правильно представить себе народный элемент в Европе, можно только вспомнив о той древней культуре, которая была кельтской и в которую затем включились, в составе которой развивались другие культуры германская, романская, англосаксонская и так далее.

Так вот, в своем самобытном виде кельтский дух дольше всего сохранялся на Британских островах, особенно в Уэльсе. Здесь он дольше всего сохранял и свое своеобразие. И так же, как определенный род религиозного чувства был оттеснен на Восток, чтобы русский народ превратился в народ Христа, так благодаря некоторым фактам, о которых можно прочесть в любой книге по истории, во всяком случае во многих, получилось так, что определенный западный импульс, который исходит главным образом с Британских островов, выражает собой более позднее проявление древнего кельтского начала. В конечном итоге, это более позднее проявление древнего кельтского духа задало структуру религиозной жизни на Западе, в своем роде так же, как и те вещи, на которые я указал, говоря о Востоке и Средней Европе.

Желая понять эти вещи, необходимо учитывать следующее. Что за народ, собственно, были эти кельты? — Они были во многих отношениях дифференцированы, но имели некоторую общую черту. И состояла эта их общая черта в том, что в своей душевной жизни они питали мало интереса к взаимосвязи природы и человека. Они представляли себе человека в некотором роде изолированным от природы. Они интересовались всем человеческим, но только не тем, каким образом человек связан с природой, как он в ней пребывает. В то время как, например, на Востоке (im Orient), где развивалась полная противоположность кельтского начала, постоянно чувствовалась связь человека со всем миром и, следовательно, также с природой, чувствовалось, что человек словно выходит из природы, как я это показал у Гете, — кельт имел мало сознания связи человеческой природы с остальной космической природой. И, наоборот, у него было сильное сознание совместной жизни людей в социальном сообществе, однако такой, что вся эта совместная жизнь людей была устроена у древних кельтов на существовании повелителей и подчиненных, ведущих и ведомых. Вот это и есть существенное антидемократический, аристократический элемент. В Европе он восходит, собственно, до древних кельтских времен. И здесь он существенен, этот организованный аристократический элемент.

Но существует, я бы сказал, некоторый цветок этого аристократического кельтского элемента. Из него вырастает король, который организует вокруг себя своих помощников, тоже вождей. И, в известной мере, последним из таких вождей, опиравшимся в своих намерениях еще на изначальные импульсы, слывет король Артур с его Круглым столом в Уэльсе, с его двенадцатью рыцарями, о которых рассказывается, — что, конечно же, не стоит понимать буквально, — что они поражали чудовищ, побеждали демонов. Все это указывает на эпоху, когда люди еще жили вместе с духовным миром.

Весь характер предания о короле Артуре, все, что в легенде группируется вокруг короля Артура, показывает, каким образом жил кельтский элемент и в этом своем продолжении в королевской власти. Отсюда шло понимание того повелевающего, распоряжающегося, организующего, что заключено в королевском элементе.

Теперь совершается следующий процесс. — Христос, который был Христом Ульфилы, Христом готов, Тот, кого интенсивно чувствовали в арианстве, этот Христос существовал для всех людей; для людей, которые чувствовали себя в некотором отношении равными друг другу, которые не проводили аристократических или аристократизирующих различий. В то же время это было отдаленное действие, последний отзвук того, что на Востоке чувствовали как взаимодействие человека с переживаемым им на земле Космосом, а также — с природой. А из той конституции, которая жила в социальном устройстве кельтского королевского мира, природа была в известной мере выброшена.

Две эти вещи, — я не могу это разбирать в деталях, но говорю в принципе, — сошлись в Европе и встретились с третьим. Они столкнулись так, что сначала вперед выдвинулось арианство, но поскольку оно еще было отзвуком того, что сопрягает природу и человека, его не поняли те, что даже среди германских народов, франков и так далее находились под влиянием чисто кельтских импульсов; они его не понимали; они понимали только то, что находилось в структуре их королевской системы власти. И поэтому сначала возникло стремление, — сказавшееся еще в древнесаксонской поэме на евангельские сюжеты «Гелианд», — самого Христа превратить в короля-воина, короля-предводителя, в князя, окруженного своими мужами. Из непонимания того, что еще шло с Востока, и из страсти к почитанию в лице короля, в лице светского короля всего того, что подлежит почитанию, возникло это перетолкование Христа в короля-воина.

К этому добавилось третье. Оно пришло с юга, оно пришло из Римской империи. Римская империя уже ранее была заражена тем, что сегодня, быть может, можно было бы назвать государственным элементом. Римская империя не была государством, это была империя (ein Reich), но сегодня, быть может, понятнее будет сказать — «подобное государству образование». В определенном отношении эта Римская империя очень похожа, — отличаясь лишь в той мере, в какой географически различные территории находятся на расстоянии друг от друга и в какой различаются условия, порождающие социальную структуру, и поэтому вырастая лишь на иных основаниях, — эта Римская империя очень похожа на то, что проистекало из королевского построения власти. Ведь она устремилась от республики к имперской организации, а империя похожа на то, что на кельтской основе, но только с германской окраской, выросло из различных королевств.

Но то, что как образ мыслей, чувствований в отношении социальной жизни надвигалось с Юга, из области Римской империи, — поскольку оно имело в виду внешнюю, находящуюся на физическом плане структуру, — оно никогда не было действительно внутренне связано с чем-либо, что, наподобие арианства, как древний инстинктивный импульс еще перетекало с Востока. Оно нуждалось, — простите за парадокс, — в чем-то, что было бы непонятно, что нужно утверждать декретом. Как при королевской или императорской власти издаются декреты, так их стали издавать и папы. То, чему учил Арий, можно сделать понятным людям, апеллируя к определенным чувствам, лучше всего развитым у народов, о которых я говорил, но, в конечном счете, родственные стороны этих чувств имеют все люди. То, что заключено в афанасианском исповедании веры, поистине мало говорит человеческому пониманию и чувству; его нужно декретировать, если хочешь ввести в духовную жизнь народа; его нужно сделать законом. Так же, как издают светские законы, надо было сделать законом и афанасианское исповедание веры. Так и случилось. Совершенно непонятное, странное положение о равенстве Сына с Отцом, о том, что оба от вечности, оба одинаково суть Бог и так далее, оно ведь и позже толковалось так, что тут, мол, и понимать нечего, в это надо верить. Вот это и нужно было декретировать. Афанасианская вера заставляет себя декретировать. А будучи явно, непосредственно ориентирована на декретирование, она позволяла ввести себя и в политическую организацию церкви. Арианство обращалось к отдельному человеку, к индивидуальному человеку. Его нельзя было ввести в церковную организацию. Арианство не позволяло себя декретировать. А по тем основаниям, о которых я вам говорил, дело было именно в декретировании.

Таким образом то, что вместе с тенденцией к декретированию пришло с Юга, из афанасианства, срослось с инстинктивной тягой к организации, во главе которой стоял бы вождь с двенадцатью подчиненными вождями.

В Средней Европе одно проникало в другое. Но на британском западе Европы, а позже и в Америке, оставался некоторый остаток того древнего умонастроения, которое выразилось в княжеском, аристократическом элементе, в том, что организует общественную жизнь, что вовлекает духовное в общественную жизнь. Что духовное мыслилось вовлеченным в общественный строй, мы видим в сказании об Артуре, где рассказывается, как рыцари Круглого стола Артура побеждали чудовищ, воевали с демонами и так далее. Таким образом, духовное действовало среди них, действовало так, что его можно было пестовать, не декретируя, а делая его природой, организуя его. И случилось так, что тем временем, как по всей Средней Европе развивался народ церкви, в западном направлении, главным образом среди англоязычного населения возникло то, что можно назвать, — чтобы иметь название для этого потока, — народом или народами лож, где изначально существовало тяготение к созданию сообществ, а в сообществах — организационного образа мыслей. В конечном счете, организация чего-либо имеет значение, только если осуществляется духовными средствами, но без того, чтобы это замечал кто-нибудь посторонний; в противном случае нужно прибегать к декретам. Декретирование осуществлялось в Средней Европе; господство, основывающееся на ложах, пыталось осуществить себя больше в том, что развилось среди англоязычного населения в качестве продолжения кельтской традиции. Так возник народ или народы лож, у которых примечательно то, что организует не всех людей, а объединяет некоторых на общественных, орденских началах. Объединение людей по орденскому принципу заложено в продолжении того, что следует из предания о короле Артуре. Так бывает в исторической жизни, что различные вещи постоянно проникают одна в другую. Никогда нельзя будет понять какое-либо развитие, полагая только, что последующее прямым путем возникло из предыдущего. Разные вещи проникают в ходе развития одна в другую. И один из примечательных фактов состоит в том, что в отношении образа мыслей, в отношении всего того, что действует в человеческой душе, этот принцип лож, создавший свою обезьянью карикатуру в масонстве, этот принцип лож находится во внутреннем родстве с иезуитизмом. Так что как ни враждебен, как ни ненавистен, — если воспользоваться тривиальным выражением, — иезуитизм этим ложам (вы же знаете об этом), все же в отношении форм представления здесь существует необычайное сходство. А у Игнатия Лойолы во всем, что он совершил, в том грандиозном, что он создал, вне всякого сомнения, соучаствовал элемент кельтской крови, текшей в его жилах.

Теперь вы видите все это. — На Востоке возник народ Христа; он имеет в себе продолжающееся действие Импульса Христа. Для восточного человека само собой разумеется, что пока он живет, в его душу постоянно что-то вливается, и это есть Импульс Христа. Для народа церкви в странах, лежащих посередине, это ощущение притупилось или парализовалось перемещением Импульса Христа на начало нашего летоисчисления, а позднее — присоединением к нему декретирования, государственного декретирования и распространения христианства согласно традиции и принципам. На Западе, в системе лож Импульс Христа вообще проблематичен, проблематичен прежде всего; здесь он был ослаблен еще больше. А из форм представления, которые действительно восходят к этому идущему от кельтов, являющемуся последним остатком кельтского начала, импульсу лож, развилось то, что в Просвещении называют деизмом. Чрезвычайно интересно проследить, сколь велико различие между тем, как держится по отношению к Импульсу Христа кто-нибудь, кто принадлежит к среднеевропейскому народу церкви, и тот, кто принадлежит к Британской империи. Но только прошу вас не относить это к отдельному человеку, ибо церковный импульс, конечно, распространялся и на Англию. Эти вещи необходимо принимать такими, какими они являются в своей истине: необходимо иметь в виду тех людей, которые связаны с тем, что я описывал сейчас как импульс лож, но что вошло также и в государственную жизнь на всем Западе. Отсюда развилось иное отношение к Христу.

Вы можете спросить, как относится к Христу тот, кто принадлежит к народу Христа? — Он знает: правильно переживая себя в душе, я нахожу Импульс Христа, ибо он всегда здесь, внутри, он непрерывно действует внутри. — Тот, кто принадлежит к народу церкви, скажет примерно, как Августин, который в свои зрелые годы на вопрос, «как я обретаю Христа», отвечал: «так, как мне преподает Христа церковь; церковь говорит мне, кто есть Христос; у церкви я могу этому поучаться, ибо посредством своей традиции церковь сохранила то, что говорилось вначале о Христе». — Тот же, кто принадлежит к народу лож, — а это действительно говорят те, кто принадлежит к народу лож, — спрашивает о Христе совершенно иначе — не как народ церкви, не как народ Христа; они говорят: «Мировая история гласит, что был когда-то Христос. Разумно ли, допустимо ли существование Христа? Как оправдываем себя в глазах разума влияние Христа на мировую историю?» — По сути, это христология эпохи Просвещения, того Просвещения, которое требует от Христа, чтобы он оправдывал себя в глазах разума.

Чтобы понять, о чем идет речь, надо отдавать себе отчет в том, что к Богу можно прийти во всякое время, не имея Импульса Христа. Надо только, чтобы что-нибудь было не в порядке (ведь атеист — это человек, который даже физически несет в себе что-то больное), но прийти к Богу можно на пути спекуляции, на пути мистики и чего угодно еще, прийти к допущению существования в мире Бога. А ведь это основное в деизме, вере эпохи Просвещения. К ней, к вере эпохи Просвещения в то, что Бог есть, ведет прямой путь.

Однако у тех, кто вырос в народе лож, дело заключается в том, чтобы наряду с общим Богом допустить и существование Христа. Здесь можно взять разных характерных в этом отношении лиц. Я возьму Герберта Чербери, умершего в 1648 году, как раз в году Вестфальского мира. Он попытался прийти на разумных основаниях к Импульсу Христа. Тот, кто, например, истинно принадлежит к русскому народу, не может и помыслить о том, чтобы разумно обосновывать Импульс Христа. Для него это приблизительно то же самое, как если бы от него потребовали разумно обосновать наличие головы на плечах. Голова существует, так же существует и Импульс Христа. Но сколь отличается от этого то, чего требуют такие люди, как Чербери, когда спрашивают: «разумно ли наряду с Богом, к которому приводит просвещенное размышление, допускать еще и Христа?» — Чтобы увидеть, что все это оправданно, надо только на разумный лад изучать людей.

Вы можете сказать, что ведь так поступает, конечно, не всякий, кто принадлежит к этому народу лож. — Разумеется, это делает не всякий. В ясных понятиях это делают философы; однако в своих инстинктах, в своих ощущениях, в подсознательных заключениях это делают все, кто каким-либо образом связан с импульсом народа лож. Человек, о котором я здесь говорю, сначала сказал себе: рассмотрим все отдельные религии, то общее, что они имеют между собой. — Вообще это такая уловка Просвещения. Поскольку сам человек хочет подойти не к духовному, — по крайней мере, поскольку это касается Импульса Христа, — а лишь к абстрактному богу деизма, он спрашивает: естественно ли для человека искать то или иное? — Чербери, который много путешествовал, старался прежде всего получить сведения о том, что общего имеют между собой различные религии. Он нашел в них весьма много общего. И тогда он попытался обобщить найденное им общее всех религий в пяти положениях. На эти пять положений мы должны обратить особое внимание, ибо это поистине важно.

Первое положение: Бог есть. — Поскольку различные народы самых различных религий инстинктивно приходят к признанию Бога, он находит, что в природе вещей будет допустить, что Бог есть.

Второе: Бог требует почитания. — Это опять-таки общая черта религий.

Третье: это почитание должно выражаться в добродетели и благочестии.

Четвертое: грехи требуют покаяния и искупления.

Пятое: в потустороннем мире существует воздающая и карающая справедливость.

Вы видите, здесь нет ничего от какого-либо Импульса Христа. Но в то же время в этих пяти положениях заключено все то, чего достигаешь, строя только на том, на чем хотели строить, исходя из религиозного импульса, импульса лож. Философски эта форма воззрения развивалась в эпоху Просвещения и дальше. У Гоббса, Локка, у других мы видим, что они все снова предпринимали попытки сказать: «Да, но существует предание об Иисусе Христе. Разумно ли допускать такого Иисуса Христа?» — И, в конце концов, они действительно соблаговолили сказать: «Если учесть то, что стоит в Евангелиях, что там сообщается о Христе Иисусе, то это совпадает с тем, что в качестве главных положений имеют, в сущности, все религии. Отсюда возникает впечатление, как если бы Христос хотел именно обобщить то, что имеют сообща все религии, как если бы это была исполненная Богом, — это можно более или менее себе представить, — личность, которая учила наилучшему из всех религий». — В итоге это нашли разумным. А отдельные люди, например, Тиндаль (он жил с 1657 по 1733 год), — он написал книгу «Христианство столь же древнее, как сотворенный мир». Эта книга «Христианство столь же древнее, как сотворенный мир» в известном смысле очень важна для знакомства с сущностью Просвещения, позже опошленной вольтерьянством и так далее. Тиндалю было важно показать, что, в сущности, все люди, лучшие люди всегда были христианами, что Христос лишь обобщил лучшее из всех религий.

Вы видите, Христос здесь низводится до уровня Учителя. Христос становится Учителем — назовете ли вы его Мессией, или Наставником, или кем еще, но он становится Учителем. Христос становится Учителем! Здесь дело не столько в факте существования самого Христа, сколько в том, что он стоит и учит некоторому религиозному содержанию, самому ценному, общему из содержания религий всего человечества. Разумеется, то, что здесь было мною показано, может приобретать различнейшие нюансы, но основная окраска остается, -Христос есть Учитель.

И теперь, если мы возьмем характерные типы, — которые затем, конечно, различнейшим образом нюансируются, — народа Христа, народа церкви и народа лож, если мы при этом будем искать реальное позади зачастую очень и очень мнимого, то применительно к народу

Христа мы сможем сказать: Христос — это Дух и, следовательно, не имеет ничего общего с какими-либо учреждениями на физическом плане. Это было только мистерией — то, что он некогда находился в человеческом облике. — Применительно к народу церкви: Христос — это Царь (der König). И это может быть более или менее нюансировано, — то, что Христос есть Царь. — Правда, это продолжает жить также и в народе лож, но развиваясь дальше, оно нечто вырабатывает из себя: Христос — это Учитель.

Видите ли, нужно иметь в виду всю эту нюансировку, проходящую через европейское сознание, ибо эта нюансировка живет очень-очень глубоко, и не только в отдельном человеке, но вообще живет очень глубоко в том, что в пятом послеатлантическом периоде в Европе развилось в душевном отношении, а также и во многом, что развилось в социальном отношении. Таковы наиглавнейшие нюансы Христова Импульса. Можно было бы еще много говорить об этих вещах, но по краткости времени я могу дать вам сегодня только набросок.

Итак, глядя на вчерашние три формы эволюции человечества, мы можем сказать, во-нервых: человечество в целом развивается так, что ныне оно живет в душе ощущающей, в возрасте 28-21 года. Каждый человек в отдельности, как индивидуум, развивается так, что ныне, в пятом послеатлантическом периоде человечество выявляет душу сознательную. А далее есть еще в пределах народных душ третья эволюция, о которой я говорил вам вчера. Только что описанные вещи развиваются именно в связи с народными душами. Вы имеете, с одной стороны, исторические факты, которые все-таки действуют, а с другой стороны, — народные души с их религиозными нюансами. Этим взаимодействием достигается то, что народ Христа развивается с импульсом «Христос есть Дух», народ церкви — с импульсом «Христос есть Царь», народ лож — с импульсом «Христос есть Учитель». Это третья эволюция.

Но в реальном внешнем развитии одно постоянно внедряется в другое. И это естественно, что в реальности одно действует в другом, сквозь другое; одно постоянно внедряется в другое. Ведь, если вы теперь спросите меня, например, кто же принадлежит народу лож, кто принадлежит этому просветительскому деизму, — то ведь странным образом оказывается, что чистейший представитель этого просветительского деизма — это в Берлине Гарнак! Он являет собой гораздо более чистый тип, нежели кто-либо, живущий по ту сторону Ла-Манша. Так все перемешивается в современной жизни. Однако, если хочешь понимать вещи, если хочешь следить за их происхождением, то уже не сможешь оставаться на поверхности явлений, но должен будешь понять, что все это связано друг с другом так, что третий эволюционный поток, сочетающийся с народным элементом, включается в то, что я вам теперь здесь описал. Однако всегда, — поскольку имеются и другие эволюционные потоки, — всегда существует реакция, душа сознательная накладывается на этот народный поток. И это происходит в самых разных местах. Натиск ведется, я бы сказал, из того или иного центра. И подобным натиском является и гетеанизм, который, собственно говоря, не имеет ничего общего ни с чем из описанного мною ныне, и все-таки имеет весьма много общего со всем этим, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Ибо в качестве параллели к потоку, который я описал как поток Артура, рано развивается поток Грааля; поток Грааля — прямая противоположность потока Артура. Поток Грааля развивается таким образом, что тот, кто хочет побывать в замке Грааля, должен идти нехожеными путями в шестьдесят миль длиной; что храм полностью скрыт; что, не спрашивая, там вообще ничего не узнаешь. Короче, весь этот поток Грааля есть установление связи между самой интимной жизнью человеческой души, где пробуждается душа сознательная, и спиритуальными мирами. Это, смею сказать, есть стремление направлять искусственным образом чувственно воспринимаемый мир к спиритуальному миру, инстинктивно преследуемое в народе Христа.

Поэтому, если мы на рисунке проследим это примечательное взаимопроникновение европейских религиозных импульсов, то мы можем сказать следующее. — Мы имеем один импульс, тот, который инстинктивно, сегодня еще зачаточно и в неразвитом виде живет в народе Христа [на рисунке красный цвет]. Тогда тамошние умы, если они, как Соловьев, делаются философами, приходят к тому, чтобы принимать этот Импульс Христа как что-то само собой разумеющееся.

Средняя Европа своими этнографическими, своими этническими условиями не приспособлена принимать эти вещи таким образом; здесь это должно делаться искусственно. Здесь это происходит так, что в потоке Грааля на Европу действует то, что, я бы сказал, наподобие завихрения [на рисунке красный цвет внизу] действует качестве потока Грааля. Оно излучается на всю Европу, но оно должно быть именно потоком Грааля, а потому оно и не ограничено каким-либо народом. В этом настроении Грааля, хотя и в самых глубоких (untersten) силах своего сознания, весьма сильно жил Гете. Поищите у него это настроение Грааля; вы найдете его повсюду. Здесь он в определенном отношении не изолирован; благодаря этому он примыкает к предшествующему. С Лютером, с немецкой мистикой, со всем предшествующим он не имеет ничего общего. На него это влияет более или менее так, что формирует его (ihn bildet), делает его (Гете) светским человеком. То, что приводит его к различению трех ступеней — ступени народной религии; ступени религии мудрых, которая отдельного человека ведет во второй покой; ступени интимнейшей религии, которая только в третьем покое интимно вещает душе и содержит мистерии Смерти и Воскресения, — то, что его этим способом приводит к возведению, — не к иезуитскому низведению вниз (высшего), а к возведению, — религиозности, действующей в чувственном мире, в спиритуальные выси, это есть настроение Грааля. И как бы парадоксально, особенно сегодня, это ни звучало, настроение Грааля заключено в русскости (im Russizismus), настроение Грааля всецело живет в русскости. И на этом заключенном в русскости непобедимом настроении Грааля покоится именно то будущее русского элемента (Russentums) в шестом послеатлантическом периоде, о котором мне столь часто приходилось говорить.

Это то, что нужно принимать во внимание, рассматривая одну сторону. А если мы примем во внимание другую сторону, то мы будем иметь там все то, что не воспринимает Импульс Христа так, как на Востоке, словно вторжение (Invasion), не воспринимает его и как что-то, продолжающее жить благодаря традиции и Писанию, а принимает его как что-то разумное. Это то, что обнаруживает свое продолжение в области лож и особенно всех их разветвлений. Я это отмечу другим цветом [на рисунке зеленый]. Это то, что на Западе политизируется, что является самым внешним побегом от артурова корня, того, что было воплощено в короле Артуре. И подобно тому, как у русских Импульс Христа продолжается в настроении Грааля (im Gralstum) и, я бы сказал, струит лучи во всех добрых целеустремленных людей на Западе, так и то, другое [от течения лож] продолжается и вливается во всех людей в народе церкви и получает окраску иезуитизма. Хотя, как сказано, иезуитизм — это его смертельный враг, но дело не в этом; что-либо может быть смертельным врагом именно того, что представляет его же образ мышления. Так бывало, это исторический факт, что высокого ранга иезуиты бывали связаны с обладателями высоких степеней в ложах; но бывает и так, что те и другие, даже у различных народов, вырастают из одного и того же корня, хотя одно развивается в направлении папства, а другое — к свободе, разуму, просвещению. Вот вам один из образов того, что я могу назвать проявлением эволюции души сознательной. Ибо когда я ранее описывал вам три ступени в направлении от Востока на Запад, то это основывалось на народном, на этническом элементе. Но то, что, действуя одно в другом, принимая такие формы, что на Западе становится Просвещением, — это вызывается тем, что эволюционный поток души сознательной живет в единичном человеке, живет в индивидууме.

Но затем мы имеем третий поток. Это тот, которой свойствен всему человечеству, благодаря которому все человечество находится в определенном возрасте своего развития, становясь все моложе и моложе, и теперь находится в возрасте души ощущающей, с 28 по 21 год. Это проходит через все человечество. Описывая первый поток, этнический, где возникают народные религии, — религия Христа, религия церкви, религия лож, — мы стоим на точке зрения народного развития, которое я обыкновенно подразделяю так: итальянские народы — душа ощущающая, французские — душа рассудка, или характера, и так далее. Описывая то, что в качестве души сознательной развивается в каждом отдельном человеке с пятой послеатлантической эпохи, мы имеем преимущественно то, что вливается в религиозную жизнь этим путем. Но отсюда исходит также и взаимодействие с другим, с тем, что является эволюцией, совершающейся во всех людях, - эволюцией души ощущающей, протекающей параллельно и намного бессознательней, чем эволюция души сознательной.

Если вы изучите, каким образом такой человек, как Гете, хотя и благодаря подсознательным импульсам, однако все-таки весьма сознательно дает религиозное направление своей жизни, то вы придете к проявлению души сознательной. Однако наряду с ней в современном человечестве правит другой элемент, действующий во всем этом современном человечестве весьма сильно в инстинктах, в подсознательных импульсах, но тесно связанный с развитием души ощущающей, и это то, что можно назвать развитием в сторону социализма, которое ныне находится у своего начала и которое получит свое завершение, как я излагал, некоторым образом извне (von der Seite). Конечно, как я уже говорил, побуждения будут постоянно поступать со стороны души сознательной; однако то, что социализм составляет миссию пятой послеатлантической эпохи и к четвертому тысячелетию достигнет своего осуществления, — это проистекает для всего человечества из того, что оно живет в возрасте души ощущающей с 28 по 21 год. Это заложено здесь внутри. Социализм — это не что-нибудь, составляющее какое-либо партийное направление, хотя среди социальных объединений много партий, но то партии в пределах социального потока. Социализм — это не дело партий, социализм — то, что постепенно с необходимостью разовьется в человечестве в пятом послеатлантическом периоде. Так что когда этот пятый послеатлантический период завершится, у людей в основном, поскольку имеется в виду цивилизованный мир, будут налицо социалистические инстинкты (die Instinkte für den Sozialismus).

Вы можете себе представить, как все, что я вам сказал, взаимодействует в этом пятом послеатлантическом периоде. Здесь взаимодействуют все вещи, которые я описал. Но здесь действует также еще и то, что в своей существенной части находится в подсознательных глубинах, — тенденция к обретению ко времени четвертого тысячелетия правильного социалистического устройства всего земного мира. С более глубокой точки зрения, поистине не приходится удивляться, что социализм пускает всевозможные пузыри, которые могут оказываться и весьма скверными, если не забывать, что его импульсы поступают из глубин подсознания, если не забывать, что все это кипит и клокочет и как еще далек настоящий момент от той эпохи, когда все это войдет в свое надлежащее русло. Однако оно будоражит, причем сегодня даже не столько души, сколько человеческую натуру, человеческие темпераменты прежде всего. И для всего этого, того, что будоражаще действует в человеческих темпераментах, подыскивают теории. Эти теории, — если только они, как это мы имеем в духовной науке, не являются выражением того, что наличествует в глубинах действительности, — эти теории, бакунизм, марксизм, лассальянство, все одинаковы, это все маски, обрамления, все те вещи, которые человек поверхностно набрасывает на действительность. Действительность же видна, только если заглядываешь в развитие человечества так глубоко, как мы пытаемся это сделать этими рассмотрениями.

И то, что ныне происходит внешне, — это ведь тоже беспорядочные приготовления к тому, что в конце концов во всех подкарауливает, — и тут действительно можно сказать — не в душах, а именно темпераментах. Они все социалистичны. Вы часто даже не знаете, сколь сильно вы социалистичны, потому что это караулит в темпераменте, всецело в подсознании. Однако только зная нечто в этом роде, можно выйти за пределы того туманного, смехотворного искания самопознания, которое заглядывает внутрь человеческой души и находит там... я не хочу описывать, что за бессущностное caput mortuum*, что за абстракцию там находят. Человек сложное существо. Его понимаешь, только когда знаешь целый мир. Вот что при этом должно учитываться.

* caput mortuum — бренные остатки (лат).

Посмотрите с этой точки зрения на мир, на человечество, на то, как оно развивалось в пятом послеатлантическом периоде. Скажите себе теперь сами: мы имеем на Востоке народ Христа с самым существенным его Импульсом: «Христос есть Дух». — В природе этого народа живет, что то, что лишь в качестве предвестия может совершаться посредством другого европейского образования, посредством русскости приходит в мир с инстинктивной, элементарной силой, с исторической необходимостью. На русский народ как на народ возложена миссия развивать культуру Грааля (das Gralwesen) как религиозную систему к шестому послеатлантическому периоду так, чтобы она могла стать культурным ферментом всей Земли. Ничего удивительного, если этот импульс пересекается с другими существующими импульсами, так что другие импульсы приобретают своеобразные формы. Какие это другие импульсы? — Христос есть Царь, Христос есть Учитель. — Так вот, до «Христа — Учителя» едва ли возможно дойти, ибо русская душа, как я уже сказал, не понимает, что это должно значить, что христианству можно учить, что его не переживают как то, что находится в твоей собственной душе. Однако «Христос есть Царь» ...русское существо все-таки срослось с этим «Христос есть Царь». И тут мы видим столкновение того, что когда-либо менее всего уживалось в мире друг с другом, — столкновение с царизмом, восточной карикатурой на принцип, вводящий отношения земного господства в область религии. «Христос есть Царь», а царь — его заместитель, — вот это соединение выражающегося в царизме западного начала с тем, что с ним не имеет ничего общего, с тем, что благодаря русской народной душе живет в русском сердце.

Во внешней физической действительности характерным является именно то, что вещи, которые внутренне часто имеют меньше всего общего между собой, должны внешне притираться друг к другу. Крайне чужды друг другу с давних пор были царизм и русское начало. Они не принадлежали друг другу. Тот, кто понимает русскую натуру, особенно в религиозном отношении, всегда должен будет считать чем-то самим собой разумеющимся установку на исключение царизма в действительно нужный момент. Но подумайте о том, что это «Христос есть Дух» есть самое внутреннее, что связано с благороднейшей культурой души сознательной, и что теперь, когда социализм будоражит (человека), сталкивается с тем, что живет в душе ощущающей, как я это изобразил. Ничего удивительного, что распространение социализма в этой восточной части Европы принимает формы, вообще непостижимые, — неорганическое взаимопроникновение культуры души сознательной и культуры души ощущающей.

Многое из происходящего во внешней действительности будет ясным и понятным для вас, если вы будете иметь в виду эти внутренние взаимосвязи.

...Нынешние социалисты не имеют еще никакого понятия о том, что необходимым образом связано, должно быть связано с истинным, получающим определенное завершение лишь в четвертом тысячелетии социализмом, если только он будет правильно проходить свое развитие. Здесь речь идет прежде всего о том, чтобы этот социализм развивался в связи с правильным чувством в отношении всего человека, телесного, душевного, духовного человека. Нюансы будут внесены уже отдельными этническими религиозными импульсами, которые внесут свой вклад тем, что человек будет пониматься согласно его троякому членению на тело, душу и дух. Восток с его русским элементом позаботится о том, чтобы был понят дух. Запад позаботится о том, чтобы было понято тело. Середина позаботится о том, чтобы была понята душа. Но все это, конечно, пронизывает друг друга. Это не следует схематизировать и распределять по категориям; вступая во все это, должен развиваться действительный принцип, действительный импульс социализма.

Что такое этот социализм? Действительный импульс социализма состоит главным образом в том, чтобы, как я это недавно описывал, действительно привести людей к осуществлению во внешней социальной структуре братства в самом широком смысле этого слова. Настоящее братство не имеет ничего общего с равенством, разумеется...

...Христос умер за всех людей, но как человек, и за людей, а не за каких-либо иных существ. Поэтому можно говорить о христианине, о христианском образе мыслей отдельного человека, но говорить, например, о христианском народе — полный абсурд. За этим

нет реальности. Христос умер не за народы, и народы не являются теми индивидуальностями, которые имеют отношение к этому Христианином может быть отдельный человек, связанный с сущностью Мистерии Голгофы, но нельзя говорить о христианском народе. То, что как подлинная душа лежит в основе народа, принадлежит планам, на которых Мистерия Голгофы не совершалась. То, что происходит между народами, никогда не может быть истолковано или комментировано в христианском смысле. Я обращаю внимание на эти вещи только потому, что необходимо, чтобы как раз вы, мои милые друзья, понимали, сколь необходимо сегодня следить за тщательным разграничением понятий.