ЧАСТЬ 1. КОНЕЦ ПОСТОЯНСТВА Глава 1. 800-й ОТРЕЗОК ЖИЗНИ

НЕПОДГОТОВЛЕННЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

* кинетическое искусство. — Примеч. пер.

Корпуса мира испытали это на себе в Борнео или в Брази­лии. Вероятно, Марко Поло также страдал от него в Катай. Шок культуры — это то, что происходит, когда путешествен­ник внезапно оказывается в таком месте, где «да» может означать «нет», где вокруг «фиксированной цены» начина­ются переговоры, где ожидание в приемной — не оскорбле­ние, где смех может означать гнев. Это то, что происходит, когда знакомые психологические подсказки, которые по­могают человеку функционировать в обществе, вдруг изы­маются и заменяются новыми — странными и непонятными.

Феномен шока культуры объясняет во многом замеша­тельство, фрустрацию и дезориентацию американцев, когда они имеют дело с другими обществами. Он вызывает срыв в общении, неверное прочтение реальности и неспособность справиться с ситуацией. Тем не менее шок культуры гораздо мягче по сравнению с гораздо более серьезной болезнью — шоком будущего. Шок будущего — это вызывающая голово­кружение дезориентация, являющаяся следствием прежде­временного прихода будущего. Он вполне может оказаться самой серьезной болезнью завтрашнего дня.

Вы не обнаружите шок будущего в «Index Medicus» или каком-либо справочнике психологических отклонений. Но если не предпринять разумных шагов по борьбе с ним, мил­лионы людей окажутся во все большей степени дезориен­тированными, все в возрастающей степени неспособными рационально контактировать со своими окружениями. Не­удовлетворенность, массовый невроз, иррациональность и разгул насилия, которые уже ясно видны в современной жизни, это только предвестие того, что может ждать нас впереди, если мы не поймем и не станем лечить эту бо­лезнь.

Шок будущего — это феномен времени, продукт сильно ускоряющегося темпа перемен в обществе. Он возникает в результате наложения новой культуры на старую. Это шок культуры в собственном обществе. Но его воздействие го­раздо хуже. Ибо большинство участников Корпуса мира (фактически большинство путешественников) знают, что культура, из которой они вышли, останется на прежнем

23

месте, когда они вернутся. Жертва шока будущего этого не знает.

Извлеките индивида из его собственной культуры и по­местите его внезапно в окружение, резко отличающееся от собственного, с другим набором подсказок — другими по­нятиями о времени, пространстве, труде, любви, религии, сексе и всем остальном, — затем отнимите у него всякую надежду увидеть более знакомый социальный ландшафт, и его страдания от перемещения удвоятся. Более того, если эта новая культура сама находится в постоянном хаосе и если — еще хуже — ее ценности непрестанно меняются, чувство дезориентации еще больше усилится. Учитывая малое число подсказок, какого рода поведение рациональ­но в радикально новых обстоятельствах, жертва может пред­ставлять опасность для себя и других.

Теперь представьте, что не только индивид, а целое об­щество, целое поколение — включая его самых слабых, наи­менее умных и наиболее иррациональных членов — вдруг переносится в этот новый мир. В результате — массовая дезориентация, шок будущего в больших масштабах.

Вот перспектива, которая открывается сегодня перед человеком. Перемены лавиной обрушиваются на наши го­ловы, и большинство людей до абсурда не подготовлены к тому, чтобы справиться с ними.

РАЗРЫВ С ПРОШЛЫМ

что иное, как второй великий раздел в истории человече­ства, сравнимый по размаху только с первым великим раз­рывом в историческом континууме — переходом от варварства к цивилизации.

Эта идея возникает все чаще в работах ученых и специ­алистов по технологии. Сэр Джордж Томсон, британский физик и нобелевский лауреат, высказывает в «The Foreseeable Future» мысль о том, что ближайшая историческая парал­лель с сегодняшним днем — это не промышленная револю­ция, а скорее «появление сельского хозяйства в эпоху неолита»¹. Джон Дайболд, американский эксперт по авто­матизации, предупреждает, что «последствия технической революции, которые мы сейчас переживаем, будут более глубокими, чем какие-либо социальные изменения, кото­рые мы испытывали раньше»². Сэр Леон Багрит, произво­дитель компьютеров из Великобритании, утверждает, что автоматизация сама по себе представляет «величайшую пе­ремену во всей истории человечества»³.

Ученые и технические специалисты не одиноки в этом мнении. Сэр Герберт Рид, занимающийся философией ис­кусства, сообщает нам, что мы живем в период «такой фун­даментальной революции, что должны искать параллель во многих прошлых столетиях. Возможно, единственным срав­нимым изменением является то, которое произошло между Старым и Новым каменным веком...»⁴ А Курт У. Марек, который под псевдонимом К. У. Серам больше известен как автор произведения «Gods, Graces and Scholars», замеча­ет, что «мы в двадцатом веке завершаем период человечес­кой истории длиною в пять тысяч лет... Мы не находимся, как предполагал Шпенглер, в положении Рима в начале эпохи христианства на Западе, а в 3000 году до нашей эры. Мы открываем глаза как доисторический человек, мы ви­дим абсолютно новый мир»⁵.

Одно из наиболее поразительных замечаний на эту тему сделал Кеннет Боулдинг, выдающийся экономист и обладаю­щий ярким воображением социальный мыслитель. Обосно­вывая свою точку зрения о том, что наступил критический поворотный момент в истории человечества, Боулдинг заме-

25

чает, что «относительно многочисленные статистические дан­ные о деятельности человечества свидетельствуют: дата, раз­деляющая историю человечества на две равные части, находится на памяти нынешнего поколения»⁶. Действитель­но, наше столетие представляет собой Великую Осевую Линию, бегущую из центра истории человечества. «Сегод­няшний мир, — утверждает Боулдинг, — так же отличается от мира, в котором я родился, как тот мир от мира Юлия Цезаря. Я родился приблизительно в середине человеческой истории. Со времени моего рождения произошло почти столько же событий, сколько до него»⁷.

Это поразительное заявление можно проиллюстрировать разными способами. Например, было замечено, что если последние 50 000 лет существования человека разделить на отрезки жизни приблизительно в 62 года каждый, то ока­жется около 800 таких отрезков жизни. Из этих 800 полных 650 прошли в пещерах.

Только за последние 70 таких отрезков жизни стало воз­можным эффективно передавать информацию от одного поколения к другому благодаря письменности. Только в последние шесть отрезков жизни массы людей увидели пе­чатное слово. Только за последние четыре стало возмож­ным измерить время с любой степенью точности. Только в последние два кто-то где-то использовал электрический двигатель. И подавляющее большинство всех материальных благ, которыми мы пользуемся в повседневной жизни в настоящее время, были придуманы в течение настоящего, 800-го отрезка жизни.

Это 800-й отрезок жизни ознаменовал резкий разрыв со всем прошлым опытом человечества, потому что в течение именно этого отрезка отношение человека к ресурсам ра­дикально изменилось. Это наиболее заметно в области эко­номического развития. За период одного такого отрезка времени сельское хозяйство, основа цивилизации, утрати­ло свою доминирующую роль во многих странах. Сейчас в десятке наиболее развитых государств в сельском хозяйстве занято меньше 15% экономически активного населения. В Соединенных Штатах, чье фермерское хозяйство кормит 200

26

-млн. американцев плюс еще 160 млн. человек в мире, эта цифра уже ниже 6% и быстро уменьшается⁸.

С тех пор одна за другой технически развитые страны двинулись в этом направлении. Сегодня в Швеции, Вели­кобритании, Бельгии, Канаде, Нидерландах и в других стра­нах, где сельское хозяйство находится на уровне 15% и ниже, «белые воротнички» уже численно превосходят «синих во­ротничков». Десять тысяч лет сельского хозяйства. Одно-два столетия индустриализации. А теперь перед нами открывается супериндустриализация⁹.

Жан Фурастье, французский философ, занимающийся общественным планированием, объявил: «Ничто не будет ме­нее индустриальным, чем цивилизация, рожденная индуст­риальной революцией»¹⁰. Значение этого поразительного факта еще нужно осмыслить. Возможно, У Тан, Генераль­ный секретарь Организации Объединенных Наций, ближе всех подошел к формулировке смысла этого сдвига к супер­индустриализации, когда он заявил: «Главным фактом огром­ной важности является то, что развитые экономики сегодня могут иметь в любое, хотя не ближайшее, время тот вид и то количество ресурсов, которые они решат иметь... Ресурсы боль­ше не ограничивают решения. Теперь решения создают ре-

27

сурсы. Это фундаментальное революционное изменение — возможно, самое революционное, которое человек когда-либо знал»¹¹. Это поразительное преобразование произошло в тече­ние 800-го отрезка жизни.

Этот отрезок жизни также отличается от других огром­ным расширением масштабов перемен. Ясно, что эпохаль­ные перевороты происходили и в течение других отрезков жизни. Войны, эпидемии чумы, землетрясения и голод со­трясали общественный порядок и раньше. Но эти потрясе­ния и перевороты происходили в границах одного или нескольких близлежащих обществ. Сменялись поколения, даже столетия, прежде чем их влияние распространялось за пределы этих границ.

В наш отрезок времени границы сметены. Сегодня сеть социальных связей сплетена так тесно, что последствия со­временных событий немедленно распространяются по все­му миру. Война во Вьетнаме изменяет политический расклад в Пекине, Москве и Вашингтоне, вызывает протесты в Сток­гольме, сказывается на финансовых сделках в Цюрихе, слу­жит толчком к секретным дипломатическим шагам в Алжире.

Действительно, не только современные события немед­ленно распространяются, теперь мы ощущаем влияние всех прошлых событий по-новому, ибо прошлое возвращается к нам с новой силой. Мы оказались в ситуации, которую мож­но назвать «скачком времени».

Событие, затронувшее лишь горстку людей во время своего свершения в прошлом, может иметь широкомас­штабные последствия сегодня. Пелопоннесская война, на­пример, была по современным стандартам небольшой стычкой. Когда Афины, Спарта и несколько близлежащих городов-государств сражались, население остальной части земного шара в большинстве своем не знало о войне и не было ею затронуто. Индейцы из племени Запотеков в Мек­сике совершенно о ней не подозревали. Древние японцы не чувствовали ее влияния.

Однако Пелопоннесская война глубоко изменила буду­щий ход истории Греции. Преобразуя движение людей, гео­графическое распределение генов, ценностей и идей, она

28

повлияла на последующие события в Риме и через Рим — во всей Европе. Сегодняшние европейцы в какой-то незна­чительной степени другие люди из-за того, что произошел этот конфликт.

Сегодня в тесно переплетенном мире эти европейцы влияют на мексиканцев и японцев. Пелопоннесская война повлияла на генетическую структуру, идеи и ценности се­годняшних европейцев, которые сейчас экспортируются ими во все части света. Таким образом, сегодняшние мексикан­цы и японцы чувствуют отдаленное влияние этой войны, хотя их предки, современники этой войны, его не чувство­вали. Так, события прошлого, перескакивая через поколе­ния и века, преследуют и изменяют нас сегодня.

Когда мы думаем не только о Пелопоннесской войне, но о строительстве Великой китайской стены, эпидемии черной чумы, сражении банту с хамитами — о всех событи­ях прошлого, — кумулятивное значение принципа скачка времени становится более очевидным. Что бы ни случилось с какими-то людьми в прошлом — это реально влияет на людей сегодня. Так было не всегда. Не вдаваясь в подроб­ности, можно сказать, что вся наша история догоняет нас, и именно это различие, как ни парадоксально, подчеркива­ет наш разрыв с прошлым. Сегодня диапазон перемен фун­даментально иной. Во времени и пространстве перемены имеют такую силу и область воздействия в этот 800-й отре­зок времени, какого не имели никогда.

Но качественное отличие между этим и всеми предыду­щими отрезками времени легко упустить из виду: ибо мы не только увеличили диапазон и силу перемен, мы ради­кально преобразовали их скорость. Наше время высвободи­ло абсолютно новую социальную силу — поток перемен настолько ускорил свой ход, что он влияет на наше чувство времени, революционизирует темп повседневной жизни и сказывается на том, как мы «ощущаем» мир вокруг нас. Мы больше не воспринимаем жизнь так, как люди в прошлом. И это основное отличие, которое ставит истинно современ­ного человека особняком. Ибо в этом ускорении кроется непостоянство (временность), которое проникает и пропиты-

29

вает наше сознание, радикально влияя на связь с другими людьми, с вещами, со всем миром идей, искусства и ценно­стей.

Вступая в эпоху супериндустриализации, мы должны проанализировать процессы ускорения и рассмотреть по­нятие временности. Если ускорение — это новая социальная сила, то временность — ее психологическая параллель, и без понимания ее роли в поведении современного человека все наши теории личности, вся наша психология не будут отвечать современным требованиям. Психология без поня­тия временности не может учитывать именно те явления, которые особенно актуальны.

Изменяя наше отношение к окружающим нас ресур­сам, сильно расширяя диапазон перемен и, что наиболее важно, ускоряя их темп, мы безвозвратно порвали с про­шлым. Мы отрезали себя от старых способов мышления, восприятия и адаптаций. Мы расчистили сцену совершен­но новому обществу и теперь устремляемся к нему. Это наиболее трудная проблема 800-го отрезка жизни. И это ставит вопрос о способности человека к адаптации: как ему будет житься в этом новом обществе? Может ли он приспособиться к его императивам? А если нет, может ли он изменить эти императивы?

Прежде чем попытаться ответить на подобные вопро­сы, мы должны сосредоточиться на двух неразрывно свя­занных друг с другом силах: ускорении и временности. Мы должны узнать, как они изменяют текстуру существо­вания, выковывая из нашей жизни и психики новые, не­знаковые формы. Мы должны понять, как — и почему — они ставят нас, впервые в жизни, перед лицом взрывного потенциала шока будущего.

¹ Сравнение Томсона появляется в [175], с. 1.

² Работа Дайболда взята из [57], с. 48.

³ Багрит цит. по: The New York Times, March 17, 1965.

⁴ Заявление Рида можно найти в его эссе «New Realms of Art» в [302], с. 77.

30

⁵ Цитата из Марека взята из [165], с. 20-21. Замечательная книжка.

⁶ Боулдинг о постцивилизации: [134], с. 7.

⁷ Ссылка Боулдинга на Юлия Цезаря взята из «The Prospects of Economic Abundance», его лекции на нобелевской конферен­ции в Колледже Густавуса Адольфуса, 1966 г.

⁸ Данные о сельскохозяйственной продукции США приво­дятся по: Malthus, Marx and the North American Breadbasket by Orville Freeman // Foreign Affairs, July, 1967, p. 587.

⁹ До сих пор не существует общепризнанного или вполне удов­летворительного термина для описания новой стадии обществен­ного развития, к которой мы, кажется, движемся. Социолог Даниел Белл придумал термин «постиндустриальный» для обозначения общества, в котором экономика основана главным образом на услугах, доминируют классы профессиональных и технических работников, теоретическое знание занимает центральное поло­жение, интеллектуальная технология — системный анализ, пост­роение моделей и тому подобное — высоко развита, а технология, по крайней мере потенциально, способна самостоятельно разви­ваться. Этот термин подвергался критике за то, что он предпола­гает, будто бы будущее общество уже не будет основано на технологии, хотя Белл специально тщательно избегает этого под­текста.

Любимый термин Кеннета Боулдинга — «постцивилизация» — употребляется для противопоставления будущего общества и «ци­вилизации» — эпохи оседлых сообществ, сельского хозяйства и войн. Проблема с «постцивилизацией» заключается в ее намеке на то, что все за ней следующее будет варварским. Боулдинг от­вергает эту ложную коннотацию столь же решительно, как и Белл. Збигнев Бжезинский предпочитает выражение «технотронное об­щество», подразумевая под этим общество, в значительной степе­ни основанное на передовых средствах коммуникации и электронике. Здесь можно возразить, что, делая сильный упор на технологию, фактически на особый вид технологии, оно не дает характеристики социальным аспектам общества,

Еще, разумеется, есть «мировая деревня» Маклюэна и «элек­трический век» — опять попытка описать будущее в терминах одного или двух довольно узких измерений: коммуникаций и еди­нения. Возможны также другие термины: трансиндустриальное, постэкономическое и т. п. Я все-таки предпочитаю говорить о «супериндустриальном обществе». Здесь тоже есть серьезные не­достатки. Этот термин служит для обозначения сложного, быстро

31

движущегося общества, опирающегося на высокопередовую тех­нологию и постматериалистическую систему ценностей.