Situation ethics the new morality by Joseph Fletcher Ситуативная этика

Принципы – да, – но не правила
Необходимо подчеркнуть, что ситуативная этика готова в полной мере и с уважением пользоваться принципами, поскольку они трактуются как ориентиры (maxims), но не законы или предписания. Мы могли бы назвать это «релятивизмом, вооруженным принципами» («principled relativism»). Повторяя термин, использованный выше, принципы, максимы или всеобщие правила суть светильники. Но – не указатели пути. Классическое правило моральной теологии состояло в том, чтобы следовать законам, но делать это в возможно большем соответствии с требованиями любви и требованиями разума (secundum caritatem et secundum rationem). Ситуативная этика, со своей стороны, призывает нас отводить закону подчиненное место, так, что только любовь и разум решают все, когда все ставки сделаны (when the chips are down)!
Situationists have no invariable obligation to what are sometimes called "middle axioms", logically derived as normative propositions based on love. An example of what is meant is the proposition that love of the neighbor in practice usually means putting human rights before property rights. The term "middle axiom," first used by J. H. Oldham and William Temple, and notably by John C. Bennett in America, is well-meant but unfortunate, since an axiom is a self-validating, nonderivative proposition and it cannot stand in the "middle" between something logically prior to it and a subsequent derivative. Middle-axiom theorists must beware lest they, too, slip into the error of deriving universals from universals.
У ситуационистов нет какого-либо неизменного долга по отношению к тому, что иногда называют «средними аксиомами», логически вытекающими из нормативных положений, базирующихся на требованиях любви. Примером того, что мы имеем в виду, является положение, согласно которому любовь к ближнему на практике обычно означает необходимость ставить права человека выше прав собственности. Термин «средняя аксиома», впервые использованный Дж. Х. Олдхэмом и Уильямом Темплом (J. H. Oldham and William Temple), и главным образом Джоном С. Беннетом (John C. Bennett) в Америке, хорош по замыслу, но неудачен, коль скоро аксиома есть не требующее доказательств, не деривативное положение, и как таковое не может находиться «посередине» между чем-то логически предшествующим ему и тем, что из этого вытекает. Теоретикам «средних аксиом» следует осознать, что они, фактически, запали в ошибку выведения универсалий из универсалий.
There are usually two rules of reason used in moral inquiry. One is "internal consistency", and nobody has any quarrel with it—a proposition ought not to contradict itself. The other is "external consistence" (analogy), the principle that what applies in one case should apply in all similar cases. It is around this second canon that the differences arise. Antinomians reject analogy altogether, with their doctrine of radical particularity. Situationists ask, very seriously, if there ever are enough cases enough alike to validate a law or to support anything more than a cautious generalization. In Edmond Cahn's puckish phrase, "Every case is like every other case, and no two cases are alike".³⁸
Обычно, в моральном исследовании используются два правила. Одно состоит в требовании «внутренней согласованности», и против этого правила не может быть никаких возражений – ни одно положение не должно противоречить самому себе. Другое правило – «внешняя согласованность» (аналогия), – принцип, согласно которому то, что применимо в одном случае, должно быть применимо во всех подобных случаях. Различия возникают именно в отношении этого второго канона. Антиномианисты, со своей доктриной радикальной уникальности <ситуаций>, отвергают аналогию целиком и полностью. Ситуационисты задаются вопросом, который для них очень важен, имеется ли вообще достаточное количество случаев, в достаточной мере схожих для того, чтобы оправдать существование некоего закона или чего-нибудь большего чем осторожное обобщение. Как это выражено в озорной фразе Эдмонда Кана (Edmond Cahn), «каждый случай такой же как всякий другой, и нет двух одинаковых».24
There is no real quarrel here between situationism and an ethic of principles, unless the principles are hardened into laws.³⁹ Bishop Robinson says: "Such an ethic [situationism] cannot but rely, in deep humility, upon guiding rules, upon the cumulative experience of one's own and other people's obedience. It is this bank of experience which gives us our working rules of 'right' and 'wrong', and without them we could not but flounder".⁴⁰ Nevertheless, in situation ethics even the most revered principles may be thrown aside if they conflict in any concrete case with love. Even Karl Barth, who writes vehemently of "absolutely wrong" actions, allows for what he calls the ultima ratio, the outside chance that love in a particular situation might override the absolute. The instance he gives is abortion.⁴¹
Не существует серьезного конфликта между ситуационизмом и этикой принципов, если только принципы не возводить в жесткие законы.25 Епископ Робинсон (Robinson) говорит: «такая этика [ситуационизм] не может не считаться, в глубоком смирении, с направляющими правилами, с собственным и чужим накопленным нравственным опытом. Это – багаж знаний, дающий нам рабочие правила того, что «правильно» и «неправильно», багаж, без которого мы будем лишь барахтаться в поисках точек опор».26 Тем не менее, в ситуативной этике даже самые испытанные принципы могут быть отброшены, если они в каком-то конкретном случае противоречат <требованиям> любви. Даже Карл Барт, с такой страстью говорящий об «абсолютно дурных (wrong)» поступках, допускает, в том, что он называет ultima ratio, ничтожный шанс для того, чтобы любовь в особенной ситуации могла превозмочь абсолют. Пример, который он приводит, – это аборт.27
Using terms made popular by Tillich and others, we may say that Christian situationism is a method that proceeds, so to speak, from (1) its one and only law, agape (love), to (2) the sophia (wisdom) of the church and culture, containing many "general rules" of more or less reliability, to (3) the kairos (moment of decision, the fullness of time) in which the responsible self in the situation decides whether the sophia can serve love there, or not. This is the situational strategy in capsule form. To legalists it will seem to treat the sophia without enough reverence and obedience; to antinomians it will appear befuddled and "inhibited" by the sophia.
Используя термин, ставший популярным благодаря Тиллиху и другим, мы можем сказать, что христианский ситуационизм есть метод, который исходит, так сказать, из (1) его одного-единственного закона, именно агапе (любви), продвигаясь к (2) софии (мудрости) церкви и культуры, включающей множество «общих правил» большей или меньшей пригодности, и далее к (3) кайрос (моменту решения, «полноты времени»), в котором ответственное Я в сложившейся ситуации решает, может ли софия послужить любви, или нет. В этом – стратегия ситуационизма в самой сжатой форме. Легалисту покажется, что она относится к софии без должного почтения и смирения; антиномианисту – представится, что она сбита с толку и «связана» софией.
Legalists make an idol of the sophia, antinomians repudiate it, situationists use it. They cannot give to any principle less than love more than tentative consideration, for they know, with Dietrich Bonhoeffer, "The question of the good is posed and is decided in the midst of each definite, yet unconcluded, unique and transient situation of our lives, in the midst of our living relationships with men, things, institutions and powers, in other words in the midst of our historical existence."⁴² And Bonhoeffer, of course, is a modern Christian ethicist who was himself executed for trying to kill, even murder, Adolf Hitler— so far did he go as a situationist.
Легалисты идолизируют софию, антиномианисты отвергают ее, ситуационисты ей пользуются. Последние не могут относиться к любому принципу как минимум без участия, как максимум - как к предварительному соображению, ибо они знают, с Дитрихом Бонхеффером, что «Вопрос добра ставится и решается в гуще (midst) каждой данной, хотя и не определившейся, уникальной и скоротечной жизненной ситуации, в гуще наших живых отношений с людьми, вещами, установлениями и силами, другими словами в гуще нашего исторического существования».28 И Бонхеффер, конечно, является современным христианским этиком, кто был казнен за покушение на жизнь, за попытку убийства, Адольфа Гитлера – так далеко он зашел в своем ситуационизме.
In Europe representative situationists in theological ethics are Brunner, Barth, Bonhoeffer, Niels Søe, Bultmann. In America we may mention H. R, Niebuhr, Joseph Sittler, James Gustafson, Paul Lehmann, Gordon Kaufman, Charles West, and this writer. We may certainly add Tillich. They have been criticized for a too radical rejection of moral laws and principles, especially by John Bennett, James Adams, Paul Ramsey, Robert Fitch, Clinton Gardiner, and Edward Long, in America, and by more conservative writers in Europe such as Werner Elert.⁴³ Among Roman Catholic scholars, committed to opposing situation ethics by Pope Pius XII, we might cite Karl Rahner, S.J., in Europe and Robert Gleason, S.J., in America. The theological or philosophical framework is not the same for any of these people, but it need not be, since situationism is a method, not a substantive ethic.
В Европе наиболее влиятельные ситуационисты в теологической этике – Бруннер, Барт, Бонхеффер, Нильс Со, Бультман (Brunner, Barth, Bonhoeffer, Niels Soe, Bultmann). Среди американских ситуационистов мы можем назвать Х. Р. Нибура, Джозефа Ситтлера, Рола Лемана, Гордона Кауфмана, Чарльза Уэста (H. R. Niebuhr, Joseph Sittler, James Gustafson, Paul Lehmann, Gordon Kaufman, Charles West) и автора этой книги. Можно уверенно добавить и Тиллиха (Tillich). Они подвергались критике за слишком радикальное отицание моральных законов и принципов, в особенности со стороны Джона Беннета, Джеймса Адамса, Пола Рамсэя, Роберта Фитча, Клинтона Гардинера и Эдварда Лонга (John Bennett, James Adams, Paul Ramsey, Robert Fitch, Clinton Gardiner, and Edward Long) в Америке, и более консервативно настроенными писателями в Европе, такими как Вернер Элерт (Werner Elert).29 Среди римских католических ученых, на которых была возложена миссия противостоять ситуативной этике папой Пием XII, мы можем назвать Карла Ранера (Karl Rahner), S.J. (члена Общества Иисуса, то есть иезуита. - А.К.), и Роберта Глисона (Robert Gleason), S.J., в Америке. Теологические и философские взгляды у каждого из этих авторов не одни и те же, но в этом и нет нужды, поскольку ситуативная этика есть метод, а не особая система этики (not a substantive ethic).
There has indeed been a "misplaced debate" about situation ethics, because so many have too quickly taken it to be antinomian. Their error, due to the oversimple judgment of some European theologians, appeared officially first in an allocution of Pius XII on April 18, 1952, in which the terms "existential" and "situational" were made synonymous.⁴⁴ It was pointed out that as a warning such an ethic could be used to justify birth control. Four years later "Situations-ethik" was labeled "the new morality" (February 2, 1956, the Supreme Sacred Congregation of the Holy Office) and banned from all academies and seminaries. This confusion of situation ethics and existential ethics appeared in Protestant circles as well.⁴⁵ An occasional Anglican writer does the same thing.⁴⁶ Paul Ramsey is a distinguished perpetrator of this misplaced argument in America.⁴⁷
Естественно, случались «ненужные дискуссии» касательно ситуативной этики, поскольку слишком многие чересчур поспешно посчитали ее антиномианистской. Их заблуждение, благодаря упрощенному суждению некоторых европейских теологов, впервые официально проявилось в обращении Пия XII от 18 апреля 1952 года, в котором термины «экзистенциальный» и «ситуационистский» использовались как синонимы.30 В нем указывалось, как предостережение, что подобная этика может быть использована в качестве оправдания контроля над рождаемостью. Четырьмя годами позже «ситуативная этика» была именована «новой моральностью» (2 февраля, 1956, Высшая Святая Конгрегация Священной Канцелярии (Supreme Sacred Congregation of the Holy Office)) и изгнана из всех академий и семинарий. Это смешение ситуативной и экзистенциальной этик появилось также и в протестантских кругах.31 Один случайный англиканский автор совершил ту же ошибку.32 Пол Рамсэй (Paul Ramsey) – выдающийся распространитель (perpetrator) этого ложного обвинения в Америке.33
No doubt some early situationists were not easily distinguishable from existential or antinomian writers. This was true of certain German Catholics (e.g., E. Michel and Theodore Steinbiichel), and certainly of the German Protestant Eberhard Griesbach (Gegenwart, eine kritische Ethik; Halle, 1928). Many Christian ethicists in recent years, both Catholic and Protestant, have tried to deal somewhat more carefully with the issues at stake. The theologian Jacques Leclercq has reasoned that the classic virtue of prudence, like Aristotle's epieikeia (equity), justifies situationism.⁴⁸ Matthew Arnold rendered epieikeia as "sweet reasonableness". Another Catholic, the lay scholar Josef Pieper, has developed the point: "The statements of moral theology, including those of casuistry, necessarily remain general. They can never take hold of a real and whole 'here and now' for the reason that only the person engaged in decision experiences (or at least can experience) the concrete situation with its need for concrete action. He alone".⁴⁹ He adds, "Prudence is the mould of the virtues; but charity is the mould even of prudence itself." Here we have echoes of the prudence-based casuistry of some earlier moralists called "compensationism".⁵⁰
Без сомнения, некоторые ранние ситуационисты были не столь легко различимы от экзистенциалистских и антиномианистских авторов. Это было верно в отношении некоторых немецких католиков (например Е. Михеля и Теодора Штайнбюхеля (E. Michel and Theodore Steinbiichel), и явно в отношении немецкого протестанта Эберхарда Грисбаха (Eberhard Griesbach) (Gegenwart, eine kritische Ethik; Halle, 1928). Многие христианские этики последних лет, как католические так и протестантские, старались относиться к основным спорным положениям более осторожно. Теолог Жак Леклерк (Jacques Leclercq) доказывал, что классическая добродетель благоразумия, как аристотелева епиейкейя (epieikeia) (справедливость), оправдывает ситуационизм.34 Мэтью Арнольд (Matthew Arnold) представлял епиейкейю как «добрую (sweet) рассудительность». Другой католик, светский ученый Джозеф Пипер (Josef Pieper), развил это положение: «утверждения моральной теологии, включая утверждения казуистики, по необходимости остаются всеобщими. Они никогда не смогут принять в расчет реальное и целостное «здесь и теперь» по той причине, что только личность, вовлеченная в необходимость принимать решение, ощущает (или по меньшей мере может ощутить) конкретную ситуацию с тем, что конкретно в ней следует делать. Она одна».35 Он добавляет: «благоразумие есть характер (mould) добродетелей; но милосердие есть характер даже самого благоразумия». Здесь мы сталкиваемся с отголоском основанной на благоразумии казуистике некоторых ранних моралистов, называемой «компенсационализмом».36
In the spirit of aggiornamento, the Jesuit theologian Karl Rahner, for example, is trying to ease the strictures of the "natural law" and of canon law. "In principle," he believes, "there can in one and the same situation be several possibilities of action, not only practical but justified. The choice between these possibilities, which has to be made and always involves an historical human decision, cannot, in principle, be settled in advance in the name of Christianity".⁵¹ There is no reduction of law to a subservient role, here, nor any abandonment of the notion that things are intrinsically right or wrong, but Rahner's discussion is a serious and sincere probing of the issue raised by situation ethics.
В духе аджорнаменто (aggiornamento, букв. «осовременивание» - А.К.), иезуитский теолог Карл Ранер (Karl Rahner), например, пытается ослабить ограничения «естественного закона» и канонического права. «В принципе», полагает он, «в одной и той же ситуации могут иметься несколько разных возможностей действия, и не только на практике, но и оправданных. Выбор между этими возможностями, который должен быть совершен и всегда вовлекает историческое человеческое решение, не может быть, в принципе, предустановлен заранее под именем христианского».37 Здесь нет ни низведения закона к какой-то подчиненной роли, ни какого-либо отрицания того положения, что вещи бывают по своей внутренней сути (intrinsically) хорошими или плохими, но обсуждение вопроса Ранером действительно является серьезным и искренним исследованием темы, поднятой ситуативной этикой.
The basic legalism of classical Christian ethics will resist the situational love ethic by any and every tactic. Nevertheless, the growing jeopardy of law-ethics is clear. We need only to recall how the dean of Anglican moral theologians, Bishop Kenneth Kirk, ended his effort to be a casuist, a practical moralist. Pointing out that at most the number of unalterable principles must be "very small", Kirk admitted that "if we followed out this line of thought to the end (as has rarely been done in Christian ethics), there could strictly speaking be only one such principle. For if any principle has an inalienable right to be observed, every other principle would have to be waived if the two came into conflict in a given case".⁵² Exactly! Christian ethics has indeed failed to follow up that line of thought! But situation ethics picks it up. It holds flatly that there is only one principle, love, without any prefabricated recipes for what it means in practice, and that all other so-called principles or maxims are relative to particular, concrete situations! If it has any rules, they are only rules of thumb.
Фундаментальный легализм классической христианской этики будет противостоять ситуативной этике любви всеми и всяческими способами. Однако растущая несостоятельность законнической этики очевидна. Нам следует только вспомнить, как декан англиканской моральной теологии, епископ Кеннет Керк (Kenneth Kirk), оставил свои попытки быть казуистом, практическим моралистом. Указав на то, что по самому большому счету число неизменных принципов должно быть «весьма малым», Керк допускает, что «если мы доведем эту мысль до конца (что редко делалось в христианской этике), остался бы, строго говоря, лишь один такой принцип. Ибо, если какой-либо принцип имеет неотчуждаемое право быть соблюдаемым, всякий другой принцип должен быть отметен, если в данной ситуации они войдут в конфликт».38 Именно так! Христианская этика поистине не довела эту мысль до конца! Но ситуативная этика сделала это. Она прямо утверждает, что существует лишь один принцип, любовь, без всяких заранее разработанных рецептов к тому, что она должна значить на практике, и что все прочие так называемые принципы или максимы зависят от частных конкретных ситуаций! Если тут есть какие-нибудь правила, то это «правила большого пальца» (rules of thumb) <метод, основанный на опыте и здравом смысле; принцип, рассматриваемый как в целом верный, но предположительно не имеющий научной точности. - А.К.>.
Kirk mourned, further, that "it seems that we have reached a point at which the whole ambitious structure of moral theology is revealed as a complete futility. Every man must decide for himself according to his own estimate of conditions and consequences; and no one can decide for him or impugn the decision to which he comes. Perhaps this is the end of the matter after all".⁵³ This is precisely what this book is intended to show.
Керк печалится, в своем дальнейшем изложении, о том, что «кажется, мы достигли точки, в которой все великолепное здание моральной теологии выглядит как полная тщета. Каждый человек должен решать самостоятельно, в соответствии со своим собственным пониманием обстоятельств поступка и его последствий; и никто не может решить за него или оспорить его решение. Возможно, после этого и говорить не о чем».39 Это – в точности то, что данная книга стремится доказать.

24 "The Lawyer as Scientist and Scoundrel," New York University Law Review, Vol. 36 (1961), p. 10.

25 Дж. М. Густафсон (J. M. Gustafson) это ясно показывает в "Context Versus Principle," loc. cit.; менее ясно в "Christian Ethics," in Religion, ed. by Paul Ramsey (Prentice-Hall, Inc., 1965), pp. 285-354.

26 Honest to God, pp. 119-120.

27 Church Dogmatics (Edinburgh: T. & T. Clark, 1961), vol. Ill, Bk. 4, pp. 420-421.

28 Ethics, p. 185.

29 Cf. bibliography in Gustafson, "Context Versus Principle", loc. cit., pp. 171-173.

30 Acta Apostolicae Sedis, Vol. 44 (1952), pp. 413-519.

31 W. Burnett Easton, Jr., "Ethical Relativism and Popular Morality," Theology Today, Vol. 14 (1958), pp. 470-477.

32 J. H. Jacques, The Right and the Wrong (London: S.P.C.K., 1964), p. 13.

33 "Faith Effective Through In-Principled Love", Christianity and Crisis, Vol. XX (1960), pp. 76-78.

34 Christ and the Modern Conscience, tr. by Ronald Matthews (London: Geoffrey Chapman, Ltd., 1962), p. 126.

35 Prudence (London: Faber & Faber, Ltd., 1959), pp. 45, 48.

36 Cf. T. P. Coffee, "Moral Systems and a Defense of Compensationism", Anglican Theological Review, Vol. XLI (1959), pp. 199-211.

37 The Christian Commitment (London: Sheed & Ward, ltd., 1963), pp. 7-8.

38 Conscience and Its Problems (London: Longmans, Green & Co., Ltd., 1927), p. 331.

39 Ibid., pp. 375-376.


Abortion: A Situation
In 1962 a patient in a state mental hospital raped a fellow patient, an unmarried girl ill with a radical schizophrenic psychosis. The victim's father, learning what had happened, charged the hospital with culpable negligence and requested that an abortion to end the unwanted pregnancy be performed at once, in an early stage of the embryo. The staff and administrators of the hospital refused to do so, on the ground that the criminal law forbids all abortion except "therapeutic" ones when the mother's life is at stake—because the moral law, it is supposed, holds that any interference with an embryo after fertilization is murder, i.e., the taking of an innocent human being's life.
Аборт: пример ситуации
В 1962 году один пациент государственной психиатрической больницы изнасиловал пациентку этой же больницы, незамужнюю девушку с радикальным шизофреническим психозом. Отец жертвы, узнав о случившемся, обвинил больницу в преступной халатности и потребовал, чтобы сразу же было сделано искусственное прерывание беременности, на ранней стадии развития эмбриона. Штат и администрация больницы отказались делать это, на том основании, что уголовное право воспрещает всякое искусственное прерывание беременности за исключением рекомендованных «по медицинским показателям», когда беременность грозит жизни матери – потому что моральный закон, как предполагается, утверждает, что всякое действие с эмбрионом после оплодотворения есть убийство, то есть лишение невинного человеческого существа жизни.
Let's relate the three ethical approaches to this situation. The rape has occurred and the decisional question is: May we rightly (licitly) terminate this pregnancy, begun in an act of force and violence by a mentally unbalanced rapist upon a frightened, mentally sick girl? Mother and embryo are apparently healthy on all the usual counts.
Давайте применим три описанных этических подхода к этой ситуации. Насилие произошло и вопрос для разрешения следующий: можем ли мы справедливо (законно) прервать эту беременность, начавшуюся в результате насилия со стороны душевно больного над перепуганной, душевно больной девушкой? Мать и эмбрион по-видимому здоровы во всех обычных отношениях.
The legalists would say NO. Their position is that killing is absolutely wrong, inherently evil. It is permissible only as self-defense and in military service, which is held to be presumptive self-defense or justifiable homicide. If the mother's life is threatened, abortion is therefore justified, but for no other reasons. (Many doctors take an elastic view of "life" and thereby justify abortions to save a patient's mental life as well as physical.) Even in cases where they justify it, it is only excused—it is still held to be inherently evil. Many Protestants hold this view, and some humanists.

Catholic moral theology goes far beyond even the rigid legalism of the criminal law, absolutizing their prohibition of abortion absolutely, by denying all exceptions and calling even therapeutic abortion wrong. (They allow killing in self-defense against malicious, i.e., deliberate, aggressors but not in self-defense against innocent, i.e., unintentional aggressors.) Thus if it is a tragic choice of the mother's life or the baby's, as can happen in rare cases, neither can be saved.

Легалисты сказали бы НЕТ. Их позиция в том, что убийство есть нечто абсолютно дурное, сущностное зло. Оно позволительно только как акт самозащиты и на войне, где оно рассматривается как превентивная (presumptive) самозащита или оправданное убийство. Если жизнь матери подвергается опасности, аборт оправдан, но ни по каким другим причинам. (Многие врачи принимают растяжимое представление о том, что значит «жизнь», и таким путем оправдывают аборты ради спасения психической жизни пациента, так же как и физической.) Даже в тех случаях, когда они оправдывают аборт, он только прощается – он все еще считается сущностным злом. Многие протестанты разделяют этот взгляд, также и некоторые гуманисты.

Католические моральные теологи идут много дальше даже жесткого легализма уголовного права, абсолютизируя свой запрет на аборты, отрицая возможность любых исключений и полагая даже аборты по медицинским показателям грехом. (Они позволяют убийство в целях самозащиты от злоумышленника, имеется в виду сознательного агрессора, но не в случае самозащиты от невиновного, то есть ненамеренного агрессора.) Таким образом, если предстоит трагический выбор между жизнью матери и жизнью ребенка, как это бывает в редких случаях, спасти нельзя ни того, ни другого.

To this ethical nightmare legalism replies: "It is here that the Church appears merciless, but she is not. It is her logic which is merciless; and she promises that if the logic is followed the woman will receive a reward far greater than a number of years of life".⁵⁴ Inexplicably, shockingly, Dietrich Bonhoeffer says the same thing: "The life of the mother is in the hand of God, but the life of the child is arbitrarily extinguished. The question whether the life of the mother or the life of the child is of greater value can hardly be a matter for a human decision".⁵⁵
На этот этический кошмар легализм отвечает: «Здесь церковь выглядит беспощадной, но это не так. Беспощадна ее логика; и церковь обещает, что если этой логике последуют, женщина обретет много большую награду, чем какое-то количество лет жизни».40 Необъяснимо, шокирующе, Дитрих Бонхеффер говорит то же самое: «Жизнь матери находится в руках Бога, но жизнь ребенка произвольно уничтожается. Вопрос, что более ценно, жизнь матери или жизнь ребенка, вряд ли может быть предметом человеческого решения».41
The antinomians—but who can predict what they would say? Their ethic is by its nature and definition outside the reach of even generalities. We can only guess, not unreasonably, that if the antinomian lives by a love norm, he will be apt to favor abortion in this case.
Антиномианисты... но кто сможет предугадать, что они скажут? Их этика, по ее природе и по определению, находится вне достижимости для простых обобщений. Мы можем только предположить, не без оснований, что если антиномианист живет по норме любви, он будет склонен в данном случае одобрить аборт.
The situationists, if their norm is the Christian commandment to love the neighbor, would almost certainly, in this case, favor abortion and support the girl's father's request. (Many purely humanistic decision makers are of the same mind about abortion following rape, and after incest too.) They would in all likelihood favor abortion for the sake of the patient's physical and mental health, not only if it were needed to save her life. It is even likely they would favor abortion for the sake of the victim's self-respect or reputation or happiness or simply on the ground that no unwanted and unintended baby should ever be born.
Ситуационисты, если их идеалом (norm) является христианская заповедь любви к ближнему, почти наверняка в этом случае одобрят аборт и поддержат требование отца девушки. (Многие из чисто светских гуманистов, занимающихся проблемой принятия решений, придерживаются того же мнения относительно абортов в случае насилия, а также инцеста.) По всей вероятности, они одобрят аборт ради сохранения физического и душевного здоровья женщины, а не только в случае необходимости спасения ее жизни. Вероятно даже и то, что они одобрят аборт ради сохранения достоинства, репутации или счастья женщины, или даже по одной той причине, что ни один ребенок не должен появляться на свет нежеланным и в силу случайности.
They would, one hopes, reason that it is not killing because there is no person or human life in an embryo at an early stage of pregnancy (Aristotle and St. Thomas held that opinion), or even if it were killing, it would not be murder because it is self-defense against, in this case, not one but two aggressors. First there is the rapist, who being insane was morally and legally innocent, and then there is the "innocent" embryo which is continuing the ravisher's original aggression! Even self-defense legalism would have allowed the girl to kill her attacker, no matter that he was innocent in the forum of conscience because of his madness. The embryo is no more innocent, no less an aggressor or unwelcome invader! Is not the most loving thing possible (the right thing) in this case a responsible decision to terminate the pregnancy? What think ye?
Они могли бы, можно надеяться, привести тот аргумент, что аборт не есть лишение жизни, поскольку на ранней стадии беременности зародыш еще не есть личность и не представлят собою человеческую жизнь (такого мнения придерживались Аристотель и св. Фома), а даже если бы это и было лишением жизни, то не было бы убийством <в полном смысле слова>, поскольку было бы самозащитой, в данном случае даже не от одного, а от двух агрессоров. Первым из них является сам насильник, который, будучи больным, морально и по закону невменяем (innocent), и другим - «невменяемый» («innocent») эмбрион, продолжающий начатую обидчиком агрессию! Даже легализм, трактуя вопросы самообороны, позволяет убийство девушкой покусившегося на нее, хотя бы он и был и невиновен перед судом совести по причине своего сумасшествия. Зародыш не более невиновен, чем покусившийся или вторгшийся в дом против вашей воли! Не есть ли наиболее соответствующий духу любви поступок (правильный поступок) в этом случае – сознательное решение прервать беременность? Как думаешь ты, читатель?
40 Alan Keenan, O.F.M., and John Ryan, M.D., Marriage: Medical and Sacramental Study (Sheed & Ward, Inc., 1955), p. 53.

41 Ethics, p. 13 In.