Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

ЕЩЕ СО ВРЕМЕНИ трагедии в Кербеле мусульманский мир, как мы помним, не переставали будоражить различные вспышки фанатизма в поддержку дома Али. В то время как халифат клонился к упадку, вследствие чего повсюду множились беспорядки, персидские шииты со своими мистическими наклонностями, играя на чувствах людей, не упускали возможности воспользоваться любыми обстоятельствами для выдвижения своих собственных претендентов на власть. Вот отсюда и рост числа вспышек восстаний под знаменами Алидов. Тем старым эмоциям, захлестнувшим, таким образом, все магометанское государство, теперь предстояло вылиться в более конкретную и постоянную форму.

Развившиеся к тому времени многочисленные секты и ереси в один голос утверждали святость династии Али и проявление в ее представителях Божьей власти и особого произволения. Некоторые из шиитов признавали у Али наличие двенадцати потомков; другие же только семи, и именно этим двум числам в шиизме приписываются исключительные добродетели.

По всей стране стали множиться различные школы, в которых тайно и очень осторожно распространялась мистическая вера, включавшая в себя такие неясные доктрины, как сотворение вселенной божественным разумом, переселение душ, постоянство присутствия или проявления Божия в Мехди,¹ и ожидание его пришествия ближайшее время. Новообращенный посвящался в эти эзотерические учения под строгой клятвою сохранять все в тайне, и становился с момента посвящения и душой, и телом, преданным только своему лидеру. Учение о Мехди, в том виде, как оно проповедовалось, стремилось полностью заменить собою Коран, постулаты которого были представлены аллегорически. Изменения, привнесенные по отношению как к догмам, так и ритуалам, были столь необычны и всеобъемлющи, что сам Пророк едва ли смог признать свое учение в этих столь эволюционировавших во всех аспектах доктринах. Эта ересь с небывалой скоростью распространилась по всему Востоку и южному побережью Средиземноморья.

Во второй половине третьего столетия хиджры (872-874 гг. от р. Х.) в Палестине объявился горячий приверженец этой школы Абдалла Ибн Меймун Аль-Кадда Иерусалимский, пропагандировавший теорию, основанную на объединении всех религий в одну универсальную веру. Эта вера должна стать седьмой и последней из «мировых религий», под руководством седьмого из потомков Али — божественного «Мехди». За Мехди принимался Мухаммад, сын Исмаила. От его «отчества» и пошло название «исмаилиты». Во время правления Аль-Мутадида лидер этой секты открыто выражал свои взгляды в Аль-Ираке, приобретя себе множество последователей как там, так и в соседних регионах.

У этого человека было прозвище «Кармат» («карлик»), и в честь него члены новой секты стали называться «Карамита» или карматианцы (кармасианцы); и почти целое столетие (примерно с восемьсот девяностого по девятьсот девяностый года от рождества Христова) они наводили ужас на жителей всей юго-западной Азии. Он появился на сцене еще в то время, когда зенджи находились в силе, и предложил присоединиться к Аль-Хабису со своей армией в сто тысяч мечей; но, не придя к единому мнению при обсуждении постулатов общей веры, они разошлись. На протяжении почти десяти лет правителям из рода Аббасидов удавалось удерживать власть в своих руках, сохраняя независимость. Затем выдвинулся новый лидер, по имени Зикравей. Войска халифа, посланные покарать сектантов, были полностью уничтожены под Аль-Басрой в девятисотом году от рождества Христова, и только лишь одному их командующему удалось бежать. Сыновья Зикравея, один из которых имел прозвище «Обладатель верблюдицы», и его брат, по прозвищу «Обладатель родимого пятна» (из-за родимого пятна на лице, которое он считал своим особым «знаком») вторглись в Сирию. Первый погиб от греческого огня, во время неудачной попытки взять приступом стены Дамаска; а второй брат разорял земли Сирии, убивая и мародерствуя повсюду на своем пути. И, однако, странно сказать, но этого человека прославляли с кафедр мечетей в несчастных провинциях как «властителя правоверных»; а вместе с ним воспевали хвалу и его двоюродному брату, который носил имя «Муддассир», то есть «Завернувшийся» — эпитет самого Мухаммада.¹ Тревога в Багдаде была так велика, что, как мы помним, Аль-Муктафи отрядил египетского полководца Мухаммада на борьбу с воинством этих фанатиков, лично сопроводив карательную армию до самой Ар-Ракки.

В итоге, после того, как карматианцы разорили всю северную Сирию вплоть до самой Антиохии, их банды были полностью разгромлены, а «Обладатель родимого пятна» в сопровождении своего двоюродного брата и еще нескольких последователей бежал в пустыню. Но они были обнаружены и доставлены к халифу в Ар-Ракку, а оттуда перевезены в Багдад, где из них, посаженных на слона и верблюдов, сделали посмешище для всего города. Главарей продержали в заточении до прибытия Мухаммада с большой группой плененных карматианцев, а потом все они были обезглавлены, но лишь после того, как им отрубили руки и ноги. Казнь «Обладателя родимого пятна» была исполнена особенно изощренной жестокости. После получения двух сотен ударов плетьми, ему были отрублены руки; затем его предали огню, и, лишь когда его измученное тело начало биться в агонии от обжигающего пламени, страдальцу отрубили голову. Ее подняли и водрузили на шест под крики многочисленной толпы: «Аллаху Акбар!», Господь так велик! Были и другие сцены подобного рода, но, я думаю, и этого примера вполне достаточно.

Однако поразительной оказалась стойкость этой пагубной ереси. Потерпев поражение в одном месте, она внезапно возникала в другом, неся хаос и разорение на своем пути. Повсюду люди находились в ожидании, вопрошая в своих сердцах, не является ли тот или иной претендент грядущим «Мехди». Вожди сектантов слишком часто руководствовались низкими и корыстными мотивами и привлекали под свои знамена мародерствующих бедуинов, которых теперь не брали в войска халифа, а они продолжали жаждать наживы и грабежей. Но помимо недостойных целей вышеозначенного рода должна же была за всем этим стоять и некая духовная сила, способная собрать воедино такие огромные массы людей и воодушевить их на опасное, пускай вместе с тем и сулящее богатую добычу, восстание.

Еще не минул следующий год, как — халифские войска оказались заняты в то время кампанией в Египте — беспорядки были возобновлены с новой силою, причем на этот раз их сопровождали еще большие жестокостями, чем прежде. Зикравей, который в течение нескольких лет скрывался в потайном убежище в катакомбах, теперь начал рассылать своим людям письма о том, что небесный посланник открыл ему смерть его сыновей, и что пришествие Мехди уже близко. Его последователям надлежало выступить войною, и в День жертвоприношения (десятого числа месяца зуль-хиджа) войти в Аль-Куфу, где тысячи восставших горожан должны будут соединиться с ними.¹ С этого момента вся Сирия, от края до края, оказалась предана огню и мечу, равно как и всякого рода безобразиям. Немедленная просьба о помощи была отправлена Аль-Муктафи, который отрядил против мятежников своих лучших военачальников, без всякого, впрочем, успеха.

Как раз в это время Зикравей и решился покинуть свое убежище. Он был встречен с прямо-таки божественными почестями, и введенная в заблуждение толпа на своих плечах несла его, завернутого в покрывало, почитая за наместника Всемогущего. После этого карматианцы исполнились таким необузданным фанатизмом, что разбили армию халифа, потерявшую в сражении с ними полторы тысячи убитыми. Ужас вселился в сердца всех жителей Багдада.

В голове Зикравея созрел дьявольский план. Он велел своим приверженцам затаиться на дороге между Аль-Басрой и Аль-Куфой: на пути караванов, которые в тот момент возвращались из паломничества. Первому каравану удалось проскочить, но деревня, которая попустительствовала спасению паломников из рук бандитов, была полностью уничтожена. Второй караван был захвачен, и немногие, оставшиеся в живых рассказывали о том, что мятежники убивали даже женщин, за исключением тех, которых решили сберечь для еще худшей участи. Третий караван был предупрежден об опасности и остался ждать выступивших ему на помощь карательных отрядов; однако карматианцы, засыпали все колодцы на пути паломников и, задержав подкрепление, напали на толпы умиравших в пустыне от жажды людей. Последовала очередная бойня; карматианские женщины, разносящие повсюду воду, смотрели, остались ли еще на поле боя живые; и если видели, что кто-нибудь, в ком еще теплилась жизнь, начинал молить о глотке влаги, немедленно добивали несчастного.¹ Двадцать тысяч остались лежать убитыми на этом роковом месте стоянки; и двадцать миллионов золотых монет были увезены оттуда в качестве трофеев. Эти сокровища частично принадлежали Тулунидской казне, перевозимой из Мекки с караваном паломников в целях безопасности. Но дни этого разбойника были уже сочтены. Тюркский военачальник Васиф, посланный халифом Аль-Муктафи с огромной армией, в результате двух дней отчаянной борьбы разгромил войско фанатиков, разогнав его с огромными потерями. Взятый в плен Зикравей скончался от ран на пути в Багдад, жители которого, жаждущие жестокой расправы, были вынуждены удовлетвориться лишь созерцанием его безжизненного тела. Остатки армии мятежников, гонимые до самой Сирии, были рассеяны там Аль-Хосейном Ибн Хамданом.

Во время следующего правления еще более ужасающие беспорядки вспыхнули среди озверевших фанатиков, все еще удерживавших господство в провинции Аль-Бахрейн. В начале четвертого столетия их вождь Сулейман, послушавшись чьего-то совета, предпринял набег, выступив в поддержку африканского правителя из рода Фатимидов (о котором речь пойдет ниже). Вот этот Сулейман напал на Аль-Басру и разорил ее.

Несколько лет спустя, в триста одиннадцатом году хиджры (девятьсот двадцать третьем году от рождества Христова), Сулейман вновь внезапно налетел на этот несчастный город под покровом ночи. На долгих семнадцать дней Аль-Басра превратилась в арену сплошных пожаришь, кровопролития и насилия. Эти безобразия продолжались пока не подошли войска из Багдада, после чего карматианцы удалились, отяжеленные богатой добычей и множеством пленников, которых они не замедлили продать в рабство. Караваны паломников снова оказались объектом жестоких нападений; успешные набеги сопровождались ужасными зверствами, как и прежде; тысячи людей были ограблены, убиты или взяты в плен.

Один караван, состоявший из семи тысяч паломников, подвергся преследованию и был рассеян неподалеку от Аль-Куфы. После чего и сам город был взят и на шесть дней разделил печальную участь Аль-Басры. После этого случая Сулейман имел наглость потребовать себе наместничества над Аль-Ахвазом, а, получив отказ, наводнил своими последователями всю Месопотамию и Аль-Ирак. Торжественное обещание победы от Бога было начертано на его знамени,¹ развевавшемся над головами фанатиков. Оно вновь и вновь вдохновляло их громить отряды карателей, во главе которых стояли прославленные военачальники, и даже угрожать самой столице халифата. Испуганные жители Багдада спешили переправиться через реку в восточную часть города, и как-то даже обратились в бегство, ища убежища в окрестных горах. Насилие и террор являлись, таким образом, уделом этой несчастной земли на протяжении трех или четырех лет. В конце концов, потерпев поражение, воинство фанатиков бежало в Аравию; но только для того, чтобы возобновить свои вопиющие бесчинства в Мекке. Святой город был отдан на поругание; и так мало уважения было оказано его святыням, что тела убитых сбрасывали прямо в священный колодец Земзем. Сама Кааба была разорена, лишившись своих драгоценных вещей, но самым большим кощунством явился перевоз в девятьсот двадцать девятом году от р. Х. священного для мусульман Черного Камня в Хеджер. Он не был возвращен оттуда на свое прежнее место почти двадцать лет. Халиф из рода Фатимидов, чью власть одичавшие фанатики еще признавали, был вынужден вмешаться из своей страны на Западе, чтобы прекратить этот скандал и опустошения, творимые карматианцами. Впрочем, втайне он всячески способствовал тому, чтобы они опять обратились против Багдадского халифата. Сам Сулейман удалился в Хеджер, и после этого о нем почти ничего не было слышно. Но карматианцы и без него не опустили своих рук. Спустя несколько лет они вновь дадут о себе знать нападениями на караваны паломников и опустошением Аль-Куфы.

После этого в их среде произошел раскол; но, должно быть, еще долгое время они имели значительное влияние в Сирии, ибо в триста шестидесятом году хиджры упоминается об их объединении в одну лигу с халифом, чтобы изгнать из этого региона Фатимидов. В результате этого союза Фатимиды были вынуждены согласиться платить им ежегодную дань. Примерно через пятнадцать или двадцать лет, они снова упоминаются в связи с борьбой, долгие годы продолжавшейся в Малой Азии и Египте. Как это ни странно, но именно карматианец был у власти в Аль-Мултане, когда в триста девяносто шестом году хиджры он был взят Махмудом.²

Было бы нелишне упомянуть здесь и о другой ветви исмаилитов, от которой берет свое начало династия Фатимидов в Египте. Новая трансцендентальная доктрина получила довольно широкое распространение в Южной Аравии, и ее приверженцы обрели столь большое влияние, что их лидер завладел Йеменом и Саной. Пропаганда стала вестись и среди берберов в северной Африке, где успехи Идрисидов уже подготовили для этого достаточную почву. Один из миссионеров («даи», мн. ч. «дуа»), Абу Абдалла, был послан еще Мухаммадом, сыном Абдаллы Ибн Меймуна, основателя движения исмаилитов. На новом месте этого эмиссара, продолжившего интриги, начатые еще его предшественниками, ожидал невероятный успех, весьма романтического свойства. Он нашел берберов настолько готовыми к его призыву, что с легкостью увлек за собою целые толпы. С их помощью он свергнул династию Аглабидов и после продолжительной борьбы покорил их столицу и завладел всем царством. Он проповедовал грядущее пришествие Мехди, и чтобы удовлетворить столь горячие ожидания, пробужденные его словами в народе, призвал Саида, сына своего покойного господина Мухаммада. Саид появился в Северной Африке, но не под своим реальным именем. Он утверждал, что является потомком имама Исмаила, и именовал себя Обейдаллой. Приключения этого «Мехди», пересекшего весь Египет и скитавшегося под видом купца, который пристал к торговому каравану, направлявшемуся в Триполи, сами по себе представляют почти готовый роман. По подозрению Аглабидов он был брошен в темницу, где оставался до тех пор, пока его не освободил победоносный Абу Абдалла, который какое-то время сомневался, является ли Обейдалла истинным Мехди или нет.

Все же, в конце концов, он возвел его на царство, но лишь для того, чтобы самому вкусить не столь уж и редкий плод воздаяния за бескорыстные труды в основании династии — благодетель был убит по повелению монарха, который был обязан ему своим троном, но впоследствии стал ревновать к его влиянию.

Согласившись принять титул властителя правоверных, Обейдалла, в честь того, что он якобы является потомком дочери Пророка Фатимы, стал называть себя «халифом Фатимидов». Царство его включало как прежние владения династии Аглабидов, так и соседние районы, ранее входившие в арабский халифат, что граничили с землями Средиземноморья. Его столицей стала Аль-Мехдия — близ Туниса — «Африка» в описании Фруассара. Это название означает «принадлежащий Мехди».

Он предпринимал неоднократные попытки завладеть также и Египтом, однако, получал отпор от находившегося там ставленника Аль-Муктади Муниса, способного военачальника. Примерно пятьдесят лет после этого, как бы то ни было, и Сирия, и Египет будут покорены его последователями, что положит прочное основание Фатимидскому «анти-халифату». А тогда между Фустатом и Багдадом завязалась эпистолярная дуэль, в которой оспаривалась чистота происхождения Обейдаллы от потомков Али и Фатимы, на утверждении чего и основывалась Египетская династия. Горячие дебаты продолжались и гораздо позже того, как миновал чисто политический момент. Фатимидский анти-халифат продлился с девятьсот девятого по одна тысяча сто семьдесят первый год от р. Х.

Когда династия Фатимидов прекратила свое существование, вера исмаилитов была выметена прочь из Египта Саладином, придерживавшемся в своем исповедовании строго ортодоксальных взглядов. Другая ветвь этой ереси — а именно, друзы¹ — насколько бы это не казалось забавным, все еще продолжает существовать. Эта странная секта была образована в начале пятого столетия неким из нечестивых Фатимидов, Аль-Хакимом, которому друзы призваны были служить, как живому воплощению божества. Выгнанные из Египта его преемником, они удалились на возвышенности Ливана, где и поныне ожидают возвращения своего халифа, божественного Хакима.

Примерно в то же самое время другое ответвление этой ереси было образовано персидскими фанатиками, называвшими себя «ассасинами» («убийцами»), ² которые долгое время удерживали под контролем восточных князей и снискали себе громую славу во времена крестовых походов. Им пришлось убраться прочь из Ирана после вторжения монголов, но это еретическое течение до сих пор сохраняется в виде небольшой, и теперь уже совершенно безобидной секты в Ливане и в других местах.

В пылу борьбы всех этих партий ортодоксальная мусульманская вера была возрождена приблизительно в трехсотом году хиджры Абу Хасаном Аль-Ашари, который использовал схоластику мутазилитов против них самих же. Мутазилитские доктрины постепенно исчезли из употребления, в то время как учение Аль-Ашари получило широкое признание. Арабское слово, означающее «схоластику» — «калам», сами схоласты же именуются «Мутакаллимин».

С другой стороны, свободомыслие мутазилитов, кажется, снова возродилось к жизни в обществе «Ихван Ас-Сафа» («Братья чистоты»), или энциклопедистов, которые под покровительством шиитских Бувейхидов издали примерно в девятьсот семидесятом году от р. Х. около пятидесяти трактатов, призванных примирить науку с религией, а ислам — с греческой философией. Они развивали работы Аль-Фариди и сумели подвести к ним труды Ибн Сины (Авиценны). Их знания, будучи переправленными на Запад, положили начало известной дискуссии между сторонниками номинализма и реализма в христианских школах.

ТЕПЕРЬ мы возвращаемся к истории собственно халифата.

Ситуация, складывавшаяся на протяжении правления последних трех халифов, при которых удавалось на время удерживать неуклонно надвигавшийся упадок исламской империи, в конце концов, подошла к концу. Нам осталось рассказать теперь совсем немного: впереди лишь утомительная и неблагодарная история о человеческих слабостях, неудачах, жестокости и позоре. В ней не найдется ничего поучительного или привлекательного для читателя, поэтому остаток будет изложен коротко. В то же время, в этот период, как и в предыдущие правления, в халифате появилось немало всемирно известных имен в области науки и литературы. Наиболее прославленные среди них: Исхак Ибн Хонейн Ибн Исхак, целитель и переводчик философских трудов с греческого на арабский (ум. 911 г. от р. Х.), Абу Бекр Ибн Закария Ар-Рази, стяжавший себе известность в Европе под именем «Разес» (ум. 923 или 932 г. от р. Х.); астроном Аль-Баттини, «Альбатегний» (ум. 929 г. от р. Х.); а также семейства Сабита Ибн Курры из Харрана и Бохта-Йишу.

Муктадир, 295 г. хиджры 907 г. от р. Х.

Во время болезни Аль-Муктафи, которая на несколько месяцев приковала халифа к постели, всех занимал вопрос о его будущем преемнике. Выбор стоял между младшим братом халифа, к которому был расположен и сам повелитель правоверных, и сыном Аль-Мутазза. Рассчитывая, что в случае воцарения малолетнего брата Аль-Муктафи он сможет получить гораздо больше выгод, визирь поддержал его кандидатуру. Так, несмотря на свой нежный возраст, этот тринадцатилетний мальчик получил титул «Аль-Муктадир», означающий «Могущественный помощью Господней», — досадное несоответствие его характеру; ибо даже повзрослев он так и останется лишь безвольным сластолюбцем в руках придворных дам и их фаворитов. История его двадцатипятилетнего правления служит не более чем перечислением его тринадцати визирей, каждый из которых возвышался в результате падения или убийства своего предшественника. Всего через несколько недель после восшествия на престол Аль-Муктадира заговорщики убили первого из этих тринадцати визирей и возвели на халифский трон Ибн Аль-Мутазза. Главнокомандующий Мунис выступил, однако, в защиту своего юного суверена; и не получивший никакой поддержки среди жителей города претендент был убит вместе со своими сторонниками.

К тому времени в Азии уже несколько лет шла война между мусульманами и византийцами. Потери в ней были большими, главным образом, на стороне мусульман, огромное количество которых оказалось в плену у греков. Но границам Византийской империи, однако, стали угрожать орды болгар; и потому императрица Зоя отправила в Багдад двух своих послов с предложением заключить перемирие и договориться о выкупе за пленников-мусульман. Посланцы были любезно приняты, и перемирие заключено.¹ Мунис был отправлен на переговоры, чтобы урегулировать вопрос об общих границах, взяв с собою сто двадцать тысяч золотых монет для выкупа пленников. Но все это лишь усилило беспорядки в Багдаде. Граждане, недовольные победами «неверных» в Малой Азии и аналогичными поражениями исламских войск в Персии, обвиняли халифа в том, что его совсем не трогают все эти горестные события, и вместо того, чтобы поднимать престиж ислама, он дни и ночи напролет развлекается с наложницами и музыкантами. Выкрикивая подобные упреки по ходу пятничного богослужения, магометане начинали бросать в имама камни всякий раз, когда он упоминал имя халифа во время публичной молитвы.

Приблизительно через двенадцать лет Аль-Муктадир во второй раз подвергся унизительному отстранению с поста халифа. Высшие сановники его двора устроили против него заговор и вынудили халифа отречься от престола в пользу своего брата Аль-Кахира. Но после вспышки бесчинств и грабежей, а также гибели несколько тысяч жителей Багдада, заговорщики поняли, что у них нет поддержки в армии. В итоге Аль-Муктадир, который некоторое время укрывался в безопасном месте Мунисом, был вновь возведен на трон. Финансы, и без того постоянно стесненные, оказались после этого мятежа в столь плачевном состоянии, что, несмотря на беспощадные конфискации и захваты имущества, нечем было выплатить жалование городским стражам.

Вновь возникли беспорядки в халифском войске, спровоцированные враждою между конницей и пехотой; последняя была разбита, большинство пехотинцев были убиты, оставшиеся же изгнаны из города. Положение стало таким критическим, что Мунис, которому тогдашний визирь не давал возможности провести реформы, ушел в отставку и со своими ближайшими сторонниками удалился в личную резиденцию в Мосул. Аль-Муктадир, в конце концов, попросил Муниса вернуться, и тот верноподданно откликнулся на призыв повелителя. Однако когда Мунис уже подъезжал к Багдаду, неразумного халифа уговорили его фавориты, опасавшиеся возвращения преданного сторонника монарха, переменить свое намерение. И вот, вместо того, чтобы радушно встретить верного друга, халиф решился выступить против него со своими охранниками.

Таким образом, облачившись в накидку Пророка, подпоясавшись легендарным мечом «Зуль-Факаром» и взяв в руки державный скипетр, несчастный Аль-Муктадир выступил из своего дворца на бой. Но, вышедши за городские ворота, он был убит.

Продолжительное правление этого жалкого халифа привело всю мусульманскую империю в ужасное состояние. Внешние потери имели второстепенное значение; хотя и вся Африка была потеряна, и практически утрачен Египет. Мосул, попавший под власть вождей из рода Хамдан, стал независимым от халифа, и это дало возможность византийцам беспрепятственно совершать набеги на ставшую беззащитной границу. Правда, на Востоке, пускай и формально, халифат все еще продолжал признаваться — даже теми, кто на самом деле ратовал за свою независимость. Что касается ближнего к Багдаду окружения, ужасные карматианцы были на какое-то время повержены. В самом Багдаде Аль-Муктадир являлся лишь орудием в руках порочного и продажного двора. Халиф полностью зависел от своих чужеземных стражей, во главе которых стояли в основном тюркские и прочие военачальники сомнительного происхождения, среди которых постоянно вспыхивали мятежи. Таким образом, униженный и презренный монарх, дважды свергаемый, в конце концов, был убит, выступив против своего же преданного вассала, коего он вызвал себе на помощь. Не удивительно, что престиж, завоеванный его ближайшими предшественниками, был утрачен, и трон опять стал объектом всеобщего презрения дома и вожделенного желания захвата за границей. Народ также был деморализован. Багдад больше не являлся центром с энергичными гражданами, способными постоять за себя и даже время от времени непосредственно управлять своим городом. Раздираемые жесточайшими междоусобицами, они с легкостью окрашивали своей кровью городские улицы в красный цвет, сражаясь, например, за какую-нибудь интерпретацию текста Корана. Или еще один пример: противоборствуя с последователями прославленного Табари, «ханбалисты» объявили историка еретиком и не позволили предать земле его останки.¹ Однако, что касается мужественности, добродетели и силы багдадцев, по большому счету они совершенно исчезли.

После смерти Аль-Муктадира, верный Мунис, единственной причиной возвращения которого из отставки было желание обеспечить безопасность своему господину, теперь восхотел возвести на трон сына погибшего халифа. Но придворные, опасаясь, что юноша может отомстить им за смерть своего отца, предпочли избрать Аль-Кахира, уже упомянутого в связи с тем, что когда-то он несколько дней уже удерживал титул халифа. Впрочем, последний проявил себя еще более ничтожным правителем, чем даже Аль-Муктадир. За внешним благочестием нового халифа скрывалась чрезмерная жестокость и склонность к вымогательству. Он даже подвергал мучениям мать Аль-Муктадира вместе с его сыновьями и фаворитами, с целью отнятия у них накопленных за время последнего правления сокровищ. Не выдержав железной хватки этого тирана, многие вынуждены были бежать.

При дворе то и дело возникали заговоры. Опасаясь козней вероломного халифа, Манис и его друзья попытались ограничить его власть, но после неудачной попытки, решили вообще свергнуть его с трона. Заговор, однако, был раскрыт; и противоборствующая партия, подкупив охрану, схватила злоумышленников и назначила на место Муниса нового главнокомандующего («Амира Аль-Умара», «эмира над эмирами», как теперь стали его называть).

Халиф приказал замуровать живым своего племянника, который должен был занять его место; а верный Мунис вместе со своими сторонниками и стражниками, выступившими в его поддержку, был обезглавлен. Освободившись, таким образом, от очередной опасности, Аль-Кахир впал в такой деспотизм по отношению, как к врагам, так и к друзьям, что сделал свое правление совершенно непереносимым. Не замедлил зародиться новый заговор, и халиф, опьяненный вином, был схвачен ночью в своем же собственном дворце.

Отказавшемуся отречься от престола халифу выкололи глаза и бросили его в темницу. Одиннадцать лет спустя он был освобожден, после чего бывшего халифа видели в одежде бедняка и деревянных сандалиях, ведомым каким-то нищим поводырем — какой печальный контраст с его звучным прозвищем «аль-кахир би’ллахи», то есть «победоносный милостью Божией», символизирующий упадок халифата.

Семилетнее правление последовавшего за Кахиром Ар-Ради, сына Аль-Муктадира, сопровождалось сплошной чередою неудач. Отличавшийся своим благочестием новый халиф был простой марионеткой в руках своего главного министра. Не имеет смысла вдаваться в подробности интриг двора и предательств, в результате которых даже те немногие области, которые еще оставались подвластными Багдаду, оказались на деле полностью принадлежащими номинальным вассалам монарха. Власть халифа, разумеется, за исключением сомнительного и нестабильного его влияния, едва ли простиралась дальше окрестностей столицы. После того, как один визирь был заключен своими недругами в тюрьму, а другой позорно бежал, оставшийся без средств Ар-Ради попал в зависимость от способного, но жестокого правителя Ибн Раика, ради которого он создал пост Амира Аль-Умара (эмира эмиров). Ибн Раик столь крепко держал в руках все правительство, что его имя наряду с именем халифа упоминалось во время публичных молитв. Чтобы одолеть окрестных правителей, повсеместно бунтуя против халифской власти и поднимавших свои головы, Ибн Раик призвал себе на помощь Баджкама, вождя из Дейлема, с его ордою диких тюрков. Но спустя два года интриг и махинаций, которые творила эта жуткая банда, положение стало просто невыносимым.

Сотворенные ими жестокости почти невероятны. Возревновав к Баджкаму, Ибн Раик решил выжить его; на что Баджкам, поспешно выступив из лагеря, вошел в город вместе со своими головорезами.

Ибн Раик исчез; и вместо него эмиром эмиров стал Баджкам. Прихватив с собою в поход халифа, он напал в следующем году на Хамданидского князя в Мосуле, и победил его. Однако в его отсутствие вышедший из укрытия Ибн Раик встал во главе армии карматианцев — ибо из них теперь состояла армия халифа — и захватил столицу.

Эта новость заставила Баджкама поспешить назад, предоставив Хамданидам править своей провинцией независимо, как и прежде. В действительности же, только им халифат был обязан в то время спокойствием на северной границе, которая в противном случае оказалась бы под угрозой греческого нашествия. При подходе Баджкама Ибн Раик предпочел покориться, и будучи прощен, сумел выхлопотать себе наместничество в Сирии и Северной Месопотамии. Но для того, чтобы вступить в свои права, ему предстояло сразиться с Ибн Тогджем, правителем Египта и основателем династии Ихшидидов.

Подобно прочим, получившим свое назначение из Багдада, этот правитель Египта стал независимым монархом и правил в этой стране в течение четверти столетия — сам и его преемники.¹ После недолгой борьбы Ибн Раику удалось прийти к соглашению с Ихшидидом, и таким образом удержать свою власть на севере страны.

Тем временем новый враг объявился на Востоке — персидская династия шиитов Бувейх — которым через несколько лет предстояло покорить сам Багдад. Бувейхиды приходились сыновьями Бувейху, князю горной области Дейлем и предводителю тюркской орды, воюющей то на одной, то на другой стороне в продолжительной борьбе между Саманидскими и Алидскими правителями на Каспийском побережье. Освободившись, в конце концов, от такой службы, сыновья Бувейха, прельстившись, подобно прочим авантюристам тех дней, новыми победами, двинули свои войска на юг и завладели Фарсом.

Обеспокоенный их наступлением Баджкам вступил теперь в битву, и почти одолел противника, когда предательство одного из его заместителей, который в его отсутствие стал угрожать Багдаду, заставило его спешно вернуться в столицу. Таким образом, оставленные на время в покое Бувейхиды, смогли объединить захваченные ими повсюду территории.

Что касается Багдада, то из событий, относящихся ко времени этого правления, в основном говорится о горячих вспышках фанатизма и нетерпимости, которые все еще имела место. Ханбалиты, сумевшие завоевать себе большие симпатии среди населения, держали все под своим контролем. Врываясь в частные жилища, они уничтожали все, что не соответствовало их строгим принципам морали, опустошали сосуды с вином, где бы их ни находили, ломали на куски музыкальные инструменты, пытались вникнуть во все подробности торговых сделок, и фактически устроили своего рода инквизицию. Так один ученый шиитского толка за веру в переселение душ был посажен на кол и, после долгих часов мучений, заживо сожжен. Другой прославленный ученый также подвергся страшным пыткам за то, что придерживался некоторых, отличных от принятых ханбалитами, трактовок Корана, которые сами по себе не могли иметь хоть какой-нибудь значимости; и, несмотря на то, что он согласился написать публичное отречение и собирался покинуть Багдад, несчастный был разорван на куски толпою разъяренных фанатиков.

Ар-Ради скончался в возрасте тридцати трех лет. Бытует такое мнение, что это был последний из настоящих халифов: последний, по словам нашего летописца, кто произносил речи на публичных молитвах, кто созывал собрания для обсуждения текущих вопросов и государственных дел с философами и богословами. Также, он был последним, кто распределял среди нуждающихся щедрую милостыню и вмешивался в дела своих чиновников, чтобы умерить их непомерную жестокость. И, тем не менее, он находился в полной зависимости от других людей. Внешне — еженедельно председательствуя в Большой мечети, формально утверждая назначенных исполнителей, хотя порой это было всего лишь фикцией, и участвуя в подобии дворцовых церемоний — он, по всей видимости, еще мог сходить за халифа. Но мало у кого в пределах прежнего халифата еще оставались иллюзии насчет его истинной роли. Не говоря уже о загранице. Восток был потерян; Африка и Египет — тоже, вместе с большей частью Сирии и Месопотамии. Стал независимым Мосул; Аривия находилась под контролем карматианцев и местных вождей; даже Аль-Басра и Васит восстали против власти Багдада. Наступление византийских войск сдерживалось только благодаря смелому князю из рода Хамданидов Сейфу Эд-Дауле («Мечу династии»), другу Аль-Мутанебби. По всей исламской империи верной халифу оставалась одна лишь столица; но и там число его сторонников было слишком мало!

Ар-Ради был последним из халифов, чья поэзия уцелела до нашего времени. Сохранившиеся произведения, как по настроению, так и по ритму, весьма высокого склада. «В них, — отмечает Вайль, — Ар-Ради изливает свое глубокое религиозное чувство и свое ощущение нестабильности человеческого величия и бренности всех вещей этого мира — переживания, для которых история человека, пришедшего ему на смену, равно как и собственное окружение Ар-Ради, предоставили столь наглядную иллюстрацию».

Аль-Куфа, как мы уже видели, перестала служить для халифата как источником опасности, так и материальной поддержки. Постепенно приходя в упадок, начиная с переезда двора в Багдад, этот город потерял всякую власть вмешиваться путем междоусобных распрей в дела государственного порядка, и, само собой, стал редко упоминаться в летописях.