В четвертой главе «Отечественный политический дискурс о сиротстве как фактор воспроизводства/преодоления эксклюзии»

Автор рассматривает политический дискурс как основной фактор формирования социальной политики государства. Если в дореволюционной России основной упор в борьбе с беспризорностью делался на семейном воспитании и благотворительности, то в Советской России реализовывалась коллективистская модель социальной защиты детей-сирот на основе социального воспитания и государственной опеки над ними. В современной России государство хотя и стремится к либерализации социальной политики и сокращению расходов на социальные нужды, но не намерено полностью выпускать социальную защиту детства из поля своей ответственности и влияния. Поэтому как в советское время, так и сегодня, государство остается ведущим субъектом социальной политики, и политическая идеология представляет собой основной фактор ее формирования. Господствующая интерпретация проблематики социального сиротства определяет выбор стратегии общества в целом по отношению к этой социальной группе: стремление к интеграции в общество или, напротив, к социальному исключению.

Опираясь на идеи теоретиков дискурсивного подхода Л. Витгенштейна, П. Рикера, М. Фуко, Н. Филлипа, Т. Лоуренса, С. Харди и применяя метод критического дискурс-анализа Н. Феркло, автор исследует дискурсы о сиротстве в кризисные периоды развития российского общества в XX–XXI вв., обращая внимание на три наиболее острые, критические из них – Октябрьскую революцию и Гражданскую войну, Великую Отечественную войну, перестройку и постперестроечный период.

Для анализа использовались материалы Государственного архива Ростовской области и СМИ (газетные публикации и радиопередачи).

Дискурс социальной опасности (исключение и отчуждение). Наибольшая степень отчуждения характерна для тех типов дискурса, которые представляют детей-сирот несущими опасность для остального общества. Эта опасность может осознаваться как криминальная (рост преступности, правонарушений) или как эпидемическая и гигиеническая (рост заболеваемости, грязь, хаос). Следствием дискурсивного подчеркивания чуждости будет социальное исключение вплоть до физической изоляции. Дискурс социального участия (признание ущербности и жалость). Это шаг по направлению к социальной интеграции, когда детские проблемы оказываются в центре внимания. Акцент здесь делается на социальной недостаточности, физической или моральной ущербности детей. Тяжелая ситуация, в которой они оказались, вызывает чувство жалости, но далеко не всегда подкрепляется конкретными мерами по решению проблемы сиротства. Дискурс социальной ответственности (дети-сироты как объект помощи). Этот тип дискурса можно рассматривать как еще один шаг в сторону по направлению к социальному включению детей-сирот. На место отторжения и обвинения приходит признание необходимости оказания помощи. Однако ребенок воспринимается не как активный, действующий субъект, а как объект социальной помощи. Дискурс социальной полезности (интеграция детей-сирот в общество). Этот тип дискурса рассматривает детей-сирот как социальный ресурс, будущих взрослых, которые могут и должны приносить пользу обществу. Оказание помощи детям рассматривает как своего рода социальная инвестиция в будущее развитие общества. Осознание социальной полезности способствует решению проблем сиротства посредством социальной интеграции и участия в жизни общества.

Дискурс социальной опасности (исключение и отчуждение). Образ ребенка-сироты в данном типе дискурса практически не отличим от образа его сверстника 20-х гг., чаще всего он воспринимается как угроза криминализации общества. Дискурс социальной опасности влечет за собой исключение детей-сирот из общества. Дискурс социального самооправдания (поиск виноватых), пожалуй, самый распространенный в современной России тип политического дискурса о сиротстве. Соглашаясь с тем, что сиротство представляет серьезную проблему, его носители ищут виноватых в сложившейся ситуации. Чаще всего в проблемах сиротства обвиняются неблагополучные семьи. Этот тип дискурса рассматривает детей как жертв нерадивых родителей и обвиняет неблагополучную семью. Он может способствовать как усилению профилактической работы с родителями, так и вести к ужесточению социального контроля и исключению самих неблагополучных семей. Дискурс социального партнерства (интеграция общества в решении проблем детей-сирот). Этот тип дискурса признает существование проблемы семейного неблагополучия, однако предлагает другой путь ее решения: не усиление социального контроля, а оказание социальной помощи и поддержки не только со стороны государственных структур, но и профессиональных объединений, общественных организаций, СМИ. То есть решение проблем детей-сирот представляется как некое коллективное действие, предполагающее интеграцию различных сил общества и государства. Ребенок предстает с точки зрения этого дискурса как активная развивающаяся личность, а решение проблемы социального сиротства видится в интеграции всего общества, в сотрудничестве государственных структур, общественных организаций, профессиональных объединений, СМИ.

Изменение дискурсов во времени обнаруживает, как меняются возможности интеграции в общество детей-сирот. Если в период Великой Отечественной войны единственный поддерживаемый властью тип дискурса способствовал социальной интеграции детей-сирот, то и в послереволюционный, и в современный период дискурсивное пространство значительно более вариативно. Удивительно стойким оказался дискурс социальной опасности, ведущий к социальному исключению детей-сирот и рассматривающий их как угрозу стабильности и правопорядку в обществе. «Промежуточными» по степени исключения/включения в послереволюционный период оказались дискурс социального участия и дискурс социальной ответственности, не имеющие полного аналога в современности. В то же время, в 20-е гг. практически не появляется современный образ сироты как жертвы нерадивых родителей. Наиболее позитивными с точки зрения интеграции детей-сирот в общество в разное время оказались три очень разных типа дискурса: в основе дискурса социальной полезности (1920–1926 гг.) лежит идея о том, что дети-сироты должны быть включены в общество, поскольку могут стать его полезными членами; дискурс социального единения (1941–1946 гг.) рассматривает помощь детям-сиротам как общезначимое, патриотическое дело, долг не только перед их родителями, но и перед Родиной, а дискурс социального партнерства (2003–2006 гг.) видит роль детей-сирот в том, что необходимость разрешения проблемы сиротства должна послужить отправной точкой к интеграции всего российского общества.

Автор заключает, что наиболее распространенными в настоящее время являются дискурс социальной опасности и социального самооправдания, не способствующие успешной интеграции детей-сирот в общество. Об уменьшении социального исключения и включении детей-сирот в общество можно будет говорить лишь тогда, когда укрепится дискурс социальной интеграции и в дискурсивном пространстве получит приоритет идея общей ответственности в ее конструктивном выражении.

Для того чтобы изучить, каким образом происходит социокультурное воспроизводство исключения в практиках интернатного учреждения, автор применяет два взаимодополняющих метода анализа практик – диахронный и синхронный. Рассмотрение социальной действительности как совокупности практик, имеющих пространственно-временную организацию, предполагает необходимость отстранения для их изучения. При этом диахронный анализ заключается в оперировании исторической дистанцией, которая дает возможность дистанцирования за счет того, что изучаемые практики существенно отстоят во времени. А синхронный анализ пользуется антропологическими техниками дистанцирования и имеет дело с процессами воспроизводства практик в повседневности.

Имея в виду, что основной задачей учреждений является обеспечение нормальной жизни ребенка и его успешной социализации, автор определяет необходимые для этого условия и анализирует, как они реализовывались в практиках интернатных учреждений в кризисные периоды развития российского общества. При этом диссертант опирается на разработанную и представленную во второй главе типологию исключенных, основанную на ресурсном подходе. Это позволяет установить, как менялись практики интернатных учреждений в обеспечении своих воспитанников необходимыми для социальной инклюзии ресурсами.

Осуществляя диахронный анализ, автор оперирует лишь неким «обобщенным образом» интернатного учреждения. Для анализа использованы материалы Государственного архива Ростовской области (ГА РО), материалы газет военного времени (центральный орган Советов депутатов трудящихся СССР, газета «Известия» за 1943–1946 гг.; центральная газета Ростовской области «Молот», 1944 г.), данные современных российских исследователей и результаты собственных исследований автора. Диссертант приходит к выводу, что изменение практик социальной заботы о сиротах происходит под влиянием смены идеологии – причем эта зависимость существовала не только в политизированном советском обществе, сохраняется она и в современной России.

Как показал диахронный анализ, забота о здоровье воспитанников начинает занимать важное место в практиках детских учреждений в связи с распространением дискурса социального участия, определяющего детей-сирот как «несчастных, голодных и больных». Борьба с грязью (беспорядком) рассматривается как необходимый компонент борьбы с беспризорностью, действует лозунг «В здоровом теле – здоровый дух!», в отчетных документах
20-х гг. нередко можно встретить подробные сведения о санитарном состоянии детских учреждений, а гигиеническим практикам отводится важное место в распорядке дня воспитанников. Становление дискурса социальной полезности, в рамках которого ребенок начинает восприниматься как полезный член общества, по-новому расставляет акценты в практиках заботы: теперь важнее бытовых условий и гигиены становится труд воспитанников и включение интернатного учреждения в жизнь «большого общества». Труд воспитанников становится более значимым, чем школьное обучение, и если грамоте обучаются не все дети, то трудиться должны все. Труд является средством воспитания личности, подготовки к взрослой жизни, самое пристальное внимание уделяется профессиональному обучению.

Не поддающиеся перевоспитанию получают клеймо «трудновоспитуемого», для них начинают создаваться специальные учреждения. Интересно, что как раз в это время властный дискурс уходит от определения сироты как опасности и угрозы и нарастает дискурс социальной полезности. Возможно, в данном случае изоляция трудновоспитуемых стала «переходной практикой», которая находится на пересечении обоих типов дискурса и рассматривает исключение и отчуждение трудновоспитуемых как необходимый шаг для оптимизации использования остальных как социального ресурса.

В это же время в учреждениях появляется детская организация (детское самоуправление), устанавливаются связи со школами, предприятиями, партийными и профсоюзными организациями. Общество становится более заинтересованным в том, что происходит в стенах детских учреждений, и это проявляется в практиках контроля со стороны граждан за ситуацией в детских домах. Активные общественники по собственной инициативе или по решению трудовых коллективов, посещали детские дома и информировали компетентные органы о «ненормальностях».

Влияние дискурсивных практик на жизненные реалии интернатных учреждений можно обнаружить и сегодня. Учреждения для детей-сирот во многом остаются сегодня закрытой для общественного контроля зоной, продолжая традиции, заложенные еще в 70-х гг. Однако ситуация постепенно изменяется в лучшую сторону, когда происходит взаимодействие с правозащитными общественными организациями, добровольными объединениями граждан, что отражает и способствует становлению дискурса социального партнерства. И сегодня неправительственные организации по правам человека борются за то, чтобы детские учреждения стали прозрачными для общества, а ситуация в отдельных детских учреждениях часто становится темой для широких общественных дискуссий и публикаций в СМИ.

Анализируя практики интернатных учреждений, автор отмечает, что именно динамика их социальной и культурной (а не экономической) составляющей в изученный нами период наиболее существенно определяла вектор процессов социальной эксклюзии/инклюзии детей-сирот. В частности, условия жизни и быта воспитанников интернатных учреждений в изучаемый период были приближены к аналогичным условиям жизни детей из бедных семей. Улучшение экономического благополучия воспитанников современных интернатных учреждений является относительным: условия их жизни улучшились по сравнению со сверстниками 20-х гг. или военного времени, но степень благополучия по сравнению с «домашними» детьми существенно не изменилась. И к тому же улучшение условий жизни и быта воспитанников никак не увеличило возможности их социальной интеграции.

С другой стороны, жизнь в интернатном учреждении никогда не гарантировала ребенку полной безопасности. Дисциплинарные практики советских интернатных учреждений (в том числе и реализуемые при помощи детского самоуправления) вели к социальному исключению правонарушителей, но в то же время способствовали социализации остальных воспитанников в нормативной системе ценностей. В современном интернатном учреждении мы можем наблюдать все ту же сохранившуюся, хотя и несколько трансформировавшуюся систему дисциплинирования тоталитарного общества. Эта система по инерции продолжает социализировать воспитанников в прежней системе ценностей, которая уже перестала существовать в самом обществе, но сохранилась в тотальных институтах. Стоит ли удивляться тому, что многие выпускники впоследствии «возвращаются в систему», попадая в пенитенциарные учреждения? В результате растет риск исключения выпускников интернатных учреждений во взрослой жизни.

Воспитание и образование, полученное ребенком в период пребывания в интернатном учреждении, пополняет его культурный ресурс и способствует социализации личности, являясь основой успешной социальной интеграции. Достижение высокого образовательного уровня всегда оставалось недоступным для воспитанников интернатных учреждений, лишь единицы из них получали высшее образование. Воспитательные практики интернатных учреждений в советский период осуществлялись в рамках господствующей идеологии и были весьма политизированы. Основным средством формирования личности ребенка признавался труд, а в 30-е гг. и позднее – еще и учебная деятельность. Воспитанник должен был стать трудолюбивым и политически грамотным для того, чтобы успешно интегрироваться в советское общество, и воспитательные практики соответствовали этому своему назначению. В современном интернатном учреждении в отсутствие моноидеологии, когда ценностные ориентиры оказались размытыми, педагоги сами определяют приоритеты воспитательной системы. Производительный труд уже не занимает существенного места в воспитательных практиках интернатных учреждений, что не способствует успешной социальной интеграции сирот.

Важнейшее значение для социальной инклюзии детей-сирот имеют восстановление и формирование социальных связей, что в свою очередь тесно связано со степенью закрытости или открытости учреждения, его включенности в жизнь местного сообщества. Изменения в этом аспекте практик произошли весьма значительные – от широкого вовлечения общественности в жизнедеятельность интернатных учреждений в 20-е гг. через формализованный институт попечительских советов в послевоенное время к полной закрытости учреждений и исключению возможности общественного контроля в 70-е гг. Сегодня ситуация хотя и меняется в сторону большей открытости, но значительно отстает от процессов демократизации в иных институтах общества. Позитивные изменения в практиках современных интернатных учреждений подстегиваются активной деятельностью правозащитных организаций и сформировавшимся общественным мнением о необходимости развития семейных форм воспитания детей-сирот.

Синхронный анализ практик, осуществленный автором методом наблюдения за повседневной жизнью воспитанников современного интернатного учреждения, позволил выделить основные механизмы воспроизводства исключения в практиках интернатного учреждения.

Это разделение людей на группы, категории «своих» и «чужих», ограничение в общении со сверстниками, соседями, родственниками, которое не только сужает круг общения детей, но и закрепляет саму схему разделения как единственно возможную в социальном взаимодействии. Особенно болезненно для ребенка, когда деление на «первый» и «второй сорт» происходит по признаку наличия или отсутствия родителей. В этом случае ребенок оказывается автоматически обречен на неуспешность независимо от своих личных достижений. Закрытость, огораживание отдельных помещений в учреждении, куда не допускаются дети, прессинг нормативной системы определяют те узкие рамки, в которых протекает жизнь ребенка. Происходит искусственное конструирование границ между двумя мирами: большим миром вне стен учреждения и замкнутым миром внутри его. Еще больше закрепляет эту ситуацию карательная система интернатного учреждения, сходная с системой наказаний в пенитенциарном учреждении. При малейшем неповиновении социальная защита оборачивается социальным подавлением, причем используются не только легальные, но и незаконные санкции, без применения которых система не в состоянии обеспечить собственную безопасность. Система наказаний обеспечивает дополнительное клеймение ребенка, что еще больше снижает его жизненные шансы. Лишение индивидуальности, обезличивание порождается особой коммунальной организацией быта в учреждении. Ролевая ситуация, в которой оказывается сотрудник интернатного учреждения, препятствует установлению личностных, теплых отношений с ребенком, лишает его индивидуального внимания со стороны взрослого, в котором так нуждается воспитанник. Посредством механизмов де- и ресоциализации происходит формирование «социальной инвалидности»: дети постепенно отучаются от тех социальных ролей, которые выполняли раньше (не важно, были ли эти роли позитивными или негативными), и приучаются к новой и главной теперь роли «приютского», «детдомовского» ребенка, которому ничего не нужно делать или решать самому, достаточно «не нарушать» и потреблять. Жизнь ребенка в интернатном учреждении основана на его зависимости от персонала. Это проявляется в невозможности получить объективную и достоверную информацию, принимать решения о своем будущем, поскольку считается, что ребенок не способен самостоятельно решать вопросы, касающиеся его собственного благополучия.

Было бы ошибкой считать, что практики специалистов и руководства интернатных учреждений определяются какой-то согласованной и логичной системой идей, которые продумываются, обсуждаются и осуществляются в одном направлении. Повседневность порождает множество дилемм, противоречий и парадоксов (например, попытка создать теплую домашнюю атмосферу в учреждении, с одной стороны, и стремление соблюсти профессиональную дистанцию, с другой стороны; признание необходимости личного пространства и коммунальный характер бытия; стремление развивать индивидуальность и осуществлять интеграцию).

Не все отношения детей и сотрудников учреждения формализованы. Неформальные связи дают возможность детям применять некие обходные тактики в противовес существующим правилам. Это расширение возможностей коммуникации, завоевание дополнительного пространства, альтернативные практики питания и т.п.

В то же время дети подкрепляют существующую систему и свое место в ней, пользуясь своей меткой «сироты» (и продолжая это делать после того, как покинут интернатное учреждение), хотя и страдают от нее. Так в условиях интернатного учреждения в «единстве и борьбе» сосуществуют властные правила и практики сопротивления, причем те и другие работают на воспроизводство исключения.

Проанализировав опыт преодоления социальной эксклюзии с позиций ресурсного подхода, автор выявляет ряд разработанных российскими исследователями и практиками социальной работы методов.

Пополнение культурных ресурсов детей-сирот, формирование позитивной системы ценностей, норм, знаний, интеллектуальных, морально-нравст­венных и социальных характеристик осуществляется методами психологической коррекции, психолого-педагогической реабилитации, трудового воспитания и профессионального обучения, приобщения детей к творческой деятельности, путем создания специальной социокультурной среды, формирующей личность воспитанников, и др.

Укреплению социальных связей ребенка способствует метод работы с сетью социальных контактов ребенка и его семьи. Социальные ресурсы детей-сирот, выражающиеся в укреплении социальных сетей, взаимного доверия и взаимопомощи, пополняются и укрепляются в процессе совместной общественно-полезной деятельности воспитанников со сверстниками и взрослыми, когда ребенок выступает не как объект внешнего воздействия, а как активная социально ответственная личность.

Альтернативные (в отличие от государственного попечения) формы устройства детей-сирот: опека (попечительство), усыновление, приемные, патронатные семьи, детские деревни и пр. – представляют новые возможности для социальной инклюзии детей-сирот в общество.

Можно утверждать, что в учреждении осуществляются разнообразные реабилитационные мероприятия, но повседневная жизнь порой дает ребенку совсем иные уроки, и они в значительной степени снижают эффективность работы специалистов. Во время нахождения ребенка в учреждении протекают по меньшей мере два слабо связанных между собой процесса – реабилитация в соответствии с разработанной специалистами программой, осуществляемая на занятиях, и повседневная жизнь ребенка в учреждении; создается зазор между реабилитацией и жизнью как таковой. Несомненная польза от проводимых реабилитационных мероприятий могла бы быть значительно больше, если бы они реализовывались в соответствии с общей концепцией учреждения, которая кроме создания воспитательной системы, видимо, должна быть нацелена на преобразование повседневности учреждения, способствовать становлению новых более гуманных жизненных практик.