Удачи капитана Блада

нежилась в постели (хотя время близилось к полудню). Прямо в ночной сорочке

выскочила она на забранный решетками балкон, нависавшей над садом

Уайтхолла, и служанка принесла ей туда халат. Графиня стояла, глядя вслед

уходящему старику и повторяя про себя: "Слава Богу!", а уайтхоллские

щеголи, многие из которых явились сюда специально, чтобы поглазеть, как

изгоняют Канцлера, галдя и перебивая друг дружку, что-то говорили ей в этой

птичьей клетке. Был среди них и Блэндфорд, назвавший графиню перелетной

птичкой".

Павший духом, разочарованный Кларендон оставался в своем прекрасном

доме на площади Пикадилли до тех пор, пока парламент не обвинил его в

государственной измене. Это обвинение заставило его вспомнить об участи,

постигшей Страффорда, и лорд вновь ступил на тропу изгоя, которой ему

суждено было идти до конца своих дней.

Время вознаградило его по заслугам: две его внучки, Мария и Анна,

стали королевами Англии, и царствование обеих было на редкость успешным.

10
ХЕРРЕНХАУЗЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Граф Филипп Кенигсмарк и

принцесса Софи-Доротея

молва приписывала ему и его брату убийство мистера Тинна. Однако

семнадцатое столетие не требовало от солдат удачи чрезмерной щепетильности

и нравственной чистоты, поэтому прощало графу Филиппу Кристоферу

Кенигсмарку некоторый недостаток добродетели, высоко ценя его красоту,

изящество, остроумие в удаль. Ганноверский двор оказывал графу теплый

прием, чувствуя себя польщенным его присутствием. Филиппа, со своей

стороны, удерживали при дворе должность полковника гвардии курфюрста, а

также глубокая, но зародившаяся под несчастливой звездой привязанность к

принцессе Софи-Доротее, супруге наследного принца, ставшего впоследствии

королем Англии Георгом I.

Они знали друг друга с детства. Кенигсмарк был наперсником ее детских

игр при дворе ее отца, герцога Зельского, куда его часто привозили. В

юности он объездил весь мир, стремясь получить как можно более широкое

образование, какое только доступно человеку его положения и умственных

способностей, Филипп сражался с быками в Мадриде и с неверными в заморских

странах. Он искал приключений везде, где только возможно; и в конце концов

молва окутала его ореолом романтики. Когда Филипп снова встретился с Софи,

он казался ей ослепительно-яркой личностью, резко выделявшейся на скучном

фоне грубого ганноверского двора. В этом прекрасно образованном,

самоуверенном, грациозном светском льве Софи с трудом узнала товарища своих

детских игр.

Филипп тоже отметил, что Софи очень изменилась. Вместо милой девочки,

какой он ее помнил (она вышла замуж в 16 лет, в 1682 году), граф увидел

зрелую женщину, в которой за десять лет супружества воплотились все щедрые

посулы ее девичества. Однако краса ее был окутана облаком печальной

задумчивости, не присущей ей прежде. Судя по этой печали, не все в жизни

Софи слежалось удачно. Свойственная ей веселость не исчезла, но приобрела

некий оттенок горечи, легкая насмешливость уступила место холодному

язвительному острословию, которым она беспечно наносила людям

многочисленные обиды.

Кенигсмарк замечал эти перемены и хорошо сознавал их причины. Он звал

о любви Софи к ее кузену, герцогу Вольфенбюттельскому, любви, мешавшей

династическим амбициям семейства. Ради объединения герцогства Люнебургского

ее выдали за нелюбимого ею принца Георга, который и сам не питал к жене

особых чувств. Но принц был волен развлекаться, как хотел. Насколько

известно, он отдавал предпочтение уродливым женщинам и забавлялся с ними

так открыто и вульгарно, что холодность, которую чувствовала Софи, когда

вступала в брак, переросла в презрение и омерзение.

Так и жила эта злосчастная чета: презрение - с ее и холодная

неприязнь - с его стороны, причем неприязнь эту всецело разделял и отец

принца, курфюрст Эрнест Август. Кроме того, ее постоянно подогревала

графиня фон Платтен. Госпожа фон Платтен, жена первого министра

государства, была "официальной" любовницей Эрнеста Августа (при молчаливом

согласии своего ничтожного супруга, видевшего в этом залог своей успешной

карьеры). Она была неуклюжей, уродливой и тщеславной толстухой. Казалось,

злоба прочно поселилась в жирных складках ее размалеванной физиономии,

выглядывала из ее узеньких глазок. Но курфюрст Эрнест любил ее.

По-видимому, пристрастие его сына к уродливым женщинам было унаследовано от

папаши.

смертельно оскорбила фаворитку своего свекра. Она не только не заботилась о

том, чтобы скрыть омерзение, которое вызывала в ней эта отвратительная

женщина, но, напротив, выражала его столь явно и язвительно, что мадам

Платтен сделалась посмешищем всего двора. Отголоски этих плохо скрываемых

насмешек достигали ушей графини, а та прекрасно понимала, откуда дует

ветер.

И вот в эту атмосферу, насыщенную взаимной враждой, вторгается

С его появлением этот мрачный и злобный фарс превратился в подлинную

трагедию.

Началось все с того, что графиня фон Платтен влюбилась в Кенигсмарка.

Он не сразу догадался об этом, хотя, видит Бог, и не страдал недостатком

тщеславия. Быть может, именно чрезмерное самомнение и помешало ему поначалу

осознать эту сногсшибательную истину. Но со временем он все понял. Когда до

Филиппа дошел подлинный смысл плотоядных взглядов, которые бросала на него

эта накрашенная ведьма, он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Но

граф лицемерно скрыл свою неприязнь к воздыхательнице. В конце концов, он

ведь был продувным малым и надеялся применить свои таланты и знание света

при Ганноверском дворе, чтобы добиться более высокого положения. Филипп

понимал, что фаворитка курфюрста может быть ему полезна, а искатели

приключений, как известно, не очень разборчивы в выборе путей, ведущих к

вершине. Вот он и флиртовал, весьма искусно, с влюбленной в него графиней,

но только до тех пор, пока она была ему нужна, а враждебность ее могла быть

опасной. Получив должность полковника гвардии курфюрста и заручившись

тесной дружбой принца Карла-младшего, сына курфюрста, Филипп укрепил свое

положение при дворе и сбросил маску. Он открыто разделял враждебное

отношение Софи к госпоже фон Платтен, а вскоре, во время посещения

польского двора, подвыпив, рассказал своим собутыльникам забавную историю о

любовных домогательствах этой дамы.

Рассказ вызвал неудержимый хохот распутной компании. Но кто-то донес

об этом графине, и можно представить себе, какая буря чувств обуяла ее.

Гнев госпожи Платтен усугублялся еще и тем, что его приходилось скрывать.

Разумеется, она не могла потребовать от своего любовника, курфюрста, чтобы

он отомстил за нее. Уж кто-кто, а Эрнест должен был оставаться в неведения.

Но не только поэтому решила она отсрочить возмездие. Сперва надо было

тщательно, до мелочей, все продумать. Ну, а уж тогда... Тогда этот не в

меру самонадеянный хлыщ горько поплатится за нанесенную ей обиду.

Возможность нанести удар предоставилась графине довольно скоро, и

предоставилась в значительной степени благодаря новому проявление ненависти

госпожи фон Платтен к Софи. Она свела принца Георга с Мелузиной Шулемберг.

Мелузина, ставшая спустя несколько лет герцогиней Кендал, еще не достигла

тогда той крайней степени худобы и безобразия, из-за которых впоследствии

стала притчей во языцех в Англии. Но и в юности она не отличалась

привлекательностью. Впрочем, обольстить принца Георга было нетрудно.

Тупой распутник, не ведавший благородства, склонный к чревоугодию,

обильным возлияниям и сквернословию, он нашел в Мелузине фон Шулемберг

идеальную партнершу. Введение ее в роль титулованней наложницы состоялось

на балу, который принц Георг давал в Херренхаузене и на котором

присутствовала принцесса Софи.

Она привыкла к грубому распутству своего мужа и была безучастна к его

похождениям, но такое публичное оскорбление переполнило чашу ее терпения.

На другой день она покинула Херренхаузен, найдя прибежище у своего отца в

Зеле.

не соответствующие, по его мнению, ее достойному и высокому положению. Он

посоветовал ей впредь проявлять больше благоразумия и смирения, как и

подобает замужней женщине, и отправил назад.

Георг встретил жену крайне неприязненно: на сей раз она проштрафилась

куда больше обычного, выказав непростительное неуважение к его особе. Пусть

уразумеет, что своим нынешним положением она обязана супругу. И он будет

признателен ей, если она хорошенько взвесит свое поведение к его

возвращению из Берлина, куда он вскоре намерен отбыть. Георг предупредил

Софи, что более не собирается сносить от нее подобных выходок.

Все это он произнес с гримасой холодной ненависти на дряблой синюшной

жабьей физиономия, с трудом удерживая в равновесии свою неуклюжую

приземистую фигуру и силясь придать ей некоторую осанку.

Вскоре он отравился в Берлин, увозя с собой ненависть к жене, оставляя

дома смятение и еще большую ненависть ее к себе. Повергнутая в отчаяние,

Софи пыталась найти верного друга, который мог бы дать ей столь необходимую

сейчас поддержку, избавил бы ее от невыносимой участи. И вот, волею судеб,

в эту тяжелую минуту рядом с ней очутился друг детских лет, друг преданный,

как она полагала (и это действительно было так), изысканный дерзновенный

Кенигсмарк, златокудрый, прекрасноликий, с загадочными голубыми глазами...

Как-то летним днем, прогуливаясь с ним вдоль аккуратно подстриженной

живей изгороди английского парка, окружавшего дворец Херренхаузен, такой же

неказистый и приземистый, как его строители и обитатели, она излила Филиппу

душу и, страстно желая сострадания, рассказала ему обо всем, что прежде,

страшась позора, скрывала от посторонних. Софи не утаила ничего; она

сетовала на свою несчастливую жизнь с грубым супругом, говорила о

бесчисленных унижениях и оскорблениях, о боли, которую она раньше стоически

прятала в тайниках души; призналась даже в том, что иногда Георг бил ее.

Кенигсмарк то краснел, те бледнел, меняясь в лице, и эти превращения

отражали охватившие его бурные чувства. Его бездонные глаза цвета сапфира

гневно засверкали, когда женщина под занавес поведала ему о перенесенных

побоях.

наказан, да услышит меня Господь!

- Наказан... - машинально повторила Софи, остановившись и глядя на

Филиппа с грустной недоверчивой улыбкой. - Друг мой, я ищу не кары для

него, а избавления для себя.

- Одно другому не помеха, - с жаром отвечал он, похлопывая ладонью по

рукоятке шпаги. - Вы избавитесь от этого грубияна, как только я настигну

его. Нынче же вечером я последую за ним в Берлин.

- Что вы намерены сделать? Что все это значит? - спросила она.

- Я проткну его насквозь своей шпагой и сделаю вас вдовой, госпожа.

Софи покачала головой.

- Принцы не дерутся на дуэли, - с презрением сказала она.

- Я нанесу Георгу такое оскорбление, что у него не будет выбора, разве

что он и вправду не знает ни стыда, ни совести. Я улучу такую минуту, когда

вино придаст ему достаточно храбрости, чтобы принять вызов. А если ничего

не выйдет, и он спрячется за свой титул - что ж, есть и другие способы

покончить с ним.

Быть может, в этот миг Филипп вспомнил о мистере Тинне.

У бедняжки Софи потеплело на душе: ведь это из-за нее граф выказывает

такое пылкое безрассудство и романтическое негодование. А она уже давно

холодна как лед, ведь она жаждет любви и нуждается в сострадании.

Поддавшись внезапному порыву, она стиснула руку Филиппа.

- Друг мой, друг мой! - дрожащим голосом вскричала она. - Вы сошли с

ума. Вы прекрасны в своем безрассудстве, но все же это - безрассудство. Вы

подумали, что станет с вами, если вы действительно это сделаете?

Он отмахнулся от ее доводов презрительным, почти сердитым жестом.

- Разве дело в этом? Меня больше волнует, что станет с вами. Я рожден,

чтобы служить Вам, моя принцесса, и вот это время наступило... - Филипп

улыбнулся, пожал плечами, потом выразительным движением воздел руки к небу

и вновь уронил их вдоль тела. В этом человеке как-то одновременно уживались

и дворянин, и сказочный герой, и странствующий рыцарь.

Она подошла к нему, взялась своими белыми руками за голубые отвороты

мундира и нежно заглянула в его прекрасные глаза. Возможно, впервые в жизни

она была близка к тому, чтобы поцеловать мужчину, но только как любимого

брата, в знак глубокой благодарности за его преданность ей, женщине, не

имевшей по-настоящему верных друзей.

- Знай вы, какой бальзам на мою израненную душу пролили этим

доказательством вашей дружбы, вы бы поняли, что я не нахожу слов, чтобы

выразить мою признательность, - молвила она. - Я в замешательстве, и не

знаю, как вас благодарить.

- Не надо благодарности, - отвечал Филипп. - Я сам полон

признательности к вам за то, что вы обратились ко мне в час нужды.

Единственное, о чем я вас прошу, - это позволить мне действовать по

собственному усмотрению.

Софи покачала головой. Она заметила, что его взгляд становится все

более встревоженным. Филипп хотел было возразить подруге, но она опередила

его.

- Окажите мне услугу, если на то будет ваша воля. Видит Бог, мне нужна

так, и никак иначе.

- Но каким же образом могу я помочь вам? - нетерпеливо спросил граф.

- Я хочу бежать из этого ужасного города, покинуть Ганновер и никогда

не возвращаться сюда.

- Бежать? Но куда бежать?

- Не все ли равно? Куда-нибудь, лишь бы подальше от этого ненавистного

двора. Куда угодно. Ведь мой отец отказал мне в приюте, на который я так

надеялась. Я бы уже давно бежала, не будь у меня детей. Две моих крошки -

вот ради кого я проявляла такое долготерпение. Но теперь и ему пришел

конец. Увезите меня отсюда, Кенигсмарк, - она опять вцепилась в отвороты

его мундира. - Если вы действительно хотите мне помочь, то посодействуйте

моему побегу.

Он взял ее ладони в прижал их к своей груди. Румянец заиграл на его

щеках. В его глазах, глядевших прямо в ее полные боли глаза, внезапно

вспыхнул огонек вожделения. Страсть быстро охватывает чувствительные

романтические натуры, и ради страсти они готовы на самые рискованные

приключения.

- Моя принцесса, пока ваш Кенигсмарк жив, вы можете рассчитывать на

него.

склонился к ладоням Софи, что его длинные густые золотистые локоны

образовали как бы завесу, под прикрытием которой он прижался губами к ее

пальцам. Софи не противилась этому: его безграничная преданность

заслуживала такой скромной награды.

- Еще раз благодарю, - прошептала она. - А сейчас я должна подумать.

Пока я не знаю, где смогу найти надежное убежище.

Эти слова несколько охладили пыл графа. А ведь он был готов умчать ее

прочь на своем скакуне и где-нибудь в далекой стране шпагой завоевать для

нее королевство. Ее рассудительная речь развеяла его мечты: Филипп понял,

что Софи вовсе не обязательно должна избрать именно его своим покровителем.

Так или иначе, но воплощение замысла было отложено на неопределенный

срок.

И граф, и Софи проявили крайнюю неосмотрительность. Они должны были

лацканы мундира собеседника, позволяя ему касаться себя, целовать свои

руки. Да еще напротив дворцовых окон. У одного из этих окон притаилась

ревниво наблюдавшая за парочкой графиня фон Платтен, не допускавшая и

мысли, что беседа молодых людей носит вполне целомудренный характер. Ведь

она люто враждовала с обоими, не так ли? Разве не злословила принцесса на

ее счет, разве Кенигсмарк не отверг предложенную графиней любовь и не

предал всю эту историю огласке самым беспардонным образом ради того только,

чтобы скабрезно позабавить компанию распутных гуляк?

Тем же вечером графиня разыскала своего любовника курфюрста.

- Ваш сын уехал в Пруссию, - сказала она. - Кто же заботится о чести

принца в его отсутствие?

- О чести Георга? - повторил курфюрст, вытаращив глаз-а на графиню.

Вопреки ожиданиям, он не расхохотался при упоминании о необходимости

заботиться о том, что не так-то легко обнаружить. Однако Эрнест не был

наделен чувством юмора, что становилось ясно с первого же взгляда на него.

Это был низкорослый заплывший жиром человечек: узкий лоб и широкие скулы

придавали его голове сходство с грушей.

- Что вы хотите этим сказать, черт побери? - вопросил он.

- Только одно: у этого заезжего хлыща Кенигсмарка и Софи чересчур уж

близкие отношения.

- Софи? - густые брови курфюрста взлетели чуть ли не к челке тяжелого

пышного парика, изрезанная морщинами злая физиономия сложилась в

презрительную гримасу. - Эта бледная простушка? Ба! Какая чушь! -

Добродетельность принцессы всегда лишь усугубляла пренебрежение Георга.

- Такие вот простушки могут быть весьма коварны, - отвечала графиня,

наученная собственным житейским опытом. - Выслушайте меня.

И она поведала ему обо всем, что видела днем, не преминув расцветить

свой рассказ всевозможными подробностями.

Злоба еще больше исказила физиономию курфюрста. Он всегда недолюбливал

Софи, а после ее недавнего побега в Зель стал относиться к ней и того хуже.

Распутник по натуре, отец такого же распутника, он разумеется, считал

неверность невестки непростительным грехом.

Он тяжело поднялся с глубокого кресла и резко спросил:

- Как далеко у них зашло?

Благоразумие предостерегло графиню от высказываний, правдивость

которых могла не подтвердиться впоследствии. К тому же, она чувствовала,

что в спешке нет никакой необходимости. Немного кропотливой, терпеливой

слежки, и она добудет улики против этой парочки. Довольно и того, что она

уже сказала. Графиня пообещала курфюрсту лично блюсти интересы его сына, и

вновь он не увидел ничего забавного в том, что заботы о чести отпрыска

приняла на себя его, курфюрста, любовница.

Графиня рьяно взялась за эту близкую ее сердцу работу, хотя доброе имя

Георга интересовало ее меньше всего. Ей хотелось обесчестить Софи и

погубить Кенигсмарка. Она усердно занялась слежкой сама, да и другим

поручила шпионить и доносить. Почти каждый день графиня приносила курфюрсту

сплетни о тайных свиданиях, рукопожатиях, шушуканьях попавшей под

подозрение парочки. Курфюрст был вне себя от злости и рвался в бой, но

коварная графиня продолжала сдерживать его раж. Улик пока не хватало. Стоит

обвинениям не подтвердиться, и возможность примерно покарать подозреваемых

будет упущена, а обвинители сами окажутся под ударом, особенно если на

защиту дочери станет ее отец, герцог Зельский. Поэтому следовало выждать

еще немного, пока не появятся несомненные доказательства любовной связи.

И вот настал день, когда графиня поспешила к курфюрсту с вестью о том,

что Кенигсмарк и принцесса уединились в садовом павильоне. Надо

поторопиться, тогда он увидит все своими глазами и сможет действовать.

Графиня упивалась предвкушением триумфа. Даже будь эта встреча совершенно

невинной (а графиня, будучи тем, чем она была, и повидав всякого, не могла

себе этого представить), назначить ее, даже с точки зрения снисходительного

наблюдателя, было непростительной неосмотрительностью со стороны принцессы.

Впрочем, на снисходительность наблюдателей Софи рассчитывать не

приходилось.

Красный от возбуждения, курфюрст опрометью бросился к павильону в

сопровождении госпожи фон Платтен. Но несмотря на усердие своей

осведомительницы он опоздал. Софи побывала в павильоне, но ее беседа с

Кенигсмарком была очень короткой. Принцессе надо было сообщить графу, что

она все обдумала. Она намеревалась искать убежища при дворе своего кузена,

герцога Вольфенбюттельского, который наверняка в память о том, что

связывало их в прошлом, не откажет ей в приюте и защите. От Кенигсмарка

требовалось, чтобы он сопровождал ее ко двору кузена.

Кенигсмарк был готов отправиться немедленно. С Ганновером он

расставался без сожаления. А в Вольфенбюттеле его растущая романтическая

страсть к Софи, быть может, и найдет какое-то выражение - после того, как

он верно послужит ей. Пусть она отдаст необходимые распоряжения и сообщит

ему, когда будет готова отправиться в путь. Но надо быть поосторожнее: за

ними шпионят. Чрезмерное рвение госпожи фон Платтен в какой-то мере вышло

ей же боком. Ощущение постоянной слежки вынудило друзей назначить эту

рискованную встречу в уединенном павильоне, но это же ощущение побудило

графа задержаться там после ухода Софи. Их не должны были видеть выходящими

вместе.

руками, и его красиво очерченные уста чуть улыбались, а глаза мечтательно

смотрели вдаль. И тут вдруг в беседку вломился Эрнест Август,

сопровождаемый замешкавшейся на пороге графиней фон Платтен. Злость и

быстрым бег сделали лицо курфюрста багровым, как при апоплексическом ударе;

он пыхтел и задыхался от ярости. Курфюрст обшарил своими выпученными

глазами всю беседку и, наконец, вперил разгневанный взор в Кенигсмарка,

который при этом выказал некоторые признаки растерянности.

- Где принцесса? - выпалил Эрнест.

Граф заметил маячившую за спиной курфюрста госпожу фон Платтен и

нутром почуял опасность, но напустил на себя простодушно-удивленный вид.

- Ваше Высочество ищет ее? Может быть, я сумею помочь вам в этом?

Эрнест Август на миг смешался, потом зыркнул через плечо на графиню.

- Мне сказали, что Ее Высочество здесь, - заявил он.

- Очевидно, вас ввели в заблуждение, - невозмутимо отвечал Кенигсмарк.

И он жестом пригласил курфюрста самолично убедиться в этом.

- Давно вы здесь? - разочарованный курфюрст избегал прямого вопроса,

который так и вертелся у него на языке.

- Около получаса.

- И все это время вы не видели принцессу?

- Принцессу? - Кенигсмарк недоуменно нахмурился. - Мне трудно вас

понять, ваше высочество.

Курфюрст шагнул вперед и наступил на что-то мягкое. Он посмотрел вниз,

наклонился и поднял женскую перчатку.

- Что это? - воскликнул он. - Чья это перчатка?

Если у Кенигсмарка и сжалось сердце (а было от чего), виду он не

подал. Граф улыбнулся.

- Ваше Высочество изволит потешаться надо мной, задавая вопросы, на