В контексте науки и культуры


Вторая мировая война в поэзии США



бет22/44
Дата21.06.2016
өлшемі4.52 Mb.
#151034
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   44

Вторая мировая война в поэзии США:

основные направления, подходы к изучению
«Старая ложь: Dulce et decorum est Pro patria mori»293 – финальные строки самого известного анти­военного стихотворения, принадлежащие Уилфреду Оуэну, убитому незадолго до окончания Первой ми­ровой, как нельзя лучше иллюстрируют поэзию США о Второй мировой войне. Эта война была «первой войной в истории Америки, когда полное крушение иллюзий предшествовало первому выстрелу» [цит. по: 1, p. xxvi] (здесь и далее перевод наш – А. Н.). Американцы, в том числе и поэты, встретили ее «неуве­ренными и напуганными», «застигнутыми врасплох, изумленными и возмущенными», без патриотичес­кой бравады, но полные скепсиса.

Перед поэтами, пошедшими воевать, встала задача «приспособиться к новым условиям существо­вания одновременно как человеческим существам и как художникам. Это не могло быть легкой задачей для них» [2, p. 7]. Противоречия и проблемы внутри США определили поэзию гражданских поэтов о войне. То, с чем столкнулось американское общество отчетливо продемонстрировано в стихотворении «Перл Харбор» [3, p. 121 – 122] Робинсона Джефферса: «Война, которую мы так тщательно провоцировали го­дами / застигла нас врасплох, изумлённых и возмущённых. Наши боевые корабли расстреливают, / как сидящих уток, наши самолеты – как птенцов в гнезде, и оба наши побережья нелепо паникуют, / а наши лидеры толкают речи. Это – народ, / который надеется навязать всему земному шару / Американский мир» (The war that we have carefully for years provoked / Catches us unprepared, amazed and indignant. Our warships are shot / Like sitting ducks and our planes like nest-birds, both our coasts ridiculously panicked, / And our leaders make orations. This is the people / That hopes to impose on the whole planetary world / An American peace).

Война вторглась в судьбы многих поэтов, и им пришлось решать, как отобразить эту войну, каким языком, какие художественные средства допустимы. Пол Фассел, считает, что основная трудность за­ключалась в том, что «язык теперь казался обесцененным и неподходящим» для описания Второй миро­вой войны, так как Первая мировая война, по выражению Генри Джеймса, «исчерпала слова: они ослаб­ли, они износились» [1, p. xxvi]. Гражданские поэты, такие как Джон Берриман, Марианна Мур, Кеннет Фиринг, Лэнгстон Хьюз, Гвендолин Брукс и другие, сформировавшиеся в 20-е – 30-е годы или ранее, пы­тались перенести свой литературный опыт на то, с чем они столкнулись во время войны. Творческая ма­нера У.Х. Одена, как и многих гражданских поэтов, чувствуется в его военных стихотворениях, чему бы они ни были посвящены: беженцам или началу войны.

Иную категорию составляют военные поэты, военные в прямом смысле слова, поэты, принявшие непосредственное участие во всевозможных сражениях (война в воздухе, на суше и на море). Их творче­ство и рассматривается как «военная поэзия»294; стихи Ганса Юргенсена, Джона Чиарди, Говарда Немеро­ва, Луиса Симпсона, Линкольна Кирстейна и многих других признанных писателей США, которым дове­лось воевать, составляют корпус батальной поэзии Америки. Особняком стоят поэты, которых нельзя на­звать гражданскими, поскольку они служили во время войны, и также нельзя считать «военными поэта­ми» в полном смысле слова, поскольку им не довелось принять участие ни в одном сражении. Но это поэты, которым принадлежат лучшие образцы поэзии о Второй мировой войне, о войне вообще. Без стихов Рандалла Джаррелла и Ричарда Эберхарта не обходится ни одна антология военной поэзии, редкий лите­ратуровед или критик, затрагивавший военную поэзию, обошел стороной «Смерть стрелка-радиста» Джаррелла и «Ярость авиа обстрела» Эберхарта.

В. Скеннелл, определяя характер военной поэзии, резюмирует, что в отличие от гражданских поэ­тов, перед «военными поэтами» не стоял вопрос «поиска объективного коррелята», их «не волновали обобщения и абстракции», они не были «озабочены литературными теориями, но тем, как отобразить это на бумаге, и отобразить правильно». Достоверность – главный критерий, определяющий качество поэзии о войне. «Когда Уилфрид Оуэн сделал свое знаменитое заявление: “Прежде всего, я не обеспокоен поэ­зией. Мой объект – война, война и сострадание, вызванное войной. Поэзия – в сострадании”, он имел в виду то, что поэту напрасно пытаться интерпретировать события; он должен просто записывать их на­сколько можно точнее, поскольку происходящее на войне, сами события заряжены такой напряженностью страха, страдания, жертвенности, что поэтическое воображение должно уступить объективному взгляду и руке ремесленника» [2, p. 219]. Следствием подобного подхода к предмету явилось то, что, по мнению Б. Гарднера, «появился новый стиль: бесстрастный, спокойный, лаконичный» [4, p. xix]. В схожем ключе определяет общий модус военной поэзии П. Фассел. «Направленность поэзии о Второй мировой войне выражала всеобщий скептицизм в отношении прежнего языка славы, жертвенности и патриотизма. Ус­тавшие от напыщенного стиля официальных разглагольствований для поднятия боевого духа, от лукавства военной пропаганды и рекламы, поэты предпочитали высказываться уклончивой недоговоренностью, заглядывая меньше в центр темы, больше – к ее периферии, двигаясь окольными путями, выражаясь более намеками, нежели открытыми, прямолинейными заявлениями» [1, p. xxv].

Охватить все творческое наследие американской поэзии о Второй мировой всех американских поэ­тов в одном исследовании не представляется возможным, поэтому из обширного корпуса поэзии о войне были выбраны те произведения, которые чаще других встречаются в антологиях, признаны выдающи­мися образцами военной поэзии.

Круг вопросов, поднимаемых в поэзии США о Второй мировой войне, значителен. В общей анти­военной настроенности поэты обращаются к массовым уничтожениям людей (причем сострадание жерт­вам нацизма сочетается с виной за бомбежки немецких и японских городов), к взаимоотношениям чело­века и государства (личные переживания солдата как бессмысленной жертвы), отношение к фашизму (как к немецкому, так и к отечественному аналогу, отчетливо показанному в афроамериканской поэзии). Эти темы включают в себя множество нюансов, специфически американских вопросов, поднимаемых поэзией, из которых в настоящем исследовании для изучения были выбраны три направления, характер­ные исключительно для литературы США и тем самым определяющие ее своеобразие в контексте миро­вой литературы о войне. Это особенности отношения к участию США во Второй мировой войне (солдат и государство, гражданин и государство), специфика поэзии о холокосте (ее американского варианта) и афроамериканская поэзия о Второй мировой войне.

В первую очередь, была выделена тема «человек на войне», тема несколько условная, так как речь идет не просто о солдате, сражающимся с врагом, не о жителе, находящимся под гнетом оккупации. Гражданин США столкнулся с неоднозначным (поначалу) отношением собственного государства к наби­рающей мощь нацистской Германии, политикой невмешательства. Собственно, рядовой американец еще не был вовлечен в войну, но те ожидания, прогнозы и выводы, относительно того, чем может обернуться для мира грядущая война, были художественно осмыслены в поэзии. Начало войны в Европе, позже нападение на Перл-Харбор стали поводом для размышлений о роли Америки в мире, поводом для пере­осмысления идеалов, провозглашенных США.

Отправившиеся на войну американские поэты запечатлели состояние потерянности, которое ис­пытывает солдат, воспринимающий свою борьбу не как борьбу за Родину-мать, отчего государство пред­стает мачехой, а командование большим врагом, чем нацисты. В послевоенных стихотворениях раскры­вается также то, что как государство США не вынесли уроков из Второй мировой, что наглядно подтвер­ждается всей послевоенной историей Америки, несмотря на выразительные предупреждения поэтов.

Важным моментом для понимания психического состояния человека на войне является испыты­ваемое чувство вины. Бомбежки городов с мирным населением, которое не вписывалось в образ врага, приводили к сильным переживаниям, попыткам оправдаться возможностью собственной гибели. В худо­жественном осмыслении положения убивающих и убитых поэты прибегали к христианскому учению, наполняя свои произведения образностью, параллелями из Нового Завета.

Война поставила перед поэтами вопрос: как описывать то, с чем они столкнулись. Имея наследие поэзии о Первой мировой, в частности окопных поэтов, американские писатели (а многие из них стали непосредственными участниками боевых действий) понимали, что не могут пользоваться прежним язы­ком поэзии для описания событий современной войны. С одними явлениями человек столкнулся впервые, другие явления приобрели небывалый масштаб.

Во-вторых, была выделена тема холокоста, выступившего как предмет литературы и поэзии, в част­ности. Холокост стал тем явлением войны, которое не коснулось американской нации непосредственно. Художественное осмысление этого феномена в американской поэзии, опосредованный отклик на массо­вое истребление людей в Германии и на оккупированных территориях стал одним из исследуемых во­просов, определяющих своеобразие американской поэзии о Второй мировой войне.

Так как холокост как историческое явление хронологически занимает период больший, чем Вторая мировая война, в ходе исследования привлекается широкий контекст антифашистской поэзии Европы и США как предвоенных и военных лет, так и послевоенных десятилетий. Учитывая отличный от европей­ских государств опыт восприятия нацистских зверств поэтами США, рассматривается своеобразие аме­риканской поэзии о холокосте, обусловленное двойным взглядом на многолетнюю трагедию. В первом случае это поэзия непосредственных участников (иммигрантов и военных поэтов), во втором – поэзия тех, кто, заочно засвидетельствовав фашистские преступления против человечества, из-за океана дал оценку случившемуся в Европе, не забывая о ситуации в собственной стране и ее роли во Второй мировой войне. Но оба этих взгляда сводятся, в конечном счете, к единому с европейской поэзией холокоста корпусу стихотворений. Когда идет речь о европейской поэзии, поэзии жертв, мы имеем дело с поэзией холо­коста, в случае с американскими авторами – это поэзия о холокосте.

Поскольку мировая поэзия холокоста значительно шире, чем осваиваемый в литературоведении США материал, настоящее исследование призвано заполнить некоторые лакуны в изучении литературы о холокосте (в частности, американской) и рассмотреть особенности военной поэзии США в контексте европейской поэзии о Второй мировой войне. Поэтому, употребляя понятие холокост применительно к поэзии США изучаемого периода, мы говорим о том широком явлении, которое эта поэзия охватывала именно в этот период. Рассматривая осмысление нацистских зверств исключительно в диахроническом ключе, можно показать многообразие тем и мотивов, которыми была наполнена американская поэзия о холокосте в военные и послевоенные годы. Изменение вектора, если угодно, сужение тематики этой поэ­зии – вопрос не осмысления, а переосмысления итогов Второй мировой войны в литературе начиная с 70-х гг. ХХ века.

В-третьих, в особое, исключительно американское литературное явление выделена афроамерикан­ская поэзия о Второй мировой войне, точнее то направление, в русле которого эта война осмысливалась в произведениях афроамериканских поэтов. Афроамериканская поэзия о Второй мировой войне имеет под собой два источника, собственно антивоенную поэзию и поэзию протеста.

Американское общество предвоенных лет было сегрегировано. Вступление США во Вторую ми­ровую войну добавило условий, при которых афроамериканская часть населения могла быть подвергнута дополнительной расовой дискриминации. Поэзия протеста, ставшая частью антивоенной поэзии, выра­жала надежду на изменения в национальном самосознании всех граждан США. Причиной тому стали успехи афроамериканских военнослужащих в боевых действиях. Антифашистская, точнее, антинацист­ская поэзия, расширялась до антирасистской, поскольку афроамериканцы, борясь с нацизмом, отождест­вляли себя с его жертвами. Афроамериканскую поэзию того времени можно назвать поэзией борьбы на два фронта: борьба с фашистами в Европе дополнялась борьбой с фашистами на родине.

Однако вопросы, поднятые в афроамериканской поэзии о Второй мировой войне, не стали исклю­чительно предметом этнической литературы. Белые поэты-современники художественными откликами подчеркивали несостоятельность демократических принципов США, распространявшихся не на всех жителей Америки. Продолжение художественного осмысления Второй мировой войны в современной афроамериканской поэзии указывает на то, что проблемы поднятые предшественниками еще долгое время не были решены.

Существует несколько возможных подходов к изучению американской поэзии о Второй мировой войне: от непосредственного анализа образности и ее специфики, обусловленной совершенно новым ис­торическим и литературным материалом, до историко-социального подхода, по мнению И.В. Шаблов­ской, умаляющего ценность литературы о войне. «Эмоциональное отношение к проблематике и стоящим за ней событиям противится академическому литературоведческому анализу и в определенной мере сковывает научно-теоретический подход к теме. Литература о Второй мировой войне – объект сложный и неоднозначный: порою она провоцирует критико-публицистическое к себе отношение, одностороннее, историко-социальное, рассмотрение фактов. Идеологическая определенность такой литературы... вос­принималась нередко как ее единственная ценность» [5, с. 4]. Учитывая замечание Шабловской, можно заключить, что, подходя к изучению литературы о войне, необходим широкий взгляд на факты, положенные в основу произведений, что однозначные суждения (в пользу той или иной идеологии) ограничивают исследователя.

А.Г. Бочаров, говоря об изучении военной прозы, в свою очередь отмечает необъятность литера­туры о войне и предлагает выделять определенные темы, направления изучения для достижения необхо­димой глубины исследования. «Вероятно, могут существовать несколько “просек” для освоения этого континента: анализ наиболее крупных, этапных, выдержавших испытание временем произведений; выяв­ление сложных соотношений между художественной и исторической правдой, ибо воссоздание вели­чественного и драматического хода войны неизменно было одной из побудительных причин творчества; характер изображения всенародного патриотического подвига; художественные принципы “специфичес­ки батальной” прозы; развитие наиболее крупных тематических циклов – “партизанский эпос”, “поколе­ние двадцатилетних”, тыл во время войны и т. д. и т. п. Все это проблемы взаимосвязанные, но каждая из них столь объемна, что ее можно рассматривать отдельно – разумеется, не изолированно от других, но все-таки определив для себя, говоря военным языком, узкую полосу наступления» [6, с. 5 – 6]. Этот же принцип изучения тем, наиболее ярко подчеркивающих своеобразие поэзии США о Второй мировой войне, но без отрыва от контекста, был избран в настоящей работе.

В исследовании используется историко-контекстуальный метод, основные положения которого излагаются в ряде работ А.А. Гугнина [7; 8, с. 5 – 22, с. 133 – 176; 9, с. 200 – 227; 10]. Данный метод представляется самым последовательным и продуктивным подходом к изучению своеобразия американ­ской поэзии о войне. Последовательное исследование поэзии холокоста и афроамериканской поэзии предполагает анализ изученности поэзии и прозы США о Второй мировой войне в отечественном, совет­ском, российском и американском литературоведении. Поскольку речь идет о военной поэзии определен­ного периода времени, специфика изучаемых художественных текстов определяется не только литера­турным, но и общественно-политическим контекстом того времени. Общественное восприятие порож­денных второй мировой войной явлений нашло свое отражение в литературе, и в поэзии в частности.

Поэтапное изучение поэтического отображения событий холокоста от начала преследований на­цистами неугодных граждан собственного государства до осмысления последствий геноцида народов Европы и Советского Союза для послевоенного мира является целью исследования. При этом анализи­руются общие для американской и европейской поэзии холокоста образы и мотивы. Согласно этому методу определением художественной ценности и места в литературном процессе поэзии холокоста военных лет можно и нужно заниматься только на стыке двух контекстов: в контексте антифашистской поэзии Европы и СССР, рассматривая произведения и общественно-политическую ситуацию тех лет, и в контексте развития литературы о холокосте. Поступательное изучение афроамериканской поэзии о Вто­рой мировой войне предполагает поэтапное исследование восприятия войны в свете сегрегации, борьба с которой – основной мотив афроамериканской поэзии протеста.

Актуальность подобного исследования, как и любого исследования о войне, определяется непре­ходящей значимостью объекта. Злободневность изучаемого вопроса для отечественной науки обусловле­на исторически.

Во-первых, злободневность изучаемого вопроса для отечественной науки обусловлена историчес­ки. Знание литературы о Второй мировой войне другой страны расширяет перспективы взгляда на соб­ственную историю и литературу, уточняет роль белорусского народа в Великой отечественной войне, а также место Беларуси на геополитической карте мира. То же относится и к значимости вклада белорус­ской литературы в наследие мировой литературы о войне.

Во-вторых, подавляющая часть литературоведческих исследований посвященных Второй мировой войне основывается на материалах прозы. Несмотря на то, что изображение войны при всем его эпи­ческом характере лучше укладывается в такие жанры как роман, повесть, рассказ, документальная хро­ника, публицистика и прочие, военная поэзия не должна рассматриваться в качестве приложения к корпусу прозаической литературы о войне, что можно наблюдать во многих работах по этой теме. В работах по американской литературе о Второй мировой войне (О.Е. Оссовский, А.С. Мулярчик, А.М. Зве­рев и др.) в качестве предмета исследования избирают американский военный роман. Тем не менее, при­знавая безусловную значимость прозаической литературы по данной теме, необходимо детальное изуче­ние немаловажного вклада поэзии для составления полного представления об американской литературе, посвященной Второй мировой войне.

В-третьих, характер военной поэзии, чьим преимуществом перед прозой является возможность немедленного художественного отклика, реакции «по горячим следам», позволяет уловить нюансы вос­приятия и осмысления того или иного феномена войны конкретным автором, передать событие и его вы­ражение в художественном тексте предельно точно: подавляющая часть романов о Второй мировой войне стала появляться спустя некоторое время после войны.

В-четвертых, избранные направления исследования (отражение специфического опыта США, аме­риканская поэзия о холокосте и афроамериканская поэзия о Второй мировой войне) позволяют взглянуть не только на военную сторону американской поэзии, но также продемонстрировать внутренние противо­речия, характерные для общественно-политической, культурной и литературной жизни США. Западные исследователи американской поэзии о Второй мировой войне (Л. Голденсон, В. Скеннел, Д. Вон и др.) не предлагают комплексного взгляда на круг вопросов, поднятых поэтами США.



Новизна подобного исследования заключается в том, что изучение специфики и своеобразия американской поэзии о Второй мировой войне является особым ранее не проводившимся исследованием. Понимание роли, характера участия США в военных конфликтах, отношения американского гражда­нина, в том числе и военнослужащего, к этим конфликтам остается неполным без оценки осмысления этих вопросов в литературе.
Литература


  1. Fussell, P. Introduction / P. Fussell // Articles of War. A Collection of Poetry about World War II / Ed. by Leon Stokesbury. – The University of Arkansas Press, 1990. – P. XXIII – XXIX.

  2. Scannell, V. Not Without Glory. Poets of the Second World War / Vernon Scannell. – London: The Woburn Press, 1976. – 245 p.

  3. Jeffers, R. Pearl Harbor / R. Jeffers // The double Axe & Other Poems. – New York: Random House, 1948. – P. 121 – 123.

  4. The Terrible Rain. The War Poets 1939 – 1941 / Ed., selected and arranged by Brian Gardner. – London: Magnum Books, 1966. – P. XVII – XXV.

  5. Шабловская, И.В. Проза европейских социалистических стран 60–70-х годов о Второй мировой войне. Общее и особенное :автореф. дис. … д-ра филол. наук / И.В. Шабловская. – Москва, 1988. – 44 с.

  6. Бочаров, А.Г. Человек и война. Идеи социалистического гуманизма в послевоенной прозе о войне / А.Г. Бочаров. – М.: Советский писатель, 1978. – 478 с.

  7. Гугнин, А.А. Введение в историю серболужицкой словесности и литературы от истоков до наших дней / А.А. Гугнин. – Москва, 1997. – 224 с.

  8. Гугнин, А.А. Серболужицкая литература ХХ века в славяно-германском контексте /А.А. Гугнин / отв. ред. В.А. Хорев. – М.: Индрик, 2001. – 180 с.

  9. Гугнин, А.А. Введение в анализ поэтического текста / А.А. Гугнин // Проблемы истории литературы: Сб. статей. Вып. 17 / Науч. центр славяно-германских исслед.; отв. ред. А.А. Гугнин. – М.; Новополоцк: 2003. – С. 200 – 227.

  10. Гугнин, А.А. Основные этапы развития серболужицкой литературы в славяно-германском контексте. Научный доклад на соискание степени доктора филологических наук / А.А. Гугнин. – М., 1998. – 77 c.



Е.В. Большакова (Новополоцк, ПГУ)
Джон Стейнбек: Мечтатели в мире одиночества

(по повести «О мышах и людях»)
Изначально Джон Стейнбек задумывал повесть «О мышах и людях» (1937) как исследование того, «о чем мечтает каждый человек» [1, с. 61. – Здесь и далее при отсутствии ссылки на русское издание перевод наш. – Е. Б. ]. И в самом деле, в произведении представлена настоящая смесь из совершенно разных людей, каждый из которых мечтает или, по крайней мере, пытается мечтать в период, когда любая мечта находилась под запретом, а человек был всего лишь орудием в руках другого человека. Причина, по ко­торой этим мечтам не суждено сбыться, частично раскрывается самим автором в его романе «И проигра­ли бой»: «It seems to me that man has engaged in a blind and fearful struggle out of a past he cant remember, into a future he cant foresee, nor understand. And man has met and defeated every obstacle, every enemy, except one. He cannot win over himself»295 [2, р. 45]. Романы Джона Стейнбека проникнуты обреченностью и пессимизмом. Многое в мире происходит в соответствии с законом джунглей: выживает сильнейший, он же становится обладателем заветной мечты. Стейнбек, напротив, в своих работах делает акцент на сла­бейшего, который становится жертвой мечты других людей. Книга «О мышах и людях» это книга об Американской Мечте, которая является живым мифом современности, мечтой, которая должна осущест­виться, если только в нее верить. Герои повести – это люди, которые свято верят в этот миф, приобре­тающий самые разнообразные формы в их умах. В частности, автор выделяет 5 персонажей, каждый из которых лелеет свою мечту.

Герои повести Ленни и Джордж мечтают об одном: обзавестись небольшим уютным домиком, но в то же время каждый из них имеет свою сокровенную мечту. Ленни мечтает разводить разноцветных кроликов, а Джордж мечтает освободиться от Ленни: «God a’mighty, if I was alone I could live so easy. I could get a job an’ work, an’ no trouble»296 [3, р. 11]. Но мечта Джорджа не настоящая, потому что, по сути, они с Ленни неотделимы друг от друга, «they can be seen as two parts of a single being <…>»297 [4, р. 78]. Они не могут существовать порознь, потому что, как говорит Ленни: «I got you to look after me, and you got me to look after you»298 [3, р. 14].

Еще одна вечная проблема человечества, которая находит свое отражение в повести – проблема одиночества, от которого страшно страдает каждый ее герой. Единственные, кому повезло несколько больше – это Ленни и Джордж, все-таки они путешествуют вместе. Болезненное одиночество, одиноче­ство рядового работника ранчо, выражается простыми, но страшными словами: «Guys like us, that work on ranches are the loneliest guys in the world. They got no family. They don’t belong no place. They come to a ranch an’ work up a stake and then they go into town and blow their stake, and the first thing you know they’re poundin’ their tale on some other ranch. They aint got nothing to look ahead to»299 [3, р. 13 – 14]. Кажется, что у наших героев есть будущее, они мечтают о доме, безопасном месте, в котором можно было бы укрыть­ся от окружающего зла. В этой форме Американской Мечты мы видим символ дома, пристанища, кото­рого жаждет каждый. Своего рода убежищем выступает пещера, в которой готов спрятаться Ленни, в случае, если Джордж бросит его. Здесь пещера выступает архетипом материнской утробы, неким истоком, а, следовательно, безопасным, по мнению Ленни, местом. Он подсознательно стремится туда как к исход­ной точке, к которой они с Джорджем вернутся, если им не удастся обрести Рай в виде собственного домика. Отождествление дома с Эдемом четко проявляется, когда Джордж неоднократно описывает их с Ленни будущее жилище: «We’ll have a cow, said George. An’ we’ll have maybe a pig an’ chickens… an’ down the flat we’ll have a… little piece alfalfa»300 [3, р. 106]. Это стремление к миру и благополучию, харак­терное для всех людей в целом, здесь, в «О мышах и людях», является частью Американской Мечты, потому что, во-первых, сама суть этой мечты заключается в стремлении из бедного обездоленного чело­века превратиться в богатого и могущественного, а, во-вторых, все герои повести лелеют подобную меч­ту, что отражает дух времени.

В то же время на ранчо есть еще два работника, Огрызок и Горбун, «who both attach themselves to Georges and Lennies Adamic dream»301 [1, р. 61]. Вот что говорит Огрызок: «S’pose I went in with you guys. That’s three hundred and’ fifty bucks I’d put in. I ain’t much good, but I could cook and tend the chickens and hoe the garden some. Howd that be?»302 [3, р. 59]. Негр Горбун, несмотря на свое желание тоже присоеди­ниться к мечте, более скептичен. Его слова также заставляют читателя воспринимать дом как недосягае­мое райское место: «I seen hunderds of men come by on the road an on the ranches, with their bindles on their back an that same damn thing in their heads. Hunderds of them. They come, an they quit an go on; an every damn one of ems got a little piece of land in his head. An never a God damn one of em ever gets it. Just like heaven. Everybody wants a little piece of lan. I read plenty of books out here. Nobody never gets to heaven, and nobody gets no land. Its just in their head. Theyre all the time talkin about it, but its jus in their head»303 [3, р. 74].

Как уже говорилось выше, Джордж и Ленни путешествовали вместе из-за нужды и одиночества. Даже город, в котором происходит действие, называется Соледад (Soledad), « an abbreviation for Our Lady of Loneliness (as Los Angeles is short for Our Lady of the Angels) <...>»304 [4, р. 86]. Эта болезнь по­ражает всех героев повести. Возьмем, к примеру, негра Горбуна, который выступает представителем уг­нетаемого черного населения страны. Он говорит не только об одиночестве, которое произрастает из самого факта его принадлежности к афроамериканцам, но и об одиночестве как общечеловеческом бре­мени. Человек появляется на свет в одиночку и умирает тоже в одиночку: «A guy goes nuts if he ain’t got nobody. Don’t make no difference who the guy is, long’s he’s with you. I tell ya. <...> I tell ya a guy gets too lonely an’ he gets sick»305 [3, р. 73].

В какой-то момент создается впечатление, что Ленни живет скорее в своем выдуманном, а не в ре­альном мире. Каждый раз, когда с ним кто-то заговаривает, он заводит беседу о домике, о котором меч­тает и о кроликах, которых будет там разводить. Даже, когда жена Кудряша приходит в сарай к Ленни, чтобы поделиться своей мечтой, все заканчивается как обычно: «Don’t you think of nothing but rabbits? – We gonna have a little place, – Lennie explained patiently. We gonna have a house an’ a garden and a place for alfalfa, an’ that alfalfa is for the rabbits, an’ I take a sack and get it all fulla alfalfa and then I take it to the rabbits»306 [3, с. 89]. Жена Кудряша, чья мечта, разрушилась по ее собственной вине, испытывает адскую усталость от одиночества. Ее жизнь сплошь полна неудач: сначала ее соблазнил и обманул проезжий актер, а теперь она жена Кудряша, человека, которого она не просто не любит, но всем сердцем ненави­дит. Она является типичной представительницей американских мечтателей в повести: «Well, I ain’t told this to nobody before. Maybe I oughtn’t to. I don’t like Curley. He ain’t a nice fella. <...> Could a been in the movies, an’ had nice clothes- all them nice clothes like they wear. An’I coulda sat in them big hotels, an’ had pitchers took of me. When they had them previous I coulda went to them, an’ spoke in the radio, and it wouldn’t a cost me a cent because I was in the pitcher»307 [3, р. 89].

Все обитатели ранчо считают жену Кудряша «пустышкой» и на то есть свои основания. Все же она не может не вызывать жалость, так как является жертвой черствости собственного мужа и окружающих. Одиночество проникло в нее и причиняет невыносимые страдания: «I get lonely. <...> You can’t talk to people but I can’t talk to nobody but Curley. Else he gets mad. How’d you like not to talk to anybody?»308 [3, р. 87 – 88]. Она – «The Eve who occasions the destruction of all the men’s hopes»309 [1, р. 61]. В повести у этой женщины даже нет имени, что сделано, безусловно, нарочно, ибо тем самым Стейнбек отразил достаточно унизительное положение женщин в тот период в США: ее можно называть только с помощью имени мужа, которому она принадлежит целиком и полностью.

Если имя жены Кудряша символично своим отсутствием, то имена других героев несут в себе раз­личные смысловые коннотации. К примеру, второе имя Джорджа – Мильтон, может рассматриваться как аллюзия к Джону Мильтону, автору «Потерянного рая». Второе имя Ленни – Смол (Small) имеет двойное значение: с одной стороны, это ирония по отношению к человеку, который поневоле является обладате­лем огромного тела и маленького ума, с другой стороны, это имя ставит его в один ряд с мелкими живот­ными, которых он так любит, с мышами, щенками, кроликами.

Несмотря на тот факт, что жена Кудряша разрушила мечту Ленни, они связаны самым непосред­ственным образом, потому что оба являются чужими в этом мире и их судьбы идут рука об руку. Жена Кудряша нужна была Ленни, чтобы закончить его невыносимую жизнь на земле и отправить его в вож­деленный им Рай, Ленни же нужен был женщине, чтобы оборвать ее никчемную жизнь во власти нелю­бимого мужа. Таким образом, они освобождают друг друга, взаимно жертвуя при этом своими мечтами.

Потеряв Ленни, Джордж не может оставаться прежним. Он обретает свободу, которой так жаждал, но вместе с ней и осознание того, что все, о чем они мечтали: ранчо, домик и благополучие, все это пре­вратилось в прах.

Данное произведение, как и другие ранние работы автора, кажется неоправданно пессимистич­ным, создается впечатление, что единственными спутниками человека по жизни выступают Несчастье и Одиночество. Безусловно, автор, никогда не остававшийся равнодушным к чужому горю и всю жизнь занимавший активную гражданскую позицию, имел на то свои мотивы. Единственное, о чем можно го­ворить с уверенностью, это о ярком таланте Джона Стейнбека, который на примере, казалось бы, быто­вой истории, показал трагедию не просто американского, но и общечеловеческого масштаба.
литература


  1. Watt, F.W. Steinbeck / F.W. Watt. – New York: Chip’s Bookshop Inc., 1978.

  2. Steinbeck, J. In Dubious Battle / J. Steinbeck. – Penguin Group USA Inc, 1992.

  3. Steinbeck, J. Of Mice and Men / J. Steinbeck. – New York: Penguin Books, 1993.

  4. Lisca, P. John Steinbeck, Nature & Myth / P. Lisca. – New York: Thomas Y. Crowell Company, 1978.

  5. Стейнбек, Д. Собрание сочинений: в 6 т. – Т. 2: Квартал Тортилья-Флэт; И проиграли бой; О мышах и людях; Рыжий пони / Д. Стейнбек. – М.: Правда, 1989.




Е.Н. Гражевская (Полоцк, ПГУ)



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   44




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет