В век просвещения

Более свободно излагает Татищев свои взгляды в «Разговоре о пользе наук и училищ» — главном философском труде, увидев­шем свет лишь спустя полтора столетия после его создания — в 1887 г. Отрицательное отношение ко всякой церковной организа­ции выливается у Татищева в категорическое заключение: «Умно­му до веры другого ничего не касается, и ему равно, лютор ли, кальвин ли, или язычник с ним в одном городе живет или с ним торгуется, ибо не смотрит на веру, но смотрит на его товар, на его поступки и нрав, и по тому с ним обхождение имеет» ^|07.

В последнем высказывании Г. В. Плеханов усматривал непо­средственное влияние Пьера Бейли (1647—1706). «Это хоть и Вольтеру впору!» — заключал он ¹⁰⁸.

В «Разговоре» Татищев отказывается от непосредственной критики библейских книг в какой-либо их части. Но он достигает той же цели другим путем. Естественный закон «в сердах наших вкоренен» с момента творения мира, и с божественным он имеет единое основание. Однако божественное слово не дошло в перво­начальном виде, да и выражено оно в различных религиях в раз­ных формах, причем «чиновные или политические» обстоятельства неизбежно превращают их в «самоизвольные человеческие» ¹⁰⁹. Отсюда уже вытекает, что естественный закон имеет преимущест­во перед Св. Писанием, в котором та же самая исходная основа может быть искажена. С другой стороны, истина выражена не только в учениях пророков, но и в сочинениях античных мыслите­лей, которые и самого бога низводили до «разумной причины».

В «Лексикон» Татищев включает своеобразное определение «естества», выделяя три неодинаковых его понимания: «1) Естест­во, греческое фисис, лат. натура, под которым именем разумеется иногда бог и начало вещей в мире, 2) разумеется тварь в ее бы­тии, 3) состояние природное вещей в их внутреннем качестве, силе и действе, в котором духи и тела заключаются» ^по. Здесь на рав­ных допускаются и деизм и пантеизм, причем самого Татищева устраивает и то и другое понимание. Пантеизм позволяет отож­дествить познание бога с познанием природы, а деизм дает воз­можность провести секуляризацию наук.

Помимо принятого деления наук на богословские и философ­ские, Татищев кладет в основание их классификации принцип полезности. В числе «нужных» наук на первом месте стоят «телес­ные». В их число включается и богословие. Но для Татищева богословие — это тоже наука о природе: человек в состоянии постичь бога в его проявлениях, «что же касается свойств или обстоятельств божиих, — уточнял он, — то наш ум не в состоянии о том внятно разуметь, да и нужды нет» ^1П. Иными словами, Тати­щеву представлялись бессмысленными схоластические споры

о природе самого божества. По существу же в такой форме отвер­галось представление о нем, навеянное именно Св. Писанием. Место антропоморфного существа занимала «разумная причина», постижение которой и есть познание бога.

В естественном праве своеобразной точкой отсчета служил индивидуальный человек в его природных свойствах и качествах. Все остальное выводилось из естественных потребностей этого человека, стремления его к спокойствию и благополучию. К нуж­ным наукам и относятся именно те, которыми обеспечивается поддержание физического здоровья и материального благополу­чия, причем сюда зачисляется «речение», отличающее человека от животного, и логика. К, «полезным» Татищев относит самый широ­кий круг наук, «которые до способности к общей и собственной пользе принадлежат». «Междо всеми полезными науками, — настаивает Татищев, — письмо есть первое, чрез которое мы про­шедшее знаем и в памяти сохраняем, с далеко отстоящими так, как присудственно говорим и еще иногда лучше, нежели языком, и мнение наше избразить можем» "².

В литературе многократно обращали внимание на татищев-скую триаду, выражающую «способы всемирного умопросвеще-ния». Называются «обретение букв», затем пришествие Христа и, наконец, изобретение книгопечатания¹¹³. Речь в этом случае идет о трех хронологических этапах распространения просвещения. Тем не менее христианство в такой интерпретации лишается черт коренного нравственного, идейного переворота.

В числе «полезных» наук называются все дисциплины совре­менной школьной программы. Заключает этот перечень Татищев физикой и химией: «Весьма же полезно знать свойство вещей по естеству, что из чего состоит, по которому разсуждать можно, что ис того происходит и приключается, а чрез то многие будущие обстоятельства разсудить и себя от вреда предостеречь»"⁴.

Сфера искусства выделена в разряд «щегольских» наук. Эти науки тоже «по случаю могут полезны и нуждны быть, яко танцева-ние не токмо плясанию, но более пристойности, как стоять, итти, поклониться, поворотиться, учит и наставляет. Знаменование же во всех ремеслах есть нуждно» "⁵.

В XVIII в. еще процветали и разного рода «науки», которые Татищев зачислил в разряд «любопытных и тщетных». Сюда он отнес астрологию, физиогномию и хиромантию, науки, «которые ни настоящей, ни будущей пользы в себе не имеют, но большей частию и в истине оскудевают», поскольку «ни физического, ни математического основания не имеют». Восходящие к «языческим баснословиям», эти науки питаются суеверием, прежде всего «лю­дей меланхоличных (которые от природы сребролюбивы и страха­ми исполнены)». Татищева отталкивает, в частности фатальная

иг Там же. С. 91.

"⁴ Татищев В. Н. Избр. произведения. С. 92.

предопределенность всего и вся, вытекающая из этих наук: «Оное божескому и моральному учению противно, ибо если бы мы со­вершенно все приключения предписанные и неизбежные разумели, то бы не имели нужды жить по закону»¹¹⁶.

С особенной резкостью обрушивается Татищев на науки «вредные», к которым относит разного рода волхования, ворожбу и «колдунство», чернокнижие. Это наследие далекого языческого прошлого он поворачивает и против современного ему духовенст­ва, потому что именно «по научению сребролюбивых церковни­ков» разыгрывались «чудеса» — комедии с изгнанием из разного роду кликуш и «кликунов» «беса».

Татищев, однако, не удержался последовательно на принци­пах, изложенных в «Разговоре о пользе наук и училищ». В 1734 г. под влиянием обострившейся болезни и неприятностей по службе он пишет «духовную», обращенную к сыну. Здесь он стремился очиститься от обвинений в атеизме и еретичестве. «Человек во младости и благополучии, — говорил он здесь, — мало о законе божий и спасении души свея прилежит, но водим паче помыслами плотскими. . . Егда же человек приближится к старости или скорби, болезни, беды, напасти и другие горести усмирят плоть его, тогда освобождается дух от порабощения, очистится ум его и примет власть над волей, тогда познает не­истовство и пороки юности своея и начнет прилежать о приобрете­нии истиннаго добра, еже познать волю творца своего и приле­жать о знании закона божия» '".

«Духовная» отличается от «Разговора» даже языком. В ней Татищев не только обильно цитирует Библию, но и сам сбивается на стиль богослужебных книг. Позднее Татищев будет неоднократ­но возвращаться к «Разговору», уточняя и развивая заложенные в нем положения. Но неоднократно обратится он и к «Духовной», в которой сохраняется мотив покаяния в своих поступках.

Покаянный мотив звучит в странном как будто предупрежде­нии: «С хвалящими вольности других государств и ищущими власть монарха уменьшить никогда не согласуй»¹¹⁸. Всего за четыре года до написания «Духовной», в 1730 г., произошли события, в которых сам Татищев принимал активное участие: попытка ограничения самодержавия «верховниками».

Социально-политические взгляды и практическая деятельность Татищева также как бы обрамлены двумя пределами: «Разгово­ром» и «Духовной». Государство, по Татищеву, — результат «об­щественного договора», воплощение идеи «общей пользы» и «все­общего блага». Подобно большинству поборников теории «естественного права», Татищев приверженец сильной исполни­тельной власти. Однако, в отличие от Гоббса или Пуффендорфа он не отождествлял ее с абсолютизмом. Татищев считал, что

> Там же. С. 92—93. ⁷ Там же. С. 133. -* Там же. С. 141.

У Гоббса и немецких теоретиков естественного права монархия мыслилась как самая разумная форма власти для всех времен и народов. Татищев же, сопоставляя относительные достоинства и недостатки выделенных еще Аристотелем форм правления — монархии, аристократии и демократии, подчеркивал, что «из сих § разных правительств каждая область избирает, разсмотря, поло­жение места, пространство владения и состояние людей, а не каждое всюду годно или каждой власти может быть полезно». Учитывает в этих рассуждениях Татищев и мнение Феофана Про-коповича, в какой-то степени повторяет его. Но вывод его отлича­ется от заключения Прокоповича о безусловной благодетельности самодержавия для России.

Критериями, определяющими целесообразность той или иной
формы правления, признаются Татищевым географическое поло­
жение, размеры территории и уровень просвещения. Под «де­
мократией» в соответствии с традицией он понимает непосред- .
ственное самоуправление. Такая форма «с пользой употребиться |
может в единственных градах или весьма тесных областях, где
всем хозяевам домов вскоре собраться можно». В «великой об­
ласти» такая форма, естественно, «весьма неудобна». Представи­
тельные формы правления включены Татищевым в разряд
«аристократических». «В областях хотя из нескольких градов
состоясчей, но от нападений неприятельских безопасной; как то на
островах и пр. может быть аристократическое быть полезно,
а особливо если народ учением просвясчен и законы хранить без
принуждения прилежит, тамо так строгого смотрения и жестокого
страха не требуется». !

Отсюда же вытекает, что монархическая форма правления для » «великих и пространных государств» вынуждается обстоятель- | ствами как наименьшее зло. Они оказываются объектом «за- I висти» соседей, и необходима постоянная мобилизация сил для | отражения внешней угрозы, что возможно лишь при единовла- >; стии, «особливо, где народ не довольно учением просвясчен и за J; страх, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон | хранит» ^|20.

Заключение о целесообразности самодержавия для России | было сделано после провала «затейки верховников» 1730 г. В 1743 г. Татищев направил в Сенат записку «Произволь­ное и согласное разсуждение и мнение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном». Татищев в этой записке

"э Там же. С. 146. 'го Там же. С. 147.

задним числом как бы оправдывался, а заодно напоминал кое-кому из влиятельных при Елизавете Петровне лиц о их собствен­ном поведении в 1730 г.

В 1730 г. было, по существу, три группировки. Помимо со­бственно верховников и их антиподов монархистов, существовала группа дворян-«мятежников», стремившаяся к ограничению само­державия в интересах достаточно широкого круга дворянства. Татищев был одним из идеологов именно этой третьей группы. «Записка» о событиях 1730 г. сохранила следы противоречий и колебаний, которые побудили Г. В. Плеханова к выводу, будто «Татищев сам не знал, чего, собственно, ему хотелось: он, за­щищавший в теории самодержавие, пишет „конституционный проект" и затем то уговаривает конституционалистов согласиться с монархистами, то готов прочитать перед Анной Ивановной конституционную челобитную дворян»¹²¹.

И Прокопович и Татищев ратовали за просвещение всего народа (включая крепостных). Но у Прокоповича просвещение связывалось с заслугами самодержавия и в конечном счете ему же и служило. Татищев пытался увидеть в просвещении возмож­ность преодоления негативных сторон единовластия. От просвеще­ния в конечном счете шел путь к ограничению самодержавного произвола. А «аристократические» формы правления рассматри­вались как возможный путь такого ограничения. Англия и Шве­ция постоянно привлекают внимание Татищева и уровнем про­свещения, и целесообразностью государственного устройства, со­действующего экономическому процветанию.

Следует считаться с тем фактом, что в границах «естественно­го права» легче было оправдать самодержавие, нежели пред­ставительные формы правления, поскольку общество уподобля­лось человеческому организму, а естественной исходной ячейкой представлялась семья. Татищев тоже признает монарха как бы главой семейства. Но у него этот принцип приходит в противоре­чие с другим естественным же для человека стремлением: «Воля по естеству человеку толико нужна и полезна, писал он в „Разго­воре", — что ни едино благополучие ей сравняться не может и ничто ея достойно, ибо кто воли лишаем, тот купно всех благо­получии лишается или приобрести и сохранить не благонаде­жен» ^|22.

В конечном счете противоречия, вытекающие из теории «естественного права», вообще неразрешимы. С помощью «естественного права» можно было оправдать любые социальные действия и структуры. И идеальное устройство, которое Татищев выводил из «естественного права», преодолевая одни противоре­чия, выявляло другие. Поставить в центр внимания человека с его непосредственными потребностями и не отказавшись от понима­ния общества как большой семьи, Татищев постоянно испытывал

'^2| Плеханов Г. В. Указ. соч. С. 205.

¹²~' Татищев В. Н. Избр. произведения. С. 121.

⁵ Заказ №379 65

затруднения при согласовании личных и общественных интересов. Воля, хотя это и наивысшее благо, полезна лишь «с разумом и раз-суждением употребляемая». За примером далеко ходить не надо: младенец «зло сердится и плачет», когда родители сдерживают его к собственному ущербу направленную волю. Подобным образом и «воле человека положена узда неволи для его же пользы».

Татищев выделяет три вида неволи: «по природе», «по своей воле» и «по принуждению». К первому виду неволи относится подчинение власти отца и монарха. Вторая — результат об­щественного договора или же конкретного соглашения между двумя людьми, в рамки которого укладываются и феодальные и буржуазные формы найма и эксплуатации. Из второй разно­видности «происходит неволя холопа или слуги», а также «обще-народия или республики», в которых «общее благополучие со­бственному предпочитается». Этот вид неволи действителен толь­ко при условии соблюдения принятых сторонами обязательств. К третьему виду неволи Татищев относил рабство, или «неволь­ничество», явившееся следствием насильственного порабоще­ния. С такого рода неволей человек должен бороться. «Понеже человек по естеству в защищении и охранении себя имеет свободу, того ради он такое лишение своея воли терпеть более не должен, как до возможного к освобождению случая, зане естество нам определило здравие и вольность или свое собственное благополу-чие защищать» .

Комментируя приведенный текст, Плеханов заметил, что «это звучит почти как революционный призыв»¹²⁴. И очевидно, важно уяснить, где сам Татищев проводил границу между разными типами неволи.

Противоречие возникает уже при размежевании неволи «по природе» и согласно общественному договору, поскольку и монар­хия утверждается посредством общественного договора. Противо­речие вытекает и из того, что в республиках, «общенародиях» первый вид неволи вообще отсутствует. Хорошо это или плохо с точки зрения Татищева? Он полагал, что в таких государствах «силы и распространение земель умножаться не могут». Зато проживающие в них народы «за пользу почитают, что живут по воле и, кроме закона, никого не боятся» >²⁵.

Монархия нужна прежде всего как полицейская сила, под­держивающая законный порядок. Просвещение, сознательное следование законам, делают ее излишней. Таков ход мысли Тати­щева, хотя он, разумеется, нигде не говорил об этом открыто, шиёя своими корреспондентами и читателями представителей высших слоев общества.

М. Н. Покровский заметил, что Татищев вроде бы не умел «отличить конституционную монархию от абсолютной» ¹²⁶. Наблю-

123 Там же. С. 122.

¹²⁴ Плеханов Г. В. Указ.соч. С. 70.

¹²⁵ Татищев В. Н. Избр. произведения. С. 120.

¹²⁶ Покровский М. Н. Избр. произведения. М., 1966. Т. 1. С. 640.

66

дение верное в том смысле, что оправдываемая Татищевым монархия была именно конституционной. Поэтому даже и в за­писке, направленной в 1743 г. в Сенат, он, по существу, пред­лагает форму ограничения монархии. Его «пункты» предусматри­вали создание двух палат: «высшее правительство» из 21 челове­ка и «другого правительства» из 100 человек для занятий «делами внутренней экономии». Комплектуются обе палаты путем голосо­вания из дворян и чиновников. Татищев полагал, что «чрез сей способ можно во всех правлениях людей достойных иметь, не­смотря на высокородство, в которых много негодных в чины про­исходят». Специально останавливается он и на способах бал­лотировки кандидатов, настаивая, в частности, на тайном голосо­вании и обязательном наличии нескольких кандидатов.

Признавая формальное право монарха издавать законы, Тати­щев и в этом фактически его ограничивает, поскольку «намерение государя не в чем ином, как к пользе обсчей и справедливости состоит, так оное точно наблюдать должно». Даже Петр Великий не мог эту задачу решить, «хотя и мудрый государь был», а по­тому предполагал учинить пересмотр всего законодательства. Подготовку же законопроектов, полагал Татищев, «никак невоз­можно одному поверить». Поэтому предлагается предварительное обсуждение законопроектов в коллегиях, затем в «правительстве» и лишь после этого он представляется на утверждение монар­ху ^|2Г. В «Разговоре» Татищев рассуждает также о способах под­готовки законопроектов в странах с республиканским устрой­ством. Вопреки собственному рассуждению о целесообразности таких государств лишь на небольших территориях, он предусмат­ривает порядок обсуждения проектов именно в больших государ­ствах. «Понеже в великих всему народу собираться есть невоз­можно, и для того от некоих обществ, яко провинций или городов, станов, родов, посылают выборных по одному или по два с полной мочью, которые соборы, или сеймы, и парламент имянуют-

СЯ» 12».

Не менее важно размежевание Татищевым двух других видов неволи, поскольку от такого размежевания зависит оценка им крепостного права и вообще крепостнических форм подчинения в производственной сфере. В ранних своих работах Татищев не затрагивает вопроса о крепостном праве, хотя и критикует введение подушной подати, усилившей власть помещиков над крестьянами, а также крепостническое законодательство 20-х го­дов, резко сужавшее возможность применения наемного труда. С 30-х годов эта проблема занимает его все более, и критика существующей системы принимает глобальный характер. В ин­струкции, которую сам Татищев утвердил для себя, отправляясь ^в 1734 г. вторично на уральские заводы, предусматривалось сопо­ставление производительности крепостного и наемного труда,

" См.: Татищев В. Н. Избр. произведения. С. 150. ^к Там же. С. 124—125.

67

и ответ уже был, по существу, готов в пользу наемного труда. С конца 30-х годов Татищев начинает уделять особое внимание истории возникновения крепостного права в России, настойчиво отыскивая законодательные акты, которые могли бы объяснить причины его введения. В начале 40-х годов он пишет «экономиче­ские записки», в которых, с одной стороны, напоминает об обя­занностях помещиков перед своими крестьянами, с другой — настаивает на замене барщины оброком и предоставлении кресть­янам большей экономической свободы. Достаточно сказать, что он требует поддержания крестьянского хозяйства на таком уровне, какого в российской деятельности XVIII в. не было¹²⁹.

В конце 40-х годов Татищев как бы подводит итог своим мно­голетним разысканиям. В записках 1747 г., посвященных ревизии поголовной, а также вопросу о беглых, на проблему крепостного права обращается особое внимание. В обычном для всех его записок историческом экскурсе он настаивает на том, что «до царя Федора крестьяне были вольными и жили за кем хотели». Такой порядок, по Татищеву, был выгоден и государству, и самим по­мещикам. Закрепощение не предусматривало согласия крестьян, а потому это та форма неволи, с которой должно бороться со­гласно естественному праву. В «Разсуждении о беглых» Татищев обращается и к Св. Писанию для того, чтобы напомнить, что «рабство и неволя против закона христианского» ¹³⁰. Все «Разсуж-дение» — в сущности защита права крестьян на свободу, попытка смягчить наказания или вообще отменить их для значительной части беглых. Соответственно берутся под защиту и те, кто прини­мает беглых: «В приеме беглых, — говорит Татищев, — если я по закону божию и естественному хочу разсуждать, то ни малейшей противности оным не найду, но паче неволю оному противною почитать можно» ¹³¹. Однако существуют еще гражданские за­коны, которые хотя и не соответствуют естественным, но с ними нельзя не считаться. Поэтому Татищев ратует за унификацию наказаний за прием беглых и ограничение штрафа за мужскую душу 10 и женскую 6 руб. (вместо соответственно 100 и 60 руб.).

Вновь и вновь возвращаясь к вопросу о происхождении крепо­стного права, Татищев приходит к заключению, что лишение крестьян воли породило множество неурядиц и тяжб, не принеся никакой компенсации. Единственная проблема теперь — как эту волю восстановить: «Можно ли ту вольность без смятения во­зобновить и все те распри, коварства и обиды пресечь, — требует пространного разсуждения и достаточно мудрого учрежде­ния, дабы исча в том пользы, большого вреда не нанести» ¹³². «Пространного разсуждения» сам Татищев не дал. Не мог он рассчитывать и на сочувствие идеям восстановления крестьянской «вольности» социальных верхов. Но при всяком случае он под-

68

черкивал негативные последствия закрепощения крестьян для экономического и политического развития страны. Готовя к пуб­ликации юридические памятники XV—XVI вв., так называемую смуту начала XVII в. он связал именно с закрепощением крестьян. Буржуазная наука приблизится к этому выводу лишь в конце XIX в. В комментариях к разным статьям Судебников он развивал мысль о достоинствах крестьянской вольности в экономическом и гражданском отношении. «Вольность» позволяла находить «до­брых, верных и способных служителей». Он находил справедли­вым порядок, установленный Судебником 1550 г., когда «старосты и выборные» от земли «с судиями заседают». Такой порядок виделся ему в современной Швеции, где «многие мужики филосо­фии учатся», и этого «преизрядного учреждения» желал бы он и современной ему России ^ш.

Примерно такого же характера противоречия возникают и при обращении Татищева к сословному делению общества. «Естественное право» могло и оправдывать и порицать сословное деление. Оправдание обычно шло по линии идеализации его как общественного разделения труда. Татищев в целом принимал такую схему, и его собственный взгляд может проявляться лишь в отношении к возможностям перехода из одного сословия в дру­гое. За дворянством Татищев признает право на определенные привилегии, «зане оно есть природное для обороны государства воинство и для расправы министерство или градоначальст­во» ^|зе. Но привилегии сохраняются при условии службы «не щадя здравия и живота своего». Некогда обязанность защищать госу­дарство возлагалась на весь народ, «но потом, как гражданство,

69

купечество и земледельство за нужное и полезное в государстве приято, тогда, оных в покое оставя, особных людей к обороне и защищению государства определили». Привилегии стимулируют службу. Татищев одобряет решение царя Алексея Михайловича пожаловать в дворянство несколько тысяч воинов «из крестьян и убожества». Стимул дослужиться до офицерских чинов должен сохраняться у «всякого солдата». Именно этим Татищев мотиви­рует необходимость обучения солдат грамоте ¹³⁷. В то же время он решительно возражал против приобретения купцами деревень, т. е. против перехода их в дворянское состояние.

Примечательно, что Татищев выносит за рамки сословий ин­ститут судей, которому он придавал особенно важное значение. В записке, поданной в сенат в 40-е годы, он напоминает, что «суд. . . есть главная должность высоких властей». Но на практи­ке оказывалось, что назначались судьями офицеры, изгнанные из армии «за пиянство, воровство или иное непотребство и за ле­ность» ^ш. Татищев ратует за специальную подготовку судей, а по­скольку в таковых «великий недостаток», то «хотя бы смотря на природный ум и благонравие в судии определять». В принципе Татищев считает оправданным передачу по наследству не только капиталов, но и известных привилегий (хотя и требует на унасле­дованной должности той же службы). Но судебные функции в це­лом как бы возносились над сословиями, поскольку справедливое решение требовало участия всех заинтересованных сторон.

Взгляды Татищева в политической, социальной и экономиче­ской областях заметно опережали эпоху. Хотя он, по существу, не

¹³⁷ См.: Там же. С. 85.

'■« Там же. С. 392.