Индустриальное общество: принципы социальной организации, ценностные доминанты и антропологический тип

Переходя к рассмотрению данного вопроса, сразу же зафиксируем его определение. Индустриальное общество – это тип общества, следующий за аграрным обществом, который основывается на развитии крупного промышленного производства (капитала), имеет соответствующим образом оформленные хозяйственные отношения – в виде рынка, а также социальную структуру и культурную сферу. Думается, что в этом номинальном определении уже содержится подсказка для ответа на интересующий нас вопрос: в каком типе общества стало возможно появление глобальных проблем? Конкретизация содержания данного понятия как раз и позволит дать вполне исчерпывающий ответ.

Итак, первое, на что следует обратить внимание, так это на то, что ведущими теоретиками индустриального общества были известные ученые – Р.Арон, Т.Веблен, Б.П.Вышеславцев, Дж.К.Гэлбрейт, Л.Мамфорд, Т.Парсонс, У.Ростоу, А.Турен и др. Несмотря на различия в их позициях, в т.ч. в описании граней и оттенков этого общества, все они согласны в главном: его сущность, а значит законы строения и функционирования, определяются техникой и технологиями, опирающимися на стремительно прогрессирующую науку. Машинное производство не просто заменяет ручной труд, оно воспроизводит вещи серийно и по единому образцу. Проще говоря, в индустриальном обществе достигается невиданная ранее динамика производства, которая в свою очередь имеет критерии – количество и объем в их физическом и денежном выражении. Но из области производства эти критерии экстраполируются на все остальные сферы жизни, включая валовой национальный продукт (ВНП).

Поэтому не случайно, что методологической базой изучения этого типа общества является концепция технологического детерминизма, или представление о главенствующей роли техники в общественном развитии. В этой связи уместно вспомнить сентенцию Б.П.Вышеславцева о том, что «индустриализм есть господство техники и, следовательно, «технократия», власть специалистов по управлению машинами, людьми, власть техников, инженеров, организаторов и бюрократов». Однако самое важное состоит в том, что «технократическая тенденция есть имманентное свойство индустриализма»¹. Правда русский социальный философ ассоциировал индустриальную социальность главным образом с Западом и с СССР как его историческим оппонентом. Но проблема, как оказывается, гораздо шире и глубже, ведь речь идёт о расширении границ этого общества или поглощение его динамикой всего мира. Не случайно французский социолог и политолог Р.Арон задавался вопросом: «будучи примерами для всех человеческих сообществ, не творят ли индустриальные общества впервые единство всего человечества?»². Отвечая на него он приходит к выводу о том, что Европа, Америка, Россия, Азия, в частности, Япония и Китай, хотя и по разному, но вступили на путь индустриализации. Этому обстоятельству в немалой степени способствовали две мировые и «холодная» войны, продемонстрировавшие идеологическую дивергенцию человечества, но показавшие его, пусть относительное, технико-технологическое единство¹. Таким образом, индустриальная форма общества становится судьбой человечества в ХХ веке, а значит, заложенное в неё содержание таит в себе признаки глобальности и неотвратимости². На них хотелось бы остановиться чуть подробнее.

Среди базовых характеристик индустриального общества, конечно, нужно упомянуть секуляризацию и рост просвещения, формирование национальных языков и культур, утверждение гражданского права. Но его понимание едва ли будет адекватным без учета установки на создание «технической цивилизации» как таковой, охватывающей своими институтами и все сферы жизни без остатка. Поэтому к социальным характеристикам индустриального общества чаще всего относят:

1. 
   фундирующую роль техники и технологий в социоприродных процессах;
   
2. 
   моделирование общества в виде фабрики;
   
3. 
   возрастающий уровень потребления энергии как показатель качества жизни;
   
4. 
   четкую диверсификацию жизни на работу и досуг;
   
5. 
   новые средства связи и коммуникации;
   
6. 
   разрыв с прежними традициями и нормами;
   
7. 
   функциональную предметность как мировоззренческую основу массового, серийного производства вещей;
   
8. 
   новый тип человека – «одномерного человека» (Г.Маркузе).
   

- наличие паровой машины и современного завода как основы индустрии;

- массовое производство товаров и услуг, транспортное сообщение, осуществляемые на базе производительной силы парового двигателя и его модификаций;

- высокое массовое потребление (товаров продолжительного использования, в т.ч., автомобилей);

- социальный символизм в виде современного завода или фабрики⁴;

- расширение рынка сбыта совершается путем открытия новых континентов и завоевания колоний;

- присутствие в его структуре первичного (сельское хозяйство), вторичного (промышленность) и третичного (сфера услуг) секторов, но с явным преобладанием второго;

- универсальный социоэкономический принцип – «закон цены» (стоимости), который действует как смитовская «невидимая рука», т.е. поддерживает относительное равновесие между спросом и предложением;

- предприятие как главный субъект социальной активности, при существовании частной, акционерной и государственной форм собственности и предпринимательской инициативы;

- строй централизованной власти и иерархии классов;

- парламентская система и мажоритарное управление;

- трудовые (профессиональные) союзы как сила, способная добиваться социальных перемен.

Тем не менее, индустриальному обществу присущи три типа социальных проблем: безработица, обусловленная падением производства; войны, которые порождаются международными конфликтами; фашистская диктатура.

При этом, считает Й.Масуда, индустриальное общество имеет ряд сугубо экономических характеристик, которые позволяют фиксировать его специфичность: в нем господствует собственность на капитал, свободная конкуренция и максимизация прибыли; оно сориентировано на сбыт товаров; оно проводит последовательную специализацию, т.е. иначе, чем цеховое хозяйство средних веков осуществляет разделение труда²; наконец, полным отделением сферы производства от сферы потребления. Однако универсальным стандартом относительно социальных ценностей (предпочтений), являются материальные ценности, способные удовлетворить физиологические и физические потребности огромных масс людей³. Напротив, духовные ценности, по сути, становятся уделом подвижников-одиночек.

В этой связи нужно сделать одно важное уточнение, касающееся формата и роли субъекта индустриального общества. В понимании этого вопроса нужно исходить из идеи об этапном характере его становления. Конкретизируя роль субъекта индустриального общества французский социолог Ж.Эллюль показал, что роль буржуазии в разворачивании его структуры была определяющей. Именно буржуазия ввела в действие механизм индустриализации, который с неумолимой логикой требует всё возрастающего капиталистического накопления, плюс вовлечения в этот процесс огромных масс пролетариата. Но дальнейшая траектория этого общества связана с огосударствлением техники, сращиванию информатики с бюрократической властью. Но это, согласно Ж.Эллюлю, исторический тупик человечества, поскольку «ведущий к нему путь так приятен, так легок, так соблазнителен, так полон ложными удачами, что представляется маловероятным, что человек отвергнет его и вступит на трудную, аскетическую, добровольно самоотверженную и нешумную дорогу, которая позволит в конечном счете прийти к гуманизации техники и власти»¹. Сам Эллюль, критикуя капитализм и технократизм, стоял на позиции «революционно-освободительного социализма», уменьшающего роль бюрократии, но проводящего демократическую идею посредством информатизации всех сфер социального бытия.

Далее нужно вспомнить о наблюдениях австрийского экономиста Й.Шумпетера, который зафиксировал ключевую роль предпринимателя в деле становления частного промышленного капитала, а значит социоструктуры индустриального общества. Несколько забегая вперед², укажу на то, что предпринимательская деятельность ему представлялась в виде «созидательного разрушения», т.е. практики отказа от устоявшихся структур и принципов деятельности, и последовательно создания новых «комбинаций факторов производства».

В свою очередь, Дж.К.Гэлбрейту принадлежит любопытная гипотеза, нашедшая свое подтверждение на примере ряда американских компаний – «Дженерал Электрик», «Дженерал Моторс» и др. Он в частности считает, что современная хозяйственная организация требует принятия групповых решений на всех стадиях изготовления изделия-товара. Они, в свою очередь, при подчинении требованиям современной техники и планирования, а также в связи с отделением функций собственности на капитал от функции контроля над предприятием³, вырабатываются и принимаются администрацией или техноструктурой. Её составляет многочисленная группа лиц: от самых высокопоставленных служащих корпорации – до работников в белых и синих воротничках⁴. Главный признак этой группы – обладание специальными знаниями и умение их конвертировать в долгосрочные и эффективные решения. При этом основной целью компании становится не получение максимальной прибыли, а ускорение темпов самого производства. Естественно, что в полной мере соответствует интересам общества высокого массового потребления.

Но этих социально-философских, социологических и политэкономических ракурсов всё же недостаточно для понимания сущности рассматриваемого процесса. Её, как считали некоторые авторы, в т.ч. Н.Бердяев, М.Хайдеггер, К.Ясперс, Г.Маркузе, Ф.Поллок, Э.Фромм и др., может презентировать современный человек, ибо в нем сконденсированы все тенденции второго «осевого времени» – индустриального сдвига в истории¹. Тем не менее, если первое «осевое время» давало полноту смысла бытия для многих народов и цивилизаций, то второе не порождает ничего кроме внутренней опустошенности, если конечно не считать схемой жизни – «жесткую целесообразность»². Конечно, в ней наличествует и торжество естественных наук, и «дух изобретательства», и «новая организация труда», позволяющие человеку вести облегченный, т.е. не связанный с трудностями прежних эпох, образ жизни. Но эта схема, если вспомнить аргументацию немецко-американского философа Г.Маркузе, не освобождает человека и общество, а наоборот загоняет их в новый вид рабства, сопряженный с инструментализацией жизненного процесса. Это осуществляется путем, когда «технология превращает человека и природу в легко заменяемые объекты организации», а «мир обнаруживает тенденцию к превращению в материал для тотального администрирования, которое поглощает даже администратора»³. В таком случае, величие «фаустовского человека» обернулось фикцией, которую трудно признать, и тем не менее, с которой нельзя в конце концов не согласиться.

Если же говорить об общем знаменателе индустриального прорыва, то нужно вслед за известным российским математиком И.Р.Шафаревичем, констатировать: в самих принципах технологической цивилизации заложены: а) утопия идеальной организации природы по шаблону «мегамашины»; б) идеи универсальности и беспочвенности, на основе которых она подчиняет себе другие культуры и цивилизации, уничтожая возможные «запасные» варианты исторического развития; в) логика переориентации с собственно человеческого бытия, всегда соотнесенного с естеством, на логику функционирования техники и технологий⁴.

Разумеется, эти доводы кому-то могут показаться слабыми и неубедительными. Кто-то по-прежнему верит в силы технологической цивилизации, но имеет смысл обратиться к поэзии, этой настоящей хранительнице судьбических откровений. Французский поэт Ж.Лафорг написал во многом провидческие стихи «Похоронный марш на гибель Земли», в котором есть такие строки:

Величавые солнца в почетном конвое!

Воздевайте лучи золотых ваших рук,

Продолжайте рыданье своё хоровое

И, оплакав сестру свою, встаньте вокруг...

Всё стерлось. Венера из мрамора! Песня!

Безумие Гегеля! Тщетный чертеж!

Глухих фолиантов уже не прочтешь.

Встань башенный город, и снова исчезни!

Была ты сынами когда-то горда.

И блеск твой и грязь твоя краткими были.

Земля! Тебе снятся забытые были.

Всё кончено. Кончено. Спи навсегда.

Величавые солнца в почетном конвое!..

Спи крепко. Конец. Ты поверить не можешь.

Что вся эта драма, весь этот базар –

Болезненный бред и беспамятный жар.

Точнее ты прошлого не подытожишь.

Ты грезила. Ты не была никогда.

Свидетелей нет. Не раскроются очи.

Есть время, молчанье и общество ночи.

Спи. Сон обрывается. Спи навсегда...¹.
Итак, в итоге краткого знакомства со структурными, функциональными и ценностно-целевыми параметрами общества индустриального типа, мы не увидели сколько-нибудь существенных рассуждений на темы экологии (природы, культуры, человека). И теоретики и практики индустриального общества почему-то вынесли их за скобки, считая, что технический прогресс и рыночные игры в состоянии обеспечить безоблачное существование хотя бы западной части человечества. Но Запад, повторюсь, увлек в реализацию проекта модерн остальную часть человечества, не предоставив ей никаких исторических (экологических, социальных, правовых и моральных) гарантий! Это обстоятельство в полной мере иллюстрируемо и следующей ступенью, на которую он успел перескочить, оставив в растерянности многих ревнителей модерна и его «мегамашины».
4. Постмодерн и постмодернизация: на пути к новой социокультурной форме. Постиндустриальное (информационное) общество.

Итак, настал черед изживания «детской болезни современности» (Р.Арон), или перехода в следующее измерение истории, в котором, с одной стороны, появляется надежда на избавление от прежних просчетов и ошибок, а с другой стороны, формируются технологии «открытия» постсовременного измерения бытия. Хронологически посмодерн соотносится с разными датами в жизни западного, и в меньшей степени, не-западных обществ: точками его генезиса и роста считаются 1914, 1939, 1956, 1968, 1970 – 1980, 1989 – 1991 гг. Но он оформляется в виде определенных перспектив истолкования мира, которые не предполагают: а) «мета-рассказа» или большого интегрального текста, каким ранее была религия, идеология и наука (Ж.-Ф.Лиотар); б) системы бинарных оппозиций – «Восток / Запад», мужчина / женщина, здоровый / больной и т.д., лежащих в основе знания и практики западной цивилизации (Ж.Деррида); в) разума как центра мирового процесса (Ж.Бодрийяр, Р.Барт); г) древовидно-иерархической структуры, лежащей в основе прежних теории и практики (Ж.Делез и Ф.Гваттари); д) власти во всех её тотальных проявлениях (М.Фуко) и т.д. и т.п. Иначе говоря, постмодернизм как интеллектуальное движение и как реальная практика (в повседневности, в политике, в философии и искусстве), заявляет о себе, как о разрушающем и обновляющем модерн процессе.

Более того, основные теоретики постмодерна – М.Фуко, Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез, Ф.Гваттари, Ж.Лакан, З.Бауман, Ю.Кристева, Р.Рорти и мн. др., радикально отрицают и демистифицируют основные категории западной мысли: «Бог», «я», «разум», «нация», «телос» и т.д. Взамен предлагаются средства, описывающие жизнь в свете идеи неопределенности¹. Вспомним, что в ХХ веке квантовая физика стала своеобразным символом универсальной неопределенности, значения которой гипотетичны. После утверждения в научном сознании конца ХХ века теории хаоса и сложности, говорить о мире в терминах индетерминизма стало нормой. Применительно к социокультурной сфере нужно обратить внимание на процесс капитализации, который расширился до пределов земли, «переступая» культурные, политические, цивилизационные и ментальные границы. Но развертывание экономической и политической свободы порождает разнообразные моральные дилеммы, в которые включена природа, общество, техника, да и сам человек. Технократическое администрирование бюрократами всей глобальной суперсистемы повлекло за собой актуальные сбои и непрозрачность будущего. Поэтому идея неопределенности влечет за собой ряд фундаментальных подвижек, в частности, уяснение характера онтологических, познавательных, моральных и эстетических оппозиций: а) тотальности/ фрагментарности; б) каноничности/ неканоничности опыта; в) личностного присутствия/ безличности; г) презентации/ непредставляемого; д) зауми/ иронии; е) нормы/ анормальности; ж) официального/ карнавального; з) трансцендентного/ имманентного и т.д. При такой постановке вопроса, стало возможным приближение к полюсам бессознательного и «черным дырам».

Между тем, появление и распространение постмодернизма связано перестройкой онтологии человека и культуры в целом. Эти величины лишаются таких важнейших признаков как историчность, рациональность, глубина опыта, интенсивность, а взамен, приходят пространственные ориентации, фрагментация, шизоидность, скольжение по поверхности, экстенсивность и т.д.¹. Проще говоря, возникает калейдоскопичность мира, в котором больше нет центра², иерархии, левого и правого, субъекта и объекта³, добра и зла, красоты и безобразного, полезного и бесполезного, а общий его узор определяется множественностью рациональностей⁴, помноженных на иррациональный опыт пребывания в прогрессирующей множественности. Такой опыт трактуется как вариант ризомы⁵. Тем самым мир – в постмодерне – являет собой миксер из желаний, пустых (ничего не означающих) знаков – симулякров, намёков, отдельных рациональных формул, семантических шумов, бреда сумасшедшего, экскрементов, гламура, подчеркнутой неоформленности и незавершенности.

В плане социальной прагматики постмодерн выступает в виде процесса постмодернизации, т.е. ненасильственного приведения общества и его культурной системы к новой ситуации, в рамках которой оно пытается обнаружить продуктивные связи между традициями и новациями, установить баланс сохранения и обновления. Проще говоря, постмодернизация стремится к соединению премодерна с модерном в различных пространствах и формах, к воспроизведению культурного достояния и опережающих время технологий в непредзаданном социокультурном интерьере. Так или иначе, но разрушение-и-обновление модерна осуществляется в обществе, способном предоставить ресурсы для реализации подобного замысла. Таким обществом, стремящимся выйти за собственные пределы, но за счет скрытых возможностей и стимулов, является постиндустриальное общество.

Формально оно определяется как социальная форма, вырабатывающаяся и определяющаяся в процессе эволюции и преобразования общества индустриального⁶. Если же говорить о содержательных его характеристиках, прописанных в работах П.Дракера, Д.Белла, Г.Кана, Дж.Нейсбита, О.Тоффлера, А.Турена, Л.Туроу, Ж.Фурастье и др., то сразу нужно подчеркнуть факт доминирования третичного сектора экономики и социальной жизни – сферы услуг, над добывающей и перерабатывающей сферами, при осознании того, что она есть основной двигатель этого общества. Перед нами изменение характера социальной структуры, изменение принципа «измерения» общества, а не всей его конфигурации¹. Но перед учеными стоит задача фиксации его уникальной (по историческим меркам) специфики. Итак, в число критериев, указывающих на специфику постиндустриального общества, попадают такие:

- перемещение рабочих кадров в сектор обслуживания (торговля, финансы, транспорт, здравоохранения, образования, отдыха и развлечений);

- изменения характера занятий (типа работы), который обусловлен высококвалифицированной подготовкой инженеров, менеджеров и т.д.;

- главенствующее значение теоретических знаний и методов, на основе которых развиваются разнообразные «интеллектуальные технологии»;

- саморазвивающийся технологический рост как его «ось» (рост объема промышленности, прогресс в науке и образовании, развитие технологической учебной базы)². Данное положение целесообразно конкретизировать посредством идеи «информационного взрыва» или изменения природы информации, а также последующего увеличения её скорости, реконфигурации структуры коммуникаций и трансформации мира повседневности³.

При расшифровке постиндустриального сдвига нужно не упустить из вида такой важнейший признак как планирование, но отличающийся от планирования в индустриальных обществах (в том же СССР) тем, что в планах отражаются интерсоциальные, внутрисоциальные и социоприродные проблемы⁴. Кроме того следует обратить внимание на управленческий аспект жизни постиндустриального общества, который представлен деятельностью технократов и военных. Именно они ищут баланс технических и политических сил, опираясь на право и находя компромиссные (групповые) решения в рамках социальной практики⁵. В свою очередь, антропологический ракурс постиндустриального общества или «цивилизации третьей волны» таков, что в нём улавливается особая роль инициативы в социальных процессах, тенденция к повышению интеллектуального уровня и функциональной компетентности⁶. Причем, речь идёт не только о взрослых, но и о детях. За этим, между прочим, стоит процесс индивидуации⁷, происходящий внутри постиндустриального общества, часто заканчивающийся капсулированием личности. Причем неважно, речь идёт о физическом или киберодиночестве.

Всё это характерно для Америки конца ХХ века и близких к ней Канады и государств севера Европы. Чтобы убедиться в этом, прибегнем к описанным Д.Беллом социоструктуры и сопровождающих становление постиндустриализма проблем. Они, согласно американскому социологу, таковы:

• 
  основной принцип – это центральная роль теоретических знаний и их кодификация;
  
• 
  основные институты: университет, академические институты, исследовательские организации;
  
• 
  экономическая база – наукоемкие отрасли промышленности;
  
• 
  основной ресурс – человеческий капитал;
  
• 
  политические проблемы: научная политика, политика в области образования;
  
• 
  структурная проблема – соотношение между частным и общественным секторами;
  
• 
  стратификация осуществляется на основе способностей и навыков, а доступ к престижным рабочим местам открыт исключительно через образование;
  
• 
  теоретическая проблема – сплоченность «нового класса»;
  
• 
  социальные движения – противостояние бюрократии, плюс альтернативная культура¹.
  

Правда у такой позиции есть противники, выдвигающие серьезные возражения против инерции общества потребления, его замкнутости на «проедании» ресурсов планеты. Это сторонники квантификации первичных постиндустриальных изменений в самостоятельную социоформу³ под названием «информационное общество»⁴. Под ним действительно понимают такой тип общества, в котором социальная организация, хозяйственная структура, в т.ч. сфера занятости, пространство жизни и деятельности, наконец, культурная сфера задаются и варьируются информационно-технологическими инновациями⁵. В данном определении отражены технологический (информационный взрыв), экономический (информационная экономика), пространственный (связанный с формированием глобальных информационных и коммуникативных сетей) и культурный (медийно-знаковый) критерии, хотя возможны и другие акценты. Например, сдержанно настроенный по отношению к реальности информационного общества К.Мей считает, что информационное общество – если оно и возникло – характеризуется признаками: 1) социальной революции; 2) новой экономики; 3) информационной политики; 4) отмирания института государства¹. Тем не менее, все позиции сходятся во мнении о фундаментальной роли информации, которую раскрыли и показали применительно к социальным процессам такие известные математики и кибернетики как Н.Винер, К.Э.Шеннон, Дж. фон Нейман, А.Тьюринг и др. К примеру, Н.Винер показал как зарождается, оформляется и передается семантически важная информация, неважно управление ли это электрической силовой станцией, планирование бюджета страны или игра в шахматы². Но, пожалуй, самое важное открытие, содержащееся в работах теоретиков информационного общества – Дж.П.Барлоу, Э.Дайсона, А.Дафа, В.Дизарда, М.Кастельса, Дж.Нейсбита, М.Постера, Д.Тепскота и др., – что информация представляет важнейший ресурс жизни, наряду с веществом и энергией.

Характеризуя онтологию информационного обществ важно прислушаться к ряду других аргументов, говорящих о его социокультурных преимуществах. В частности, рассмотреть экономические аргументы. Так, Т.Стоуньер, рассуждая о социально-экономических основаниях этого типа общества, сводимых к богатству, стоимости и информации, во-первых, указывает на человеческий капитал как на важнейший ресурс этого общества; во-вторых, подчеркивает особую роль образования в деле формирования богатства; в-третьих, предлагает видеть в информационной революции важнейший фактор экономической жизни, всё чаще выражающийся в финансовых категориях³. Но ценно и его сравнение экономик всех трех типов обществ, проводимое им по целям хозяйственной деятельности и ограничителями в их достижении: «В аграрной экономике хозяйственная деятельность была связана преимущественно с производством достаточного количества продуктов питания, а лимитирующим фактором обычно была доступность хорошей земли. В индустриальной экономике хозяйственная деятельность была по преимуществу производством товаров, а лимитирующим фактором – чаще всего капитал. В информационной экономике хозяйственная деятельность – это главным образом производство и применение информации с целью сделать все другие формы производства более эффективными и тем самым создать больше материального богатства»⁴. Отсюда следует его мысль о переходе экономики в сервисное состояние и её расширение до транснациональных масштабов.

В свою очередь Д.Белл, конкретизируя экономические постулаты информационного общества, показал, что в производственной триаде: земля, капитал, труд, происходит трансформация последнего члена не без помощи открытых В.Зомбатом и Й.Шумпетером «деловой инициативы» и «предприимчивости». По-сути говоря, в информационном обществе знания и способы их практического применения замещают труд в качестве источника прибавочной стоимости¹. Кроме того, информация, помимо сугубо политического измерения («информация – это власть»), приобретает особое экзистенциальное значение («доступ к информации есть условие свободы»)², помогая индивидам раскрыть свой внутренний потенциал. Любопытно, но данный тезис также доказал своими культурологическими изысканиями М.Маклюэн³. В частности, он вывел новую формулу истории человечества, согласно которой общество ранее прошло «устную», «письменную» и «книгопечатную» эры, а сейчас входит в «виртуальную». Здесь представлен технологический (коммуникативный) процесс, поскольку именно средства, при помощи которых люди поддерживают связь между собой и миром, значат больше, чем содержание их сообщений⁴.

Но наиболее логически выверенной версией происходящего социального сдвига можно считать концепции американских исследователей М.Кастельса и Д.Нейсбита. Одна из них – подчеркнуто оптимистическая, другая полна скепсиса и решимости преодоления ситуации в направлении создания «глубокой гуманности».

Согласно М.Кастельсу, ключевая технология современности – Internet, на наших глазах создает новую эру в истории человечества. Во-первых, возникающая «галактика Интернет» воплощает новое измерение свободы и культуру личного творчества; во-вторых, она является источником принципиально новой – «электронной экономики», где труд, капитал и производительность определяются и оцениваются в инновационном контексте; в-третьих, она формирует неизвестное ранее русло для общественных движений за счет расширения и фрагментации сети; в-четвертых, она выстраивает новую модель в отношениях личности и государства, опосредованную «сетевой демократией»; наконец, она меняет характер человеческого сознания, вводя в его онтологию аспект виртуальности⁵. В таком случае, Интернет выполняет роль информационно-технологического базиса для формирования общества новой эры.

Согласно Дж.Нейсбиту, американское общество как презентант прорыва в новое, визуально-коммуникативное измерение⁶, тем не менее, превратилось в «Зону, Отравленную Технологией». Симптомы этой зоны таковы: 1) мы предпочитаем быстрые решения во всех областях – от религии до здорового питания; 2) мы испытываем страх перед технологией и преклоняемся перед ней; 3) мы перестали различать реальность и фантазию; 4) мы принимаем насилие (в т.ч. электронное) как норму жизни; 5) мы любим технологию, как дети любят игрушки; 6) наша жизнь стала отстраненной и рассеянной¹. Речь, как видим, идёт о непредсказуемых последствиях информационно-технологического бума, который в виде high tech представляет собой неотъемлемую часть человеческой культуры. Но наступил момент, когда наиболее продвинутой части человечества нужно выработать способность к пониманию того, когда имитация привносит ценный опыт в жизнь человека, а когда нет! Ведь она может порождать отчуждение, изоляцию и насилие в более изощренных формах, чем ранее. Отсюда делается вывод о том, что «технология отнюдь не нейтральна», и человеку нужно постоянно делать выбор в пользу её гуманности².

Обсуждая проблемы информационного общества в этом ключе, мы приходим к необходимости конкретизации строения, функций и роли его субъектов. Сравнивая субъектов обществ аграрного, индустриального и постиндустриального (информационного) типа³, можно констатировать следующее: в информационном обществе, несмотря на его способность к «самонаправляемой организации» (М.Кастельс), также присутствует иерархическое строение субъекта, причем такое, что на вершине иерархии находятся техномеритократия или техноэлиты⁴, затем идут хакеры, далее располагаются виртуальные общины, и, наконец, предприниматели. Все они, тем не менее, обслуживают массы людей, «включающихся» в информационно-коммуникативное пространство. Не является секретом и то, что техномеритократия призвана к «миссии завоевания глобального господства (или контргосподства) силой знаний»⁵, в чем ей помогают или мешают все остальные.

Если перевести проблему субъекта в сугубо антропологическую плоскость, то для понимания происходящих трансформаций человека чаще всего прибегают к образам Нарцисса и Эдипа. Они, напомню, являются архетипичными западному социуму, артикулируемому как «нерепрессивная цивилизация» (Г.Маркузе). Они мифологичны в своей логике и реалистичны по сути. В первом случае архетип Нарцисса (и Орфея) выражает радость и удовлетворенность от чувственных удовольствий, предоставляемых современными технологиями, экономикой и культурной индустрии. Этому архетипу свойственны эротическое раскрепощение и «культ Эроса», «сон», «тишина», «покой» и «смерть»¹. В терминах психоанализа Нарцисс олицетворяет собой «либидозное» содержание «оно», сознательно культивируемое «Я». Нарциссизм западного человека, тем не менее, транслируется по всему миру и выступает как символ свободы (=высвобождению чувственной энергии), к тому же имеющий эстетическое измерение. Но это освобождение, если следовать фрейдовскому пониманию проблемы², связано с физическим или символическим убийством Отца. В этом контексте образ Эдипа, заимствованный из древнегреческой мифологии – это уже не просто «представитель желаний», но и «продукт», и «предел» всей истории Запада. Он олицетворяет собой «цивилизационную капиталистическую машину», для которой нет нерешаемых задач и неудовлетворяемых желаний. В Эдипе, как в треугольнике, совмещены «интимная, частная территориальность», капитализм и «общественная ретерриторизация»³. Причем, кодирование и раскодирование потоков желания здесь приобретает тотальный характер. Отсюда современный западный индивидуальный и групповой фантазм «желающего производства», т.е. капитализма в его шизофренической версии⁴.

Но информационный прорыв, тем не менее, имеет ещё одну немаловажную грань. Она во многом обусловлена указанными причинами – лжеиндивидуализацией, лжеосвобождением и т.п. Характеризуя происходящее с нынешними социальными системами, американский политолог Ф.Фукуяма отмечает дивергентную тенденцию или тенденцию размежевания: «каждое общество имеет все меньше общего с соседними, не говоря уже о том, что не обладает особым влиянием на своих членов... Сущность сдвига ценностей, лежащего в основе Великого разрыва, заключается, таким образом, в росте морального индивидуализма и вытекающей из него минитюаризации общества»⁵. Не оспаривая данного тезиса, приглашаю читателя проверить его истинность, познакомившись с феноменом глобализации и концептуальными вариантами его определения в рамках следующей темы.

Что такое модерн как культурно-историческая эпоха?

Назовите характерные черты антропоцентрического мировоззрения.

Можно ли безболезненно совместить премодерн и модерн?

Что такое индустриальное общество?

Почему эпоха индустриализма себя исчерпала?

Могут ли не-западные общества повторить индустриальный рывок Запада в полной мере?

В чем суть постмодернизации?

Согласны ли вы с фактом пребывания в постмодерне?

Что такое постиндустриальное общество?

Что такое информационное общество?
Литература:
Основная

1. Абдеев Р.Б. Философия информационной цивилизации. Учебное пособие. – М.: Владос, 1994.

2. Федотов А.П. Глобалистика: начало науки о современном мире. Курс лекций. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 18 - 42.

3. Афонін Е.А., Бандурка О.М., Мартинов А.Ю. Велика розтока (глобальні проблеми сучасності: соціально-історичний аналіз). – К.: Видавець ПАРАПАН, 2002. – С. 116 - 158.

4. Стус В.В. Модель развития технологической цивилизации/ В.В.Стус. – Запорожье: Дикое поле, 2002. – 36 с.

5. Анурин В.Ф. Динамическая социология: Учебное пособие для высшей школы. – М.: Академический проект, 2003. – С. 60 - 84, 84 - 103, 166 - 180, 180 - 205, 231 - 240, 240 - 246, 271 - 286, 286 - 304, 305 - 355.

6. Делягин М.Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Инфра-М, 2003. – С. 216 - 253.

7. Информационное общество. Сборник. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. – 507 с.

8. Лукашевич В.М. Глобалистика: Учебное пособие. – Львов: «Новий Світ – 2000», 2004. – С. 122 - 146, 174 - 202, 203 - 246.

9. Кемеров В.Е. Социальная философия: Учебник для высшей школы. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2004. – С. 188 - 200, 201 - 216.

10. Дергачев В.А. Глобалистика: Учеб. пособие. – М.: Юнити-Дана, 2005. – С. 97 - 113.

11. Буряк В.В. Актуальные проблемы философии: Методологические основания экологического знания, постиндустриальное общество, глобализация: Учебное пособие. – Симферополь: ОАО «Симгортип», 2006. – С. 44 - 56, 57 - 76.

12. Зарубина Н.Н. Социология хозяйственной жизни. Проблемный анализ в глобальной перспективе: Учебное пособие. – М.: Университетская книга; Логос, 2006. – С. 131 - 169, 170 - 201.

13. Молевич В.Ф. Введение в социальную глобалистику. Учебное пособие. – Самара: Изд. дом «БАХРАХ-М», 2007. – 160 с.

14. Иноземцев В.Л. Постмодерн, постмодернизация/ В.Л.Иноземцев // Новая философская энциклопедия: в 4 т. – М.: Мысль, 2001. – Т.III. – С. 296 – 297.

15. Кемеров В.Е. Индустриальное общество; постиндустриальное общество// Социальная философия: Словарь. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2006. – С. 184; 352.

1. Белл Д. Социальные рамки информационного общества// Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 330 – 342.

2. Сучасна зарубіжна соціальна філософія: Хрестоматія. – К.Либідь, 1996. – 307 с.

3. Парсонс Т. Система современных обществ/ Т.Парсонс. – М.: Аспект-Пресс, 1998. – 270 с.

4. Попов В.Г. Философия истории «Индустриального общества»/ В.Г.Попов. – Донецк: SELBST / PWN, 1999. – 44 с.

5. Попов В.Г. Постиндустриальное общество/ В.Г.Попов. – Донецк: SELBST / PWN, 1999. – 29 с.

6. Гіденс Е. Соціологія/ Е.Гіденс. – К.: Основи, 1999. – С. 72 - 85, 115 - 172, 173 - 208.

7. Дракер П. Посткапиталистическое общество/ П.Дракер // Новая индустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 67 – 100.

8. Кастельс М. Становление общества сетевых структур/ М.Кастельс // Новая индустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 494 – 505.

9. Бауман З. Индивидуализированное общество/ З.Бауман. – М.: Логос, 2002. – 390 с.

10. Велш В. Наш постмодерний модерн/ В.Велш. – К.: Альтерпрес, 2004. – 328 с.

11. Уэбстер Ф. Теории информационного общества/ Ф.Уэбстер. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 400 с.

12. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры/ Ж.Бодрийяр. – М.: Республика; Культурная революция, 2006. – 269 с.

13. Кравченко С.А. Социология модерна и постмодерна в меняющемся мире: монография/ С.А.Кравченко. – М.: МГИМО, 2007. – 264 с.

14. Джеймісон Ф. Постмодернізм, або Логіка культури пізнього капіталізму/ Ф. Джеймісон. – К.: Видавництво „Курс”, 2008. – 504 с.

15. Осборн Р. Цивилизация. Новая история Западного мира/ Р.Осборн. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2008. – С. 515 – 556, 557 – 598, 686 – 746.