0 библейском правосудии Первый суд Ветхого Завета Среди сада росло древо познания добра и зла; бог запретил человеку употреблять в пищу пло­ды его, сказав: « в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь»

Эх, если бы вы знали меня в пору цветущей зрелости. Когда я приходил в азарт, то не помнил себя. Я опубликовал в газетах серию статей под заголовком «История Франка Сельвина»; пункт за пунктом я разоблачил несостоятельность свидетелей, особенно главной свидетельницы; анализировал противоречия в свидетельских показаниях и предвзятость некоторых из них; доказал абсурдность утверждения, что главная свидетельница могла опознать убийцу; обнажил полную неспособность председателя суда и грубую демагогию обвинительной речи прокурора. Но этого мне было мало: раз взявшись за дело, я стал громить уже все наше правосудие, уголовный кодекс, институт присяжных, весь равнодушный и эгоистический общественный строй. Не спрашивайте, какой тут поднялся шум; к тому време­ни у меня уже было кое-какое имя, за мной стояла молодежь; как-то вечером перед зданием суда была даже устроена демонстрация. Тогда ко мне прибежал адвокат Сельвина и, ломая руки, запричитал: мол, что же это я натворил, он-де уже подал касса­цию, опротестовал приговор, и Сельвину наверняка сократили бы срок до двух-трех лет тюрьмы, а теперь — не могут же высшие инстанции уступить дав­лению улицы, они отклонят все его ходатайства! Я сказал почтенному юристу, что дело уже не в одном только Сельвине, что мне важно восстановить исти­ну и справедливость.

Адвокат оказался прав; апелляция была отклонена, но и председателя суда отправили на пенсию. Милые мои, вот тогда-то с удвоенной энергией я ри­нулся в бой. Знаете, я и сегодня скажу, что это была святая борьба за справедливость. Посмотрите — с тех времен у нас многое стало лучше; так признайте же в этом хоть частичку и моей, старика, заслуги! Дело Сельвина перекочевало в мировую печать. Я высту­пал с речами на рабочих собраниях и на междуна­родных конгрессах перед делегатами со всего мира. «Пересмотрите дело Сельвина» было в свое время та­ким же международным лозунгом, как, например, «Разоружайтесь» или «Уосез юг Х^отеп». Если гово­рить обо мне, то это была борьба отдельной лично­сти против государства; но за мной была молодость. Когда скончалась матушка Сельвина, за гробом этой маленькой иссохшей женщины шло семнадцать ты­сяч человек, и я говорил над открытой могилой, как не говорил никогда в жизни; бог знает, друзья, что за страшная и странная сила — вдохновение...

Семь лет вел я борьбу; и эта борьба сделала меня тем, что я есть. Не книги мои, а дело Сельвина доста­вило мне всемирную известность. Я знаю, меня на­зывают Глас Совести, Рыцарь Правды и как-то еще; что-нибудь в этом роде напишут и на моем надгроб­ном камне. Лет через четырнадцать после моей смерти в школьных учебниках наверняка будут пи­сать о том, как боролся за правду писатель Леонард Унден, - а потом и об этом забудут...

На седьмой год умерла главная свидетельница Анна Соларова; перед смертью она исповедалась и с плачем созналась, что ее мучат угрызения совести, потому что тогда, на суде, она дала ложную присягу, ибо не могла сказать по правде, был ли убийца в окне действительно Франком Сельвином. Добрый патер поспешил ко мне; я к тому времени уже лучше пони­мал взаимосвязь вещей в этом мире, поэтому не стал обращаться в газеты, а направил моего патера прямо в суд. Через неделю вышло решение о пересмотре дела. Через месяц Франк Сельвин снова предстал пе­ред судом; лучший адвокат, выступавший бесплатно, не оставил от обвинения камня на камне; затем под­нялся прокурор и рекомендовал присяжным оправ­дать подсудимого. И те двенадцатью голосами вынес­ли решение, что Франк Сельвин невиновен. Да, то был величайший триумф в моей жизни. Никакой другой успех не приносил мне столь чистого удовлетворения — и вместе с тем какого-то странного ощуще­ния пустоты; по правде сказать, мне уже немного не­доставало дела Сельвина — после него осталась ка­кая-то брешь... Как-то — это было на следующий день после суда — входит ко мне вдруг моя горничная и го­ворит, что какой-то человек хочет меня видеть.

• 
  Я Франк Сельвин, — сказал этот человек, остановившись в дверях... И мне стало... не знаю, как это выразить — я почувствовал какое-то разочарование оттого, что этот мой Сельвин похож на... скажем, на агента по распространению лотерейных билетов: немного обрюзгший, бледный, начинающий лысеть, слегка потный — и невероятно будничный...
  Вдобавок, от него разило пивом.
  
• 
  Прославленный маэстро! — пролепетал Франк Сельвин (представьте, он так и выразился — «прославленный маэстро», я готов был дать ему пинка!), — я пришел поблагодарить вас... как моего величайшего благодетеля... — Казалось, он затвердил эту речь наизусть. — Вам я обязан всей моей жизнью... Все слова благодарности бессильны...
  
• 
  - Да будет вам, — поторопился я прервать его, — это был мой долг; коль скоро я убедился, что вы осуждены безвинно...
  

—Маэстро,—грустно промямлил он,—не хочу лгать моему благодетелю: старуху-то действительно убил я.

— Так какого же черта! — вскричал я. — Почему же вы не признались на суде?!

Он посмотрел на меня с упреком:

— А это было мое право, маэстро; обвиняемый имеет право отпираться, не так ли?

Признаюсь, я был раздавлен.

— Так что же вам от меня надо? — буркнул я.

— Я пришел лишь поблагодарить вас, маэстро, за ваше благородство, — проговорил он уныло, полагая, вероятно, что этот тон выражает его растроганность. — Да матушку мою вы не оставили в беде... Благослови вас бог, благородный бард...

— Вон! — гаркнул я вне себя; он скатился с лестницы как ошпаренный.

Через три недели Сельвин остановил меня на улице; он был слегка под хмельком. Я не мог от него отвязаться; долго не понимал я, чего он хочет, пока он не объяснил мне наконец, придерживая меня за пуговицу. Объяснил, что я, в сущности, ис­портил все дело; если б я не писал так о его про­цессе, кассационный суд принял бы протест его ад­воката, и ему, Сельвину, не пришлось бы сидеть семь лет понапрасну; так чтоб я теперь вошел в его стесненное положение, коему сам был причиной, занявшись его делом... Короче, пришлось сунуть ему сотню-другую.

- Благослови вас бог, благодетель, - сказал он с увлажненным взором. В следующий раз он вел себя более угрожающе. Я де успел погреть руки на его деле; защищая его, я де обрел славу, так с какой же стати и ему самому на этом не подработать? Я никак не мог доказать, что вовсе не обязан платить ему никаких комиссионных; короче говоря, я снова дал ему денег.

• 
  Как Вы думаете, почему писатель дал денег Франку Сельвину?
  
• 
  Какое значение имело дело Сельвина для широкой общественности? Важна ли была его реальная виновность (или невиновность) ?
  
• 
  В чем заключалась справедливость для литератора, защищавшего Сельвина? Какую истину и справедливость он защищал?
  

Оакс-2 был маленькой пыльной планеткой, затерянной на задворках созвездия Ориона. Население там состояло из бывших выходцев с Земли, все еще придерживающихся земных порядков и обычаев. А судья Лоу являлся единственным светочем справедливости на всю маленькую планету. Боль­шинство рассматриваемых им дел касалось споров о границах земельных владений да принадлежности свиней и гусей. Граждане Оакса-2 не имели нюха на серьезные преступления.

Но однажды на Оакс-2 совершил посадку космический корабль, в котором находились небезызвестный Тимоти Монт и его адвокат, прилетевшие на Оакс-2 в поисках защиты и справедливости. Следом за ними прибыл другой корабль с тремя полицейскими и прокурором.

Прокурор сделал следующее заявление: — Ваша честь, этот негодяй совершил гнуснейшее преступление. Тимоти Монт, Ваша честь, поджег сиротский приют! Более того, перед тем как сбежать, он признал себя виновным. И у меня имеется его письменное признание.

Адвокат Монта, бледный тип с невыразительными глазами, поднялся с места.

— Я требую отклонения обвинения.

- И не подумаю, - заявил судья Лоу. – Поджог приюта — чудовищное преступление.

— Конечно, — согласился адвокат. — Оно таковым является в большинстве обычных мест. Однако мой клиент совершил сие деяние на планете Альтира-3. Ваша честь имеет какое-нибудь представление об

Его честь, естественно, не имела.

- На Альтире-3, - пояснил адвокат, - всех сирот обучают искусству убивать с целью сокращения населения соседних планет. Поджогом приюта мой клиент спас тысячи, а может, и миллионы невинных жизней. Следовательно, его нужно считать не преступником, а народным героем.

— Это правда насчет Альтиры-3? — поинтересовался судья у судебного исполнителя.

Тот сверил факты по «Энциклопедии планетных обычаев и фольклору» и нашел, что да, это, несомненно, правда.

И судья Лоу объявил:

- Тогда я отклоняю обвинение.

Монт со своим адвокатом убыли восвояси, и жизнь на Оаксе-2 вошла в привычную мирную колею, изредка нарушаемую разве что случайными тяжбами о границах владений да принадлежности свиней и гусей.

Однако через год в местном суде снова объявились Монт с адвокатом, за которыми следовал прокурор.

Обвинение и на сей раз касалось поджога сирот­ского приюта.

— Однако, - пояснил бледный адвокат, — хоть мой клиент и виновен, суду следует знать, что упомянутый приют находился на планете Дигра-4. А как вам хорошо известно, на Дигре-4 всех сирот посвящают неких отвратительных обрядов, вызывающих справедливый гнев во всей цивилизованной Галактике.

Выяснив, что и это правда, судья Лоу опять отклонил обвинение.

Через пятнадцать месяцев Тимоти Монт и его адвокат в третий раз оказались в суде по тому же самому обвинению.

• 
  Ну, дорогой, - сказал судья Лоу. - Я, конечно, понимаю, реформаторское рвение... Ну и где же на сей раз было совершено преступление?
  
• 
  На Земле, - сообщил прокурор.
  
• 
  На Земле? - не поверил судья.
  
• 
  Боюсь, что это правда, — печально ответил адвокат. — Мой клиент виновен.
  
• 
  Но по какой такой причине сейчас-то?
  
• 
  Временное умопомешательство, — быстро проговорил адвокат. — И в качестве доказательства уменя имеются заключения двенадцати психиатров. Я требую отмены обвинения в соответствии с законом, применимым к данному обстоятельству.
  
• 
  Лицо судьи побагровело от гнева.
  

И прежде чем адвокат успел помешать своему подзащитному что-нибудь сказать, Тимоти Монт встал и заявил:

— Потому что мне нравится поджигать приюты!

В тот же день судья Лоу издал новый закон, который обсуждала вся цивилизованная Галактика и который изучался даже на столь отличных друг от друга планетах, как Дрома-1 и Аос-10. Закон Лоу гласил, что отныне адвокат несет такое же наказание, как и его клиент, какой бы приговор ни присудили последнему.

Многие усматривали в этом несправедливость. Однако сфера адвокатской деятельности на Оаксе-2 замечательным образом сократилась.

• 
  Был ли Тимоти Монт виновен, на Ваш взгляд, хотя бы по одному из предъявленных обвинений?
  
• 
  Имело ли место преступление?
  
• 
  Почему судья издал закон, карающий адвокатов наравне с их подзащитными? Как Вы думаете, какими мотивами при этом руководствовался судья Лоу?
  
• 
  Что может, по-вашему, являться признаками цивилизованного судопроизводства? Есть ли эти признаки в рассказе Шекли?
  

* * *

Спасович — оратор огромной эрудиции, большой художник, глубокий знаток истории и литературы. Был очень требователен к себе и коллегам по ра­боте. Речи свои отрабатывал в мельчайших подроб­ностях. Они поражают силой чеканного слова, богатством языка и глубиной мысли, умелым исполь­зованием сравнений. В его речах никогда не встретишь напыщенных фраз, стиль их прост, доходчив. Свои речи строил всегда в строгом логическом по­рядке, широко и умело используя богатство русского языка.

Однако следует отметить, что его речи не отличаются внешней отделкой, их сила и значение во внутреннем содержании. Несомненным достоинством речей Спасовича является удачная их планировка, тщательно продуманный анализ собранных по делу доказательств. В речи он умело и убедительно ставит каждое доказательство на свое место. Большой пси­холог, он всегда находит правильный тон речи, ему чужда несдержанная полемика с противником.

Спасович одинаково силен как в делах, где подсудимый отрицал свое участие в преступлении, так и в делах, где квалификация преступлений была сомнительной или совершение преступления оспаривалось. Одной из лучших его речей является речь по делу об убийстве Нины Андреевской. Здесь умело и правильно распределен обильный доказательственный материал. Эта речь показывает большую подготовительную работу адвоката перед выступлением в суде.

Несмотря на то что в отдельных местах речь перегружена излишними подробностями, она является образцом глубокого и обстоятельного анализа судебных доказательств. Речь эта имеет большой теорети­ческий и практический интерес. Она свидетельствует об исключительно умелом оперировании косвенными доказательствами. Касаясь ораторского творчества Спасовича, следует отметить, что из замечательной плеяды дореволю­ционных адвокатов никто так умело и широко не пользовался научными знаниями, как Спасович. Глубокие, поистине энциклопедические знания были его могучим оружием в судебном поединке. Давая характеристику В.Д. Спасовичу, А.Ф. Кони писал: «В числе многих и многие годы я восхищался его оригиналь­ным, непокорным словом, которое он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, — любовался его горячими жестами и чудесной архитектурой речи, неотразимая логика которых соперничала с глубокой их психологией и указаниями долгого, основанного на опыте житейского раздумья».

Отмечают, что Спасович, начиная речь, как бы разочаровывал слушателей. Первую фразу он всегда произносил с большим внутренним напряжением. Оратор вначале заикался, слова были непокорны, фразы рождались тяжело, резали слух, но проходили первые минуты, и он овладевал аудиторией, произносил речь уверенно, твердо, убедительно. Замеченные дефекты сглаживались богатством мыслей, которые щедро подаются ярким, образным языком.

В некоторых своих речах Спасович затрагивает этические вопросы деятельности адвоката в уголовном процессе. Так, по делу Всеволода Крестовского он, касаясь осуществления защиты по назначению суда, говорит:

«Это такая же служба, как воинская повинность; ее можно исполнять двояко: как казенщину, формально, или с усердием, влагая душу в дело, употребляя все усилия, чтобы подействовать на ум и сердце судей. Я полагаю, что только тот, кто исполняет эту обязанность последним из двух способов, заслуживает, чтобы его уважали, и, конечно, когда кому защитник понадобится, а он может понадобиться всякому, то пожелают найти только такого защитника, который бы не делал ни малейшего различия между делом, назначенным ему от суда, по повинности, и делом, защищаемым им по со­глашению».

Далее он подчеркивает, что выбор адвокатом средств защиты должен быть предельно добросовестным, свободным от выбора клиента. В средствах защиты не должно быть места сомнительным доказательствам, предоставленным клиентом. В своих работах, освещающих деятельность адвоката, он подчеркивает ее общественный характер, призванный служить широким интересам правосудия.

Из книги «Знаменитые речи российских юристов»