А чего же мы ждали от суда присяжных ?

В прошлом веке, когда в России был учрежден и за­воевал прочный авторитет суд присяжных, сочи­нили романс с таким юридическим рефреном: «Ах, судьи, я его любила, ах, судьи, я его убила». Поводом послужил оправдательный вердикт убийце измен­щика.

Вердикт, вынесенный, конечно же, чисто эмоцио­нально и юридически абсолютно безответственно, а потому с точки зрения обвинительной власти по­дрывающий все основы правосудия. И ведь отме­нить нельзя — оправдание присяжными безапелля­ционно!

Деспотический царский режим, при котором сыск и обвинительная власть имели огромный вес, смирился с таким положением вещей. Лишь «политиче­ский» выстрел Веры Засулич заставил изъять из-под юрисдикции суда присяжных обвинения в «противогосударственных деяниях». Во всем же остальном власть сосуществовала с правосудной демократией. Как сосуществует она с «судом улицы» во многих пра­вовых государствах, вполне осознающих обременительность этого вида судопроизводства.

Мы как всегда нетерпеливы, о чем свидетельствует корреспонденция моего коллеги из Саратова, где, кстати говоря, пять лет назад прошел первый процесс с присяжными заседателями, который вызвал восторженные отзывы прессы. Те аргументы, что тогда приводились сторонниками суда присяжных в качестве положительных - юридическая неискушенность за­седателей, эмоциональное восприятие событий, независимость от аргументов обвинения, оценка доводов обвинения и защиты в состязательных прениях, — теперь вдруг стали отрицательными. Пока еще, правда, не ставится вопрос об отмене суда присяжных. Одна­ко высказываются такие соображения об его улучшении, которые вполне прозрачно намекают: с этой правосудной демократией пора кончать.

Основной аргумент нынешних критиков суда присяжных - оправдательные приговоры убийцам, наси­льникам, ворам и взяточникам: «ни одно уголовное дело по обвинению во взяточничестве не заверши­лось обвинительным приговором». Но возникает во­прос: а доказано ли было обвинение перед лицом непредвзятых и неосведомленных в праве 12 граждан? Предположим, с точки зрения следствия - доказано. Но есть еще один вопрос, который решают присяжные: злонамеренно совершил человек преступление или под давлением таких обстоятельств, которые его оправдывают? Закон отнес решение этого вопроса на совесть неискушенных в юриспруденции граждан. Они и поступают в соответствии с ЭТИМ законом. И ничего иного тут придумать нельзя, разве что упразднить суд присяжных.

Возникает вполне логичная альтернатива: либо органы следствия работают плохо, либо суд присяжных проявляет непростительную милость к закоре­нелым преступникам — альтернатива прокурора. Эти слова и объясняют, почему появилась необходимость в суде присяжных. Прокурор априори видит в подсудимом закоренелого преступника, а непредвзятые граждане — согражданина, обвиняемого прокуратурой. Так ведь для того и учреждали суд присяжных, чтобы уничтожить «презумпцию виновности», на которой до сих пор зиждется вся наша так называемая «правоохранительная» система.

Совершенно очевидно, что основное противоречие судопроизводства с присяжными в том и состоит, что к демократической форме суда пристегнули насквозь инквизиционное следствие. Взрыв тут был неминуем. Прокурор с кое-как сляпанным обвинением неизбежно оказывается в проигрышном положении по сравнению со «златоустом-адвокатом», задача которого лишь в том, чтобы развенчать обвинение. Но в этом же и смысл состязательного процесса. Да, за адвокатом априори более выигрышные аргументы отрицания, но за прокурором-то огромный механизм государственного сыска, следственной власти. Так что состязание происходит на равных. А то что в большинстве случаев проигрывает обвине­ние, - не вина защиты. И тем более не вина обвиняемого. И уж тем более не вина присяжных.

Словом, в правоохранительных органах созрела или, по крайней мере, зреет неопределенная идея: «что-то нужно делать с судом присяжных». Если честно, то такового у нас в сущности нет. Нельзя же считать эксперимент в девяти регионах на уровне областной инстанции утверждением в России формы судопроизводства, которая действует в половине правового мира. Сам этот факт - эксперимент - выдает с головой российскую власть: она и не хотела «суда улицы», она его боялась. Как до сих пор боится идеи парламентаризма, свободы слова, приоритета прав человека. Суд присяжных - это же апофеоз и конечная цель государственной демократии, когда произволу властей противостоит воля народа.

Пятилетний эксперимент с судом присяжных — будем откровенны - показал только отрицательные результаты. Общественность — если иметь в виду прессу — просто замолчала все положительные моменты практики суда присяжных. А уж если вспомнить российскую прессу второй половины XIX в., которая «сделала» суд присяжных единственной надеждой тогдашней демократии, то упреки напрашиваются сами собой. Наши СМИ, прокричав о «самой демократической форме судопроизводства», забыли о ней и пять лет хранят молчание.

Вывод может быть только один: мы и к этому не готовы. Мы сами не знаем, чего хотим от своего правосудия: то ли карать беспощадно по велению обвинительной власти, то ли отпускать обвиняемых, чья вина хотя бы сомнительна.

«Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невиновного» — это до сих пор не наш лозунг. Учреждение суда присяжных было попыткой разбить этот стереотип. Не будет ли она поспешно признана неудачной?

Как Вы полагаете, кому более всего неудобно введение института присяжных и почему?

Прокомментируйте и дополните мысль автора: «...для того и учреждали суд присяжных, чтобы уничтожить "презумпцию виновности"...»

Как Вы понимаете слова Ю. Феофанова о том, что мы не готовы к введению суда присяжных?

В. Буковский

Письмо из Кембриджа

<... >если бы я сейчас жил в России, я постарался бы сконцентрировать все убогие силы нашего обще­ства на одном: на введении суда присяжных.

Эта формула суда, конечно, не является идеальной — она не исключает судебных ошибок (вспом­ним хотя бы дело Веры Засулич). Более того, вовсе не является обязательным атрибутом демократического общества — многие вполне демократические страны Европы, такие, как Голландия или Франция, обходятся без нее. Однако для России она была бы гигантским шагом вперед, позволяющим разрешить огромное число нынешних проблем<... >

Независимый суд — а более независимой формы суда, чем суд присяжных, человечество не изобрело — стал бы реальной гарантией прав граждан и их юридических лиц, мощным средством воздействия на власть.

Он стал бы могучим средством воспитания правосознания общества и, таким образом, способствовал бы укреплению и росту общественного мнения.

Он есть лучшее средство привлечь внимание к конкретной проблеме, лучшее средство гласности. Разбирательство в суде присяжных всегда драматично, не случайно в кино есть даже такой жанр, как court room drama — фильм, большая часть действия которого проходит в зале суда, возможно, созданный по материалам реального судебного процесса. Например, «Народ против Ларри Флинта», «Нюрнбергский процесс», «Адвокат дьявола».

Он уменьшит цинизм и неверие в справедливость, сейчас столь распространенные в обществе.

Он вернет интеллигенции (через сословие адвокатов) определенную долю влияния на общество, ею сейчас целиком утраченное.

Он даже способен уменьшить число заказных убийств и прочих разборок, предоставив в распоряжение всех способ объективного разрешения конфликтов.

И, наконец, последнее: такая кампания имеет все шансы на успех, поскольку суд присяжных уже внесен в Конституцию РФ. Добиваться осуществления уже записанного в Конституции права гораздо легче (как, между прочим, показал и наш опыт).

Конечно, будут серьезные возражения. Например, то, что суд присяжных слишком медленный, а потому — дорого стоит. Это действительно так, и в условиях России большой минус. Что ж, можно разработать упрощенную процедуру, поступившись многими процессуальными тонкостями. Например, сильно ограничив право отвода присяжных при их отборе (а это самая длинная процедура). И т.п.

Я уверен, что мое предложение вызовет достаточно веских возражений и даже нареканий со стороны маститых ученых. Однако хочу лишь подчеркнуть в заключение — ничто в России не сдвинется в лучшую сторону до тех пор, пока там не утвердится независимый суд, потребность в котором сейчас осознают даже уголовники.

Из сборника «Поиски выхода»
С. Пашин

О суде присяжных

Говоря о преимуществах суда присяжных, обычно указывают на его большую коллегиальность, бес­спорную независимость и, следовательно, меньший риск злоупотреблений и судебных ошибок. При­сяжных будут беспокоить не ведомственные отчетные показатели, но лишь судьба подсудимого. Вклад народных представителей в судебный поиск истины состоит не более и не менее чем в свежем взгляде, не замутненном функциональной позицией. Соглашаясь с вышесказанным, нельзя дополнительно не отметить, что к числу достоинств суда присяжных относятся:

• 
  привнесение в атмосферу казенной юстиции житейского здравого смысла и народного правосознания;
  
• 
  стимулирование состязательности процесса;
  
• 
  — способность испытывать правоту законов при­менительно к конкретному случаю.
  

Словом, суд присяжных выступает в качестве средства разрешения нестандартных ситуаций, где из-за тяжести возможных последствий опаснее по­грешить против справедливости, нежели против веления абстрактной правовой нормы.

Поэтому предполагается его внедрение только по делам о преступлениях (не уголовных проступках), грозящих виновному лишением свободы на срок свыше одного года или более суровым наказанием. При этом по делам о преступлениях, наказуемых смертной казнью, а также по некоторым другим, таким, как превышение власти, тяжкие преступления против личности, слушание дела перед присяжными окажется обязательным, а в остальных случаях — факультативным, зависящим от воли обвиняемого.

Дежурными возражениями против учреждения суда присяжных служат три аргумента, которые можно условно назвать «корпоративным отрицанием», «доводом к кошельку» и «апелляцией к законности».

Некоторые жрецы Фемиды не исключая и Председателя Верховного Суда СССР Е.А.Смоленцева, боятся принижения роли судьи-профессионала и ссылаются на сложность уголовных дел, которую нельзя постичь не посвященному в тонкости юриспруденции. Между тем суд присяжных как раз и предполагает разделение труда: юрист решает правовые вопросы, обеспечивает законность производства, руководит ходом разбирательства; жюри, состоящее из простых налогоплательщиков, — констатирует вопросы факта («было - не было», «совершил - не совершил», «виноват - не виноват»). Никаких юридических познаний для этого не нужно; достаточно здравого смысла и жизненного опыта, или, выражаясь научным языком, «накопления в сознании субъекта достаточного количества схем причинности». Столь же несостоятельны ссылки на трудности разбирательства хозяйственных преступлений и правонарушений в технических сферах (крушения, аварии, компьютерные преступления, хищения на производстве). Во-первых, сам судья не специалист в этих областях, а во-вторых, для того и вызываются эксперты, чтобы понятным языком дать пояснения, ответить на поставленные вопросы, устранить сомнения и неясности.

Говорят, что присяжные дорого обходятся казне. Это соответствует действительности, но лишь применительно к каждому отдельно взятому процессу: «покладистая пара» народных заседателей обходится дешевле, тем паче что платить приходится не казне, а предприятиям по их мест) работы. Но дороговизна судопроизводства в масштабе республики может быть смягчена редким созывом суда присяжных (после всплеска интереса к этой форме судопроизводства неизбежен спад, ибо закоренелым преступ­никам рассчитывать на снисхождение присяжных не приходится, а в большинстве случаев достаточно эффективен обычный процесс — перед судьей или коллегией профессионалов). Декриминализация уменьшит количество деяний, подсудных присяжным и вообще судам общей юрисдикции.

Предполагается рассматривать участие в делах в качестве присяжного как общегражданскую повинность, распространяющуюся на всех совершеннолетних неопороченных граждан.

Рассмотрим и последний аргумент против суда присяжных: при таком суде мы, как полагают некоторые, не добьемся утверждения единой для всех законности.

Между тем мировая практика последнего времени показывает, что обвинительные приговоры суда присяжных в подавляющем большинстве случаев обоснованы. Карательная практика присяжных в Российской империи отличалась даже большей стабильностью и однородностью, чем решения судебных палат. Никто не собирается отказываться от кас­сационной проверки законности производства в суде присяжных, гарантом которой остаются профессиональные судьи.

Но критиков суда присяжных на самом деле пугает другое: оправдательный приговор, если он постановлен с соблюдением всех процедурных правил, не подлежит отмене. Между тем даже действующее законодательство содержит ростки неформального подхода к вопросам уголовного преследования и применения наказания. Статья б УПК РСФСР и сейчас дает право суду, прокурору, следователю, органу дознания не привлекать лицо к уголовной ответственности, если совершенное им деяние вследствие изменения обстановки потеряло характер общественно опасного или само лицо перестало быть общественно опасным. Скорее всего, не удалось бы добиться обвинительного вердикта и осуждения хозяйственных руководителей, нарушавших устаревшие инструкции ради повышения производительности труда и благосостояния работников, матерей, не до­несших на своих детей, прокурора, вооружившего население конфискованными ружьями, чтобы дать отпор насильникам и погромщикам.

Думается, что коллективный разум и совесть присяжных, сдерживающих карающий меч во имя справедливого разрешения дела, — достаточные гарантии правопорядка. Пока в правосудии обнаруживается дефицит милосердия, не нужно бороться с его избытком.

Из сборника

«Концепция судебной реформы в Российской Федерации»

• 
  Как Вы полагаете, почему оправдательные приговоры обычно воспринимаются обществом негативно, с недоверием?
  
• 
  Как Вы понимаете слова «дефицит милосердия в правосудии»?
  

В предлагаемом отрывке из романа описана заключительная сцена суда над негром, обвиненным в изнасиловании белой женщины. Адвокат Аттикус Финн защищает негра Тома Робинсона перед судом присяжных.

• 
  Давно он говорит?
  

• 
  Только разобрал улики, — прошептал Джим. — Вот увидишь, Глазастик, мы выиграем. Непременно выиграем. Он в пять минут ничего от них не оставил. Он так все просто объяснил, ну... прямо как я бы стал
  объяснять тебе. Ты и то бы поняла.
  

• 
  А мистер Джилмер?..
  

• 
  Ш-шш... Ничего нового, все одно и то же. Теперь молчи.
  

— Если позволите, ваша честь...

Судья Тейлор кивнул, и тогда Аттикус сделал то, чего никогда не делал ни прежде, ни после, ни на лю­дях, ни дома: расстегнул жилет, расстегнул воротничок, оттянул галстук и снял пиджак. Дома, пока не придет время ложиться спать, он всегда ходил застегнутый на все пуговицы, и сейчас для нас с Джимом он был все равно что голый. Мы в ужасе пере­глянулись.

Аттикус сунул руки в карманы и пошел к присяжным. На свету блеснула золотая запонка и колпачки самопишущей ручки и карандаша.

— Джентльмены... — сказал он.

И мы с Джимом опять переглянулись: так он дома говорил «Глазастик». Теперь голос у него был уже не сухой и не равнодушный, он говорил с присяжными, будто встретил знакомых на углу у почты.

- Джентльмены, - говорил он, - я буду краток, но я бы хотел употребить оставшееся время, чтобы напомнить вам, что дело это не сложное, вам не надо вникать в запутанные обстоятельства, вам нужно другое: уяснить себе, виновен ли обвиняемый, уяснить настолько, чтобы не осталось и тени сомнения. Начать с того, что дело это вообще не следовало передавать в суд. Дело это простое и ясное, как дважды два.

Обвинение не представило никаких медицинских доказательств, что преступление, в котором обвиняют Тома Робинсона, вообще имело место. Обвинитель ссылается лишь на двух свидетелей, а их показания вызывают серьезные сомнения, как стало ясно во время перекрестного допроса; более того, обвиняемый решительно их опровергает. Обвиняе­мый не виновен, но в этом зале присутствует тот, кто действительно виновен.

Я глубоко сочувствую главной свидетельнице обвинения, но как ни глубоко мое сочувствие, ему есть пределы — я не могу оправдать свидетельницу, когда она старается переложить свою вину на другого, зная, что это будет стоить ему жизни.

Я говорю «вина», джентльмены, потому что свидетельница виновата. Она не совершила преступления, она просто нарушила суровый, освященный временем закон нашего общества, закон столь не­преклонный, что всякого, кто его нарушил, изгоняют из нашей среды, как недостойного. Она жертва жестокой нужды и невежества, но я не могу ее жалеть: она белая. Она прекрасно знала, как непозволительно то, что она совершает, но желание оказалось для нее важнее закона - и, упорствуя в своем желании, она нарушила закон. Она уступила своему желанию, а затем повела себя так, как хоть раз в жизни ведет себя каждый. Она поступила, как поступают дети, - попыталась избавиться от обличающей ее улики. Но ведь перед нами не ребенок, который прячет краденое лакомство; она нанесла своей жертве сокрушительный удар — ей необходимо было избавиться от того, кто обо всем знал. Он не должен больше попадаться ей на глаза, не должен существовать. Она должна уничтожить улику.

Я не идеалист и вовсе не считаю суд присяжных наилучшим из судов, для меня это не идеал, но существующая, действующая реальность. Суд в целом, джентльмены, не лучше, чем каждый из вас, присяжных. Суд разумен лишь постольку, поскольку разумны присяжные, а присяжные в целом разумны лишь постольку, поскольку разумен каждый из них. Я уве­рен, джентльмены, что вы беспристрастно рассмотрите показания, которые вы здесь слышали, вынесете решение и вернете обвиняемого его семье. Бога ради, исполните свой долг.

Последние слова Аттикус произнес едва слышно и, уже отвернувшись от присяжных, сказал еще что-то, но я не расслышала. Как будто он говорил не суду, а сам себе. Я толкнула Джима в бок.

• 
  Что он сказал?
  
• 
  По-моему, он сказал — бога ради, поверьте ему.
  

Присяжные никогда не смотрят на подсудимого, если они вынесли обвинительный приговор. Когда эти присяжные вернулись в зал, ни один из них не взглянул на Тома Робинсона. Старшина передал мистеру Тейту лист бумаги, мистер Тейт передал его секретарю, а тот - судье.

Я зажмурилась. Судья Тейлор читал: «Виновен... виновен... виновен... виновен». Я украдкой поглядела на Джима: он так вцепился в перила, что пальцы побелели, и от каждого «виновен» плечи у него вздраги­вали, как от удара. Судья Тейлор что-то говорил. Он зачем-то сжимал в руке молоток, но не стучал им. Будто в тумане, я увидела, Аттикус собрал со стола бумаги и сунул в портфель. Щелкнул замком, подошел к секретарю суда, что-то ему сказал, кивнул мис­теру Джилмеру, потом подошел к Тому Робинсону и стал ему что-то шептать. И положил руку ему на плечо. Потом снял со спинки стула свой пиджак и накинул его. И вышел из зала, но не в ту дверь, как всегда. Он быстро прошел через весь зал к южному выходу — видно, хотел поскорей попасть домой. Я все время смотрела на него. Он так и не взглянул наверх. Кто-то легонько толкнул меня, но мне не хотелось оборачиваться, я не отрываясь смотрела на людей внизу, на Аттикуса, который одиноко шел по проходу.

- Мисс Джин-Луиза.

Я оглянулась. Все стояли. Вокруг нас и по всей га­лерее негры вставали с мест.

Голос преподобного Сайкса прозвучал издале­ка, как перед тем голос судьи Тейлора:

- Встаньте, мисс Джин-Луиза. Ваш отец идет.
Настал черед Джима плакать. Мы пробирались сквозь шумную веселую толпу, а по его лицу бежали злые слезы.

— Несправедливо это, — твердил он всю дорогу до угла площади, где нас ждал Аттикус.

Аттикус стоял под уличным фонарем, и лицо у него было такое, словно ничего не случилось, жилет застегнут, воротничок и галстук на месте, цепочка от часов блестит, весь он спокойный и невозмутимый, как всегда.

— Несправедливо это, Аттикус, — сказал Джим.

— Да, сын, несправедливо.
Мы пошли домой.

Тетя Александра еще не ложилась. Она была в халате, и, вот честное слово, корсета она не снимала.

- Мне очень жаль, брат, - негромко сказала она. Она никогда еще не называла Аттикуса братом, и я покосилась на Джима, но он не слушал. Он смотрел то на Аттикуса, то в пол, — может, он думал, Аттикус тоже виноват, что Тома Робинсона осудили.

— Что с ним? — спросила тетя про Джима.

• 
  Ничего, он скоро придет в себя, — ответил Аттикус. — Ему это не так-то легко далось. — И вздохнул. — Я иду спать. Если утром не выйду к завтраку, не будите меня.
  
• 
  Прежде всего неразумно было разрешать детям...
  
• 
  Здесь их родной дом, сестра, — сказал Аттикус. — Так уж мы для них его устроили, пусть учатся в нем жить.
  

— Это в такой же мере характерно для округа Мейкомб, как и собрания миссионерского общества.

- Аттикус... — Глаза у тети Александры стали испуганные. - Я никак не думала, что ты способен из-за этого ожесточиться.

• 
  Я не ожесточился, просто устал... Я иду спать.
  
• 
  Аттикус, — угрюмо сказал Джим. Аттикус приостановился в дверях.
  
• 
  Что, сын?
  
• 
  Что же они сделали, как они могли?
  

• 
  Как Вы понимаете слова адвоката Аттикуса: «Они делали так прежде и сделают еще не раз, и плачут при этом, вид­но, одни только дети»?
  
• 
  Как Вы думаете, всегда ли хороший адвокат помогает обвиняемому выиграть дело в суде?
  
• 
  Какие обстоятельства, не имеющие отношения к доказательствам вины подсудимого, могут повлиять на решение суда присяжных?
  

- Свидетель, который видел убийцу входящим в подъезд дома, утверждал, что он был в темно-зеленой куртке и ондатровой шапке, а другой свидетель, который видел его выходящим из лифта на восьмом этаже, стоял на том, что он был в темно-зеленой куртке и без головного убора. Этого оказалось достаточно, чтобы адвокат вцепился мертвой хваткой в судью: пока, дескать, мы не докажем, что подсудимый шапку снял и между этажами выбросил или в лифте оставил, я буду настаивать на том, что оба свидетеля видели разных людей. Мой-де подзащитный входил в дом в шапке и шел к знакомым на третий этаж, а на восьмом этаже, рядом с квартирой потерпевшего, видели не его. Судья и так, и сяк крутился, а делать нечего. Все сомнения толкуются в пользу обвиняемого. Послали дело на доследование с указанием: выяснять вопрос о шапке, иными словами — найти ее, проклятущую, и доказать, что она принадлежит под­судимому. Ясно, что ее не нашли. Следователь потом локти кусал, да и мне обидно: с таким трудом убийцу этого вычислили, нашли, задерживали со стрельбой, двое моих ребят чуть не погибли, а все впустую...

— А фамилия того адвоката — Захаров? — спросила вдруг Таня. — Точно. Как вы догадались?

- Так он наш, питерский. Приехал тогда из Москвы после процесса и всем рассказывал про эту шапку. Он вообще-то очень грамотный и цепкий, я всегда внимательно слушаю, когда он хвастаться начинает и всякие байки травит, массу полезных вещей можно услышать, которые потом в работе пригодятся. Я, кстати, вскоре после этой истории с шапкой закрыва­ла одно большое дело, писала обвинительное заключение и под впечатлением захаровского рассказа обнаружила такую неувязочку, что опытному адвокату только за краешек ухватиться — и конец моим много­месячным трудам. И неувязочка-то пустяковая, в прежние годы на нее и внимания бы никто не обра­тил. И представляете, получает адвокат дело, читает обвиниловку и начинает хохотать прямо у меня в кабинете. «Вы чего? — спрашиваю. — Грамматическую ошибку нашли?» «Нет, — говорит, — я же в деле с момента задержания обвиняемого и помню точно, что вот в этом месте несостыковочка была. Когда я услышал от Захарова, как он из такой вот малюсенькой детальки оправдательный приговор выкроил, сразу сообразил, что и тут можно поиграть. А вы, Татьяна Григорьевна, несостыковочку эту убрали, тоже, вид­но, историю про шапку слышали».