1718 мая 2012 года Нижний Новгород 2012 ббк 63. 211 И 91 Редакционная коллегия

Жизнь и мировоззрение Л.А. Тихомирова привлекают внимание многих отечественных исследователей. Реконструировать внутренний мир и биографию этой неординарной личности помогает изучение его дневниковых записей и воспоминаний. Особое значение имеет его дневник, хранящийся в его личном фонде в Государственном архиве Российской Федерации [1].

В 2008 г. в издательстве РОССПЭН был опубликован текст дневника за период 1915–1917 гг., подготовленный к печати, снабженный вступительной статьей и подробными комментариями А.В. Репникова [2]. В настоящее время по гранту РГНФ (проект № 12–01–00185а) ведется работа по подготовке к публикации полного текста дневника Тихомирова 1905–1907 гг., снабженного вступительной статьей и научными комментариями.

Пессимизм, и ранее присущий оценкам Тихомирова, в период Первой русской революции достигает своего пика. Характерно, что он обращает критические выпады уже не только против революционеров, но и против охранителей, записывая, что «так называемые консерваторы» – либо глупцы, либо мошенники, которые не знают монархии, а знают только бюрократию и презирают простой народ. Отвергая революционный путь, он вовсе не симпатизировал крайней реакции.

В качестве программы выхода из кризиса Лев Александрович предлагает свой труд «Монархическая государственность», превышающий общим объемом 800 страниц. Издание в количестве тысячи экземпляров вышло в четырех частях (первые три – в июне-июле 1905 г., четвертая – в августе). Дополнительно вышло несколько «именных» экземпляров для подношения высокопоставленным особам. Материальную поддержку оказал художник В.М. Васнецов. 9 сентября 1905 г. все части «Монархической государственности» были посланы Тихомировым в Германию императору Вильгельму II, с письмом на французском языке. Тихомиров полагал, что тот более всех монархов Европы мог бы заинтересоваться данным трудом. Неизвестно, как воспринял Вильгельм II книгу Тихомирова, но она нашла своих приверженцев при дворе Николая II. Было «Высочайше повелено» выдать Тихомирову подарок ценою около 200 рублей. Заказ выполняла фирма Фаберже. 28 февраля 1906 г. Тихомиров был удостоен «Всемилостивейшего пожалования» – серебряной чернильницы «Empire» с изображением государственного герба. В дневнике Тихомиров отметил это событие записью, что чернильница «ничего себе – красивая» и «рублей 50 может стоить». В примечании к этой записи он с долей скепсиса фиксирует, что чернильница обозначена стоимостью, «будто бы, 200 рублей». От себя замечу, что судьба этого изделия фирмы Фаберже после падения самодержавия покрыта мраком.

Отношение к революционерам, выраженное в дневнике, негативно. Вместе с тем, отмечается, что революция, видимо, единственный возможный путь для страны. Однако, революция для Тихомирова, это период «десяти лет резни и насилия» и без монархии в России «лет 10 неизбежна резня» (записи 14 марта и 22 августа 1905 г.). Читая революционные газеты, Тихомиров вспоминает собственную народовольческую молодость. Он отмечает, что большую роль в эскалации революции играет именно молодежь, а значит и революция будет «самая мальчишеская». Реакция же возможна только при крайне жестоких мерах, на что Николай II не пойдет. Выходом могла бы стать реформа, в России «людей реформы» очень мало и страна еще недостаточно развита для реформы. Следовательно, при невозможности реформы и недостаточности реакции, революция неизбежна.

Интересны записи о контактах Тихомирова и В.Л. Бурцева, обратившегося к нему с просьбой оказать посильную финансовую помощь народовольцам, вышедшим по провозглашенной «Манифестом 17 октября» амнистии. В письме на имя Бурцева от 30 марта 1906 г. Тихомиров, осуждая сам принцип революции, выразил готовность помочь таким нуждающимся после заключения товарищам, как М.Ф. Фроленко, или М.Р. Попов. Он даже предложил Бурцеву не называть им источник помощи, поскольку Попов и Фроленко могли бы не принять ее от «ренегата». Тихомиров просит Бурцева прислать ему список нуждающихся шлиссельбургских сидельцев, отметив в нем тех, кто не имеет семейных средств к жизни, или случайной работы. Правда, предусмотрительно оговаривается, что он сам человек без средств, объяснив это тем, что он, дескать, своих убеждений не продает, а таким людям денег нигде не дают.

Вооруженное восстание в Москве, кровопролитные бои, столкновения революционеров и черносотенцев – все эти события получили свое отражение на страницах дневника. Автор подробно останавливается на выборах в Первую Государственную Думу.

Интересно свидетельство Тихомирова о том, как он готовил 23 апреля 1906 г. проект тронной речи при открытии Первой Государственной Думы. Приводится текст проекта, который, однако, не прошел. Обиженный Тихомиров замечает по этому поводу, 28 апреля, что тронная речь Николая II была довольно бледная и ничего общего с образцом, написанным Львом Александровичем, не имеет. Состав Первой Думы Тихомирова, конечно, не устраивал, но Вторая Дума, по его мнению, «хуже прежней». Ее непродолжительная история, убийство Г.Б. Иоллоса, история с бомбами в квартире С.Ю. Витте и т.д. отражены в дневнике с присущими Тихомирову язвительными комментариями.

Попытки В.А. Грингмута – редактора «Московских ведомостей» в которых работал Тихомиров, вовлечь его в деятельность «Русской монархической партии» не находят поддержки и понимания. Льву Александровичу не нравится программа и к тому же он не хочет быть в одной организации с человеком, от которого материально зависит. Узнав об убийстве Иолосса, Тихомиров 15 марта 1907 г. просит передать Грингмуту, что не будет читать лекции для членов монархических партий, если «Союз русского народа» не снимет с себя обвинений в этом убийстве. В связи с убийством Иоллоса руководство Русского собрания, а также председатель Русского монархического собрания в Москве опубликовали заявление; выразив свое возмущение. «Вестник Русского собрания» писал весной 1907 г.: «Каковы бы ни были мотивы его (убийства Г.Б. Иоллоса – А.Р.), но это предательское, возмутительное убийство должно вызвать всеобщее негодование» [3].

Отклики о «Русской монархической партии» в дневнике свидетельствуют о том, что Лев Александрович по мере возможности отслеживает ее деятельность и готов помочь, если нужно выступить с лекцией, или докладом (в 1907 г. Грингмут даже раздумывал над выдвижением Тихомирова кандидатом в думские депутаты от монархической партии). Генерал А.А. Киреев в письме к Тихомирову советует ему присоединяться не раздумывая к «Русской монархической партии», однако тот в политику не рвется. Он вообще, не слишком верит в то, что партии (даже монархические), а тем более черносотенцы, саркастически именуемые им «армией Валленштейна», спасут Россию.

Волнует Тихомирова и судьба Православной церкви. Информация от сына Александра (учащегося Московской духовной академии) накладывается на размышления Тихомирова и он констатирует, что «церковь разлагается». Происходящие в Московской духовной академии в 1905 году волнения отразились на страницах дневника. Интересно письмо Александра от 6 октября, в котором тот сообщает, что в академии процветает безделье и пьянство, а вместо лекций поют революционные песни. Сообщает он и о том, что однофамилец Льва Александровича, профессор академии Павел Васильевич Тихомиров, преподававший философию, напился вместе со студентами, заявив им, что Марсельеза и революционные песни превыше философии, после чего студенты бросились его качать. Правда, 20 сентября 1906 г. профессор будет уволен из академии Синодом. Однако поводом будут не его радикальные взгляды, а конфликт с преподавателем В.Н. Мышцыным (также уволенным), ухаживавшим за женой П.В. Тихомирова [4].

Значительное место в дневнике занимает фигура П.А. Столыпина. Мысли высказанные в статьях и брошюрах Тихомирова во многом совпадали с точкой зрения Петра Аркадъевича. Приватная встреча, состоявшаяся между ними в Петербурге 21 августа 1907 г., только усилила взаимные симпатии. Установившиеся между ними контакты в итоге приведут к переезду Тихомирова из Москвы в Петербург и его тесному сотрудничеству с премьером [5]. Хотя Столыпин и сделал много для Тихомирова, тот не переставал периодически доверять дневнику свои сомнения насчет премьера, который, конечно, не мог сразу добиться чиновничьего места и жалования для бывшего народовольца, ставшего монархистом. Не случайно в последней записи 1907 г., 31 декабря Тихомиров подозревает Столыпина «в болтовне пустой». В феврале 1908 г. он уже прямо угрожает, что проклянет Столыпина. Но, получив чин статского советника, хорошую должность и жалование Тихомиров готов забыть все свои упреки.

Работа со Столыпиным и общение с ним были, судя по дневнику, самой яркой страницей в жизни Тихомирова-монархиста, но его мысли о будущем России в целом не внушали оптимизма. Сравнивая революционные события с прошлыми смутами в истории России, Тихомиров приходит к выводу, что раньше люди были более самостоятельными в хозяйственном отношении, а теперь человек ничего не может сделать без общественной организации, и если она распадается, то каждый становится беспомощен. В результате он мечтает о любом «устроении», которое привело бы к стабилизации ситуации, полагая, что может быть лучше старым «гнилушкам» совсем упасть, чтобы на расчищенном месте было построено нечто новое.

1. ГАРФ. Ф. 634 (Тихомиров Л.А.). Оп. 1. Ед. хр. 15–18.

2. Дневник Л.А. Тихомирова 1915–1917 гг. / Сост., вступ. ст., примечания и комментарии А.В. Репникова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008.

3. Кирьянов Ю.И. Русское собрание 1900–1917. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. С. 51.

4. Голубцов С.А. Московская Духовная Академия в начале ХХ века. Профессура и сотрудники. Основные биографические сведения. По материалам архивов, публикаций и официальных изданий. М.: Мартис, 1999.

5. Репников А.В., Милевский О.А. Две жизни Льва Тихомирова. М.: Academia, 2011.

Несмотря на громадный объем литературы, посвященной жизни и творчеству Михаила Сергеевича Грушевского (1866–1934) – крупнейшего историка, академика, автора свыше 2 тыс. произведений, общественного и политического деятеля, следует все же отметить недостаточную степень изученности его политического наследия периода Первой мировой войны [1]. К 1914 г. М.С. Грушевский – автор национального гранд-нарратива – многотомной «Історії України-Руси» (т. 1, Львов, 1898, к 1913 г. выпущено 7 тт.), влиятельная фигура в межпартийном объединении «Товарищество украинских прогрессистов» (ТУП), популярный публицист, организатор украинской науки, редактор двух периодических изданий – «Літературно-науковий вістник» и газеты «Село». В энциклопедическом издании «Украинский народ в его прошлом и настоящем» (т. 1, СПб., 1914) опубликовал обзор украинской историографии и очерк украинской истории. «Органическая» и «историческая» политическая платформа, к реализации которой он стремился, – реформистское переустройство Российского государства на началах конституционализма, децентрализации, национально-территориального самоуправления и областничества, широкого участия народа в управлении [2].

Фигура М.С. Грушевского-политика неоднократно привлекала внимание исследователей [3]. Касаясь проблемы синтеза истории и политики в деятельности ученого, И.Б. Гирич отмечает: «…Грушевский значительно опередил уровень готовности рядовых представителей украинского политикума. Если бы не он, не его титаническая общественно-политическая работа за двадцать лет до революции, Украина не имела бы и такого прогресса и достижений, которые имели место в эпоху освободительных стремлений. Грушевский был творцом истории ... Он был в Украине между двумя революциями наиболее заметным политиком. Ни социал-демократы, ни социалисты - революционеры не имели и близко подобной фигуры, которая бы в такой мере была задействована в политике ... Грушевский был автором фактически первой украинской автономистской конституции, которую надеялся провести через Государственную Думу. Историк активно политизировал украинское движение во Львове и Киеве ... В политике Грушевский был достаточно трезвым человеком. Ему не хватало, разумеется, практицизма и беспринципности для достижения политических целей» [4]. В.В. Ващенко, стремясь выявить, каким образом сложившийся под влиянием системы классического филологического образования стиль мышления М.С. Грушевского повлиял на его мировоззрение, пришел к выводу, что в эпоху социальных потрясений в Российской империи «сознание, подчиненное принципу золотой середины, составляло основу того стиля мышления, которому на уровне политической идеологии отвечал либерализм. Либерализм Грушевского в 1905 –1907 гг. легко находил оправдание и обоснование в метафизике Аристотеля. Можно сказать, что имперское классическое образование, в случае с М. Грушевским, выполнило собственное предназначение – сформировало лояльного гражданина, не склонного к радикальным действиям, гражданина, который, избегая крайностей, всегда оставался на умеренных и взвешенных позициях. Причем этими крайностями…могли выступать как национальное государство, так и национализм» [5]. Следует также упомянуть работу С.И. Свитленко [6], в которой рассматривается интерпретация М.С. Грушевским понятия «соборность».

В ноябре 1914 г. по возвращению из Австро-Венгрии в Россию М.С. Грушевский был арестован по ложному обвинению в «австрофильстве», заключен в Лукьяновскую тюрьму (ноябрь 1914 г. – февраль 1915 г.), затем выслан в Симбирск. Осенью 1915 г. переведен по просьбе Академии наук в Казань, а в сентябре 1916 г. – в Москву, пребывая под гласным надзором полиции до марта 1917 г. Гласный надзор на практике оказался достаточно гуманным, профессор был не слишком стеснен в своей деятельности: развернул действия по восстановлению украинской громады ТУП, установил связи со студенческой украинской межпартийной организацией, содействовал изданию журналов «Украинская жизнь» и «Промінь» (ноябрь 1916–1917 гг.). Продолжал научно-издательскую деятельность. В январе-феврале 1917 г. участвовал в организации украинского акционерного издательства в Москве, в открытии украинского научного общества, в заседаниях Комитета опеки над украинскими беженцами из западных губерний России. Встречался с лидерами Киевской громады ТУП (Д.И. Дорошенко, Л.М. Старицкой-Черняховской, Е.Х. Чикаленко), поддерживал отношения с радикальными российскими кругами, обсуждал проблему создания единого фронта оппозиционных сил, решительно отстаивая «пораженческую» позицию.

Обдумывая перспективы украинского движения, в послании из Симбирска от 8 августа (26 июля) 1915 г. к С.А. Ефремову и киевским товарищам по ТУП формулировал программу действий в «украинском вопросе»: «…лозунги войны, обязанность государства восполнить страшные жертвы, принесенные народом для войны, мерами в отношении образования и благосостояния, народ остается без популярной газеты, грозит перспектива остаться без книги, следовало бы правительству облегчениями для украинцев смягчить впечатления от работы в Галиции (оккупации)» [7].

В годы ссылки психологическое состояние Грушевского было сложным, неустойчивым, дискомфортным. Эти настроения отразились в его переписке с единомышленниками. Не случайно С.А. Ефремов на вопрос Е.Х. Чикаленко о состоянии профессора в письме от 7 апреля 1915 г. отвечал, что тот «тоскует…» [8]. Приветствуя в июле 1917 г. воскрешение «старого милого» «Літературно-наукового вістника», историк писал: «Большая война, разорвав Украину российскую и австрийскую, ударила по самим основам нашей прессы. Поход темных сил на уничтожение украинства среди военной руины имел свои результатом прекращение ее... Только великая российская революция возвращает Вестнику жизнь...А двухлетний пробел в счете его лет останется памяткой последнего лихолетья, которое пережила украинская национальная жизнь» [9]. Тем не менее, преодолевая трудности ссыльной жизни, с присущей ему энергией продолжал трудиться. Всего за указанный период опубликовал 23 статьи в журналах «Украинская жизнь» (Москва), «Промінь» (Москва), газетах «Утро» (Харьков), «Русские ведомости», «Речь». Подготовленные для одесского журнала «Основа» статьи опубликованы не были; к счастью, сохранилась статья «Зайві сумніви» («Излишние сомнения»), посвященная памяти А.А. Русова, но три другие  утеряны.

В 1916 г. журнал «Украинская жизнь» в №12, к пятидесятилетию М.С. Грушевского, опубликовал статью С.А. Ефремова «На страже национального достоинства. К характеристике публицистической деятельности проф. М.С. Грушевского» [10] – по сути, картину восприятия активистами украинского движения основных постулатов его политико-пропагандистской деятельности.

Публицистическое наследие М.С. Грушевского периода ссылки (1915 – март 1917 гг.) является синтетическим, «многослойным», ценнейшим по своей информативности историческим источником, не столь давно в полном объеме вовлеченным в научный оборот (в значительной мере благодаря выходу в свет 50-томного собрания сочинений ученого). Как представляется, эти «документы эпохи», «прочитанные» наново в методологическом ключе «истории понятий», наряду с мемуарами, дневниковыми записями, перепиской, а также материалами жандармских архивов, используемые ранее в качестве иллюстративного материала в рамках традиционной политической истории, позволяют более точно «дешифровать» субъективные представления М.С. Грушевского о путях и методах решения национального вопроса в Российской империи, выявить имеющие место стереотипы и мифологемы, адекватно пояснить его неожиданную для современников позднейшую политическую эволюцию. Так, российский историк Д.В. Тимофеев, критикуя конкретно-исторические подходы в изучении истории политических идей, настаивает на смене исследовательской парадигмы при изучении общественно-политической мысли в целом: «Необходимо отказаться от установки на поиск каких-либо универсальных критериев, с помощью которых можно было бы четко классифицировать политические установки, и попытаться посредством текстологического анализа источников реконструировать артикулируемые людьми стереотипы, опасения и надежды, влиявшие на восприятие различных политических идей» [11]. Автор справедливо полагает, что в том может помочь такое новое методологическое направление, как «история понятий», одним из главных теоретиков которого является Райнхарт Козеллек. Семантика вооружает исследователя надежными индикаторами, которые помогают ему открыть следы сдвигов в истории, а с ними – и изменения исторического времени [12]. Именно «история понятий» (концептуальная история) исследует развитие и изменения содержательного наполнения социальных и политических понятий, как в определенные промежутки времени, так и в течение всего исторического процесса политической жизни разных обществ. Изучение «истории понятий» дает возможность раскрыть истинное содержание исторических источников, в которых они текстуально зафиксированы, реконструировав тем самым те или иные глобальные исторические изменения [13].

М.С. Грушевский-журналист в указанный период наиболее интенсивно использовал понятия, связанные с национальной проблематикой («национальный вопрос», «национальное движение», «национализм», «национальное сознание», «негосударственные народности», «малые народы», «народная жизнь», «возрождение», «украинский вопрос», «украинство», «украинское общество», «украинские национальные постулаты», «украинская жизнь», «малоросийский», «малорос», «польский вопрос», «российская государственность», «империя», «официальная народность», «прогрессивные круги России», «демократическая великорусская интеллигенция»). Поэтому, прочитывая наново в контексте «новой имперской истории» публицистику М.С. Грушевского тех кризисных лет, интерпретируя эти тексты сквозь призму концептуальной истории, возможно гораздо полнее восстановить истинный смысл основных социально-политических понятий, которые использовались в поздней Российской империи для обозначения этничности и процессов «национального строительства».

Автор новаторской фундаментальной работы С. Плохий (Украинский научный ин-т Гарвардского ун-та) считает, что 1913 г. был переломным для М.С. Грушевского: столь долго предпочитаемый термин «народ» в его политической лексике вытесняется, наконец, понятием «нация», «национальный». «Эволюция историка от «народника» к способному широко мыслить национальному историку выразительно проявилась перед Первой мировой войной. Излагая свое новое понимание украинского исторического процесса во вступлении в третьем издании первого тома академической «Истории» (1913), Грушевский не только использовал термин «народ» в новом значении (как нации), но и определял культуру (вместе с социальным фактором) как одну из двух главных составных частей исторического опыта украинского народа (нации) после краха украинской государственности» [14]. С. Плохий подчеркивает, что «в 1890-х – 1900-х годах, когда внимание Грушевского смещалось от народа как олицетворения народных масс к народу как понятию, соответствующему понятию нации, его история становилась все более национальной по характеру…Национальный фактор в интерпретации Грушевским украинской истории лучше всего проявился в произведениях, написанных после революции 1905 года» [15]. В то же время он признает тот факт, что в работах по национальному вопросу Грушевский вообще избегал термина «нация» и предпочитал говорить о «народе», а в украинской политической мысли в целом в начале ХХ в. соревновались два подхода к использованию терминов «нация» и «народ» [16].

Учитывая вышесказанное, полагаем, что с точки зрения «истории понятий» особый интерес представляют статьи М.С. Грушевского «О большом и малом национализме» и «Еще о большом и малом национализме», опубликованные в газете «Русские ведомости» в мае 1916 г. [17] – продолжение неоконченной дискуссии, развернувшейся до начала войны в связи с антиукраинскими выступлениями П.Б. Струве («Русская мысль», 1910, № 6; 1911, № 1). Программной, с четкими дефинициями является, бесспорно, статья «Еще о большом и малом национализме» («Русские ведомости», 1916, 28 мая, № 122), в которой ученый разграничил понятия национального (национальность) и националистического (национализм), осветил суть «большого» и «малого национализма» [18]. Понятия полного и неполного суверенитет народа (нации) раскрыл в работе «Независимая Польша и автономия Галичины» («Украинская жизнь», 1916, № 12). Взволнованный речью президента США В. Вильсона от 9 (22) января 1917  г., в статье «Перспективы новой жизни» приветствовал конкретизацию формулы «освобождения малых народов» [19].

Война подтолкнула лидеров украинского движения к поиску собственной позиции в новой системе внешнеполитических координат, что спровоцировало новую волну подозрений со стороны имперского сообщества. Потому вовсе не случайно М.С. Грушевский в 1915–1916 гг. в российской прессе постоянно обращался к критике таких понятий, как «мазепинство», «австрофильство», «германофильство» («Ветхий прах», «Камень преткновения», «Камень краеугольный», «Несколько слов об украинстве»). Сформулировал свое понимание мировой войны («великой европейской войны») как катастрофы для человечества и отдельной личности. В статье «В годовщину войны» писал о «чрезвычайной живучести» современного человека. Одновременно отмечал мощь «нашей народной жизни», «привычку» украинского национального движения к «возрождению», высказывал веру в «неисчерпаемую энергию обновления», которая «не обманет, конечно, и на этот раз векового опыта, месяцы разрушения … будут лишь прелюдиею могучей, творческой, созидающей работы…» [20]. В статье «На распутье» (15 сент. 1915) предвидел, что «война не может быть закончена без коренной перестройки общественных отношений взаимоотношений общества и власти, раскрепощения общественных сил и новых свободных форм общественной организации …» [21]. Обдумывая перспективы послевоенного мироустройства, призывал украинских политиков и «прогрессивные великорусские группы» к «солидарному труду». В статье «Новый год» («Украинская жизнь», 1916, №1) писал: «Успехи государства в организованности, развитии общественной энергии и солидарности укрепляет ее шансы во внешней борьбе и, наоборот». В начале 1917 г. отмечал новые тенденции мирового развития: рост власти коллектива над индивидуальностью; подчинение частного (капиталистического) хозяйства социальному (государственному) контролю («социализация экономической деятельности») [22].

М.С. Грушевский-политик воспринял период 1915–1917 гг. не только как эпоху мирового катаклизма, но и как наступление нового периода истории Российского государства, который был в его представлении отмечен все возрастающим конфликтом между «центром» и «окраинами», между имперской политикой централизации и стремлением «негосударственных народов» к реализации «национальных проектов», основанных на принципах свободы самоопределения и культурных инициатив. Эти мысли, скрепленные горечью политического ссыльного («жертвы режима»), выплеснулись на страницы его публицистических работ, в понятийном аппарате которых столь явно и неоднозначно прослеживается искомое теоретиками концептуальной истории напряжение между «простором опыта» и «горизонтом ожиданий».